Текст книги "Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени"
Автор книги: Лев Квин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
СЛОВО О ПОДРАЗДЕЛЕНИИ ИГОРЕВЕ
Я родился весной 1951 года (точной даты не помню) в газете «Защитник Родины» Пятой гвардейской танковой армии под командованием маршала бронетанковых войск М. Е. Катукова.
Родился как газетчик. И сразу в должности корреспондента-организатора.
Тут же после рождения, еще голеньким и неумехоньким, был брошен на дежурство по номеру. Вообще-то должность ответственная, но не в такой газете, как «Защитник Родины». Здесь каждый человек был на своем месте, делал все, что ему положено делать по штату, и еще капельку сверх того. Дежурному оставалось только носиться из редакции в типографию и обратно и следить, чтобы полосы продвигались четко по графику. Даже вылавливание блох не входило в обязанность дежурного. Для этого назначался еще один работник редакции, как правило, из самых ответственных и опытных – свежая голова.
В день моего рождения тоже все шло как по маслу. И вдруг – затор. В типографии. Спрашиваю у выпускающего:
– В чем дело?
– Звонил литовец, – отвечает, – просил газету в штаб ему не носить. Сам сюда заявится.
– Литовец? – удивился я. С чего это вдруг военнослужащего, по всей видимости офицера, называют по национальности?
– Ну, полковник Корсаков. Без его подписи печатать газету не положено.
– Так ведь сам редактор уже подписал и домой уехал: что-то у него там стряслось с дочками.
– Редактор – реактором, а литовец – литовцем. Вот он подпишет, номер даст, штамп поставит, тогда и начнем печатать. А пока – ждем.
Полковник Корсаков, пожилой, представительный, черноволосый, с высоким лбом мыслителя, заявился минут через двадцать.
– Новенький? – мимолетно улыбнулся мне. – Где поселился? Здесь, на поселке? Или в городе?
– В городе. Комната в частном доме на Чангарской.
– О, повезло! Я как раз еду мимо, заброшу. Только вот просмотрю по-быстрому и печать пришлепну.
– А мы, товарищ полковник, с вами, можно сказать, земляки, – сказал я, когда получилась небольшая задержка с последней полосой. – Вы из Литвы, я из Латвии. Соседи.
– Из Литвы? – удивился Корсаков. – Это я из Литвы? Вот уж где никогда в жизни не был!
– Но вы как будто литовец?
– Кто сказал? С рождения чистокровный русак, да еще из самой средней полосы России.
– Странно! А выпускающий говорит – литовец.
– Слушай ты их больше, дуралеев! – нахмурился Корсаков, пытливо стрельнув в меня черными маслинами глаз, – не разыгрываю ли? – Литирую я газету – вот и литовец. Лито, литературный отдел, цензура. Понятно?.. Ты что, впервые в газете?
Вообще-то точный ответ на этот вопрос не так прост, как кажется. Одним «да» или «нет» не отделаешься.
В Будапеште была такая газета «Уй Со». Если перевести на русский – «Новое слово». Издание Красной Армии для населения Венгрии. В Вене соответственно – «Эстеррайхише цайтунг» – «Австрийская газета». В ту и другую я иногда заходил, друзей там у меня было много. В «Эстеррайхише цайтунг» недолгое время даже числился на штатной должности, получал там зарплату. Но работу выполнял совсем для других, далеко не журналистских организаций.
И ни о каких литовцах я ни в той ни в другой газете слыхом не слыхал. Позднее я узнал, что цензура там тоже существовала. Но особого рода: последующая. Вышедшие номера газет отправлялись в Москву и обследовались специалистами со знанием языка. За «не те» статьи редакторам полагался целый набор взысканий. Полковнику Лазаку, редактору «Эстеррайхише цайтунг», как раз при мне нацепили тринадцатый по счету выговор. Но он только посмеивался:
– Где наше начальство еще найдет другого советского полковника, говорящего и пишущего по-немецки? А, Бог даст, найдет да заменит – я первый им спасибо скажу. Вот так надоело! – и провел ребром ладони по кадыку.
