Текст книги "Хосе Марти. Хроника жизни повстанца"

Автор книги: Лев Визен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

МОЛОДЫЕ СОСНЫ

Посвистывая и обдавая паром засохшие колючки вдоль путей, маленький четырехколесный паровоз с высокой трубой тащил мимо апельсиновых рощ

Флориды восемь вагончиков, в которых дребезжало каждое стекло. Заложив пальцы за проймы жилета, Марти смотрел, как в сгущавшихся за окном сумерках проплывали столь милые его сердцу кроны флоридских пальм.

До Тампы, построенной на американской земле руками эмигрантов кубинцев, оставалось четыре часа, и с каждой минутой Марти все больше ждал своей первой встречи с этим городом. Он словно предчувствовал, что именно здесь, в какой-то сотне миль от Гаваны, должна решиться судьба борьбы, которую он и его друзья с медленно, слишком медленно приходившим успехом вели уже много лет.

Богатые эмигранты в Нью-Йорке не торопятся помочь революции, которой нужно оружие. Смогут ли и захотят ли помочь ей простые табачники Тампы? Поймут ли они, что борьба развертывается, наконец, не во имя нового каудильо, а ради блага всех кубинцев?

В полночь поезд остановился у перрона Ибор-сити, пригорода Тампы. Прямой крупный дождь бил по дощатому настилу. Марти раскрыл зонт, спрыгнул с подножки и оказался среди маленькой, но по-кубински шумной толпы. Со всех сторон ему улыбались черные и белые лица, тянулись руки. Кто-то подхватил его чемоданчик, и, высоко поднимая керосиновые фонари, пять десятков человек отправились по залитым водой улицам к отелю «Чероки».

Ранним утром Нестор Леонело Карбонель, подписавший посланное в Нью-Йорк приглашение, уже представлял почетному гостю своего сына Эмилио, местного газетчика Рамона Риверо, вожака негров Корнелио Брито, марксиста Карлоса Балиньо и многих других. После шумного завтрака все вышли на улицы, и Марти бросились в глаза гирлянды кубинских флажков над фасадами домов и необычное количество букетов на окнах.

Карбонель повел Марти в помещение клуба «Игнасио Аграмонте», где их ждало еще несколько десятков человек, а оттуда – на фабрику «Эль Принсипе де Галес». Когда Марти вошел в большой зал, где рабочие сворачивали сигары, все встали и приветственно застучали по столам отполированными чавета[52]52
  Чавета – нож для резки табачных листьев.


[Закрыть]. Марти постарался, чтобы его речь была как можно теплее и как можно короче. Он отложил большой разговор до вечера.

Весь остаток дня его не покидало ощущение тревожного ожидания. «Их уже столько обманывали, – думал он о патриотах Тампы, – быть может, невольно, искренне веря в успех, но обманывали. Что, если революция захлебнется снова? Вправе ли я подчинять своей вере в победу сердца и веру других? Вправе ли звать их от семейных очагов на тернистый путь восстания, когда они заняты повседневной борьбой за хлеб насущный?»

Марти вспомнил разговор с Карлосом Балиньо. «За рабочих не беспокойся. Они не испугаются и не отступят. Им нечего терять», – так сказал Карлос. Кое-кому из кубинцев в Нью-Йорке, по-видимому, не понравится, что Марти так быстро подружился с «красным». Да, Балиньо социалист, но разве он плохой друг или ненастоящий кубинец? Разве он не отдает себя целиком делу свободы Кубы?

Самый большой в Тампе зал Кубинского лицея был переполнен. И пока не стихали аплодисменты, он успел заметить портреты борцов за кубинскую независимость на стенах, гирлянды флажков с белой звездой на красном треугольнике, зелень, цветы… Но он заметил также, что в первых рядах нет черных лиц, что они видны только в конце зала, и горечь снова сжала сердце. Неужели и здесь еще не поняли, что свобода белых немыслима без свободы черных?

Марти сделал шаг вперед, и в зал упало первое слово:

– Кубинцы!

