Текст книги "Хосе Марти. Хроника жизни повстанца"

Автор книги: Лев Визен

16 ноября, письмо другу, патриоту Серафину Бельо:

«Для этой страны (США. – Л. В.), побуждаемой протекционистскими тенденциями, пробил, по-видимому, час, когда она уже не считает нужным скрывать свою явную агрессивность. Она алчно уставилась на острова Тихого океана и на Антильские острова, на нас. В наших силах помешать ей, проявив гибкость и приняв соответствующие меры. Решимость и ясность суждения, да если еще их хорошо использовать, порою значат больше, чем сила».

14 декабря, письмо де Кесаде:

«Нашей стране, Гонсало, угрожает план, наиболее коварный из всех, которые нам были известны до сих пор. Он заключается в том, чтобы спровоцировать на острове преждевременное восстание, создав этим предлог для вмешательства в. начавшуюся войну, а затем, выступая в роли посредника и гаранта, обосноваться на Кубе. Более гнусного плана не бывало еще в анналах истории свободных народов. И не бывало другой, более хладнокровно продуманной подлости, чем эта».

19 декабря к зданию «Скоттиш Райт-холла» съезжались элегантные экипажи. Испано-Американское общество Нью-Йорка давало обед в честь делегатов Вашингтонской конференции. Делегаты входили в зал с безразличными лицами. Они устали от поездки по стране, от развязных репортеров, от бесед с наседавшими на них бизнесменами, от всей той смеси шума, спешки, торгашества и наглости, которую уже стали называть «жизнью по-американски». И поэтому они лишь слабо похлопали, когда председательствующий объявил, что сейчас выступит «наш любимый оратор доктор Хосе Марти».

Речь Марти была краткой и ясной. Происхождение и формирование двух Америк, их отношения и будущее предстали перед слушателями без сшитых янки розовых одежд.

– Только богатство, которое создается собственными усилиями, и свобода, которая завоевывается собственными руками, являются прочными и подлинными, – говорил оратор, и слушатели вспоминали статьи в газетах Нью-Йорка и Вашингтона, выбалтывавшие то, что пытался скрывать Блейн. – Зачем нам вручать свои судьбы соседу? Зачем нам быть союзником Соединенных Штатов в той битве, которую они собираются начать со всем остальным миром? Почему они должны вести свои сражения с Европой на территории американских республик и испытывать на свободных народах свою систему колониальных захватов?

Первым обнял Марти Никанор Болет Пераса. Венесуэла сбросила Гусмана Бланко, и теперь бывший политэмигрант представлял ее в первой дипломатической схватке с северным соседом.

– Ты, как всегда, на коне, Пепе, – ласково сказал другу венесуэлец. – Это первая честная и содержательная речь, которую всем нам, делегатам, довелось услышать.

Все шло почти так, как хотел Марти. Янки не смогли навязать свою волю латиноамериканцам. Конференция создала Бюро по вопросам торговли между американскими странами, но не приняла решений, обязательных для всех стран американского континента. А когда пришло время голосовать резолюцию, которая гласила, что «завоевание должно быть навсегда устранено из американского гражданского права», янки получили звонкую оплеуху.

Марти писал об этом: «В нашей Америке не может быть каинов. Наша Америка едина! Какая из стран Америки откажется заявить, что захват территорий, принадлежащих братскому народу, является преступлением? Какой народ умышленно сохранит за собой право силой отторгнуть собственность другого народа? Может быть, Чили? Нет. Может быть, Мексика? Нет. Мексика – земля Хуареса, а не Тейлора[50]50
  3. Тейлор – американский генерал, командовавший войсками, вторгшимися в Мексику в 1846 году.