Редактор «Нового слова», тоже полковник, известный венгерский писатель Бэла Иллеш, напротив, не имел ни одного выговора. Не потому, что реже пропускал в газету «не то». Он находился на особом положении и неделями вообще не появлялся в редакции. Вместо Иллеша Москва лепила замечания и выговоры его заместителю, венгру без всякого звания Гезе Кашшаи. А ему, сугубо штатскому человеку, эти выговоры по военной линии были, как говорят не только электрики, до лампочки.
Но не будешь ведь обо всем этом докладывать полковнику Корсакову в ответ на его простенький вопрос.
И я подтвердил смиренно, не вдаваясь в подробности:
– Так точно, товарищ полковник, впервые...
И тут же заработал раздраженное:
– Оно-то и видно, что впервые... Вас что, не предупредили: в армейских газетах никаких «полков», никаких «батальонов», никаких «рот» нет и быть не может. Максимум – «отделение». В самом крайнем случае – «подразделение, где командиром такой-то». Но это уже по согласованию, – он показал карандашом вверх. – А у вас здесь что? «Слово о полку Игореве». Вы что, очумели? Полк в военной газете!
И дважды подчеркнул слово «полк» тем самым толстым красным карандашом, который держал в руке.
– Так это же не просто «полк», а слово из названия древнего произведения! – пытался защищаться я. – В заметке говорится, что солдат прочитал в библиотеке среди прочих книг «Слово о полку Игореве». Что тут крамольного?
– А то, что газету в таком виде я подписывать не стану, – разорался Корсаков. – Либо убирайте к чертям собачьим «полк», либо завтрашняя газета не выйдет. Посмотрим, что вы тогда запоете! Ставят тут всяких новичков, черт возьми! Совсем Смирнов распоясался!
Что было делать? «Свежая голова» уже смотался. Из офицеров я один. Печатники смотрят на меня волками: «Кочевряжится еще, ночь здесь с этим прокукуешь».
– Как же быть?
– Сказано вам: либо статью снимайте совсем, либо слово «полк» замените на «подразделение». «Слово о подразделении Игореве» – все, кому надо, поймут.
Никаких запасных заметок, как на грех, не оказалось, хотя я добросовестно пошуровал во всех столах сотрудников редакции. И мне пришлось, тихо кляня «земляка», пойти на позорную капитуляцию. Сам, своей собственной авторучкой вычеркнул слово «полк», заменив его на «подразделение». И получилось точно так, как говорил Корсаков: те, кому надо, поймут. А остальным не обязательно.
Следующим утром я был вызван к редактору газеты полковнику Леониду Васильевичу Смирнову. Он-то как раз был из тех, кто понимал.
– Что за злодейство! – с молнией во взгляде вопрошал он, многообещающе постукивая очками в руке по злополучному «подразделению».
– По... полковник Корсаков! «Иначе, говорит, не подпишу газету».
– А-а, Корсаков! Так мне сразу и следовало подумать... Надя! – уже на ходу бросил секретарю-машинистке. – Я к начальнику политотдела армии.
Мне больше ни слова.
Но я, мучаясь и от сознания содеянного злодейства и от ожидания кары за него, топтался у редакторской двери. Ожидал возвращения Смирнова.
И вот он идет, большой, нахмуренный, злой.
