Текст книги "Роман Арбитман: биография второго президента России"

Автор книги: Лев Гурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

«Александр Иванович Руцкой был просто создан для избирательной кампании, – вспоминал Ельцин в «Записках президента». – Он как будто родился специально для того, чтобы быть запечатленным на глянцевых цветных плакатах, участвовать в телетрансляциях, выступать перед большим скоплением народа. Красавец, подводник, Герой Советского Союза, говорит резко и красиво, мундир сидит, как влитой. Одним словом – орел! Женщины средних лет будут просто млеть от восторга при виде такого вице-президента!»

Книга Ельцина впервые увидела свет в ту пору, когда еще не все факты недавнего прошлого можно было обнародовать. Ни Бурбулис, ни Гайдар, ни Лобов, ни даже начальник охраны Бориса Ельцина не знали всей подоплеки. Лишь теперь, свыше полутора десятилетий спустя, читателю «Записок президента» приоткрывается истинный смысл бесхитростной, на первый взгляд, ельцинской фразы: «Идея сразу понравилась мне своей полной неожиданностью».

Многое проясняется при обращении к полному тексту мемуаров А. Руцкого «О нас и о себе» (книга эта, теперь уже безо всяких купюр, готовится к печати в одном из московских издательств).

«Когда январским утром 1993 года мы с Лешей оба вошли в кабинет президента, там были только Ельцин и Арбитман, – вспоминал Руцкой. – Президент России, поздоровавшись, первым делом спросил у нас: «Не забоитесь, орлы?» Я расправил плечи, а Леша картинно щелкнул каблуками. У брата получилось куда эффектнее, чем у меня. Оно и понятно – артист!..»

Глава III
Руцкой доигрался

О том, что у вице-президента России капитана 2-го ранга Александра Ивановича Руцкого есть брат-близнец Алексей Иванович – актер Воронежского ТЮЗа им. А. Кольцова, – не знал никто из ближайшего окружения Ельцина, кроме самого Ельцина, Арбитмана и, конечно, обоих Руцких. Секрет удалось сохранить благодаря особому стечению обстоятельств: придя в театр в 1984 году, актер взял себе сценический псевдоним «Балуев», а в его репертуаре изначально преобладали роли, требующие обильного пластического грима (Дед-Мороз, Иван-царевич, Муми-тролль, царь Салтан, Крокодил Гена, Емеля, Медведь, Репка), да и юная публика, по счастью, не разбиралась в политической физиогномике.

«Леша почти девять сезонов подряд играл роли в детских сказках и все эти годы мечтал о Макбете или Ричарде III, – вспоминал Александр Руцкой. – Но Арбитман предложил ему кое-что получше. Кто мог подумать, что это окажется последней его ролью?»

Отмотаем киноленту событий чуть назад. Еще весной 1991 года Роман Ильич догадывался: у будущего первого президента России очень скоро начнутся проблемы с его Верховным Советом. Главный орган представительной власти РСФСР был избран еще по советским правилам и на две трети состоял из демократических маргиналов, популистов без твердых убеждений и убежденных коммунопатриотов старой закалки. Публицист Леонид Радзиховский в газете «Взгляд» позже не без ужаса писал о том, что немалую часть Верховного Совета РСФСР «составляли просто городские сумасшедшие».

Эта бомба на Краснопресненской набережной могла рвануть еще летом 1991 года. Однако мощная харизма Ельцина и его неоспоримая победа на президентских выборах поутихомирили страсти внутри парламента, и деструктивная энергия ушла вовне – на перетягивание каната с лукьяновским Верховным Советом СССР, на дележ полномочий и на перетряску регламента. Августовское напряжение и послеавгустовская эйфория тоже отсрочили взрыв. Но бомба тикала, и с каждым месяцем все громче и громче.

К середине 1992 года даже ельцинского авторитета не хватало на то, чтобы сдерживать массовые депутатские фобии. Парламент пошел вразнос. «Каждый следующий съезд становился зрелищем не только удручающим, но и жутковатым: масштаб озлобления, ораторской неуважительности к Ельцину, нестерпимое желание оскорбить, унизить общенародно избранного президента вряд ли имеет схожий пример в какой-либо стране», – замечал автор книги «Хроники времен «царя Бориса» (1996) писатель и публицист Олег Попцов.