[Закрыть]. Одна за другой все страны Америки голосуют за проект, осуждающий захваты. «Да!» – заявляет каждая, и каждая произносит это слово все громче. Прозвучало только одно «нет!» – это «нет» Соединенных Штатов. Блейн с опущенной головой идет через зал. Десять депутатов Севера в смятении следуют за ним…»

В рождественские дни Марти можно было найти у Франсиско Каррильо. Чаще всего он молчаливо сидел, протянув ноги к камину, и события и дела кончавшегося года проходили перед ним, вновь волнуя, огорчая и радуя. Ответ «Мэнуфекчурер» и смерть знакомого лишь по статьям Ройга, короткая жизнь «Ла Эдад де Оро», беседы с Серрой, беготня по магазинам в поисках дешевого, но теплого пальто для бедствующего художника-эмигранта из Гуанабакоа, посещения больных и споры, работа консула, переписка… Помнится, после хороших вестей с Кубы он писал осенью Нуньесу: «В сложившихся сейчас на Кубе условиях может произойти конфликт, вынуждающий нас к немедленным действиям»…

Что еще? Статьи, конечно, статьи. «Иностранная политика дяди Сэма» – август, «Наша Америка» – сентябрь, «Выставка картин русского художника Верещагина» – март. О, этот Верещагин! В его полотнах живут искусство, святость и тирания. Он пишет свой протест красками… Русские – какой могучий народ! Как сильны и точны мысли Белинского, этого русского Вольтера, а Пушкин как поэт куда выше Байрона. Он поет надвигающуюся русскую революцию. Раз познакомившись с ним, его нельзя забыть, в своей груди он вмещал вселенную. Да, конечно, конец прошлого века был отмечен гигантской революцией на востоке, конец нынешнего будет ознаменован сокрушительной революцией на западе[51]51
  Для жившего в США кубинца востоком была Европа, а западом – Россия.


[Закрыть].

А что же конец века принесет Кубе и Испанской Америке? Неужели янки сумеют сделать континент своей колонией? Нет, этого допустить нельзя. Для Испанской Америки пробил час вторично провозгласить свою независимость!

«АПЛОДИРУЙТЕ ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ!»

Вечером 20 января 1890 года Марти спешил на открытие «Лиги» – общества взаимопомощи и просвещения кубинских рабочих негров в Нью-Йорке.

Все его сердце принадлежало этому созданному его стараниями обществу. Среди энтузиастов «Лиги» он чувствовал себя не только педагогом, но – прежде всего! – кубинцем.

«Лига» рождалась трудно. Дело было не только в бедности ее учредителей – табачников и докеров, разносчиков и кучеров, но и в цвете их кожи.

В Нью-Йорке, как и на юге, жил лозунг ку-клукс-клана – «невежество – проклятие бога». На каждом шагу янки вспоминали о легендарном происхождении негра от библейского Хама, и владельцы залов не раз грубо отказывали Марти, узнав, что помещение нужно для черных. Янки хорошо знали, что из каждых десяти негров девять ставили кресты вместо подписи, но даже этот «уровень» казался им чересчур высоким. Марти получал издевательские письма с предложениями «не лизать красный зад черных обезьян».

Но он не отступил, и «Лига» открылась. Он купил для общества пианино, и теперь маленькая Мария, дочь Кармиты Мантильи, сидела на высоком табурете, разбирая ноты. Одна за другой прозвучали речи, самое дешевое шампанское все же подбросило пробки к потолку, Мария заиграла что-то громкое и бравурное, а черные люди с восхищением смотрели на усталого человека, который так не походил на других белых.

Поздно вечером, когда Мария уже видела сладкие сны, Марти писал: «Все, все должны идти вместе. Только тогда добытое благо будет всеобщим».

Отныне вечер каждого четверга был отдан «Лиге». Занятия вели шесть учителей, но никого негры не ждали так, как Марти. Класс стихал, едва только в конце коридора раздавались знакомые шаги и характерный кашель. Когда он входил, каждый хотел помочь ему снять пальто, разложить книги. Его слушали, как пишут очевидцы, с религиозным почтением, его слова вызывали огромный подъем, будили воображение, раскрывали неведомые прежде широты. Газеты кубинских эмигрантов называли его лекции «энциклопедическими».

Письма расистов продолжали приходить, но Марти не придавал им никакого значения.

– Если больной кусает руку доктора, так не потому ли, что он болен? – перед этим вопросом отступали даже друзья, призывавшие его к публичному отпору.