– Ну что, капитан, переживаешь? Переживай, переживай, все правильно! Такова наша реальность... Заходи, не топчись! Полы недавно красили, а ты опять дырку сапогами провертишь, – распахнул дверь, пропуская меня. – Ну что тебе сказать? Тут два аспекта. Аспект первый: влетело Корсакову по третье число. Начполитотдела поставил его по стойке «смирно» и орал: «Последний раз!» Это уже, наверное, десятый «последний раз», – Смирнов ругнулся. – Понимаешь, у меня в соседях живет начальник тыла. Хреновый такой мужичонка, хоть и с большими звездами. Представляешь, жену тайком лупит да еще рот ей зажимает, чтобы орала не слишком громко. Так вот, у него пес. Хрен его знает, каких кровей, похоже мешанин. Но злой, дьявол! И он, этот герой перед овцой, пса своего подзуживает, натравливает тайком на людей. Бросится с лаем на проходящего паренька, порвет штаны, Герой перед овцой поругает пса: ну, безобразник, ну, я тебе дам! Больше того, отцу мальчишки за штаны заплатит, сколько положено. А потом пса втихомолку нахваливает: «Молодец, сукин сын, не давай чужим проходу!» И косточку сахарную в награду кинет. Вот так и у нас – это уже второй аспект. Поставили оказавшегося за штатом политработника Корсакова на цензуру и приказали: «Воли им не давать!» Тот и старается. Его ведь, бедолагу, давно пенсия дожидается, только волею начальника политотдела и держится пока на плаву. Перестарается – не беда. Поставят по стойке «смирно» в присутствии простака редактора Смирнова, вот как сейчас, поругают. А потом, когда Смирнов, удовлетворенный, удалится, похвалят: «Молодец, бдительность проявляешь! И то, что в данном случае перебдил – не велика беда. А вот недобдишь хоть раз, тогда, считай, каюк. На пенсию выскочишь пробкой, да еще и без партбилета. Так что бди, бди!» Вот Корсаков и бдит... И особо не переживай, капитан. Твоей вины тут нет. Конечно, с опытным газетчиком Корсакову еще схватиться пришлось бы и, может быть, отступить. А с новенькими он храбрец! Так что переживать брось, а на ус себе все-таки мотай!
Так состоялось мое первое знакомство с «земляками-литовцами ».
Говорят, подобные случаи с «подразделением Игоревым» происходили и в некоторых других армейских газетах и даже вошли в обойму классических анекдотов о служебной ретивости военных цензоров.
А через несколько лет, когда я демобилизовался из армии и приехал на Алтай, в газету «Молодежь Алтая», конфликт с цензором повторился, хотя я уже и на ус порядком намотал и опыта в газетном деле поднабрался.
Опять случилось так, что я был дежурным по газете. Видно, во многих редакциях традиция: новичков в первую очередь ставить на линию огня, пусть обстреливаются.
Редакция помещалась в здании крайкома комсомола, по улице Горького. А типография далеко от нее, на Короленко, там, где высилась в гордом одиночестве длинная двухэтажная бревенчатая изба «Алтайской правды». В той высотной избе помещались и наша корректорская, и прочие технические службы. Там же восседал и цензор. Это мы так говорили «цензор». А вообще-то известно, что никакой цензуры, а следовательно, и цензоров у нас, в Советском Союзе, и в помине не было. «Лито», «литературный отдел», Какая еще там цензура?..
У меня зазвонил телефон.
– Кто говорит?
– Это Чебышев, завлит. Я вашу газету не залитирую, пока безобразие из номера не уберете.
– Что вы имеете в виду? «Слово о полку Игореве»? – съехидничал я для собственного удовольствия, вспомнив про самое-самое первое свое дежурство.
– Какой там еще полк?.. У вас верстка четвертой полосы на столе? Возьмите в руки.
– Ну« взял.
– Ответы на кроссворд из предыдущего номера.
– Вижу.
– Номер восемнадцать. «Зенит»... Вот этот «Зенит» и убирайте.
– Почему?
– А вы что, не знаете, по какому ведомству проходит футбольная команда «Зенит»? Это же авиазаводы!
– В кроссворде читателям предлагается определить популярную советскую футбольную команду из пяти букв и вписать ее на определенное место. Ни слова здесь нет ни о заводах, ни о чем-либо подобном.
– А народ не знает, чья команда «Зенит»? Вы, может, и не знаете, а ваши читатели отлично разбираются в футбольных командах.
– Ну и что?
– А то, что «Молодежь Алтая» – орган краевой комсомольской организации, – стал разъяснять завлит мне, неразумному. – Прочитает про «Зенит» тот, кому не положено, и смекнет сразу: ага, значит, у них на Алтае авиазавод завелся. Так-с! Ставим галочку, посылаем шифровочку.
– Но ведь у нас нет никаких авиазаводов.
– А он подумает – есть.
– Ну и пусть себе думает. Дезинформация. Введем врага в заблуждение.
