Текст книги "Страна золота - века, культуры, государства"

Автор книги: Лев Куббель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Конец главы

Захват Аудагоста был крупнейшим внешнеполитическим успехом государей средневековой Ганы. И результатом целенаправленной и последовательной политики. Отчасти об этом только что говорилось. Но главное заключалось все же не просто в важности оазиса и города как таковых. Правители Ганы, так же как и сменившие их впоследствии цари Мали и Сонгай, старались как можно полнее подчинить себе торговлю через Сахару. Лишние посредники были в ней ни к чему. Во всяком случае, их роль желательно было свести к минимуму; это относилось и к берберским правителям Аудагоста. Избавившись от них, кайямага к началу XI в. сделался единоличным распорядителем южной оконечности транссахарского пути.

Это было время наивысшего могущества Ганы. На огромном пространстве от средней дельты Нигера до низовий Сенегала и от плато Тагант до Верхнего Нигера правитель Ганы признавался как высший политический авторитет. Ал-Бекри утверждал, будто численность его войска составляла двести тысяч человек. Конечно, средневековые авторы обычно склонны были основательно преувеличивать численность армий, о которых писали: если своих, то это свидетельствовало о могуществе и величии, а если чужих, то их колоссальные размеры служили лишним свидетельством доблести защитников правого дела, которых в таких случаях оказывалась горсточка. Так что уменьшив цифру ал-Бекри на порядок, мы окажемся гораздо ближе к истине, хотя, наверно, и такая цифра будет слишком велика. Но дело не в цифрах, а в том, что таким способом арабский ученый и те люди, чьими рассказами он пользовался, хотели показать силу и величие западноафриканской державы.

Еще более определенно сделал это ал-Идриси, хотя, как нередко бывало в средневековой арабоязычной литературе, его сведения имели уже столетнюю давность. «Все эти страны, о которых мы рассказали, – писал он, – находятся в подчинении у государя Ганы. Они выплачивают ему дань, а он их защищает».

Но в торговом характере политики Ганы таилась и постоянная опасность. Ведь из такой политики, как уже говорилось, неизбежно вытекало стремление избавиться от посредников. А на этом пути рано или поздно должно было произойти решительное столкновение с самым невыгодным и агрессивным из посредников, с сахарскими кочевниками. Пока сильное и относительно централизованное политическое образование, располагавшее внушительной военной мощью, противостояло разрозненным кочевым племенам, все шло хорошо. И даже оказывались возможными такие большие успехи, как подчинение Аудагоста. Но успехам этим немедленно пришел конец, как только в северной части Западной Сахары оформилась мощная «конфедерация» берберских племен группы санхаджа. Приближался конец блистательной главы истории средневекового Западного Судана – той главы, олицетворением которой навсегда сделалась Древняя Гана, «страна золота» арабских географов.

История этой берберской кочевой конфедерации, ведущей силой которой стало племя лемтуна, сама по себе достаточно красочна да и характерна, потому что предвосхитила многие черты будущих мусульманских реформаторских движений как в Западной, так и в Северо-Восточной Африке и

даже в самой Аравии и могла бы стать предметом особого рассказа. Идеологической основой союза племен сделалась проповедь богослова Абдаллаха ибн Ясина из племени геззула.

Как всякий средневековый религиозный реформатор, Абдаллах прежде всего призывал очистить «истинную веру» от недопустимых новшеств, требуя от своих приверженцев строгого соблюдения основных предписаний ислама, воздержанного и почти аскетического образа жизни. Сам он, впрочем, едва ли мог служить примером в этом отношении: «Абдаллах был женат на многих женщинах, – спокойно поясняет его современник, все тот же Абу Убейд ал-Бекри, – он женился на нескольких каждый месяц и разводился с ними. Неслыханно было, чтобы оставалась красивая женщина, которую он бы не потребовал себе в жены. Подарки же его этим женщинам не превышали четырех мискалей золота».

Но для кочевой знати, мало интересовавшейся тонкостями догматики, да и для массы рядовых кочевников призывы к «священной войне» против «черных язычников» имели очень ясный и определенный практический смысл. Кочевники ничуть не хуже царей Ганы понимали, что чем меньше будет посредников в торговле, тем большие барыши достанутся им, хозяевам пустыни. И призыв к «священной войне» – джихаду – давал, казалось, хорошие шансы перераспределить в свою пользу доходы от сахарской торговли.

