Текст книги "Хосе Марти. Хроника жизни повстанца"

Автор книги: Лев Визен

ПЕРВЫЙ ШАГ

27 сентября 1866 года Пепе сдал вступительные экзамены в среднюю школу.

Школа располагалась на улице Обиспо в здании, которое было частью старинного монастыря «Санто-Доминго». Каждое утро к монастырю подкатывали коляски на мягких рессорах – многие питомцы школы даже на занятия ездили в родительских экипажах. Когда занятия кончались и веселая гурьба школьников высыпала на улицу, из тени тополей выходили черные слуги, ожидавшие молодых сеньоров, чтоб помочь им донести до дома стопку учебников и тетрадей.

Пепе знал, что его семья беднее, чем семьи других, но его гордость не страдала от этого. Он был, как и прежде, первым по всем предметам и никому не отказывал в дружеской помощи.

Донья Леонора была счастлива. Даже дон Мариано, слушая рассказы Пепе о школе, удовлетворенно поглаживал усы. Но в дело вмешалась политика.

Давние расхождения между испанскими колонизаторами и креолами все более обострялись. Дон Мариано раз и навсегда определил свое отношение к этим распрям. Он считал своим долгом верой й правдой служить короне. Для Пепе все обстояло гораздо сложнее.

Мендиве постепенно становился духовным отцом молодого Марти. Пепе читал в кругу друзей книги из его домашней библиотеки, и юношам казалось, что изгнанник Эредиа[8]8
  В 1828 году за участие в подготовке вооруженной экспедиции на Кубу для борьбы за ее освобождение известный кубинский поэт Хосе Мариа Эредиа был заочно приговорен испанским судом к смертной казни.


[Закрыть] обращается именно к ним:

 
Ведь герои найдутся на Кубе,
Предпочтут они славную участь:
Лучше смерть, чем, стеная и мучась,
Жизнь в неволе влачить, как рабы[9]9
  В книге использованы переводы М. Абкиной, П. Глазовой, А. Голембы, В. Журавлева, Ф. Кельина, X. Кобо, Р. Линдер, А. Лурье, Л. Мартынова, Р. Похлебкина, О. Савича, В. Столбова, А. Тверского, И. Трауберг, И. Тристы, И. Тыняновой, а также переводы автора.


[Закрыть].
 

Нередко чтения прерывались тяжелым топотом марширующих батальонов. В широкополых сомбреро, полотняных блузах и брюках сероватого цвета по улицам Гаваны проходили вооруженные до зубов волонтеры: сыновья испанских купцов, боявшихся, что независимая, свободная Куба откажется от их «услуг», чиновники, не дослужившиеся до высоких постов и жаждавшие власти в любой форме; просто испанцы, приплывшие на остров в поисках своего счастья и не нашедшие его.

Колониальные власти создали корпус волонтеров, чтобы иметь опору в трудной борьбе с «мятежниками». Они вручили оружие авантюристам, потому что войск всегда не хватало и к тому же приплывшие из Испании крестьяне в военной форме не проявляли особого рвения в карательных операциях.

А волонтеры быстро доказали, что не зря получают щедрое жалованье из сейфов улицы Муралья, где свили гнезда испанские банкиры. Наглые и озлобленные, презиравшие все кубинское, волонтеры готовы были стрелять в каждого, кто хоть взглядом выражал несогласие с лозунгом «единства Кубы с матерью родиной».

А в Гаване множились слухи о «беспорядках» на востоке острова. Мендиве медленными шагами мерял залу библиотеки, и его тихий голос был тверд:

– Истина состоит в том, что мы, кубинцы, созрели для того, чтоб самим управлять своей страной и привести ее к всеобщему равенству, свободе и процветанию…

Весной 1867 года Пепе с отличием сдал экзамены в школе. Председатель попечительского совета, важный толстяк в тесном сюртуке, прикрепил к лацкану курточки юного Марти медаль.

Донья Леонора плакала от счастья, сестры требовали, чтобы Пепе ходил в куртке с медалью с утра до вечера, а дон Мариано подолгу рассказывал о его успехах приятелям.

Мендиве тоже гордился своим юным протеже и заявил, что дальше Пепе будет учиться в его собственной школе – «Сан-Пабло».