И тут последовал ответ, который я запомнил на всю жизнь. «Литовец», завлит, цензор сказал сурово и властно:
– А МЫ НИКОГО НЕ ИМЕЕМ ПРАВА ВВОДИТЬ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. Вычеркивайте, иначе я не подпишу номер. И поторопитесь, нет у меня времени ждать.
Я подумал и вычеркнул. Номер восемнадцать исчез из кроссворда безвозвратно.
Почему я не стал упираться и спорить? А потому, что в том же номере мы допустили куда более серьезный ляп, исправление которого действительно задержало бы выход газеты. Его-то бдительный цензор, озабоченный тем, как бы не ввести в заблуждение противника, пока еще, к счастью, не заметил.
Как раз в это время шло выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета. Наш фотокорреспондент по заданию редакции сделал двухколонный снимок под рубрику «Наши кандидаты». Прямо на зрителя мчалось крупным планом стадо упитанных жизнерадостных поросят. И лишь далеко-далеко за свиньями, на самом краю снимка, угадывалась, как в тумане, крошечная фигурка, очевидно свинарка. Разумеется, она и была кандидатом в депутаты, а не крупные жирные свинтусы на переднем крае. Но поди-ка докажи! Тем более, что рубрика называется не «Наш кандидат», а «Наши кандидаты».
Так вот, рассуждал я, если затеять спор о «Зените», разозленный цензор начнет по новой придирчиво разглядывать газету и наткнется на фотоляп. И тогда уже не только переверстка, но и всякие другие пакости обеспечены. Поэтому лучше пожертвовать малым и не нарываться на крупные неприятности.
Номер газеты благополучно выродился на свет божий. Все обошлось. Ни исчезновения «Зенита», ни ляпсуса с многочисленными жирными кандидатами в депутаты никто не заметил.
В 1957 году я резко оттолкнулся ногами от каменистого, но надежного газетного берега и перешел на самостоятельное плавание в безбрежном литературном океане. У меня уже вышли первые книги в издательствах Москвы, Новосибирска, Барнаула, и я, имея за плечами богатый жизненный опыт, решил испытать судьбу, полагаясь только на собственные силы. В это же примерно время меня приняли на двухгодичные Высшие литературные курсы Союза писателей СССР.
Здесь, общаясь с лихой сотней молодых и уже не очень молодых писателей, я, пользуясь советом Леонида Васильевича Смирнова, продолжал «мотать на ус». Не для того чтобы обходить все существующие запреты и злостно выдавать империалистам военные и государственные тайны в своих книгах, а чтобы успешнее противостоять благоглупостям и каверзным проделкам формалистов и начетчиков, которых в органах цензуры... нет – тьфу-тьфу – не цензуры! – цензуры у нас по-прежнему не существовало, – которых в литотдельских органах развелось видимо-невидимо и которые пытались все мало-мальски свежее в литературе загнать под густую тень своих инструкций и распоряжений. Их любимым вопросом теперь стало:
– А где такое уже публиковалось?
Не понимали, что если «такое» уже опубликовано, то новая подобная публикация есть не что иное, как плагиат, литературное воровство, или, в лучшем случае, тупое бездарное подражательство.
Общаясь каждодневно на Высших литературных курсах, писатели с разных концов страны узнавали друг от друга о новых тенденциях, которые стали отчетливо проявляться в каждодневной борьбе литотдельцев за серость в литературе.
Почти повсеместно в лито пришли новые люди, не такие дремучие, как прежде, многие – с образованием. И хотя задача их оставалась прежней – не допускать в печать и тени вольнодумства, они по мере возможности старались эту неблагородную работу делать не собственными руками, а перекладывать ее на другие плечи. Отчасти таким тенденциям, сам того не желая, способствовал и Главлит, требуя от своих сотрудников на местах более тесного сотрудничества с партийными органами.
Это было «литовцам» нового поколения вполне по душе. Климат в стране слегка потеплел, шла временная оттепель. Вступать, как прежде, в прямую и жесткую конфронтацию со строптивыми и закаленными в постоянных битвах с лито писателями не хотелось. И в ряде мест тактика литотдельцев претерпела изменения.