А в «Лиге», привычно упершись левой рукой в бедро и чуть взмахивая правой, он говорил патриотам:

– Сомневаться в вас в сто раз труднее, чем сомневаться в себе, а в себе я не сомневаюсь.

Кое-кто склонен был считать это просто фразой. Колонию эмигрантов-островитян все еще раскалывали сомнения и колебания. Люди хорошо помнили старые неудачи, у многих опускались руки. И все же ясная вера Марти притягивала и манила, он видел больше и дальше остальных.

«Революция приближается, пока невидимая, но уверенная», – писал он той зимой. И он был прав. 1890 год стал во многом переломным годом.

К этому времени на Кубе заканчивалось превращение оставшихся без земли вчерашних рабов в городской и сельский пролетариат. Имевшие землю «независимые» крестьянские хозяйства попадали в кабалу к владельцам сахарных заводов и разорялись. Последнее десятилетие XIX века несло формально свободным кубинцам оковы нового рабства – капиталистического.

Янки все наглее хозяйничали на острове, прибирая к рукам и табак и сахар. Полным ходом работали их железные рудники в Хурагуа, для вывоза руды строилась гавань в Дайкири. В шестнадцати милях от Сантьяго-де-Куба добывала кубинский марганец американская «Понупо айрон компани».

Что оставалось кубинцам? Все хуже становилась пища, все беднее одежда. Крестьяне, желая отомстить власть имущим и смутно надеясь поднять цены на тростник, жгли плантации. Полиция и карательные отряды, в свою очередь, жгли хижины и расстреливали «бандитов».

Объединение трудящихся Гаваны призвало отметить 1 Мая – день рабочей солидарности, Международный день труда. Демонстрация прошла по гаванской Прадо, заставив задрожать колониальные власти. Сторонники покойного Ройг-и-Сан-Мартина рвались на борьбу с испанцами. Они знали, что Тампа и Кайо-Уэсо на их стороне.

В начале лета в гавани Сантьяго-де-Куба на дощатый причал шагнул широкоплечий мулат. Антонио Масео, мамби, в годы войны дважды приговоренный испанцами к повешению, быстро прошел на набережную и сел в ожидавший экипаж. По специальному разрешению Мадрида он прибыл на остров, чтобы «продать имущество своей престарелой матери».

Очень скоро испанцам пришлось убедиться, что Масео приехал совсем не ради продажи ветхого родительского дома. Он собирал патриотов, формировал отряды, превращал загородные пикники в учебные стрельбы. Его правая рука, негр Гильермо Монкадо, руководил строительством лесных лагерей. Восточные районы Кубы оставались верны своей славе «колыбелей бундов».

Но Масео, хорошо знавший о недовольстве и бедах сограждан, умевший обучить и повести в бой кавалерию и пехоту, не учел, что теперь на острове хозяйничают не только испанцы. Владельцы марганцевых рудников отлично понимали, что новая война лишит их всех доходов. Они потрясли кошельками, вооруженные американскими кольтами шпики выследили Масео, а испанцам осталось только выслать «черномазого генерала». Гильермо Монкадо и другие вожаки еле спаслись. На острове вновь воцарилась призрачная тишина, которой историки присвоили имя «марганцевого мира».

Марти огорчила неудача Масео. Как и прежде, он осуждал любые преждевременные, по его мнению, действия, но, как и прежде, он желал победы каждому кубинцу, взявшемуся за оружие. Он опять заболел, и доктора настоятельно советовали ему бросить все и уехать подальше в горы. Однако Марти ограничился поездкой к морю, в маленький отель у пригородных пляжей Нью-Йорка.

Он отдыхал недолго, потому что Кармен сообщила из Камагуэя о своем приезде. Он знал, что она едет с Пепито и из-за Пепито, что ей нужен не муж, а отец ребенка, но все же обрадовался. Он и сам хотел уже быть прежде всего отцом, а не мужем, и куда больше, чем разрыв с женой, его мучила невозможность влиять на воспитание сына, отданного старым Баса-ном в школу камагуэйских монахов-иезуитов.

