Текст книги "Хосе Марти. Хроника жизни повстанца"

Автор книги: Лев Визен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

РЕВОЛЮЦИИ НУЖЕН МЕЧ

Маловеры и завистники продолжали упрекать патриотов в поддержке «гражданской диктатуры» и даже отрицали право партии на существование, а газеты гаванских реформистов печатали статьи о корыстолюбце Марти и ограбленных им эмигрантах. Марти не обращал на все это никакого внимания.

– Кто поверит в явную ложь? – говорил он Кесаде. – У нас нет времени, а в «Патриа» нет места, чтобы отвечать на эту ерунду.

Майское солнце пробивалось сквозь пришторенные окна. Три основные задачи ставил и намеревался решить Марти в ту весну: укрепление партии, создание материальных фондов, создание армии.

«Я хотел бы стать молнией, чтобы поспеть всюду, – писал он, – но высоту революции не возьмешь одним прыжком. Первый шаг – наше прочное единство».

И единство крепло. Рабочие Гаваны подтвердили свою готовность к борьбе пятитысячным первомайским митингом. Полуголодные гуахиро из-под Сантьяго-де-Куба прислали в Нью-Йорк письмо, кончавшееся словами: «Независимость или смерть!» Даже некоторые испанцы Флориды, возмутившись произволом своих соотечественников на Кубе, стали читать «Патриа». Эмигрантские клубы по-деловому выясняли возможности сбора средств.

9 мая Марти разослал президентам клубов свое первое инструктивное письмо: «Необходимо с непременной осторожностью и в то же время с неустанной энергией объединять все представительные силы нации, чтобы одновременно на Кубе и в Пуэрто-Рико добиться политической и моральной независимости от Испании и от всех других стран мира, а также направить неукротимую и в то же время глубоко человечную энергию на то, чтобы избежать кровопролитного этапа раздоров, неразрывно связанных с борьбой за свое освобождение в первых американских республиках».

В Кайо и Тампу прибывали кубинцы, спасавшиеся от преследований испанских властей. Лишь в немедленной войне они видели спасение родины, и Марти вынужден был превращаться из катализатора в тормоз.

Он писал на юг, снова и снова убеждая, что можно добиться свободы лишь путем тщательно подготовленной общенародной революции, революции без каудильизма, спешки и авантюризма, революции, глубоко продуманной и вовремя начатой.

Его беспокоили и вновь крепнувшие голоса, которые ратовали за присоединение Кубы к Штатам. Он видел, что эти голоса принадлежат не только людям, лишь недавно вырвавшимся с колониальной

Кубы и поэтому еще ослепленным мишурой американских «свобод». Настойчиво, не брезгуя самыми сомнительными аргументами, за аннексию выступали те, кто опасался всенародного характера будущей революции. Предрекая «террор и хаос», вчерашние латифундисты и предприниматели справедливо считали, что только поглощение Кубы республикой янки вернет им утерянные поместья и фабрики.

2 июля Марти опубликовал в «Патриа» статью «Об излечении аннексией»: «Немало кубинцев и испанцев искренне считают, что мы сможем управлять сами собой только в союзе с чуждой нам страной, хотя она взирает на Кубу как на какую-то факторию и опорный стратегический пункт. Вот почему единственная возможность разубедить тех, кто не верит в наши способности к самоуправлению, – организоваться и победить. Тем самым мы покажем, что не все кубинцы согласны рисковать судьбой Кубы, ожидая помощи от республики, агрессивность которой очевидна».

Через несколько дней он отправился в пропагандистскую поездку по Флориде. Его сопровождали Пойо, Ролоф, Санчес. Они проехали через все города, где жили кубинцы, – Джеконсвилл, Томасвилл, Окала, Сэнт-Агустин, Сэнт-Питерсберг, – и Марти выступал каждый день, с трудом натягивая взятый напрокат фрак.