– Понимаете, – доверительно обращались они, напросившись на прием к партийному начальству, – применить наши инструкции к этой вот рукописи вроде бы нет оснований. Но, с другой стороны, у нас есть определенные сомнения по линии идеологии. Как бы в случае опубликования чего дурного не вышло! Гляньте, пожалуйста, еще своим партийным бдительным оком. Во всяком случае, мы, как коммунисты, обязаны предупредить вас о своих сомнениях, – и почтительно клали захваченную с собой рукопись на стол партийному деятелю.
Сбагрили!
А столоначальники в партийных органах, настороженные «профессионалами», вчитывались в подозрительные рукописи с повышенным вниманием. И, представьте, весьма нередко обнаруживали «тенденцию к вольнодумству». Даже там, где ничего подобного и в помине не было. А так как ведущие работники издательств обычно члены партии, то остановить публикацию попавшего под зоркую лупу произведения не составляло труда.
И несчастный автор, который потратил на свою снятую с производства книгу годы жизни, бегал от одной инстанции к другой, не зная толком, кому он обязан неприятному сюрпризу. Во всяком случае «литовцы», внутренне радуясь своей изобретательности, громко возмущались, если обвиняли их: «Чур не мы! Вот уж не мы!»
И воевать уже приходилось не с полковником Корсаковым и прямолинейным, как столб, Чебышевым, а с противником куда более серьезным, и к тому же неуловимым, словно тень. Ведь никаких фамилий никто не называл. В лучшем случае: «Есть мнение».
Одна из подобных стычек произошла у меня вскоре после возвращения с Высших литературных курсов, когда барнаульские писатели выбрали меня главным редактором альманаха «Алтай».
В те годы, наряду с безмерным возвеличением кукурузы, которая якобы представляла собой панацею от всех бед в нашем сельском хозяйстве, Алтай делал дополнительную ставку еще и на свою «персональную» сельхозкультуру – бобы. Мол, они, особо богатые белком, которого мало или вовсе нет в кукурузе, сыграют свою великую роль в новом подъеме земледелия.
За бобы горой стал АНИИСХоз. Первый секретарь крайкома партии, агроном по специальности, Александр Васильевич Георгиев сделался главным пропагандистом бобов, На ученых-сельскохозяйственников, занимавшихся бобами, его стараниями обрушился град золотых звезд и прочих высоких наград.
А сельскохозяйственники-практики что-то особо не тянулись к этой широко разрекламированной культуре.
Как раз в это время стал писать в альманах «Алтай» новый автор Виталий Зеленский, молодой офицер, несколько лет после демобилизации посидевший за штурвалом комбайна и познавший сельскохозяйственные дела не в теории, а на практике. Очерк, который он предложил альманаху, озаглавленный «В сушь», бил прямо по центросплетению животрепещущих проблем того времени.
Прочитав очерк, я понял, что, во-первых, автор прекрасно знает, о чем пишет, и, во-вторых, без большого боя с перестраховщиками здесь не обойдется.
И решил пойти ва-банк.
Отпечатал статью в четырех экземплярах. Два сдал в издательство. Пусть идет производство альманаха своим чередом, не стоит поднимать панику раньше времени.
А с двумя экземплярами очерка попросился на прием к первому секретарю крайкома. Уж если суждено этому интереснейшему, на мой взгляд, материалу быть зарубленному, пусть это сделает наиболее компетентная в крае рука.
Георгиев принял меня не сразу – нашлись дела поважнее. А в это время «В сушь» читали другие: члены редколлегии, редакторы издательства, лито... Реакция такая: члены редколлегии бурно за, сотрудники издательства по-разному: и резко за, и резко против. Лито же молчит. Меня, как редактора, пока не дергают. Неужели не читали? Быть не может!
Значит, маневр?
Наконец позвонили из приемной Георгиева:
– Александр Васильевич ждет вас завтра к девяти. Скажите только, по какому вопросу.
– По личному, – брякнул я, долго не раздумывая. Утром я у Георгиева в кабинете.
– Ну что у тебя там стряслось?
Довольно сумрачное начало, да и глаза не слишком приветливые.
И я ему выложил все. И про автора, и про характер очерка. Не скрыл и «антибобовые тенденции» некоторых персонажей.
Взгляд еще более посмурнел:
– Кто там еще такой храбрый выискался?