Кармен приехала душным вечером, и Марти удивили изучающие его глаза сына. Он понял, что мальчик слышал об отце не только хорошее.

И все же в первые недели судьба, казалось, благоволила к этой измученной, разорванной семье. Мальчик оттаял быстро, и Марти чувствовал, что в его груди словно забилось новое сердце. Кармен поразил небывало возросший авторитет мужа, ей льстило, что в глаза и за глаза Марти называют «Учитель». В его объемистой почте она видела конверты с печатями столиц многих стран, а во второй половине июня пришло письмо, заставившее ее, как когда-то, подумать, что все еще переменится к лучшему, то есть к тому, что она подразумевала под этим «лучшим». Правительство Аргентины просило Марти принять на себя обязанности консула Аргентинской республики в Нью-Йорке.

Он по-прежнему работал на Фронт-стрит и каждый день проходил по длинному коридору от пропахшей кошками лестничной клетки до комнаты, которая, словно частица иного мира, была залита солнцем. Он понимал, что предложение Аргентины – признание его заслуг в новом пробуждении континента, и это подтверждало его давнюю веру в завтрашний день.

24 июля Парагвай также назначил его генеральным консулом. Спустя несколько дней Марти писал:

 
Есть горы, и подняться надо
На высоту их; лишь потом
С тобою мы, душа, поймем,
Кто положил нам смерть наградой!
 

Да, подъем был еще не кончен. Главный враг родины Марти, его страны, его Америки готовился к новому прыжку.

Земля Кубы продолжала превращаться в плантацию янки. Но, по-видимому, этот процесс казался медленным хозяевам Уолл-стрита. По предложению сенатора Мак-Кинли конгресс отменил ввозные пошлины на кубинский сахар-сырец, оставив в силе пошлины на рафинад. Североамериканцы, контролировавшие производство и экспорт кубинского сырца, решили сами очищать его в США, так как им удалось протащить через сенат билль о премии в два цента за каждый фунт американского рафинада. Удар наносился на двух фронтах. С одной стороны, двухцентовая премия давала сахарному тресту десять миллионов в год, с другой – главные конкуренты, владельцы кубинских сахарных заводов, в большинстве своем уроженцы Испании и креолы, лишались уплывавшего в США сырья и оказывались на грани краха.

Остров залихорадило. Каждый день, разбирая почту в кабинете на Фронт-стрит, Марти прежде всего просматривал газеты Гаваны и Сантьяго-де-Куба. Он понимал, что остров подобен пороховой бочке. Нужен был лишь зажженный фитиль…

Но фитиль не вспыхнул. Той осенью опоры и скептицизм опять лишили сторонников независимости главного оружия – единства. Несмотря на призывы Марти, несмотря на преданность рабочих Тампы и Гаваны, патриоты на острове и в эмиграции не оказались в одном строю.

А к концу года положение на Кубе существенно изменилось. Многие сахарные заводы оказались в руках «друзей с севера». Прежние владельцы продали свои предприятия с молотка, очутившись на грани разорения из-за дороговизны, а порой и нехватки сырья.

Вся эта операция была, очевидно, заранее продумана в тиши оффисов Уолл-стрита. Ведь нехватка сахара-сырца на Кубе была умышленно создана янки, которые в основном контролировали его производство и вывозили в Штаты большую его часть.

Заполучив заводы за бесценок, янки установили на них новое оборудование для рафинирования сахара и расширили производство. Безработица сократилась. На Кубе стало куда спокойнее, и глашатаи «мирных реформ», как и рыцари аннексии, снова стали множить свои ряды.

Марти наблюдал за этой трансформацией из Кейтскилла – горного курортного местечка у истоков Гудзона. Вновь заболевший кубинец поселился в небольшом отеле, «привязанном к скалам стальными тросами, чтобы ветер не снес его вниз по ущелью». В сотне метров от отеля шумел маленький водопад. Листья грабов смыкались над аллеями. «Здесь поистине кусочек рая, господа!» – улыбчиво щебетал портье.