Конечно, дон Мариано уже прослышал о «сомнительной» репутации Мендиве. Но тот опять взял на себя все расходы по обучению Пепе, и дон Мариано махнул рукой. Все то, что его сын повторяет вслед за Мендиве, было и останется мальчишескими бреднями. Пусть парень учится. Кто знает, может, и в самом деле станет бакалавром.

Пепе сознавал, что между его идеалами и убеждениями дона Мариано лежит глубокая пропасть. И уважение к отцу постепенно сменялось горечью, которую сглаживала только сыновняя нежность.

Эта нежность и сознание духовного отдаления от семьи выливались в стихи. Сестры читали их и, не очень понимая, но сочувствуя, роняли слезы, мать молча обнимала сына, а отец снова и снова фыркал, заявляя, что сочинение стихов – самое дурацкое занятие на свете.

А Мендиве, напротив, радовали написанные Пепе строфы, легкость его слога, глубина мыслей. Он угадывал в нем будущего поэта.

В пятнадцать лет молодой Марти уже хорошо знал испанскую литературу, изучал английскую и французскую классику. Но, как и других питомцев «Сан-Пабло», его волновали не только проблемы литературы и истории. Каждый раз, когда ровесники собирались вместе, начинался разговор о судьбах Кубы.

Остров давал уже треть мирового производства сахара. Закуривая кубинские сигары, знатоки на всех континентах восхищенно поднимали брови. Но и сахаром и табаком на мировом рынке могли торговать только испанцы. По специальному указу короля только им принадлежало это монопольное право, и кубинцы вынуждены были за бесценок отдавать продукты своего труда испанским перекупщикам. Мало того. Куба выплачивала метрополии почти сорок видов налогов, несла расходы по содержанию королевской администрации и колониальных войск.

Даже самые куцые гражданские свободы, уже давно обещанные Мадридом, оставались недосягаемой мечтой. Брожение и недовольство охватывали остров.

Современники писали: «Войско и полиция суть единственная опора испанского господства на Кубе, население в громадной массе настроено против них».

После королевского декрета, который вводил на острове дополнительный десятипроцентный налог на различные доходы, чаша терпения кубинцев переполнилась. В августе 1867 года группа крупных собствен ников восточной Кубы решила перейти к делу. Нити заговора протянулись от города к городу.

«Независимость или смерть!» – провозглашали заговорщики. И этот лозунг поднимал тысячи людей – от плантаторов до безземельных гуахиро.

Но прошел год, а восстание не начиналось. Испания не хотела терять остров. В Сантьяго-де-Куба и Гавану один за другим прибывали корабли с пехотой и артиллерией. Казалось, ничто не сможет поколебать могущество королевства. Однако монархический колосс стоял на глиняных ногах.

Летом 1868 года лидеры испанской оппозиции повели на революционную борьбу с монархией моряков и горожан Кадиса. В Мадриде генерал Прим объявил о низложении Изабеллы. Королева бежала во Францию, испанцы плясали на площадях своих городов а колониальные чиновники на Кубе растерялись. И патриоты решили, что их час настал.

Утром 10 октября 1868 года адвокат Карлос Maнуэль де Сеспедес вышел с кубинским знаменем в руках на крыльцо дома в своем имении «Ла Демахагуа», открыв в истории острова новую страницу – страницу войны за независимость родины.

«Отец независимости» первым освободил своих рабов. С возгласами «Да здравствует свободная Куба!», «Независимость или смерть!» его отряд вошел в местечко Яра близ города Байямо. И гордый «Клич Яры», долгожданный призыв к народной войне, облетел всю Кубу.

Пепе узнал об этом от Мендиве. Необычно строгий, дон Рафаэль стоял перед своим любимцем, испытующе глядя ему в глаза. Сердце глухо билось Свершились, наконец, свершились мечты, в Яре освобождены рабы, к Сеспедесу стекаются патриоты.

– Наше место там, дон Рафаэль, едем!

– Нет, Марти, пока наше место здесь.

Пепе не сомкнул глаз в эту ночь. Всей душой он был с теми, кто поднял знамя свободной Кубы над лесистыми склонами и долинами Орьенте. Как жалел он, что не может сражаться вместе с мамби![10]10
  Так на Кубе называли повстанцев.