Если из всех благ, необходимых моей родине, мне было бы дано выбрать одно важнейшее благо – основу и источник народного счастья, то я сказал бы: я хочу, чтоб первым законом нашей республики стало уважение к человеческому достоинству. Мы боремся за свободу кубинцев, всех кубинцев…

Он заметил в первом ряду настороженные щели глаз полнеющего господина, и они напомнили ему глаза тех, кто жалел на оружие песо, нажитые на табаке и сахаре. Он ненавидел эти глаза, и металл зазвучал в его голосе:

– Война неизбежна; ее как избавления ждет наша родина, и враг бессилен разгромить нас, ибо мы начинаем не авантюру, а революционную войну во имя жизни и справедливости за подлинную свободу…

Невысокий молодой негр протиснулся к сцене и неотрывно глядел на Марти снизу. Он весь тянулся навстречу летящим словам, и, невольно отвечая порыву юноши, Марти чуть повернулся в его сторону:

– Прав человека – вот чего ищут кубинцы в борьбе за независимость… И поэтому, решаясь снова броситься в кровавую битву, мы ищем республики, а не смены формы угнетения, не стремимся заменить хозяина испанца новым господином в американском мундире…

Полнеющий господин сделал недовольный жест, но весь остальной зал взорвался приветственными криками. Марти говорил, чувствуя, что победил в войне за сердца этих людей, зная теперь уже наверняка, что его слова доходят до них и зажигают:

– Конечно, с нами не пойдут легковесные политиканы, нас осудит и барский надушенный патриотизм, ибо трудовой народ пахнет потом, а не розами…

Крики «Вива Куба!» не давали говорить. Марти поднял руку, призывая к тишине. Резкое слово не должно закрывать двери перед истинными патриотами, идти вперед можно, лишь когда все кубинцы будут вместе.

– Но пусть стоящий высоко не судит второпях и односторонне, и пусть тот, кто стоит внизу, не осуждает пристрастно, мучимый тайной завистью… Наша революция быстро роднит героев – богатого наследника с безземельным крестьянином, господина с рабом.

А теперь – довольно слов! Мы должны показать отчаявшимся, изверившимся и впавшим в уныние силу наших идей и крепость наших рук, свое единство и способность идти до конца. Только объединение может дать нам победу.

Так стройтесь в ряды, не теряя ни минуты! Не ожидание, а действие создает народы… Поднимемся во имя настоящей республики, которую мы, люди справедливости и труда, сумеем сохранить, и напишем вокруг звезды на нашем знамени девиз торжествующей любви: «Со всеми и для блага всех!»

Кубинцы Тампы, так привыкшие к пустым речам безответственных ультрареволюционеров, вдруг словно увидели ясный завтрашний день Кубы. Каждый честный человек в зале почувствовал, что судьба родины зависит и от него. Марти обнимали, женщины размахивали красно-бело-голубыми платками, люди смеялись и плакали.

Когда Марти покидал зал, молодой негр тронул его за рукав:

– Учитель, рядом с тобой идет наш хозяин. Мои товарищи-сигарочники послали меня сказать: не верь этому человеку!

– Но он обещает деньги для покупки оружия!

– В Тампе двадцать фабрик, и среди их хозяев есть патриоты. Но этот обманет. Не верь ему, Учитель, мы сами достанем деньги!

Тяжелая рука отодвинула негра, приторно зазвучал голос:

– Дорогой Марти, позвольте выразить вам свое восхищение. Мне кажется, однако, что вы недооцениваете дружественные чувства янки. Вы можете быть уверены: наши североамериканские друзья весьма и весьма заинтересованы в кубинском процветании…

На следующий день, 27 ноября, исполнялось двадцать лет со дня расстрела волонтерами восьмерых гаванских студентов-медиков. С самого утра Марти вел беседы с руководителями патриотов Тампы.

– Вы можете рассчитывать на меня и на всех честных кубинцев, – сказал ему седоусый Бенхамин Герра, владелец нескольких сигарных фабрик. – Вы совершенно правы, нам нужно единство!