Неумолимы депутаты были и к правительству России. «Гайдаровскую «шоковую терапию» следовало бы проводить человеку с внешностью Арнольда Шварценеггера, повадками клубного вышибалы и народным лексиконом портового грузчика, – читаем у М. Такера. – В этом случае парламентариев можно было бы переорать, утихомирить страсти ударом ботинка о трибуну, а кому-нибудь особо пылкому хаму просто взять и публично набить физиономию. Но Егор Гайдар не был ни Шварценеггером, ни даже Жириновским. Сильная воля и.о. премьера России была скрыта за его обманчивой мягкостью, неистребимой тактичностью и профессорской учтивостью, которые действовали на аудиторию, словно красная тряпка на быка. Ельцин поручил Роману Ильичу хоть как-то скорректировать имидж главы правительства, но за краткий срок Гайдар, как ни старался, не сумел изжить приобретенные с детства интеллигентные манеры. Все попытки Арбитмана отучить Гайдара от словечка «достопочтенный» и приучить хотя бы к выражению «хрен вам!» (у Такера это словосочетание приведено по-русски, в латинской транскрипции, «hren vam!» – Л. Г.) терпели фиаско».

М. Такер не ошибается насчет финального фиаско, но неточен в деталях: Роман Ильич, в силу загруженности, не занимался имиджем и.о. премьера сам, а пригласил из Лондона известного советского диссидента и опытного тюремного «сидельца» Владимира Буковского – якобы для подготовки процесса над КПСС в Конституционном суде, а на деле, главным образом, для того, чтобы прибывший мог стать при Гайдаре эдаким профессором Хиггинсом навыворот.

В книге «Московский Пигмалион» (1996) В. Буковский не без мрачного юмора описывает лингвистические уроки, которые он давал тогдашнему главе кабинета министров России: «Ежедневно мы убивали на это по три часа. Егор похудел и осунулся, но так и не сумел понять, в какой именно части беседы с депутатами надо говорить им «заткните хлебала!», в какой – «пасти порву!» и в какой момент переходить к формуле «ваше место у параши!» Через неделю я поймал себя на том, что сам начинаю произносить «мой многоуважаемый оппонент» вместо «падла большевистская», каждые пять минут по делу и без дела вворачиваю «отнюдь» и, встречая в здании суда Лигачева, не цыкаю зубом, а светски ему улыбаюсь и приподнимаю шляпу. Пока не поздно, нужно было линять из этого института благородных девиц. Что я поспешнейшим образом и сделал, даже не забрав гонорара…»

В отличие от Гайдара, Руцкой всю вторую половину 1992 года был измучен заботами прямо противоположного свойства. Из последних сил он сдерживался, чтобы не обложить крепчайшими флотскими матюками и спикера Руслана Хасбулатова, и председателей обеих палат, и подотчетный им Верховный Совет. Между тем по сценарию, придуманному Арбитманом и одобренному президентом, Руцкой должен был стать троянским конем: раз нельзя переубедить нелояльных депутатов и их болельщиков, следовало возглавить их протест, а затем уж потихоньку стравливать накопившийся пар в гудок.

Увы, герой-подводник, совершивший восемь боевых походов через северный полюс и заработавший золотую звезду за спасение экипажа АПЛ «Комсомолец», в политике переоценил свои силы. Пообещав президенту изо всех сил изображать лидера внутренней фронды, прямодушный Александр Иванович быстро выдохся и начал допускать один прокол за другим. От него требовалось яростно клеймить «правительство завлабов» за падение рождаемости, вымирающую деревню и ограбленных старушек, а он плел что-то про «временные трудности», «некоторые ошибки в социалке» и «неизменность курса экономических реформ в России». Ему полагалось обзывать молодых реформаторов упырями и уголовными преступниками, а он невразумительно бормотал про «мальчиков в розовых штанишках».

В интервью корреспондентке итальянской газеты «Repubblica», яркой брюнетке-провокаторше Джульетте Кьеза, вице-президент должен был уличить Ельцина в запойном пьянстве, он же вдруг пустился в рассуждения о том, что «бывают случаи, когда русскому человеку выпить очень даже не грех», и договорился до того, что «лучше уж водка, чем анаша», – что вызвало острый приступ раздражения у Хасбулатова, заподозрившего в этих словах намек.