В Кайо встреча была триумфальной. Президенты клубов начали запись добровольцев. Фигередо, поддержавший это «святое дело», остался тем не менее верен своему скептицизму и привел к Марти эмигранта, уверявшего, что в воздухе Кубы нет и пред-дуновения бури.

– Вы рассуждаете о воздухе, а я забочусь о почве, – сердито ответил эмигранту Марти.

Фигередо удовлетворенно хмыкнул. В глубине души он хотел именно такого ответа.

Чтобы составить окончательную картину положения дел, точно знать, на кого, где и при каких условиях можно будет рассчитывать, Марти сам связался с Гаваной. Вернувшийся из ссылки Хуан Гуаль-берто Гомес прислал с рыбаками в Кайо маленький бочонок рома. Серафин Санчес выбил дно и достал плававшую в роме бутылку с письмом. Гомес коротко сообщал: революционное подполье живет, создание партии одобряется, денег и оружия очень мало.

Денег и оружия очень мало… Марти вспомнил вкрадчивый голос господина из Тампы: «североамериканцы также заинтересованы в процветании свободной Кубы». Нет, уж лучше пусть будет одна винтовка на троих. 30 июля «Патриа» опубликовала статью Марти «Национальный характер»: «Только обольщенные, вечно нуждающиеся в поддержке или лишенные чувства собственного достоинства люди могут верить, что сильная, пренебрежительно относящаяся к свободе страна сможет, признавая равенство суверенности, обращаться как с равным с маленьким островом. Вряд ли разумно подталкивать ее (Кубу. – Л. В.) к аннексии страной, где народ с каждым днем все более обескровливается внутренней борьбой и где с неумолимой силой возникают проблемы в тысячи раз более глубокие и сложные, чем те, что стоят сейчас перед народом Кубы.

Совсем не нужно бросаться в чужое пламя ради того, чтобы не обжечь палец собственным огнем».

В первых числах августа на Кубу под видом табакоторговца отправился ветеран Десятилетней войны майор Херардо Кастельянос. Инструкции он получал устно.

– Объясняйте цели партии. Говорите о ее энергии, о широте ее взглядов. Собирайте сведения о всех революционных элементах и центрах, о патриотах, их мнениях и настроениях, с которыми нужно считаться. Постарайтесь устроить так, чтобы люди в каждом районе организовались в цельное и сильное ядро, связанное с другими такими же ядрами в других районах острова… – Марти помолчал, прошелся по комнате. – Обратите особое внимание на связь патриотов острова с руководством партии. Во избежание провала связные должны строжайше конспирироваться. Наконец, еще одно: настоятельно объясняйте опасность вступления в неподготовленную, случайно начатую войну. Испанцы ждут такой войны, чтобы, разгромив разрозненные отряды повстанцев, убить революцию в зародыше. Как видите, дел немало. Вам придется идти в редакции газет и лицеи, казино и таверны, масонские ложи и подпольные центры. Не делайте никаких записей. В Гаване вам поможет Хуан Гуальберто Гомес. Дайте я обниму вас. Будьте осторожны!..

Кастельянос уехал, а перед Марти встали новые проблемы. Стоило ветеранам хотя бы месяц не слышать его голоса, как старые наклонности к военным авантюрам вновь начинали кружить им головы.

– Да, Максимо Гомес не стал бы так тянуть… Марти ни разу не был в бою… Говорят, в зарослях у Баракоа уже спрятаны четыреста винтовок. Пора начинать! Стрельба убедительнее речей…

Марти хорошо понимал всю необходимость привлечения в партию военных авторитетов. Как делегадо, он имел право по своему усмотрению назначить главнокомандующего будущей армией. Но он не хотел диктата и предложил клубам назвать кандидатуры. Все единодушно высказались за Максимо Гомеса. Марти тоже считал, что назначение «старика» – самый правильный шаг.