[Закрыть] Он догадывался, почему Мендиве говорил, что их место в Гаване. Улицы столицы наводнили волонтеры. Они ждали, что мятежники вот-вот выступят на западе острова – в Гаване ходил по рукам выпущенный повстанцами «Манифест 10 октября»: «Кубинцы убеждены, что под скипетром Испании они никогда не смогут пользоваться правами, которые им принадлежат». Манифест провозглашал принцип «равенства, порядка, справедливости», в нем говорилось о желании «постепенного освобождения рабов».

Из Орьенте приходили радостные вести. Мамби заняли город Байямо, и он стал первой столицей свободной Кубы[11]11
  Сейчас весь город Байямо считается национальным памятником.


[Закрыть]. Восстал и был освобожден Хигуани, которому всего тридцать лет назад король пожаловал титул «всегда верного города». Прав был французский журналист, сообщавший в Париж: «Вождь повстанцев Сеспедес может рассчитывать на симпатии молодежи страны».

Пепе и его друзья по «Сан-Пабло» не находили себе места. Наконец решение было принято: покинуть Гавану и пробираться к мамби. Фермин и Пепе решили идти вместе. Но выбраться из города им не удалось: оседлав все дороги и тропы, вокруг столицы жгли костры батальоны волонтеров. Пепе был в отчаянии. Что делать теперь? Как бороться?

Спустя неделю «Сан-Пабло» гудел, как разбуженный улей. Дон Рафаэль, улыбаясь, проходил по коридорам. Нет, не зря говорил он своим питомцам о родине, о Кубе. А Пепе – Пепе просто молодец! Как зажгли всех его стихи! У мальчика светлый талант и большое сердце.

Четко исписанные листки исчезали в карманах, за подкладкой шляп, под стельками ботинок. На другой день они появлялись в других школах и колледжах, их поместил выпускавшийся учащимися средней школы журнал «Эль Сибоней»:

 
Сбылась моя мечта… Воспрянул мой народ,
Народ моей страны, народ любимой Кубы!
Три века он страдал, до боли стиснув зубы,
Три века он терпел насилья черный гнет.
От эскамбрайских скал и до обильных вод
Седого Кауто – повсюду бурь раскаты
И наших пушек гром…
И, цепи разорвав, народ мой величаво
Теперь идет путем свободы и побед.
Сбылась моя мечта, ее прекрасней нет!
 

ВИВА КУБА ЛИБРЕ!

Новое испанское правительство – правительство победившей «либеральной» оппозиции – сделало все для урегулирования колониальных проблем. Шефом министерства заморских территорий был назначен велеречивый поэт дон Лопес де Айяла, и обещания реформ, на которые не скупились и прежние власти, стали еще более изящными и невесомыми.

Генерал-капитан Кубы Лерсунди послал воевать с мамби почти все свои батальоны. Намного опередив войска, на восток скакали тайные агенты с чековыми книжками нью-йоркских и мадридских банков. Лерсунди надеялся, что вожаки восстания предпочтут войне в зарослях обеспеченную жизнь где-нибудь во Флориде.

Но Сеспедес и его соратники «почему-то» отказались от взяток. Вслед за Орьенте пожары запылали в провинциях Лас-Вильяс и Камагуэй.

Спустя ровно шесть месяцев после «Клича Яры», 10 апреля 1869 года в городок Гуаймаро съехались представители восставших. На пыльной площади с усталых лошадей спрыгивали вооруженные люди, в чьих словах и делах рождалось будущее Кубы.

Делегаты ассамблеи в Гуаймаро пошли дальше авторов «Манифеста 10 октября». Они поддержали «известных жирондистов и дантонистов» Игнасио Аграмонте и Антонио Самбрано и проголосовали за двадцать девять статей первой конституции Кубинской республики. Судьбу освобожденной страны должны были решать избранные народом депутаты верховного органа – Палаты представителей. Провозглашалась свобода слова, печати, собраний, образования и культуры. Но главное – 25-я статья конституции гласила: «Все жители республики считаются полностью свободными!»

Пепе и его гаванские друзья с головой ушли в политику. Были забыты другие дела, заброшена учеба. Нельзя было узнать и Мендиве. Он горячился не меньше своих воспитанников.