Еще немного, и искусная кремлевская комбинация обрушилась бы с треском, да и психика самого Руцкого была уже на пределе. За три дня до наступления 1993 года у Александра Ивановича случился нервный срыв. Корреспондент «Коммерсанта» Елена Трегубова писала про «упорные слухи об очередной стычке президента со своим вице», хотя все было, как говорится, в точности до наоборот.

«С чувством колоссального стыда вспоминаю свою декабрьскую истерику, прямо у Ельцина в кабинете, – читаем в уже цитированной книге мемуаров вице-президента. – Я, заслуженный офицер-подводник, капитан 2-го ранга, Герой Советского Союза, в присутствии главы государства вел себя хуже беременной гимназистки. Орал, размахивая руками: «Я не Штирлиц, я моряк, я видеть больше не могу эти рожи! Бабурин, Константинов, Уражцев… Там сотни таких уродцев! Это зверинец какой-то, а не парламент! Я свихнусь с ними, я уже свихнулся! Смотрю на Руслана этого Усамовича… Ис-ламовича… Иштаровича… черт, забыл, ну неважно… киваю ему, сволочи, а представляю, как его сейчас его же подтяжками удавлю! Господин президент, товарищ Верховный Главнокомандующий, может, решим по-простому? Позвольте мне своими средствами, а? Обычная дизельная субмарина Б-877 или хотя бы старая П2 легко пройдет под горбатым мостиком на Краснопресненской, я уже и лотом промерил… Мне нужна одна, всего одна торпеда, и не ядерная, упаси Боже, Т-15, а обычная 65–76 «Кит», и я ее ак-ку-рат-нень-ко так положу точно под ватерлинией этого гадюшника, этого «Белого дома». Бац – и всех разом накроем…» Я был уверен, что после моих диких воплей Ельцин выгонит меня из кабинета к такой-то матери, а президент ласково приобнял меня, всунул в ладонь полный стакан водки и заставил выпить. Я пью, плачу, ничего вокруг не вижу. Слышу, как Арбитман говорит Ельцину: «Ну что, пора нам переходить к плану «Б»?» И Ельцин ему: «Пора». И ко мне обращается: «Александр Иванович, дорогой, поезжайте в Воронеж к брату. Встретьте в его компании Новый год, отдохните хорошенько, выспитесь, сходите в баньку, а после Рождества жду вас обоих в своем кабинете. Роман Ильич все организует по-тихому…»

Что случилось дальше, нетрудно реконструировать. Алексей Иванович, сменивший Александра Ивановича в самом начале 1993 года, оказался намного убедительней брата в роли мятежного вице-президента – безбашенного, обиженного, агрессивного и недалекого до карикатурности. Деды-Морозы, деды Мазаи и прочие бородачи из ваты и папье-маше, с тремя строчками текста, остались в прошлом; теперь актер буквально купался в роли, написанной ему Арбитманом, каждый день изобретая для нее новые обертоны, играя гротескно, сочно, порой на грани цирковой буффонады. Он был сам себе и режиссером, и премьером.

Только в одном феврале 1993 года, например, Руцкой-близнец со своим театриком абсурда сумел четырежды оказаться ньюсмейкером.

3 февраля. В Кремле во время приема вице-президентом России семьи Романовых Руцкой дарит великому князю Георгию настоящую казацкую шашку и сделанный умельцами с Урала макет бронепоезда «Наркомвоен Троцкий» времен гражданской войны, в масштабе 1:2. (Шашку великий князь осторожно берет, а от краснозвездного бронепоезда отшатывается и с тех пор в Россию не приезжает.)

10 февраля. Выступая на съезде животноводов Кировской области, Руцкой – как новый куратор сельского хозяйства России – в ультимативной форме требует повысить втрое урожайность подсолнечника, обещая всем передовикам присвоить звания мичманов и вручить наградные кортики, а всех отстающих утопить.

20 февраля. В прямом эфире передачи Александра Любимова «Лицом к лицу» (ОРТ) Руцкому удается перекричать Жириновского, вылить на него три стакана апельсинового сока, закидать вишневым пирогом, обсыпать мукой и по ходу спора о Южных Курилах оторвать вождю ЛДПР три ключевые пуговицы – одну на пиджаке и две на брюках. Под конец выясняется, что никаких разногласий по Южным Курилам у собеседников, собственно говоря, не было, нет и быть не может. Но пуговиц уже не вернуть: они отобраны в счет репараций.