Вечером в зале снова было тесно.

Годовщина была печальной, но оптимизм переполнял Марти. Вчера он поднимал Тампу, а сегодня она подняла его, и, быть может, поэтому вторая речь в Тампе стала едва ли не самой сердечной, лиричной и решительной из всех его речей. Он покорил даже тех, кто все еще считал его трусом за отход от Гомеса и Масео в 1884 году и расхождения с полковником Русом. Вера в завтрашний день, в силу нового поколения бойцов прозвучала, когда он вспомнил символичную картину, увиденную из окна вагона:

– Вдруг солнце пробилось сквозь разрыв в тучах, и в ярких и ослепительных лучах этого неожиданного света я увидел, как из-под черных упавших стволов гордо поднимаются над желтоватой травой распускающиеся ветви молодых сосен. Это мы – молодые сосны!..

«Мы – молодые сосны!» Эти слова повторял весь город. Марти узнавали на улицах, подходили, чтоб пожать руку, обнять. А он отвечал на приветствия, целовал детей и разговаривал с каждым так, словно знал собеседника с давних пор.

Он не мог забыть некоторого отчуждения между белыми и черными, бросившегося ему в глаза в день первого митинга, и рассказал Корнелио Брито о «Лиге» и ее борьбе за братство и справедливость. Через час несколько десятков созванных Брито негров основали отделение «Лиги» в Тампе.

Кончался третий день пребывания Марти в Тампе. В праздничных костюмах кубинцы собрались на торжественные проводы, заполнив городской театр. Гирлянды цветов и флаги украшали огромный плакат со словами «Вива Хосе Марти!».

Отзвучал гимн Педро Фигередо[53]53
  Музыка этого гимна, ставшего национальным гимном Кубы, была написана в августе 1867 года. Адвокат и музыкант, любитель из города Байямо, Педро Фигередо одним из первых вступил в отряды мамби в 1868 году и, когда патриоты освободили Байямо, написал и текст гимна.


[Закрыть]. Рамон Риверо звонким голосом прочел составленные Марти «Резолюции кубинских эмигрантов Тампы». В чуткой тишине прозвучали слова о необходимости «объединения в общем действии, республиканском и свободном, всех революционных элементов». Зал аплодировал, казалось, нескончаемо долго, а потом маленькая Кармита Карбонель, путая недоученные слова приветствия, преподнесла Марти перо и серебряную чернильницу.

Марти вынесли из зала на руках. На вокзал его провожала шеститысячная колонна жителей Тампы. Оркестр пожарников в униформе играл кубинские песни и гимн Педро Фигередо. А Марти, то и дело глухо кашляя, шел во главе невиданного в Тампе шествия и по-человечески просто радовался окружавшим его признанию и уважению, знаменам, музыке и цветам, а еще больше – нескольким листам бумаги, лежавшим в левом внутреннем кармане сюртука, – «Резолюциям».

Прочный фундамент свободы был наконец-то заложен.

РОЖДЕНИЕ ПАРТИИ

На Фронт-стрит его ждал номер «Эль Яра», присланный из Кайо-Уэсо. В редакционной статье говорилось, что Кайо не менее Тампы заслуживает внимания Учителя.

Друзья Марти восторженно обсуждали новые перспективы. Сам он обрадовался едва ли не больше всех, но счел, что статья в газете еще не приглашение. Он дипломатично написал издателю «Эль Яра» Хосе Долоресу Пойо: «Неизменным и давним является мое стремление пожать ваши честные и бестрепетные руки».

Когда это письмо пришло в Кайо, там уже пылали страсти. Специально выезжавший в Тампу стенограф Гонсалес привез не только свои записи речей Марти, но и рассказы об оказанном ему небывалом приеме.

Группировавшиеся вокруг «Эль Яра» патриоты в один голос требовали послать Марти официальное приглашение.