Пепе знал, что в те дни Мендиве рисковал многим. В здании «Сан-Пабло», в личном кабинете его владельца и директора, уже который день скрывался товарищ Пепе – Хосе де Армас. Волонтеры охотились за Армасом после его стычки с испанским офицером, и только благодаря Мендиве он избежал ареста.

Политический барометр стремительно падал, указывая на приближающуюся бурю. И тогда испанцы решили открыть предохранительный клапан, «даровав» острову свободу печати, слова и собраний. Они надеялись, что в борьбе за общественное мнение Кубы победу одержат посулы и призывы сторонников постепенных реформ и единства с Испанией.

Но ушедшие в подполье гаванские мамби понимали, что «свободы» объявлены отнюдь не ради подлинной свободы Кубы, что издания, призывающие к независимости, будут запрещены. Однако испанцы не могли теперь запретить ту или иную газету до выхода ее первого номера, и перед глазами властей замелькали десятки неизвестных доселе газетных названий. Кубинцы получили невиданную возможность прочесть и обсудить сотни откровенно тенденциозных статей, памфлетов, стихотворений.

Пепе не остался в стороне от дела пропаганды идей независимости. Выждав по совету Мендиве несколько дней после «провозглашения свобод», он вместе с Фермином Домингесом также решил издавать газету.

19 января газета «Эль Диабло Кохуэло» вышла в свет. На четырех страницах были щедро рассыпаны намеки и реплики, вполне соответствовавшие ее многозначительному названию[12]12
  «Эль Диабло Кохуэло» («Хромой бес») – газета была названа так в честь героя романа популярного на Кубе и в Испании писателя XVII века Луиса Велеса Гевары, в котором рассказывалось, как бес приподнимал крыши мадридских домов, чтобы обнажить и показать своему приятелю все пороки тогдашнего общества.


[Закрыть].

Жизнь газеты была недолгой.

– Мы не можем пока что победить в открытом бою, – сказал ученикам Мендиве. – А поэтому, нанеся удачный удар, следует отступить, чтоб неожиданно ударить в другом месте.

Второй номер «Эль Диабло Кохуэло» в свет не вышел.

Дон Мариано Марти, служивший в те дни в полицейском отделении гаванского пригорода Гуанабакоа, очень нервничал. Прошло время, когда он считал пустой болтовней все то, что Пепе слышал у Мендиве и повторял дома. Попытка сына удрать к повстанцам не на шутку встревожила его. Опасность грозила его семье, ему самому.

Дон Мариано решил серьезно поговорить с Пепе. Парень должен оставить политику в стороне. Он достаточно учен, чтобы уже хорошо зарабатывать и помогать семье. Дон Мариано не был оратором и долго готовился к этой серьезной беседе. Но, начав ее, он забыл все приготовленные аргументы. Он кричал и топал ногами. Он обещал выдрать сына и запереть на месяц в темной комнате.

Пепе выслушал отца молча, хорошо понимая, что судьба развела их по разные стороны баррикад. В тот же день он получил разрешение выпускать с помощью Мендиве. еженедельник «Ла Патриа Либре»[13]13
  «Свободная родина».


[Закрыть]. Когда он покидал дворец генерал-капитана, дежуривший у входа волонтер занес его фамилию в особую книжечку.

Поздно вечером 22 января Пепе постучался в дом к Мендиве. Первые оттиски «Ла Патриа Либре» оттопыривали его карманы.

Дон Рафаэль не успел спокойно просмотреть газету. Затихавший город всполошили выстрелы у театра «Вильянуэва».

В этот вечер театр до отказа заполнили студенты и табачники, торговцы и промышленники. Дамы украсили свои платья лентами синего, белого и красного цветов[14]14
  Цвета флага кубинских повстанцев, ныне национального флага Кубы.


[Закрыть]. Зрители восхищались артистами, которые решили дать этот спектакль в пользу «бедных». Склоняясь друг к другу, они негромко произносили имя главного «бедняка»: Карлос Мануэль де Сеспедес. Перед самым концом спектакля со сцены прозвучал возглас:

– Вива страна сахарного тростника!

– Вива Куба! – ответил зал.

И тотчас же до зрителей донесся многоголосый рев:

– Испания и честь! Вива Испания!

– Это волонтеры, спасайтесь! – крикнул кто-то, распахнув двери.