25 февраля. Руцкой демонстрирует корреспондентам английского Би-Би-Си, французского ТФ-1 и американского Си-Эн-Эн гору из одиннадцати фанерных чемоданов, поставленных друг на друга, объявляя, что в них – компромат на всю ельцинскую команду, «от Гайдара до последнего Шумейко». В ходе интервью верхний чемодан падает, раскрывается, и в нем обнаруживаются только рваные колготки. «Да вы хоть знаете, чьи это колготки?» – не смущаясь, вопрошает вице-президент, задирает вверх указательный палец, но от комментариев уклоняется: мол, еще не время, господа, тсс.

Кто писал эти скетчи, кто сочинял репризы – Арбитман или сам Руцкой? Учитывая засекреченный характер всего кремлевского плана «Б» и отдаленность тех событий во времени, мы сегодня вряд ли сумеем точно ответить на этот вопрос, можно только строить предположения. Хотя Руцкой-брат умел вышивать узоры по сценарной канве, сама эта канва принадлежала Роману Ильичу.

Среди всех интервью Арбитмана, кстати, нет ни одного, которое бы целиком было посвящено осени 1993 года; даже в дни десятилетнего юбилея этих печальных событий второй президент России, отвечая на вопросы журнала «Newsweek», был крайне скуп на комментарии. Сказал лишь о «фарсе, который превратился в трагедию» и о том, что «виноваты были обе стороны конфликта – хотя и не в равной степени». Вопрос о Руцком Роман Ильич позволил себе оставить без ответа, заметив лишь: «Это печальная тема. Теперь-то я знаю, что надо было делать, но, к сожалению, не умею изменять прошлое»…

Судя по результатам, всю весну и все лето 1993 года сценарий Арбитмана выполнялся неукоснительно. Какими бы отвязными ни были депутаты ВС России, Алексей Иванович казался еще отвязнее. Его усилиями вся политборьба с Ельциным обращалась в клоунаду.

Стремительный, как торнадо, и такой же разрушительный, Руцкой опускал оппозицию все ниже и ниже по шкале вменяемости. Он публично лобызался с баркашовцами и боевиками из батальона «Днестр». Сообщал, что «в свастике нет ничего дурного» и «Гитлер умел варить щи получше Гайдара». Дважды съездил в Ирак, в гости к Саддаму Хусейну (и с первого раза всучил-таки тому макет бронепоезда «Наркомвоен Троцкий»; много лет спустя американский спутник-шпион принял этот макет, вывезенный подальше в пустыню, за пусковую установку баллистической ракеты с химическим БЗ). Отправил письмо в Вашингтон вице-президенту США Альберту Гору, приглашая коллегу приехать в Москву и сразиться на кулачках (проигравший, мол, должен будет кукарекнуть под столом и трижды обозвать свою страну империей зла). Выступил с докладом о необходимости срочного введения телесных наказаний в школах и для иллюстрации немножко посек перед телекамерами какую-то полуодетую блондинку с бюстом явно нешкольных форм…

Жириновский, у которого нагло и бесцеремонно отбирали годами наработанную программу, попытался перетянуть медийное одеяло на себя – и в результате коллекция трофеев Руцкого пополнилась еще двумя пуговицами, половинкой галстука и одним зубом.

Оппозиции, стремившейся превратить Руцкого в основное знамя борьбы с Ельциным, с каждым днем становилось все труднее подстраиваться под это торнадо. Но чеченец Хасбулатов на роль основного знамени годился еще меньше. Было принято решение выдавать загибы вице-президента России за бьющую через край эксцентричность. Оправдывая ее, писатель Юрий Поляков в конце августа 1993 года даже выпустил программную повесть-пожелание «Демгородок», где склонный к эскападам самобытный вице-адмирал Рык (в рукописи – Русков) силами одной атомной подлодки свергал в России антинародный президентский режим, устанавливая режим народный, основанный на державности и соборности.