Но кое-кто из ветеранов морщился. «Нужно собирать деньги на покупку винтовок, а не речей», – бормотал соратник Масео по Барагуа Фернандо Фигередо. Все же через пару недель деньги на билет от Нью-Йорка до Кайо были отосланы на Фронт-стрит.

В рождественский вечер пароходик «Оливетт», отчаянно дымя, подходил к причалу Кайо. Приземистый городок на плоской тарелке островка был почти незаметен с моря, и только маяк, бессонно мигая, говорил пассажирам «Оливетта», что их помнят и ждут.

Кайо заслужил славу арсенала и казны мамби. Отсюда получали винтовки и медикаменты Сеспедес, Гомес и Масео, здесь никогда не могли найти приверженцев кубинские реформисты.

Еще в семидесятых годах родились на острове «Клуб кубинских революционеров № 25», «Клуб одинокой звезды», клуб «Игнасио Аграмонте», «Клуб дочерей свободы». Бунтарей здесь было больше, чем в Нью-Йорке или Чикаго. Мэр и судья, администратор таможни и шериф – все они были кубинцами.

Марти вглядывался в темный берег с борта «Оливетта». Рядом стояли присоединившиеся в Тампе Эмилио Карбонель, Корнелио Брито, Карлос Балиньо. Вот уже показался освещенный фонарями и факелами причал, вот уже можно видеть лица людей на нем, трубы оркестра…

Совсем седой Хосе Франсиско Ламадрис шагнул навстречу Марти. Больше двадцати лет назад он пожимал руку порывистому юноше с волнистой каштановой шевелюрой. Теперь юноша стал гигантом.

– Я обнимаю новую революцию! – сказал ветеран.

Потом, как и на вокзале Тампы, в сыром воздухе звучали приветственные речи. Отель «Дюваль» встретил почетного гостя скрипом дощатых ступеней, гирляндой флажков и банкетным столом, накрытым на пятнадцать персон. Марти выступал трижды, словно подхваченный каким-то теплым, небывало ласковым ветром, не замечая обычных признаков близкого недомогания – болей в горле и груди.

На следующий день он лежал в кровати с компрессом и горчичниками. Когда доктор выходил в коридор покурить, Марти доставал бумагу и писал Гонсало де Кесаде: «Лежу в постели, очень болен. Но главное не это. Какие стоящие здесь люди! Сколько благородных сердец! Моя комната превратилась в комнату заседаний, здесь меня окружает любовь. Я не уеду отсюда, пока не сделаю все…»

К вечеру явилась официальная делегация клубов в составе Ламадриса, Пойо и Фернандо Фигередо. Марти знал о ворчании Фигередо и постарался завоевать старика тактичными похвалами. Кривить душой ему не пришлось – ветераны Кайо постоянно агитировали за независимость.

Прощаясь, Фигередо обнял Марти:

– Я, Фернандо Фигередо, обещаю: мы будем едины!

Спустя три дня, после новых встреч и бесед, Марти смог убедиться в своей победе. И тогда, забыв про микстуры, он просидел от зари до зари над документом, в заголовке которого стояло: «Основные положения Кубинской революционной партии». Параграф первый гласил:

«Кубинская революционная партия создается с тем, чтобы объединенными усилиями всех людей доброй воли достигнуть полной независимости острова Кубы и помочь освобождению Пуэрто-Рико».

О Пуэрто-Рико Марти писал не случайно. Либо Антилы вместе поднимутся и победят, либо вместе исчезнут из числа свободных народов – третьего, по его мнению, не было.

Теперь, после встреч в Тампе и Кайо, становилась реальностью мечта, о которой он никогда не говорил раньше. Он призывал к единству, обличал аннексионистов и сторонников испанской Кубы, но еще не выступал с призывом сформировать партию революции. И, выступив, наконец, с этим призывом, он вложил в него всю свою убежденность, основанную на опыте многолетней борьбы за свободу.