В августе Гомес писал Санчесу: «Немногие знают Марти, как я, и, быть может, он и сам себя не знает так, как знаю его я. Марти – это сердце Кубы. Он может пойти на поле битвы воевать за освобождение родины с такой же смелостью, как Агра-монте. Но он никогда и никому не простит того, что считает «презренным», хотя бы это и было всего лишь различие во мнениях»..

Санчес сообщил Марти о письме генерала, и Марти ответил: «Что касается Гомеса, я ожидаю от него только великих дел. Я собираюсь переговорить с ним лично, чтобы выяснить его теперешние возможности и планы организации армии без промедлений».

В начале сентября 1892 года Марти выехал из США в Санто-Доминго. 11 сентября спрыгнул с лошади у ворот «Ла Реформы», крошечного имения генерала Гомеса.

За небольшой апельсиновой рощей стоял среди цветов выстроенный руками Гомеса домик из четырех комнат. «Ла Реформа» уже много лет считалась гнездом мамби. Здесь подолгу жили друзья Гомеса по войне – Серафин Санчес, Франсиско Каррильо. Теперь сюда прибыл Марти.

Он прошел к дому, ведя лошадь за узду, «как человек, не считающий должным сидеть верхом в присутствии старших». Гомес встретил гостя в дверях, взгляд его голубых глаз был внимателен и мягок.

Марти пробыл в «Ла Реформе» три дня. «Старик» заставил его спать на своей кровати, а сам перебрался в подвешенный к двум пальмам гамак. Обедали по-кубински: свинина, рис, бананы, кофе. И, конечно, любимый Гомесом отличный ром «Бельтрано». Они обсудили все, ничего не утаивая друг от друга и ничем не обольщаясь. Они пришли к единому мнению по всем вопросам, и 13 сентября Марти написал и сам вручил Гомесу официальное письмо с предложением принять командование еще не созданной Революционной армией: «Я прошу вас не отказываться и взяться за дело без колебаний, хотя ничего не могу предложить взамен, кроме удовольствия пожертвовать собой и возможной неблагодарности людей».

Гомес ответил также официальным письмом, по-военному четким и кратким: «С данного момента вы можете полностью на меня рассчитывать».

Тихим, солнечным утром Марти покинул «Ла Реформу». Его дальнейший путь лежал через многие города Антильских островов. Повсюду он искал и находил «хороших, честных кубинцев, по-настоящему светлых людей».

Город Санто-Доминго, первая столица Испанской Америки, рукоплескал Марти на вечере, устроенном в его честь писателем и патриотом Федерико Энрикес-и-Карвахалем. Кто-то из местных газетчиков сказал: «Марти сегодня – это Сеспедес в сентябре 1868 года».

В пригороде Санто-Доминго, городке Колонес, ему была оказана совершенно особая и символичная честь – больше часа он оставался возле останков Христофора Колумба в самом старом кафедральном соборе Испанской Америки.

Покидая Санто-Доминго на борту пропахшего рыбой парусника «Лепидо», Марти написал Гомесу: «Что сказать о любви, окружавшей меня?.. Я получил столько ее доказательств…»

Вечером 24 сентября, подгоняя усталую лошадь, Марти проехал мимо огромного распятия, установленного французами перед столицей Гаити, городом Порт-о-Пренс. Потертый костюм, выгоревшая шляпа и темные круги под глазами делали Марти похожим на неудачливого коммивояжера. Но консул Санто-Доминго в Порт-о-Пренсе уже получил шифровку из своей столицы, и рано утром 25 сентября «Отель де Франс», где остановился приезжий, разбудили громкие голоса. Президент клуба, объединявшего местных кубинцев-эмигрантов, вместе с десятком энтузиастов примчался встречать желанного гостя.

На приеме Марти говорил о проблемах и перспективах революции, ему аплодировали стоя, и даже французская газета Порт-о-Пренса, изменив обычному пренебрежению к собраниям кубинцев, посвятила одну из статей «приезду знаменитого журналиста, писателя и защитника независимости Кубы», отметив, в частности, его «правильный французский язык с легким марсельским акцентом».