19 сентября 1993 года на презентации «Демгородка» в редакции патриотической газеты «День» собрались избранные депутаты и прочие сливки непримиримой оппозиции. Руцкой заявился на трех «хаммерах», под завязку набитых негритянками-стриптизершами и православными иконами-новоделами, и честно выполнил – даже несколько перевыполнил – ежедневную норму эксцентричности: переобнимал всех гостей (многие расплатились за это переломами ребер), побил все стекла пробками от шампанского, размолотил сапогами все редакционные столы, танцуя на них «Калинку», провозгласил себя единственной надеждой России и нанес главному редактору газеты Александру Проханову несколько поцелуев, трудносовместимых с жизнью (беднягу откачали, пишет биограф Проханова Лев Данилкин, «но с тех пор он стал заикаться»).

Оппозиция, кое-как придя в себя после мероприятия, поняла, что, пожалуй, созрела для смены вождя, однако момент был упущен: уже 21 сентября президент Ельцин выпустил Указ «О поэтапной конституционной реформе в РФ», предусматривавший досрочное прекращение полномочий Верховного Совета. Руцкой тотчас же переехал в «Белый дом», присягнул на первой попавшейся под руку книжке (по иронии судьбы, это оказалась «Русская кухня в изгнании» П. Вайля и А. Ге-ниса), пальнул с балкона из ракетницы и потребовал, чтобы его впредь называли «без этих гнилых буржуазных штучек, а просто – Его Высокопревосходительством Товарищем Президентом Российской Империи». Найти другого, более вменяемого на вид лидера непримиримые уже никак не успевали.

Актерская игра Алексея Руцкого была безупречна. Даже через много лет после известных событий Хасбулатов если и упрекал Руцкого, то в глупости, но никак не в двойной игре. В интервью журналу «Rolling Stone» (2006) спикер Верховного Совета, давно уже экс, жаловался на своего бывшего подельника: «В серьезные минуты надо быть собранным, а он не контролировал свои эмоции. Эта его эмоциональность мешала принимать здравые решения. Мы бы победили, если бы он не увел людей брать телецентр».

Как явствует из мемуаров Александра Руцкого, в сценарии Романа Ильича не было ни строчки насчет захвата мэрии и попытки взятия телецентра: по плану, многократно обсужденному в Кремле и завизированному Ельциным, 3 октября пузырю следовало сдуться без жертв и разрушений. Устроив несколько фейерверков с помощью китайской пиротехники, привезенной в «Белый дом» под видом боеприпасов, Руцкой должен был выступить с балкона «Белого дома», заклеймить власть, «жаждущую пролить депутатскую кровь», и призвать своих сторонников «не дать преступной ельцинской клике расправиться с лучшими сынами Отечества» – то есть, разойтись по домам с высоко поднятой головой и заняться борьбой за избрание самих себя в состав первой Государственной Думы России.

Однако Руцкой неожиданно произнес с балкона несколько другой текст. Призвав своих сторонников – внутри «Белого дома» и вокруг – вести борьбу с проклятым режимом до победного конца, он издал роковой клич: «Братья и сестры! На «Останкино»! Уделаем эту паршивую кодлу по самые помидоры! Вперед!..»

Автор этих строк солидарен с мнением Александра Руцкого в том, что его брата погубили талант, перфекционизм и система Станиславского. Согласно знаменитому учению основателя МХТ, роль – это «выстраивание последовательной линии комплекса психофизических действий на протяжении всего спектакля», это «непрерывное действие в смысловой перспективе спектакля». Актер обязан «входить в нужное творческое состояние тогда, когда необходимо, и не выходить до самого конца спектакля» (цитируем по статье Т. Шабалиной в «Энциклопедии театра»).

Пресловутое «зерно образа», обильно политое актерским потом, не могло не прорасти. Алексей Иванович настолько вжился в «предлагаемые обстоятельства», что логика искусства победила логику жизни. Все это, по Пастернаку, обязано было закончиться трагически – «полной гибелью всерьез». Начиная с утра 3 октября, уже не актер владел ролью, но роль двигала актером: личность растворилась в театральном образе, Алексей Иванович вообразил себя подлинным Спасителем Отечества.

Этот факт подтверждают мемуары Александра Руцкого, который говорил с братом по телефону в ночь с 3 на 4 октября, уже после провалившейся попытки штурма телецентра, когда стало известно: жертвами случайных пуль с обеих сторон оказались несколько человек – не депутатов, не баркашовцев и не сотрудников охраны «Останкино», а, в основном, прохожих и просто зевак.