Доктор запретил Марти работать.

– Гуляйте, одевайтесь теплее, стакан глинтвейна на ночь, – сказал он, прощаясь. – В крайнем случае – сочиняйте стишки. – Доктор видел в поэзии всего лишь пустую забаву.

И Марти стал «сочинять»:

 
Королевский портрет – был декрет! —
И на смертных есть приговорах.
Расстрелян юноша – порох
Был завернут в такой же портрет.
В честь святых – королевский декрет! —
Веселиться народу велено.
И поет сестра расстрелянного,
Королевский славя портрет!..
 

«Я знаю, как вы страдаете, Учитель, и заклинаю вас: думайте только о своем здоровье…» – Марти прочел строки пришедшего в Кейтскилл письма и вспомнил автора – тоненькую темнокожую девушку. Бедняжка, что она знает о страданье?

 
Страданье? Кто посмел сказать,
Что я страдаю? Только следом
За светом, пламенем, победой
Придет моя пора страдать.
Я знаю, горе глубже моря,
Оно гнетет нас век от века,
И это – рабство человека.
На свете нет страшнее горя!
 

Ветер посыпал уже остывшую землю шуршащим кленовым золотом. Кашель не проходил, боли в сердце не стихали. Неужели эта осень – конец жизни? Доктор так неохотно смотрел ему в глаза в Нью-Йорке. Жизнь… Как это много и в то же время как мало.

 
Я хочу, когда лягу под камень
На чужбине, зато не рабом,
Чтоб лежали на склепе моем
Цветущая ветка и знамя…
 

В те дни Марти писал в Нью-Йорк: «Я не боюсь уйти из жизни, нет. Я живу здесь лишь потому, что мое тело осталось без сил для выполнения долга, который родина возложила на наши плечи».

Он снова появился на Фронт-стрит, когда снег уже прочно лежал на скатах крыш, и в первый же вечер друзья уничтожили весь его домашний запас кофе, рома и хереса. Кармен поджимала губы: что это за ужин вместе с неграми, что это за тосты – «за победную войну», что это за стихи:

 
Пусть предателей прячут от света
Под холодный и каменный свод.
Жил я честно, в награду за это
Я умру лицом на восход…
 

В декабре Испано-Американское литературное общество в Нью-Йорке избрало Марти своим президентом. Но Марти не смог заниматься делами общества, сколько ему хотелось бы. Куда более важные события отодвинули литературу на второй план.

Однажды, когда он уже надевал пальто, чтобы идти на занятия в «Сентрал Хайт-скул», в дверь постучал приехавший из Вашингтона мистер Джонатан Теодор Смит.

Смит изысканно извинился за неожиданный визит, преподнес Кармен букет роз, дипломатически восхитился стихами и переводами Марти, «которые с удовольствием читают в Штатах». Затем Смит перешел к делу.

Консул Марти, конечно, знает, что через две недели в Вашингтоне открывается вторая общеконтинентальная встреча – Межамериканская валютная конференция. Ему, конечно, известно, что правительство Соединенных Штатов предлагает ввести единую денежную систему для всех стран Северной и Южной Америки. Государственный департамент считает, что назначение консула Марти делегатом Уругвая на этой конференции… Что? Разве мистеру Марти еще не известно об этом назначении? Нет, нет! Дипломатическая почта из республик юга никогда не подвергалась вскрытию или задержке! Просто, по-видимому, кто-то сообщил об этом назначении в Вашингтон в частном порядке из Монтевидео. Конечно, консул Марти получит почту в ближайшие дни, и он, Смит, думает, что в ней и будет послание о назначении. Так вот, госдепартамент поручил ему, Смиту, передать консулу Марти поздравления и выразить надежду, что человек, столь пекущийся о нуждах народов Америки, поддержит план, сулящий их процветание. В госдепартаменте знают о политическом и публицистическом таланте мистера Марти. Там с огорчением вспоминают, что созданный его гением журнал «Ла Эдад де Оро» столь быстро прекратил существование. Он, Смит, просит мистера Марти принять помощь, необходимую для издания нового журнала…

Еще никогда в жизни Марти не держал в руках чека на столь крупную сумму. Длинная зеленоватая полоска плотной бумаги просвечивала линиями водяных знаков. Марти медленно разорвал ее пополам, еще раз пополам и еще раз. Пододвинув клочки к сидящему напротив Смиту, негромко сказал:

– Уходите! Сейчас же!