Он был уверен: победить можно только после создания прочного политического союза патриотов. Именно партия, и только партия, может стать силой, возглавляющей – и возглавляющей победно! – будущую революцию на Кубе. По замыслу Марти, Кубинская революционная партия должна была «объединить вчерашних вождей и солдат освободительного движения с рабочими, фабрикантами, ремесленниками и торговцами, объединить весь кубинский народ».

Ламадрис, Пойо и Фигередо одобрили «Положения». Вместе с ними Марти отправился на специальное заседание клуба «Сан-Карлос».

В двухэтажном деревянном доме, где размещался клуб, бывали Сеспедес и Гомес, Масео и Гарсиа. Но никого из них не ожидала столь многочисленная аудитория. Задолго до начала митинга двери пришлось закрыть – зал не мог вместить всех. 3 января 1892 года в «Сан-Карлосе» витал дух уверенности в победе.

Марти не стал говорить о партии как о решенном деле, хотя многие патриоты Кайо были готовы счесть, что после составления «Положений» организационные проблемы позади. Он сказал лишь, что единство, по его мнению, завоевано.

Он не мог не принять хоть трети из бесчисленных приглашений на завтраки, обеды, ужины и коктейли и прилежно путешествовал по городу еще два дня.

На фабрике «Гато» его засыпали цветами, на фабрике «Каэтано Сориа» в его честь прозвучал боевой сигнал на трубе и залп из ружей, на фабрике «Ла Роса Эспаньола» женщины подарили ему сде-ланный из белых ракушек крест. Всюду его ждали накрытые столы, и табачники, прекращая работу, поднимали стаканы с пивом за его здоровье. Он произносил ответные речи с трибун и со стульев, с пустых бочек и подножек фаэтона. Много раз в жизни до этого он считал себя счастливым, но теперь ему казалось, что истинное счастье пришло впервые.

Вечером 5 января двадцать семь представителей клубов Тампы и Кано-Уэсо собрались за накрытым кубинским флагом столом в отеле «Дюваль», чтобы обсудить принципы деятельности Кубинской революционной партии. Марти получил слово первым, он говорил долго, и никто ни разу не перебил его.

Кубинская революционная партия должна была стать организацией, объединяющей все социальные слои на платформе общенациональной борьбы за независимость и свободу Кубы. В партии могли сотрудничать во имя этого все: и республиканцы, и анархисты, и социалисты.

К полуночи принципиальные основы программы и устава партии были одобрены.

Доработка документов поручалась Марти. 6 января он выехал из Кайо на материк, а 8-го устав и программу единодушно поддержали клубы Тампы.

И снова тянулись за стеклом вагона флоридские апельсиновые рощи. Марти ехал в Нью-Йорк, чтобы позвать под уже развернутые знамена самую трудную, самую разобщенную колонию кубинских эмигрантов. Полный надежд, он сидел на жесткой скамейке, думая о том, что идея независимости Кубы уже сейчас объединяет сотни и тысячи кубинцев с самыми разными жизненными идеалами: социалиста Балиньо и фабриканта Герра, сигарочников негров во главе с Брито и элегантных юношей, друзей Эмилио Карбонеля. Будущее Кубинской республики все они видели по-разному. Стоило ли уже теперь спорить о нем? Вряд ли. Предугадать будущее заранее означало бы исказить его. Хотя, конечно, справедливо было бы предоставить земли тем, кто будет их обрабатывать… Но сейчас главное – независимость. Порабощенные Антилы могут стать только военным форпостом американского Рима. Антилы свободные станут гарантией равновесия, независимости и счастья Испанской Америки.

Так, полный надежд, ехал Марти на север.

Статья в гаванской «Ла Луча», без опоздания доставленной почтой на Фронт-стрит, называлась «Открытое письмо сеньору Хосе Марти в эмиграции». Энрике Кольясо, Рамон Роа и два других бывших офицера сражающейся республики «отвечали» на речь Марти в Тампе. Удар наносился расчетливо. Авторы знали, что пока газета дойдет до Марти, ее прочтут в Гаване, Сантьяго, Тампе и Кайо.