– Илья Яковлевич Шумаков.
А это председатель колхоза «Россия», Герой Социалистического Труда, любимец Георгиева.
– Да? – сразу заинтересовался первый секретарь. – Ну оставь статью. Я прочитаю.
– Александр Васильевич, вы знаете, я к вам никогда ни с какими просьбами не приходил: ни за квартирой, ни за машиной, ни за дубленкой, ни даже за шапкой. А вот теперь прошу: найдите, пожалуйста, время и прочитайте в моем присутствии. Не можете сейчас – давайте вечером, не можете вечером – давайте завтра. Словом, когда скажете.
– Такая срочность?
– Да зарубят! – вырвалось у меня.
Он тяжело вздохнул:
– Ну, давай, прочитаю, Большая?
– Страниц двадцать,
– Ого! – опять вздохнул. – Только так: ни слова, пока я не закончу, – и позвонил в приемную: – Ко мне никого, я скажу когда.
– Тут Кулаков дожидается, – донеслось до меня из трубки.
– Пусть зайдет. Но больше никого. Понятно?
Вошел секретарь крайкома по идеологии Кулаков. Увидел меня, нахмурился.
– Что у тебя? – довольно нелюбезно встретил его Георгиев.
– Из Тальменки. Заключение парткомиссии.
– Успеется! После обеда зайди.
– Как скажете, Александр Васильевич.
Кулаков вышел, снова обдав меня мимолетным ледяным взглядом. «Ну все! Решил, что я на него жаловаться прибежал», – некстати вспомнил я недавнюю стычку с Кулаковым по поводу одного нашего молодого автора.
И началось чтение очерка. Георгиев шумно дышал, кряхтел, отдувался, крутился в кресле, чесал затылок, беспрестанно вертел в руке карандаш.
Наконец дошел до самого опасного, по моему мнению, места. Приведу его полностью, не такое оно, кстати, и большое.
Говорит Илья Яковлевич Шумаков:
«...Бобы, кажется, перехвалили. Мороки с ними много, а толку мало. Нынче был случай, ну прямо анекдот. Приехал я как-то в бригаду, смотрю, недалеко от фермы посевы бобов до того заросли лебедой, что их и. не видно. Говорю бригадиру: страви хоть скоту эти 12 гектаров, если не сумел вовремя обработать. Приезжаю через несколько дней и не могу узнать поле: стоят бобы чистенькие, правда слегка помятые, а в междурядьях ни травинки. «Молодцы, говорю, давно бы так-то». А бригадир смеется: «Это овцам спасибо, они пропололи...»
И что, слушай, за растение? В зеленом виде ни одно животное не ест. Надо молоть на муку и подмешивать к силосу либо к фуражу. А это денег стоит. Да сколько затрат на выращивание! Нет, брат, не тот конь. Горох, пожалуй, лучше приживется».
Я сидел, затаив дыхание.
А Георгиев, кряхтя и крутясь в кресле, прочитал это место три раза подряд, Так ничего и не сказав, стал читать дальше. А там уже и немного осталось.
Прочитал. Отложил очерк, задумался.
– Куда хочешь эту статью дать?
– В альманах «Алтай». В последний номер за год.
– Ну что сказать, – откинулся в кресле. – Все здесь верно. Прошибли мы с этими бобами. И ученые наши хороши. Считали, считали – и просчитались.
– Значит, очерк можно печатать?
– А куда против правды денешься? Не мы – так другие напечатают. Еще хуже, – и подает мне очерк. – Давай!
– Александр Васильевич, еще одна просьба. Завизируйте, пожалуйста. Без вашей визы очерк не пропустят.
– Лито?
– И лито, и издательство, и сектор печати.
– Да, это у нас – пожалуйста! – и написал на оборотной стороне последней страницы: «Печатать без исправлений и сокращений. А. Георгиев»...
Летел я из крайкома, как будто несло меня суховеем.
И дальше все пошло молниеносно, словно только и ждали решения Георгиева, хотя о нем никто еще и не подозревал.
Утром звонит мне директор издательства Лавренов:
– Лев Израилевич, в одиннадцать нам с вами велено быть у зав. сектором печати крайкома.