Спускаясь по лестнице, Смит пожимал плечами. Говорил же он Блейну, что ничего из этой затеи не выйдет. Не зря же он, Смит, толкался среди кубинского сброда 10 октября в «Хардман-холле».

Глава VIII
ТОЛЬКО ВМЕСТЕ

ЯНКИ – НО!

30 марта 1891 года зал, где проходили пленарные заседания Межамериканской валютной конференции, до отказа заполнили дипломаты и репортеры. В этот день делегаты латиноамериканских стран должны были дать ответ на предложения янки о введении единой серебряной монеты для всей Америки.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… – быстро выговаривал репортер мексиканец, протягивая разноязычным коллегам экземпляры своей «Эль Партидо Либераль».

Корреспонденты хватали газету и впивались глазами в статью «Наша Америка»:

«Нашей Америке грозит опасность, которая связана с наличием на континенте двух лагерей, противостоящих друг другу. Хотя считают, что еще не настал решающий час, когда Северная Америка пойдет по тому пути, на который ее толкают темные и зловещие силы, а также завоевательные традиции, мы должны немедля готовиться к испытанию. А поскольку республиканский декорум, привлекающий к Соединенным Штатам внимание народов всего мира, не мешает им пуститься на легкомысленную провокацию, бахвалиться мощью или разжигать убийственную междоусобицу в нашей Америке, то наш неотложный долг – показать, что мы едины в своих помыслах и устремлениях…»

– По поручению комитета, изучавшего предложения, внесенные делегатом Соединенных Штатов Америки, с докладом выступает делегат Уругвайской республики доктор Хосе Марти, – голос председателя приглушил шум.

– Вот он! Вот он! – пронеслось по залу, и все бинокли и лорнеты устремились на большелобого человека лет сорока, который шел к трибуне с черной кожаной папкой в руке.

Наступила решающая минута. Да или нет?

На всех заседаниях, на всех дискуссиях Марти демонстрировал свою дипломатическую ловкость и мудрость. Неужели латиноамериканские делегаты не ответили на его неустанные призывы? Неужели будет принят план Блейна, по которому обе Америки получат единую валюту? Что и говорить, этот план весьма выгоден североамериканским владельцам серебряных рудников и бизнесменам янки, но для Южной Америки означает, по сути дела, полный разрыв с Европой.

Марти открыл папку, достал текст доклада. Слова, как солдаты в карауле, стояли каждое точно на своем месте и готовы были выстрелить.

– Америка должна развивать все то, что сближает все народы, и отвергать с отвращением все, что их разделяет. Не подобает американскому континенту ни нарушать мир на земле, ни восстанавливать под новыми названиями систему имперского господства, которая приведет республики к коррупции и гибели.

Экономический союз – это союз политический. Народ, который хочет умереть, продает одному-единственному народу; народ, который желает спастись, – нескольким. И поэтому двери каждой нации должны быть открыты для законной и плодотворной деятельности всех народов. Руки каждой нации должны быть свободны для полного развития страны в соответствии с ее особым характером и с ее индивидуальными элементами. Все народы должны… заменять системой всеобщего сближения систему династий и групп…

Марти кончил доклад. Южная Америка отклоняла проект янки.

Спустя несколько недель Марти писал в статье для журнала «Ла Ревиста Илюстрада»: «Эгоизм и захватнические устремления развились в Соединенных Штатах, превращающих в рабов целые народности, урезающих или обкрадывающих соседние страны. В этой стране считают, что варварское право сильного является единственным существующим на свете реальным правом. В этой стране верят в несравненное превосходство англосаксонской расы над расой латинской, убеждены в тупости и низости негритянской расы и в неполноценности индейцев. Соответствует ли интересам Испаноамерики политический и экономический союз с Соединенными Штатами?»