Безоружные люди бросились к выходам, но их встретили выстрелы в упор…

Дом Мендиве находился неподалеку от театра. Учитель и ученик, приникнув к окну, видели, как по Прадо, стреляя и размахивая саблями, проносились конные волонтеры.

От толпы на площади отделилось несколько одетых в форму фигур. Они бегом пересекли Прадо и забарабанили в дверь «Сан-Пабло».

– Открывай, чертов мамби! – орали они. – Сейчас мы разорим твое гнездышко! Ты расплодил слишком много птенцов!

Тяжелая дубовая дверь дрожала от ударов, но не поддавалась. Через полчаса все стихло, и наутро лишь следы пуль на стенах дома № 88 по Пасео дель Прадо говорили о событиях страшной ночи.

Генерал-капитан приказал расклеить по городу прокламации, в которых осуждались «безответственные элементы». Но гаванцы куда охотнее читали «Лa Патриа Либре».

Газета открывалась хвалебной статьей в адрес генерал-капитана – явной попыткой усыпить бдительность цензоров. Следующая статья высказывалась за право Кубы иметь свое правительство. Третий материал посвящался праву кубинцев на революцию.

Но главная взрывная сила газеты была не в статьях. Рядом с заголовком драматической поэмы Хосе Марти «Абдала» стояли слова: «Написано специально для «Патриа».

Герой поэмы, молодой вождь Абдала, звал своих соотечественников на борьбу с жестоким тираном:

 
…Сраженья час
Настал.
Вперед, на бой, на бой!
Пусть наша воинская доблесть будет
Щитом тебе, о родина моя!
Последний вздох за Нубию отдам я;
Для Нубии одной и наша сила,
И наше мужество, и наша жизнь…
 

Гаванцы хорошо понимали, кого имел в виду Марти, когда писал о тиране, его солдатах, предателях и победившем их всех народе в незнакомой далекой Нубии. Колониальные власти тоже поняли это.

Стихами Пепе заинтересовался сам Ланса-и-Торрес, королевский прокурор.

 
К отечеству любовь —
Не жалкая любовь к клочку земли,
К траве, примятой нашими стопами.
Она – бессмертье ненависти ярой
К тирану и захватчику страны…
Чтоб жизнь была достойной, мы должны
Оправдывать ее борьбой и смертью!..
Ведь родина надеется на нас
И ждет, чтоб мы вернули ей свободу!
 

Прокурор нахмурился и откусил кончик сигары. Из-за бунтовщиков в Орьенте и Камагуэе все вверх дном и здесь, в Гаване. Подумать только, до чего дошло:

 
На поле битвы мы решим наш спор…
Завоеватель гнусный, пробил час
Твоей позорной смерти!
 

Да, это не шутки. Марти никого не обманет своей Нубией. Кажется, придется срочно заткнуть глотку этому сопливому стихоплету и всей его компании.

Дома Пепе не понимали по-прежнему. Дон Мариано сердито потрясал скомканным номером «Ла Патриа Либре», и донья Леонора не останавливала его. Она чувствовала, что муж прав в своем предвидении опасности.

Но что значили для Пепе предостережения родителей? Отец и мать считали его несмышленым школьником, а он чувствовал себя еще не вставшим в строй солдатом. Он очень хотел бы, чтобы донья Леонора походила на мать его любимого героя Абдалы, которая нашла в конце концов силы, чтобы понять сына и гордиться им.

 
Какие муки!.. Сколько скорби в сердце!
Здесь плачет мать… Там Нубия зовет…
Я сын… И я нубиец… Не колеблюсь:
Прощай! Иду я родину спасать!
 

Эти слова, вложенные Пепе в уста Абдалы, лучше и лаконичнее любых других передают душевные переживания юноши зимой 1869 года. Он, конечно, догадывался, что сыщики генерал-капитана взяли его на заметку, однако если даже слезы матери не могли поколебать его решимости, то слежка тем более не могла этого сделать.

А террор волонтеров захлестывал Гавану. Облачка порохового дыма неслись над черепичными крышами. На улице Корралес волонтеры закололи двух негритят, кричавших «Виве Кубе!», а неподалеку от Пасео дель Прадо поставили к стенке даже нью-йоркского фоторепортера.