– По какому вопросу?
– Не говорят. Чувствую, вляпались мы с вами в неприятное дело.
– Ничего, Геннадий Викторович, бог не выдаст, свинья не съест.
В половине одиннадцатого зашел за Лавреновым.
– Лев Израилевич, у вас такой вид, словно на праздник собрались. А я всю ночь плохо спал. Вот чую, чую...
Неважное у тебя чутье, товарищ директор издательства!
В отделе печати – сбор дружины. Нет только никого из цензуры. Ладно, ладно, голубчики, мне-то все понятно. Вы свое гнусное дело сделали, кого надо насторожили – и в сторонку. Мол, и я не я и свинья, точнее овца, не моя.
Ну, посмотрим, посмотрим!
Зав. сектором печати открывает... Что? Совещание? Собрание? Избиение? Не знаю, как уж и назвать.
– Лев Израилевич! Когда я пришел в «Молодежь Алтая», вы были моим первым учителем! – маленький, стремительный, он живо жестикулирует, голос полон пафоса. – И хорошим учителем, Именно вы говорили мне, что в статье все должно отражать правду жизни. А что же получается теперь?
Он бросил, можно даже сказать, швырнул на стол очерк «В сушь».
– Сомнительный автор, клеветническая статья. И ваша собственноручная подпись в качестве главного редактора альманаха. Как же прикажете это понимать, Лев Израилевич?
– А так, что я от своей подписи не отрекаюсь, автора считаю очень перспективным и честным литератором. А его очерк «В сушь» талантливым и правдивым.
Как говорится в таких случаях, шум в зале. Ну, хоть и не в зале, но в достаточно большой комнате.
– Значит, вы так определяете статью, порочащую бобы? – Я нажимаю на слово «очерк», он – на «статью». – А знаете ли вы...
– Политическая культура?
– Не только. Это наш алтайский вклад...
– А я консультировался по сему поводу со знающим агрономом.
– Какие еще тут могут быть агрономы, какие агрономы?.. Словом, есть мнение...
– Погодите, не торопитесь! Вас даже не интересует его фамилия?
Зав. сектором сморщился, как от кислого яблока дички:
– Да не о том вы, не о том, Лев Израилевич!
Я вынул очерк из внутреннего кармана пиджака, аккуратно, не спеша, расправил и положил последней страницей на стол.
– Хоть это прочитайте.
Он прочитал... В выразительных глазах явственно заметался испуг.
– Все! – пришлепнул миниатюрной ладошкой по столу. – Собрание закончено! Альманах с очерком можно печатать. Поторопитесь, Геннадий Викторович, ноябрь кончается, а это ведь последний номер года.
– Но вы же сами приказали: снять альманах с работы, – Лавренов чутко уловил ситуацию. – А куда же теперь я дену брошюры о героях страды, которые вы дали взамен?
– Слышали, что я сказал? – зав. сектором сурово супил густые черные брови. – Альманах печатать!.. Все, все, все! Можно расходиться.
По дороге домой (мы снова шли вместе пешком) Лавренов без конца принимался хохотать. Вытрет глаза и снова хохочет.
– Ну, вы это здорово! Ха-ха-ха! Ну, додумались!
Мне тоже было весело...
Альманах вышел в свет в неслыханно короткий срок.
Хотел бы я посмотреть в лицо невидимкам, которые затеяли эту каверзу.
...И вот наконец поставил я последнюю точку в своем довольно объемном романе «Звезды чужой стороны».
Конечно, подержать его немного дома в ящике письменного стола, чтобы хорошенько отлежался. Потом, придираясь к каждому слову, прочитать снова, выудить последние «ашипки» и «апичатки» и – с богом! – в издательство. Но одновременно второй экземпляр романа отправить в журнал «Сибирские огни». Это всегда честь автору, если книга, до выхода в свет отдельным изданием, будет напечатана еще и в журнале.
Упаковываю и отношу на почту.
Представьте себе, «Звезды чужой стороны» в «Сибирских огнях» показались. Понравился роман главному редактору, членам редколлегии. Прислали мне телеграмму: «Ваш роман будем печатать в продолжениях, начиная с девятого номера».