Трудно сказать, что именно побудило ветеранов оскорбить Марти. Вернее всего, столь неожиданная для них поддержка «штатского» эмигрантами Тампы, поддержка, в которой сторонникам военной диктатуры было в той или иной форме отказано.

Из письма так и выпирало недовольство поведением «того, кто становится в позу апостола и выманивает деньги из эмигрантов». Письмо кончалось так: «Позволь сказать тебе, Марти, что если снова наступит час принести жертвы на алтарь свободы, мы, возможно, не сможем пожать тебе руку на полях Кубы, так как ты, конечно, будешь по-прежнему преподносить уроки патриотизма эмигрантам, укрывшись в тени американского флага».

Что думал Марти, читая эти строки? 12 января он ответил Кольясо: «Никогда я не был таким, каким вы меня описываете. Во время первой войны, будучи еще ребенком, я не уставал выполнять свой патриотический долг, и порою весьма активно. Сожгите язык тому, кто скажет, что я служил «матери родине»[54]54
  То есть Испании.


[Закрыть]. Я буду всегда готов к борьбе. Что же касается выуживания средств у эмигрантов, то неужели вас ни в чем не убедили митинги в Тампе и Кайо-Уэсо? Разве не знаете вы, что в Кайо кубинские работницы подарили мне сделанный своими руками крест? Мне кажется, сеньор Кольясо, что я отдал своей родине всю нежность любви, на которую способен человек.

А затем, сеньор Кольясо, я считаю уместным ответить на то, что вы назвали «пожать руку на полях Кубы». Нет нужды ждать, я буду рад встретить вас в любое время и в любом месте, которое устраивает вас больше всего».

Только дописав эту традиционную формулу вызова на дуэль, Марти решил, что написал Кольясо все. Он честно и объективно ответил на принципиальные вопросы, не позволив себе ни окриков, ни язвительности. Но, отвечая на личный выпад, он не увидел иной возможности отвести обвинение в трусости.

Инициаторы письма ветеранов правильно рассчитывали на быстрые отклики из Нью-Йорка, Тампы и Кайо. Но оказалось, что эмигранты не спешат с ними согласиться. Нью-йоркская «Лига» провела специальный митинг протеста; в Тампе негодовали Карбонель, Балиньо и их товарищи; из Кайо в Гавану нелегально отправились три патриота, чтобы убедить Кольясо в ошибочности его мнения. Нахмурился и что-то буркнул в адрес «приезжих прожектеров» только вновь засомневавшийся в правоте Марти Фернандо Фигередо. Большинство, включая и многих ветеранов, встало на защиту Учителя.

Не дошло, к счастью, и до дуэли. Кольясо вынужден был признать свою неправоту. Инцидент, по крайней мере внешне, был исчерпан.

Эмигранты продемонстрировали небывалое прежде единство, поддерживая оратора, а не военных. И это можно было расценить как заботу о демократии и будущей республике, как протест против возможной военной диктатуры, заботливо прикрытой ореолом героизма. Напряженная кубинская ситуация тех дней диктовала именно этот вывод.

В январе 1892 года тысяча делегатов съехалась в Гавану на Всекубинский рабочий конгресс. «Конгресс признает, – гласила принятая ими резолюция, – что рабочий класс не сможет добиться своего освобождения, пока он не проникнется идеями революционного социализма. Конгресс заявляет также, что внедрение этих идей в рабочие массы Кубы не является препятствием для стремления к освобождению всей нации».

Борьба за социализм в сочетании с борьбой за независимость! Связи с мятежной эмиграцией! Испанцы сочли, что время «свобод» прошло. Руководители и участники конгресса оказались за решеткой.

«Эль Продуктор» немедленно обнародовала манифест с призывом к сопротивлению. Генерал-губернатор Кубы Полавьеха ответил новой волной арестов и погромов. В выигрыше оказались только защитники союза Кубы с пиренейским хозяином. Их представителю, вылощенному сеньору Робледо, испанцы доверили пост министра заморских территорий.