В июне он говорил о том же на многолюдном заседании Испано-Американского литературного общества, зная, что его не только слушают, но и слышат. Он говорил веско, твердо. Сила его слов, его доводов была неотразима.

Янки внимательно следили за всем этим. Они считали, однако, что можно подобрать ключи к любому человеку. Разве Марти, вечно нуждающийся эмигрант, исключение? И Марти, никогда не стесняв-шийся в выражениях по адресу Соединенных Штатов, вдруг стал получать приглашения на обеды и рауты, пикники и приемы.

Он проглядывал тексты приглашений мельком. «Миссис и мистер…», «Прогулка по Гудзону…», «Юнайтед шугар компани…», «Шугар». Как все-таки бесцеремонны и наглы эти сахарные короли. Кусочки голубого и розового картона съеживались на углях камина, вспыхивали острыми языками огня.

Наступила осень, одиннадцатая осень Марти в США. Приближался день 10 октября. Ни один кубинец в Нью-Йорке не сомневался, что главным оратором в заранее арендованном «Хардман-холле» будет Учитель. Марти тоже знал это.

– Мы постарались сплотить воедино революционные порывы разных дней; мы завоевали любовь и уважение наших народов. Без страха и злобы мы грудью заслонили наши страны от алчных устремлений, нашли и указали правильные пути в будущее. Подходят большие дни. Пора всем заново наточить мачете и вычистить ружья. Война, справедливая и победоносная, приближается. И я уже вижу, как солнце светит на статуи героев, которые подняты восторженным народом на постаменты из мраморных пальм. Пусть знают все, что времена неудач и страха не заставили нас умоляюще бренчать на мандолине перед дверьми, которые не хотят открыть. Нищета и славный пример отцов рождают прекрасных всадников. И пришло время сказать, что наши кони уже подкованы!..

На следующее же утро посол Мадрида в Вашингтоне заявил решительный протест против «несовместимых со званием, долгом и честью консула трех американских республик подстрекательств к мятежу».

Янки только что подписали с Испанией договор о взаимном благоприятствовании в торговле. Любое революционное выступление на Кубе устраивало их меньше, чем когда-либо, и Блейн с удовлетворением принял испанский протест. Чтобы остаться консулом, Марти придется замолчать.

Но Марти поступил иначе. Если его пост дипломата мешает делу кубинской революции – долой этот пост! И в Южную Америку ушли его телеграммы с решительным отказом от консульских постов. Вскоре он покинул и пост президента в Испано-Американском литературном обществе. Он снова сжигал корабли.

Для Кармен это было уже слишком. Закутанная в темную шаль, она пришла к Трухильо с просьбой помочь ей вернуться на Кубу.

– Вы опять хотите оставить Хосе одного? – ужаснулся тот. – Это может стать непоправимым!

– Энрике, через неделю мне нечем будет кормить Пепито…

– Ты должен помочь ей! – решительно вмешалась Долорес, жена Трухильо. – О Кармен, – добавила она, – как я вас понимаю!..

Когда Трухильо покидал кабинет испанского консула, на сердце у него было тяжело. В ушах звучал хрипловатый старческий голос:

– Я не смею отказать в просьбе, которая приносит пользу короне…

Трухильо ногой распахнул дверь особняка и выругался.

Кармен увезла Пепито тайком, когда Марти был занят в «Лиге». Вернувшись домой и прочитав записку жены, Марти бросился в порт, но было поздно.

Его нервы не выдержали: он опять заболел.

Трухильо решился его навестить. Марти лежал на спине, его дыхание было хриплым. На щеках пылал горячечный румянец.

– И ты еще можешь приходить ко мне, Энрике? – пытаясь привстать, проговорил Марти.

– Я должен был прийти, Пепе, чтобы передать тебе вот это письмо. Революционный клуб «Игнасио Аграмонте» приглашает тебя выступить перед табачниками Тампы.