4 октября рейсовый пароход увез Марти на Ямайку. В Кингстоне он остановился на Ханновер-стрит, у торговца табаком Бенито Мачадо. В доме Мачадо, а впоследствии в отеле «Миртл Бэнк», состоялись его встречи с вожаками эмигрантов на Ямайке.

Марти рассказывал им о положении на Кубе, о партии, раздавал экземпляры программы и устава, номера «Патриа». Он благодарил за пожертвования, записывал имена добровольцев. Но он никому и ничего не говорил о своей главной заботе на Ямайке, о своей самой важной цели поездки на этот остров – связи с Антонио Масео.

Легендарный мамби обосновался теперь в Коста-Рике, но на Ямайке, неподалеку от Кингстона, в маленькой колонии кубинских табачников «Темпл-холл», жили его мать и жена.

Эти женщины были достойны славы «бронзового титана».

Когда прозвучал «Клич Яры», Мариана Грахалес не стала удерживать мужа и семерых сыновей, взявшихся за. мачете. «Настал ваш час, идите», – сказала она. Пятеро сыновей и муж, Маркос Масео, пали в боях. Но старая Мариана знала: придет время, и ее Антонио вместе с младшим братом Хосе отомстит за все.

Жена Антонио Масео, Мария Кабралес, стала его верной спутницей в походной жизни. Это ее слова разнесла по острову газета «Свободный кубинец»: «Кому же, как не нам, женщинам, перевязывать раны наших мужчин!»

Марти принес женщинам большие букеты. В крохотном домике пахло только что сваренным кофе.

– Да, здесь целый кубинский город, – медленно говорила гостю старая Мариана. – Здесь хорошо и спокойно. Но я помню Кубу, помню войну. О, как я все помню!.. Мне очень хочется в Орьенте. И Антонио хочется видеть тоже…

Марти держал в своих руках ее жесткие руки и слушал.

10 октября он выступил перед кубинцами «Темпл-холла». Мариана Грахалес сидела рядом с невесткой на почетном месте и украдкой вытирала глаза.

После речи Марти решено было создать новый клуб и поддержать партию. На прощание все вышли со знаменем на лужайку, и фотограф нырнул под черное сукно.

– Когда фото будут готовы, я пошлю их Антонио, – сказала Мариана.

– Он по-прежнему хочет войны?

– Э, его стоит только позвать…

– Стоит позвать любому?

– С тобой и с Гомесом он пойдет, не волнуйся.

18 октября слегка загоревший в тропиках Марти шагал по Фронт-стрит. Многие сотни миль остались позади, многие сотни кубинцев влились в революцию. А главное – революция обрела меч.

САМЫЙ ДОЛГИЙ, НАВЕРНОЕ, ГОД

Искры опавших листьев гасли на улицах Нью-Йорка под грязными клочьями затоптанных предвыборных листовок.

Гаррисон против Кливленда – на этот раз предвыборная кампания походила на ленивое препирательство двух близнецов из-за не очень-то нужной обоим игрушки. Нерешительность республиканцев, которые не захотели или не смогли провести негров к урнам сквозь пылающий частокол крестов ку-клукс-клана, позволила южанам-демократам захватить всю исполнительную и законодательную власть в стране.

Марти выехал из Нью-Йорка 7 ноября, когда Гаррисон, сразу позабытый и прессой и Уолл-стритом, уже готовился трансформироваться в профессора права, а его бывшие протеже, чиновники-республиканцы, с грустью ждали своих преемников-демократов. Что поделаешь, четыре года назад они тоже вышибали их с насиженных кресел в государственных учреждениях. «То the victors belong the spoils»[56]56
  Добыча принадлежит победителям (англ.).


[Закрыть].