Я вне себя от счастья. Но где-то внутри шевелится крошечный червячок сомнения. Не может быть, чтобы все прошло так гладко. Потеряют рукопись. Раздумают печатать. Мой роман перекроется другим, более интересным. Наконец, каверзы лито...
Но вот присылают договор. Червячок сомнения сморщивается до размеров микроба. Приходит девятый номер «Сибирских огней». «Лев Квин. Звезды чужой стороны. Роман». А в конце: «Продолжение в следующем номере».
Все! Исчез и микроб, И никакое лито уже помешать не в состоянии!
Эх, надо было тогда мне, дураку, три раза сплюнуть через левое плечо. Или, по крайней мере, постучать согнутым пальцем по дереву...
Получаю десятый номер «Сибирских огней». И опять: «Продолжение следует».
Ну что еще надо? Полный порядок!..
И вдруг... Рано-рано утром короткие прерывистые звонки телефона. Междугородная. Новосибирск.
У телефона редактор моего романа Нина Владимировна Малюкова:
– Доброе утро, Лев Израилевич.
Доброе? Так рано с добрыми вестями к писателям не стучатся,
– Понимаете... Тут одна штука... Придется исправлять, причем по-быстрому... Одиннадцатый номер уже в производстве, ждать нет времени. Одним словом, приезжайте. Вы как раз успеваете на утреннюю электричку и в обед будете у нас.
Понимать еще не понимаю, но уже догадываюсь. Червячок-то, оказывается, жив!
– Да вы хоть намекните, Нина Владимировна,
– Понимаете... Нет, по телефону неудобно. Не телефонный это разговор.
– Старик из лито?
– Почему – старик?
– Ну, старуха.
– И не старуха. Молодая интересная женщина... Я не прощаюсь. Жду вас, как условились, – и кладет трубку, чтобы я не отказывался и не выспрашивал.
Зря, зря, оказывается, по дереву не стучал!
Мчусь на электричке в Новосибирск, и голова трещит от мыслей. За что там на этот раз зацепились? Роман на военную тему. Фашисты в Венгрии доживают последние месяцы. Городской партизанский отряд готовит переход на нашу сторону венгерского полка в полном составе. В итоге переговоров наше командование посылает туда нескольких советских военных в чужом, естественно, обмундировании. Они вступают в контакт со старичком Бэлой-бачи, командиром партизан, нащупывают связи с антифашистски настроенным врачом-полковником, начальником венгерского военного госпиталя...
Нет, зацепиться просто не за что!
Хотя... Если это лито, то там могут зацепиться за любой гвоздь. Угадать движение мысли по их засекреченным извилинам нормальному человеку невозможно...
Вот и Новосибирск, На автобусе до Дома Советов, а там, пренебрегая лифтом, перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице на шестой этаж.
Ну что же тут стряслось?
– Плохо дело, – вздыхает Нина Владимировна, глядя сквозь сильные очки жалостливыми глазами. – Придется вам чуть ли не всю вторую часть романа переделывать на скорую руку.
– А что именно?
– Нужно убрать все, что имеет отношение к военному госпиталю.
– Что-о?! Да ведь на госпитале построена большая часть сюжета. И потом – с чего это? Лито?
Нина Владимировна поправляет очки и отводит взгляд.
– Я, как редактор, не имею права вам говорить. Но сделать придется в любом случае. Считайте, вам не повезло. Такой уж попался глупый и упрямый редактор.
– Нина Владимировна, дайте мне, пожалуйста, номер телефона этой красивой «литовки». Я с ней сам переговорю.
– Что вы, что вы! – пугается она. – Мы даже не имеем права вам говорить, что они существуют на свете.
– Тогда я сам. Узнаю у новосибирских писателей адрес лито и отправлюсь на дипломатические переговоры. Да чего же вы боитесь, Нина Владимировна? Я ведь сам главный редактор. Пусть не журнала – альманаха. Но тоже печатное издание. И чуть ли не каждый день имею с ними дело.
– Не знаю, не знаю... Она мне такую головомойку устроит, А, да ладно! – решилась, наконец, и взялась за телефон.