В один из последних январских вечеров с саблями наголо они вломились к Мендиве.

Поэт знал, что рано или поздно эти гости обязательно пожалуют. Он предусмотрительно переправил в надежное место Армаса и все то, что могло оказаться уликой, – карты Орьенте, флаг Яры, портрет Сеспедеса, черновики статей и прокламаций в поддержку независимости.

Но улика нашлась. В столе доньи Микаэлы, жены Мендиве, оказалась повстанческая кокарда.

Мендиве бросили в тюрьму «Кастильо дель Принсипе». На дверях «Сан-Пабло» появился замок.

Грустный и молчаливый, Пепе проводил дни в конторе табачной лавки, куда устроили его друзья Мендиве.

Он попытался поступить в колледж «Сан-Франсиско де Ассиз», где хотел сдать экзамены за третий год обучения на бакалавра. Отца удалось было уговорить, но в дело вмешались волонтеры. Они побывали в гостях у директора колледжа, тот пригласил Пепе и, сокрушенно вздохнув, развел руками. Ему очень жаль отказывать дону Хосе Марти, но что поделаешь, в колледже нет ни одного свободного места.

Юноша чувствовал, как в сердце вползает отчаяние.

Пепе жаждал действия, но, потеряв Мендиве, никак не мог связаться с заговорщиками Гаваны. Те, кто уцелел после репрессий и еще не перебрался на восток, были очень осторожны. Они не хотели довериться юноше, который, хотя и выпустил «Эль Диабло Кохуэло» и «Ла Патриа Либре», был сыном полицейского. Вести о ходе войны были обрывочны, разноречивы и в общем неутешительны. Даже в «Сан-Пабло» нашелся человек, который счел, что ему по пути с Испанией, а не с Кубой. Карлос де Кастро сын столичного богача, решил вступить в первый батальон гаванских волонтеров.

Теперь Пепе нередко встречал бывшего одноклассника в мундире лейтенанта. Весь вид его, казалось, говорил: «Здесь, в Гаване, хозяева мы, испанцы. Так было, так и будет!»

Но питомцы Мендиве верили, что будет не так. От их имени Пепе составил и вместе с Фермином Домингесом подписал коротенькое письмо: «Компанье-ро, снилась ли тебе когда-нибудь слава предателя? Ты знаешь, как испокон веков наказывали предателей? Мы считаем, что ты как бывший ученик сеньора Мендиве дашь объяснения в ответ на это письмо».

Дон Мариано начинал с уважением поглядывать на сына. Он ценил в людях прежде всего честность и верность. Пепе нельзя было упрекнуть в недостатке того и другого.

Наступила осень 1869 года. Мендиве сослали в Испанию, и гнездом его «птенцов» стал тихий дом Домингесов на улице Индустриа, 122. Здесь нашел молодой Марти то, чего ему так недоставало после ареста Мендиве, – интеллектуальную атмосферу и духовную поддержку. Именно здесь он понял всю правоту слов побежденного и больного Боливара, который на вопрос «Что же теперь делать?», заданный растерянным доктором, ответил: «Побеждать!»

Прежде Фермин Домингес не всегда и не во всем соглашался с Пепе. Сын богатого адвоката, он симпатизировал южанам в годы гражданской войны в Соединенных Штатах. С годами друзья стали единомышленниками. Пылкий, увлекающийся Пене и спокойный, рассудительный Фермин – они прекрасно дополняли друг друга.

Старый дон Эусебио Домингес требовал от сына и его друзей одного – осторожности. Юноши старались, но…

4 октября у Домингесов шел очередной урок французского языка. Фермин, его брат Эусебио, весельчак Сантьяго Бальмин, Пепе и юный Мануэль Сельен, младший из триумвирата братьев-поэтов[15]15
  Братьями Мануэля были кубинские поэты Франсиско и Антонио Сельены, неизменно выступавшие против испанской тирании.


[Закрыть], устали слушать монотонное чтение своего учителя мосье Фортье. Решено было сделать перерыв, тем более что в окне напротив появились две очаровательные сеньориты.