Ритмично погромыхивали колеса. Флоридский экспресс, новинка заводов Пульмана, несся с небывалой еще скоростью, делая почти тридцать пять миль в час. Марти не думал о событиях, занимавших янки в последние недели. Куда больше его волновало последнее, прошедшее 23 октября собрание в «Лиге». Он рассказывал черным и белым кубинцам – а белых приходило в «Лигу» все больше – о своей летней поездке в Тампу, Кайо, Санто-Доминго, Гаити и на Ямайку. И вот он снова едет на юг, который ждет его советов, решений, мыслей. «Люди поверили тебе и хотят сделать, как ты скажешь», – так говорил Пойо. Нельзя обмануть их ожидания. Но что теперь нужно для революции? Для чего время настало, а для чего еще не пришло?

Единство нации… Как переплавить его в корабли, винтовки, силы вторжения, отряды повстанцев на острове?

Риверо и Балиньо встретили Марти на вокзале, подвели к экипажу. «Что ни день – новые заботы», – хмуро говорил Риверо.

Наутро в цехе одной из фабрик никто не встал, чтоб по традиции приветствовать гостя. «Ему опять нужны наши деньги», – донесся чей-то свистящий шепот.

Марти похолодел. Но прежде чем он успел вымолвить слово, на шаткую скамью вскочила негритянка.

Паулина Педросо, чей дом в Орьенте сгорел в Десятилетнюю войну, а муж Руперто одним из первых вошел в основанную Марти и Брито «Лигу» Тампы, умела говорить то, что думала.

– Эй, вы! – звонко крикнула она рабочим. – Если кто-нибудь боится отдать свои центы или взять в руки мачете, пусть отдаст мне свои штаны, а я отдам ему свою юбку! Ну, кто первый?

И цех громыхнул хохотом.

Вечером Брито сказал Марти:

– Их чуть не убили, когда ты ушел…

– Кого, Корнелио?

– Да ту парочку новеньких, которые приехали из Гаваны и говорили, что ты строишь дом в Камагуэе на деньги партии…

Дни в Тампе были насыщены до предела. После консультаций с президентами клубов Марти решил: задача № 1 – сбор средств. Причем по возможности секретный.

Марти жил и работал в отеле «Чероки». Чаще других помогать ему приходили двое: молчаливый креол и негр, донельзя длинный и нескладный. Они ходили за кофе и относили записки, были исполнительны, и Марти быстро привык к ним.

Однажды вечером негр принес кувшин вина.

– Это молодое вино, Учитель, – странно напряженным голосом сказал он. – От него хорошо спят…

Марти кивнул и продолжал писать письмо в Кайо. Негр поставил кувшин и вышел. Дописав, Марти выпил глоток золотистой жидкости. Он думал о Фигередо и, только сделав еще глоток, ощутил странный привкус вина. Открыв дверь, он позвал негра. Гулкое эхо прокатилось по коридорам. Негр не отзывался.

Марти почувствовал, как начинают слабеть и дрожать ноги. Черно-фиолетовые пятна мелькали в глазах. Цепляясь за перила, он спустился вниз и послал заспанного портье за доктором Барбаросой.

Барбароса примчался в отель в плаще, наброшенном на домашнюю пижаму. Немедленное промывание желудка вернуло задыхавшегося Марти к жизни. Только тогда Барбароса разразился проклятиями в адрес сбежавших отравителей и стал обвинять в слепой доверчивости самого Марти.

Марти, часто дыша, улыбался и повторял:

– Пусть все это останется нашей тайной…

Но портье разболтал о случившемся. Брито чуть ли не за руку увел Марти из отеля в маленький дом Руперто и Паулины Педросо, стоявший прямо напротив фабрики Мартинеса Ибора.

– Все правильно, – одобрил Балиньо, – в случае чего наши придут прямо с фабрики…

Теперь, когда Марти бывал дома, над крыльцом развевался кубинский флаг. Свет в окнах не гас допоздна, и рабочие вечерних смен проходили по тротуару, почтительно подталкивая друг друга локтями. Руперто чутко спал у порога на тростниковом ковре.