И вот в эти грозовые дни бригадир Серафин Санчес, обосновавшийся в Нью-Йорке, получил письмо из Санто-Доминго. «Теперь или никогда, – писал соратнику Максимо Гомес. – Нельзя терять время». После провала своих планов в 1884–1886 годах «старик» понял и пережил многое. Выполняя его наказ, Санчес пришел к Марти.

17 февраля люстры «Хардман-холла» освещали те же лица, что и на митингах прежних лет. Но в зале звучали новые, долгожданные слова. Марти не звал к единству, а гордился им:

– Прежде чем я умолкну, прежде чем перестанет биться мое сердце, я должен сказать, что моя страна обладает всеми качествами, необходимыми для победы и сохранения свободы. Не просто патриотизм объединяет сегодня кубинцев, но твердая решимость борьбы…

Один за другим большие и маленькие эмигрантские клубы и общества Нью-Йорка объявляли о своем согласии с программой и уставом партии. Рождались новые, в основном молодежные, объединения патриотов: «Лoc Пинос Нуэвос», «Ла Хувентуд», «Ла Либертад». Члены «Лиги» ходили именинниками. Разве не сбывались, наконец, мечты их Учителя?

Правление «Лос Индепендьентес» – самого старого и авторитетного из нью-йоркских клубов, собралось на специальное заседание. Хуан Фрага, бессменный президент клуба, предоставил слово Марти, Тот взял из рук Гонсало де Кесады несколько узких листков.

– Здесь, как я думаю, основа успеха будущего восстания…

Никто не дискутировал, только темпераментный пуэрториканец Сотеро Фигероа воскликнул:

– Верно, очень верно!

Но через несколько дней одна из газет, выпускавшихся кубинцами Нью-Йорка, заявила, что с помощью Марти эмигранты юга хотят навязать свои решения всем остальным, что все происходит слишком быстро и без достаточного обсуждения. Марти сказал Хуану Фраге:

– Мой долг – спокойно продолжать работу.

Однако змейки новых сплетен ползли и ползли по кубинской колонии. Марти понял, что партии не обойтись без своей газеты. Деньги на первый номер буквально по центу собрали кубинцы нью-йоркских табачных фабрик «Пинья» и «Агуэро».

13 марта в зал «Милитари-холл» пришли члены клубов, поддерживавших создание партии. На повестке дня стоял один вопрос: официальное принятие партийного устава и программы. «За» проголосовали единодушно, и ликующий Марти прямо из «Милитари-холла» поспешил в маленькую типографию издательства «Гасета дель Пуэбло», принадлежавшую патриоту кубинцу Антонио Альварадо.

В 4 часа утра 14 марта он уже держал в руках пробные оттиски новой газеты. Ее название было простым и кратким: «Патриа» – «Родина». Программа и устав составляли основу номера.

Тираж был готов через несколько часов, и Марти сам повез остро пахнущие краской пачки в ресторан «Полегре» и на Мейден-лейн, в «Бодега Эспаньола»[55]55
  «Испанский кабачок».


[Закрыть]. Он хорошо знал, что именно в этих, давно облюбованных кубинскими эмигрантами местах его газета сразу, сегодня же, найдет своих читателей.

Вместе с Марти в состав редакции вошли Бенхамин Герра, Гонсало де Кесада, Сотеро Фигероа, Мануэль Сангили. Они, да и не только они, работали без гонораров, не жалея ни сил, ни времени. В отличие от редакторов остальных выходивших в США еженедельников Марти не ломал голову в поисках интересного материала.

– Нам есть что сказать читателю, – любил повторять он. – Не хватает лишь места.

Места действительно было маловато – всего четыре небольшие полосы. И все же ни одну из газет кубинцы не ждали так, как «Патриа». Люди узнавали Марти по первым же фразам:

«Эта газета родилась для того, чтобы объединить наш народ и отстаивать дело правды».

«Война за независимость есть война священная, и образование свободного народа, которое происходит в результате этой войны, имеет всемирное значение».