В старой Гаване улицы узки, и поэтому жители противостоящих домов могут переговариваться без труда. Сельен и Фортье вышли на балкон и стали разговаривать с соседками, а остальные принялись за апельсины. Прошло несколько минут. Пепе слышал, как смеялись девушки, спрашивая у Мануэля, не отведал ли он настоя агуате[16]16
  Настой из листьев агуате, по кубинскому поверью, приносит удачу в любви.


[Закрыть]. Внезапно донесся грохот барабанов. Из-за угла показался волонтерский батальон.

Друзья давно привыкли к подобным зрелищам. Думая, что волонтеры уже миновали дом, Фермин бросил в окно кожицу от апельсина. Но батальон растянулся, оранжевый комочек ударился о шляпу одного из пехотинцев, и волонтеры услышали звонкий смех.

Друзья смеялись очередной шутке соседских сеньорит. Но не в меру самолюбивые вояки приняли смех на свой счет.

Едва стемнело, они вломились в дом Домингесов.

Они нашли экземпляры «Ла Патриа Либре», карты Кубы с условными обозначениями боев на востоке и, наконец, черновик письма Карлосу де Кастро. Сеньор Ланса-и-Торрес просмотрел доставленные ему бумаги. Да их целая шайка, этих подросших мамби, и правильно поступили славные волонтеры, схватив негодяев. Нелояльность, оскорбление чести героического первого батальона и его лейтенанта де Кастро налицо. Заводила у них, как и следовало ожидать, Марти…

Россыпи звезд и золотых крестов сияли на мундирах испанских судей в зале военного трибунала Гаваны. Лишь в этот день, 4 марта 1870 года, Пепе впервые после ареста увиделся с Фермином. Они едва успели кивнуть друг другу – председатель военного трибунала подполковник Франсиско Рамирес предоставил слово прокурору.

Шурша черной шелковой мантией, Ланса-и-Торрес начал издалека. Он долго говорил о злодеях, которым не дороги честь и святость короны, о тех, кто идет пагубной дорогой против наставлений отцов церкви. Он сказал и о том, что эти злодеи пытаются отторгнуть от Испании дарованный ей богом остров Кубу, что в стихотворных аллегориях они прославляют кровопролития и бунты…

Судьи скучали. Председатель, склонившись, прошептал своим неосведомленным коллегам, что это еще не все. И действительно, Ланса-и-Торрес патетически возвысил голос:

– Более того, достопочтенные сеньоры судьи! Преступники запугивают честных испанцев. В письме доблестному сеньору де Кастро подсудимые обвиняют его, а значит, и всех волонтеров в предательстве!

На скамьях для публики раздался рев:

– Смерть бунтовщикам! Повесить их! Отдайте их в наши руки! Смерть!

Председатель не спешил навести порядок. Благоразумнее было не связываться с головорезами из первого батальона.

Наконец шум утих.

– Подсудимый Домингес, кем написано преступное письмо сеньору де Кастро?

– Это письмо написано мной. – Ответ прозвучал негромко, но решительно.

Подсудимый Марти, вы подтверждаете показания подсудимого Домингеса?

– Нет. Это письмо написал я!

Судьи переглянулись. Парни пользуются тем, что их почерки очень схожи. Но разве не ясно, что в конце концов тот, чья вина окажется большей, может заработать смертную казнь? Зачем они лезут в петлю оба?

– Подсудимые Марти и Домингес, я повторяю вопрос: кто написал это письмо?

Друзья поднялись вместе.

– Но не могли же вы писать одно письмо одновременно!

Пепе сделал шаг вперед, опережая Фермина.

– Уважаемые сеньоры, – прозвучал его голос, – это письмо написано мной. Я писал его в одиночестве. Я не мог не написать его потому, что всем сердцем осуждаю несправедливый испанский гнет на моей прекрасной родине и презираю тех кубинцев, которые хотят увековечить его. Я знаю, что письмо всего лишь предлог. Вы судите нас за верность свободе родины. И я не боюсь вашего приговора.

Суд совещался долго. Повесить, как требует прокурор? За что? За речь в суде и письмо? Председатель покачивал напомаженной головой.

Приговор гласил:

«За оскорбление чести первого батальона волонтеров

Хосе Марти, из Гаваны, 17 лет, приговаривается к 6 годам каторжных работ;

Фермин Домингес, из Гаваны, 18 лет, приговаривается к 6 месяцам тюремного заключения…»