Молчаливый креол все же появился в Тампе. Когда он постучал в дверь, Руперто едва не убил его подвернувшейся под руку лопатой. Марти успел толкнуть друга под локоть и увел гостя в свою комнату.

Вечером Паулина сказала Марти:

– Ты обидел Руперто, Учитель.

– Этот человек будет среди первых на Кубе, Лина, поверь мне, – ответил Марти.

Забегая вперед, скажем, что он оказался прав. Через несколько лет креол храбро сражался под флагом одинокой звезды и заслужил звание майора.

Спустя две недели Марти покинул Тампу. Он сделал все, что мог. Помимо десяти процентов ежемесячного заработка, уже поступавшего в казну партии, табачники решили отдавать революции и заработок одного дня в неделю – Дня родины. В одной только Тампе теперь ежемесячно собиралось около пяти тысяч песо.

В Кайо фабрик было меньше, поступления оттуда составляли всего две тысячи песо. Скрепя сердце Марти дал согласие на проведение в Кайо лотереи. Ему претил этот американизированный способ финансирования, добровольные пожертвования казались честнее и надежнее, но… Революции был важен каждый цент.

Возвращаясь в Нью-Йорк в декабре, он вез с собой двенадцать тысяч долларов и пожелания клубов юга «начать с наступлением теплой погоды». Он и сам хотел бы того же, но знал, что предстоят еще немалые схватки за умы и сердца.

Декабрь принес очередную замену кабинета в Мадриде. Испанцы заявили о желании мирно решить кубинскую проблему. Они уже понимали, что могут сохранить остров только ценой уступок, и очень хотели, выпустив на сцену реформистов, противопоставить хоть что-то действенным лозунгам Марти о борьбе и единстве.

Не переоценивая новой опасности, Марти тем не менее считал ее серьезной. Остров хотел войны, ждал ее и отказывал реформистам в поддержке. Но именно эта ситуация могла привести к преждевременной, заранее обреченной на неудачу вспышке. Испанцы делали все, чтобы спровоцировать выступление мамби – ведь, раздавив его, они давали реформистам отличную возможность покричать о «напрасных жертвах».

«Своевременность решает многое», – писал Марти Гомесу. 31 января он специально выступил в «Хардман-холле». Доказав недостаточность реформ и даже автономии для достижения национальной независимости, он особо подчеркнул, что «партия взяла священное обязательство не развязывать бездумную войну на Кубе и не участвовать в ней, если она вспыхнет, не вынуждать страну к несвоевременной и некоординированной активности».

В феврале он опять отправился на юг и провел два месяца в переездах из города в город. Все, казалось, было в порядке. Отчисления от заработков табачников поступали регулярно. Но Марти, прекрасно изучивший цены на оружие, видел, что денег все-таки не хватает.

10 апреля он был переизбран делегадо на второй срок. В тот же день оставшийся казначеем Бенхамин Герра сообщил, что на покупку дешевой партии неплохих винтовок не хватает всего полутора тысяч долларов. Но юг не мог больше дать ничего. И Марти отправился в Филадельфию.

В Нью-Йорк он вернулся в конце мая, когда можно было уже снять тяжелое, а главное, слишком потертое пальто. Он привез из Филадельфии тощий чек и озабоченность последними событиями на острове: в окрестностях города Ольгина взялась за оружие группа молодежи во главе с братьями Сарториус.

Вскоре пришли шифровки из Гаваны. Хуан Гомес сообщал, что восставшие малочисленны и ясных политических лозунгов не выдвигают. Эта трезвая оценка, однако, не охладила пыла ветеранов Кайо, и они поднимали бокалы за успех восстания под транспарантом со словами «Сарториус – Марти».

Марти с грустью видел, что, откликаясь на его зов к единству, честные солдаты по-прежнему могут быть нетерпеливыми и неосмотрительными.