«Спецсвязь в «Белом доме» была давно отключена, но обычные телефоны работали, – пишет Александр Иванович. – Леша сразу поднял трубку, словно заранее ждал моего звонка. «Брат, ептыть, ты же православный! – заорал я в трубку. – Не бери греха на душу, сворачивай балаган, ты в полной жопе. Не видишь, что ли, – кровь пролилась? Поверь, офицерская честь не в том, чтобы сделав одну глупость, совершать последующие…» В ответ на мою тираду я услышал высокомерное: «Да что ты, жалкий лицедей, вообще понимаешь в офицерской чести?» Я ахнул про себя и догадался, что мой брат уже стал мной – не реальным Александром Руцким, а тем Александром Руцким, которого, с моего согласия, выдумал для публики Арбитман. И выдумал слишком хорошо…»

В мемуарной и биографической литературе можно встретить только несколько беглых упоминаний о том, где именно находился Роман Ильич с 3 по 5 октября. «В эти трудные дни Арбитман был там, где он был нужнее всего», – патетически пишет Р. Медведев, не вдаваясь в подробности. «Я просидел в президентском кресле почти всю ночь с третьего на четвертое, – рассказывает А. Коржаков. – В Кремль приезжали то Черномырдин, то Грачев, то Ерин. А вот Арбитмана поблизости не было: любимчик шефа, по обыкновению, куда-то улизнул вместе со своей магией, сославшись на выдуманное им срочное поручение президента». Что бы ни утверждал Коржаков, срочное поручение главы государства – не выдумка. У Ельцина в «Записках президента» этой теме посвящены всего две, но крайне многозначительные фразы: «Я отправил Арбитмана в Сергиев Посад. Если Грачев проявит слабость, мы пойдем другим путем».

Почему в самый разгар противостояния Кремля и Верховного Совета Роман Ильич был послан в подмосковный городок? Потому ли, что Троице-Сергиевский мужской монастырь является резиденцией Патриарха Всея Руси? Историк А. Филиппов считает, что в случае массового отказа силовых министров участвовать в подавлении путча, Роман Ильич должен был уговорить Патриарха выступить перед «Белым домом» и призвать к покаянию: «Затея не слишком удачная, если вспомнить провал сентябрьских переговоров с оппозицией в Свято-Даниловом монастыре». Примерно к такой же версии склоняются большинство других российских авторов, а также американец М. Такер; последний, правда, считает, что «слово Патриаха хотя и не было альтернативой танкам министра обороны Павла Грачева, но все-таки могло бы поутихоми-рить страсти».

Своеобразную точку зрения, как всегда, изложил К. Исигура в книге «Путь Арбитмана». По его мнению, поездка Романа Ильича в Сергиев Посад имела глубокий религиозно-мистический смысл.

Японский историк возвращает читателя к давнему (еще времен студенчества Арбитмана) эпизоду видения светлого отрока Варфоломея секретарю Саратовского обкома Алексею Шибаеву, после чего партийный босс внезапно ушел в отставку. Автор напоминает о том, что в Троице-Сергиевской лавре хранятся святые мощи выросшего отрока, – основателя монастыря Сергия Радонежского, – и чудотворная икона Святой Живоначальной Троицы. Согласно местной легенде, пишет К. Исигура, «икона способна исполнить все просьбы, если цель высока, а помыслы чисты».

В качестве наиболее известного примера чуда новейшего времени историк называет присуждение 5 «Оскаров» нерейтинговому фильму «Храброе сердце» – вскоре после того, как режиссер картины Мел Гибсон, специально приехав в Россию, отбил 5 поклонов рублевской Троице, сделал ее лик эмблемой своей киностудии Icon Produktions и пообещал в молитве снять отдельный полнометражный фильм о крестных муках Спасителя. «У Арбитмана была несравненно более высокая цель – спасти Россию, не допустив гражданской войны и большой крови, – замечает автор. – Икона, авансом одарившая Гибсона в 1995 году, тремя годами раньше уж тем более не могла остаться равнодушной к просьбе Арбитмана».