«Остров, будто воскресая, приподымается, видит грязь, покрывающую его, и окропленную кровью дорогу, ведущую к свободе. И кровь он предпочитает грязи».

«Мы сражаемся не только ради блага нашего любимого острова; мы сражаемся на Кубе за то, чтобы, добившись своей независимости, обеспечить тем самым независимость и всей Испаноамерике».

«Кубинская революционная партия родилась, чтобы объединить вчерашних вождей и солдат освободительного движения с рабочими, фабрикантами и ремесленниками, торговцами и генералами. Эта партия – плод глубокого изучения силы и слабости нашей революции. Кубинская революционная партия – это весь кубинский народ».

И действительно, партия объединила лучших представителей самых разных социальных слоев кубинского народа, потому что пришло время, когда идея независимости стала знаменем нации. Строгий централизм обеспечивал живучесть партии. Низовые организации численностью от двадцати до ста человек объединялись в районные советы, а их президенты и секретари поддерживали связь с руководством в Нью-Йорке. Марти требовал, чтобы вся конкретная деятельность партийных организаций конспирировалась строжайшим образом.

Партия пришлась по душе не всем. Находились люди, прикрывавшие личные интересы протестами против «лобызаний с марксистами, социалистами и анархистами».

– Я не выдержал и раскричался, – рассказывал Марти Сотеро Фигероа, – когда в «Полегре» торговец кофе Фернандес заявил, что красные намереваются отнять у состоятельных людей их деньги. Я сказал ему, что он может получить обратно свои три доллара…

– Вряд ли стоило кричать, Сотеро. Партии нужен каждый. Фернандес не хочет стоять рядом с социалистами? Следовало бы рассказать ему, что за люди Карлос Балиньо и Диего Техера – кубинец с прекрасной душой, которого можно упрекнуть лишь в нетерпеливом желании поскорее избавить человечество от страданий, и поэт, чьи стихи нельзя читать без волнения. Их друзья под стать им. Может быть, Фернандес не знает об этом?

Марти слишком верил в доброе начало в людях. Фернандес знал все, и классовое чутье подсказывало ему и ему подобным, куда в будущем может позвать кубинцев Марти. «Эль Порвенир» постепенно превращался в рупор противников партии. Марти обвиняли в стремлении к гражданской диктатуре, его требования конспирации объясняли стремлением скрыть разбазаривание членских взносов.

Марти не считал нужным опускаться до перебранки. Он работал без отдыха сам и не давал отдыха помощникам. Даже Серафин Санчес порою просил пощады, заявляя, что не может обойтись без бокала пива в кругу друзей. Но медлить было некогда. «Кто не идет вперед, – повторял Марти, – тот идет назад».

На Фронт-стрит, откуда сутками не выходил взлохмаченный Гонсало де Кесада, одно за другим поступали сообщения из клубов Нью-Орлеана, Филадельфии и других городов. Поддерживая программу и устав, эмигранты высказывались за избрание руководителем партии – делегадо – Хосе Марти.

10 апреля, в день двадцать третьей годовщины провозглашения конституции Гуаймаро, представители подавляющего большинства кубинцев Нью-Йорка собрались в пустом цехе фирмы «Барранко и К⁰», владелец которой внешне не имел никакого отношения к революции. У дверей и на тротуаре перед зданием дежурили докеры, члены «Лиги». Дискуссий не было, голосов «против» – тоже. Делегадо утвердили Марти, казначеем – Бенхамино Герра. Секретариат партии – ее святая святых – доверили закаленному Серафино Санчесу и порывистому двадцатидевятилетнему Гонсало де Кесаде. Партия родилась.

Усталость и боли в груди в который уже раз уложили Марти в постель. Держа у губ мятый платок, он диктовал Кармите письмо на юг, Хосе Долоресу Пойо: «И если моя жизнь еще не свободна от мыслей и ошибок, которые могут помешать служению только родине, я добьюсь полного ее очищения».