Братья Сарториус сдались через неделю. Официальная Гавана под ликование мадридских политиков начала готовиться к визиту инфанты Евлалии. Автономисты вновь оказывались на коне.

Ситуация складывалась не в пользу партии. Все скрытые и явные противники Марти завопили о предательстве. И снова, в который уже раз, он, понимавший, что патриоты Ольгина стали жертвой провокации, стал лицом к лицу с клеветниками. 24 мая, не обращая внимания на свист и шум, он поднялся на трибуну «Хардман-холла».

Присутствовавший в зале известный никарагуанский поэт Рубен Дарио вспоминал: «Марти блестяще защитился от обвинений. Его успех был полным, и аудитория, вначале враждебная, аплодировала долго и горячо».

Они выходили из «Хардман-холла» вместе – элегантный поэт никарагуанец, только что назначенный на пост консула Колумбии в Нью-Йорке, и кубинец, отказавшийся от поэзии и чинов ради революции. На улице их ждала толпа, возгласы, протянутые для приветствия руки. «Два часа назад все было по-другому, – невольно подумал Дарио. – В чем сила этого человека, где корни его магнетизма?»

Гибкая фигура вскочила на подножку их экипажа.

– Учитель! – раздался взволнованный голос. – У меня нет денег. Но возьми это!

На колени Марти легла старинная серебряная шкатулка.

– Вы знаете этого человека? – спросил Дарио.

– Нет, – ответил Марти. – Он знает меня.

Одетые в резиновые кольца колеса мягко катились по брусчатке.

– О Марти, – говорил Дарио, – как бы я хотел видеть вас лишь наедине с пером и бумагой. Сколько света вы могли бы дать миру!..

– Писать для будущего, дорогой Дарио, значит молчать сегодня. А разве не вам принадлежит строка: «Молчать сейчас, чтобы потом рыдать?» Нет, нет, Дарио, мой крест найден, звезда зажжена…

Вскоре Марти снова отправился в Санто-Доминго. Он дорожил советами Максимо Гомеса, ему хотелось обсудить с ним многое, и 3 июня он сердечно обнял генерала.

Вечером, уложив гостя на уже знакомой ему кровати, Гомес достал дневник. Прежде чем сделать новую запись, он перелистал страницы прошлых лет: «11 сентября 1892 года. Сюда, в «Ла Реформу», приехал сеньор Хосе Марти, чтобы обменяться со мной точками зрения на революцию, которая сейчас готовится. Я высказал ему мои концепции.

Сеньор Марти – человек умный, подлинный защитник свободы. Он был одним из тех, кто стал на мою сторону, когда в 1884 году мы хотели начать новое движение. Но тогда он не согласился с нашими методами и отвернулся от нас. Его уход ускорил наше поражение. Мы, люди оружия, хотевшие принести на Кубу революцию, почувствовали публичное недоверие.

Некоторые выдающиеся кубинцы, возможно, считают, что я, сохраняя неприязнь к Марти, откажусь присоединиться к возглавляемому им движению. Но Марти приехал от лица Кубы, неся свою боль, показывая цепи, прося деньги на оружие, обращаясь к товарищам за помощью. Почему же мы должны сомневаться в его политической честности?

Я без малейшего колебания решительно встаю на его сторону и буду сопровождать его до конца».

«13 сентября 1892 года. Победа революции на Кубе зависит от сотрудничества всех. Многое из того, что делал Марти, делалось во имя примирения различных элементов, из-за несогласия которых похоронила себя революция Яры в Санхоне. Я буду ждать результатов объединения, зная, что эту работу должен продолжить Марти».

Гомес прислушался к хриплому и неровному дыханию спящего. Подумал: «Он никогда не выздоровеет». Обмакнул перо:

«3 июня 1894 года. Марти приехал снова, чтобы поговорить со мной и осведомить меня о хороших результатах подготовительной работы, хорошем финансовом положении и хорошем духе, который царит на острове. Мы обсудили способы и формы поддержки революции, как только она вспыхнет. Я рассылаю в связи с этим циркуляр всем военным руководителям, которые должны подготовиться».