Версия японского историка, конечно, относится к жанру ненаучной фантастики. Но, что любопытно, во время осады «Белого дома» в 1993 году некоторые странные явления действительно имели место. Несмотря на шквальный огонь с обеих стороны, почти никто из участников перестрелки не пострадал. Снайпер Николай Н., один из защитников Верховного Совета в сентябре-октябре, замечал в интервью газете «Советская Россия» (1998), что «не было никакой возможности прицелиться, перед глазами плавал какой-то туман».

О чем-то подобном рассказывал корреспонденту «Московских новостей» (2003) и бывший сотрудник группы «Альфа» Петр В., сражавшийся на стороне Ельцина. Кроме того, вместо смертоносных осколочных снарядов в танковых боекомплектах оказались сплошь бронебойные болванки (их, впрочем, оказалось достаточно, чтобы деморализовать «бело-домовскую» публику). А еще «белодомовцев» 3 и 4 октября нервировали странные видения, весьма избирательные.

Корреспондент еженедельника «Коммерсантъ-Власть» Вероника Куцылло, наблюдавшая за событиями изнутри парламента, провела в те дни импровизированный опрос и выяснила интересные нюансы. Баркашовцам чудилось, например, что к штурму Верховного Совета уже изготовились вооруженные до зубов носатые сионисты в пейсах и ермолках. Боевикам из Приднестровья мерещилось, будто здание окружено молдаванами с «калашниковыми». Казакам казалось, что их снаружи подкарауливают красные комиссары. Депутатам-коммунистам – что на них вот-вот пойдут в «психическую атаку» бравые золотопогонные каппелевцы. Руслану Хасбулатову мерещилась морская пехота США, и он даже трижды позвонил в близлежащее американское посольство – выразить протест. Многие депутаты позже жаловались на то, что власти в те дни вывели из строя канализацию; и лишь экс-депутат Константинов в интервью интернет-газете «Globalrus.Ru» десять лет спустя сознался в том, что канализация работала, но в туалетах было страшновато находиться: «Из-за вентиляционных решеток неслись тихие церковные песнопения, а из унитазов и писсуаров слышались замогильные шепоты, требующие сдать оружие и сдаться самим».

Было ли это результатом действия мифического «психотронного оружия» Кремля или следствием волнения и недосыпа руцкистов? Никому из авторов, пишущих об октябрьских событиях 1993 года, в точности неизвестно. Зато неоспорим итог: в результате штурма здания ни один из засевших внутри парламентариев не пострадал.

Жертва была только одна. Бойцы «Альфы», штурмовавшие здание, получили лично от Ельцина строжайший приказ не трогать Руцкого. Но опоздали. Алексей Иванович, не дожидаясь ареста, исполнил свою бенефисную роль до конца. Он на всю мощь включил запись «Журавлей» и под звуки этой песни пустил себе пулю в висок из армейского «стечкина», оставив на столе записку с пятью словами: «Простите меня, ребята. Я поскользнулся»…

«6 октября 1993 года Роман Ильич принял меня в кремлевском кабинете, – читаем в мемуарах Александра Руцкого. – От имени Ельцина и от себя лично он выразил мне соболезнование и, не тратя лишних слов, добавил: «Как бы там ни было, жизнь продолжается. Вы можете оставить себе прежние имя и отчество, но вам придется сбрить усы – они слишком приметные – и сменить фамилию. Бывший вице-президент России Руцкой покончил жизнь самоубийством, никакого брата-близнеца у него официально нет. Кем хотите быть?» Я вспомнил дни августа 1991 года и навеки засевшие в памяти звуки «Лебединого озера» и ответил: «Значения не имеет. Пусть будет фамилия Лебедев». Арбитман покачал головой: «Александр Лебедев у нас уже есть, это такой банкир, не хотелось бы путаницы». – «Ну тогда пускай Лебедь. Можно?» Роман Ильич кивнул: «Это можно». Он что-то пометил в своих бумагах, наклонившись над столом, выпрямился и произнес, четко выговаривая слова: «Александр Иванович Лебедь! Президент и Верховный главнокомандующий России уполномочил меня поздравить вас с присвоением звания капитана 1-го ранга. Прошу вас незамедлительно выехать в город Северодвинск. В самые ближайшие месяцы там будет спущена на воду АПЛ К-141 «Курск». Вы назначаетесь ее капитаном. Вопросы есть?»