5 июня Марти выехал к Масео в Коста-Рику. Там, пользуясь неофициальной поддержкой властей, вокруг генерала собирались самые нетерпеливые из повстанцев: его братья, Флор Кромбет, Антонио Самбрано.

Марти не писал Масео о точной дате прибытия, и его никто не встречал. Но газетчики тотчас узнали о приезде лидера кубинских революционеров: едва войдя в Гранд-Отель, расположенный напротив светло-желтого президентского дворца в Сан-Хосе, крохотной столице крохотной республики, Марти уже дал интервью редактору «Эль Эральдо де Коста-Рика».

Масео, Самбрано и их друзья прискакали наутро. И вплоть до самого отъезда Марти Масео ни на шаг не отходил от него. 2 июня обед в честь Марти дали ученые и литераторы. 3 июня Антонио Самбрано представил его членам Юридического общества. 5 июня кубинец принял приглашение клуба «Пунта Браво» и побывал у патриотов городка Картаго. В тот же день вечером, вернувшись в Сан-Хосе, он выступил с речью в школе права как гость Ассоциации студентов. «Эль Эральдо» писала: «Мы видели, как этот выдающийся человек входил в салон, бледный и немного сутулый. Опираясь на своего друга Самбрано, он направился к креслу, которое было для него приготовлено. Он очень болен, и все-таки он говорил два часа перед аудиторией в четыреста человек о том, что свобода Кубы и Пуэрто-Рико – дело всей Америки. Весь путь до отеля он проделал под крики «Вива!» и аплодисменты».

Кубинцы во главе с Масео поддержали все предложения Марти.

«Мы должны радоваться, – написал он Гомесу в «Ла Реформу», – генерал Масео согласен выполнить ту часть общей задачи, которую вы возложите на него».

«Часть общей задачи» была вполне конкретной. Масео обещал собрать отряд, по сигналу партии отправиться на Кубу и поднять Орьенте.

Остаток июля, август и сентябрь Марти также провел в пути. Панама, Нью-Йорк, Тампа, Окала, Кайо – всюду он вкладывал в людей частицы своего сердца. Гаванские газеты описывали Марти как худого, нервного человека в потертом костюме и стоптанных ботинках, с пачками бумаг под мышкой, как болезненного чудака, читающего на ходу на тротуаре. «Марти – сумасшедший», – писал один репортер. «Он ворочает сотнями тысяч долларов в партийной кассе и нарочно не меняет костюма», – сообщал другой. «У него двенадцать любовниц из двенадцати стран Америки», – изощрялся третий.

А «сумасшедший», «растратчик» и «ловелас» в это время спешил на тайную встречу с поставщиком оружия. Он сообщал друзьям: «Делается все, что нужно в данное время делать. Все, что нужно устроить, устроено».

Словно откликаясь на эти строки, старый Гомес записывал в дневнике: «Хосе Марти, как делегадо, продолжает свои подготовительные работы с такой активностью и энергией, как никто больше не может и пожелать».

В декабре клубы Кайо вынесли Марти благодарность за «ревностность, активность и успешность» в работе на посту делегадо. И после этой, шестой по счету, поездки на юг он говорил Гонсало де Кесаде:

– Сейчас во мне столько гордости за свой народ, что я не могу описать ее. Я живу только для чести родины, я бы умер от ее бесчестья. Что с того, что мы видим грязь на одежде? Сняв рабочее платье, мы можем сказать: да, кое-что уже построено. Еще нет лепки и резьбы по карнизам, но в фундаменте уже лежат тысячи кирпичей…

– Нужно помнить, ценою чего, Хосе.

– Прежде всего нужно помнить, Гонсало, что время не ждет нас. Мне кажется: минувший год был самым долгим.