Успешное завоевание Марокко, правда, на некоторое время отвлекло внимание верхушки Алморавидов от сахарских проблем. Но только на некоторое время. И уже в середине 70-х годов XI в. войско кочевников, захватив Кумби, столицу Ганы, подвергло город страшному разгрому.

Однако военная победа не принесла кочевникам желаемых долговременных экономических выгод. Прежде всего потому, что союз санхаджийских племен, сделавший возможной такую победу, сам оказался настолько непрочен, что развалился – и всего через одиннадцать лет после захвата Кумби (который кочевники к тому же не могли, да и не помышляли, видимо, удерживать в своих руках). Кроме того, природные условия тогдашнего Сахеля тоже оказались серьезным препятствием. И сами санхаджа, и еще больше их верблюды с трудом переносили дождливые сезоны. Поэтому невозможно было прочно обосноваться в районе того же Аудагоста (во всяком случае, до обозначившегося в XII в. высыхания климата), и дело сводилось к отдельным набегам в сухое время года. А уж когда после смерти в 1087 г. вождя лемтуна Абу Бекра объединение племен распалось, нечего стало и думать об увеличении доли в торговых доходах: все возвращалось на круги своя.

Ал-Идриси в «Книги Рожера»[10]10
  Географический труд ал-Идриси был написан по поручению норманнского короля Сицилии Рожера II.


[Закрыть] показал те изменения, что произошли в Гане за столетие, протекшее между созданием «Книги путей и государств» ал-Бекри и его собственных трудов. В основном эти изменения относились к распространению ислама в Западной Африке. Ведь единственным мало-мальски долговечным итогом победы Алморавидов оказалось некоторое ускорение в продвижении ислама в Судан.

Да и здесь успехи были вовсе не так велики. И уж во всяком случае, никак нельзя приписать Алморавидам всю заслугу внедрения ислама в Западной Африке (а это иногда делали совсем не так давно, еще в 60-х годах). Нельзя хотя бы потому, что это очень и очень длительный процесс и он далеко не закончился еще и сегодня. Тем более невозможно поверить, что набег кочевников – пусть даже очень результативный, но не имевший тем не менее никаких серьезных политических последствий, – смог бы разом опрокинуть древние верования, уходившие корнями в глубину веков, и утвердить на их месте новое и совершенно чуждое массам вероучение.

Гана продолжала существовать. Именно к периоду после алморавидского погрома относятся, как уже говорилось, находки Томассе, Мони и Шумовского во время раскопок в Кумби-Сале. Торговля с Северной Африкой не прекратилась. Но могущество Ганы быстро пошло на убыль. А это влекло за собой неприятные последствия в самом Западном Судане: прежние данники осмелели и начали проявлять самостоятельность – сначала робко, потом все увереннее и увереннее.

К концу XII в. уже никто в Судане не признавал гегемонию кайямаги. Появилось сразу несколько соперничавших между собой политических единиц. Во главе их стояли бывшие данники, а порой и просто бывшие наместники правителя Ганы. К таким наместникам принадлежал, по преданию, и Сумаоро Канте, правитель княжества народа сосо (предание утверждает даже, что прежде он был-де рабом царя Ганы). Короткое время даже казалось, что именно Сосо сменит Гану в роли гегемона западносуданской «большой

политики». Этого, правда, не случилось, хотя и не по вине Ганы, но все же бывший наместник в начале XIII в. завладел Кумби.

Так был нанесен решающий удар могуществу Ганы. После занятия столицы войском Сумаоро ее оставили купцы, перебравшиеся в новый город – Валату, расположенную в нескольких сотнях километров к северу от Кумби. Соответственно туда переселился и торговый центр.

После этого Гана захирела уже окончательно. Правда, она продолжила свое существование как данник новой большой суданской державы – Мали. Правитель Ганы даже сохранил – единственный из всех данников малийского мансы (царя) – право именоваться царем. Конечно, это было не более чем протокольной уступкой. Все же прошлая слава и авторитет сохраняли притягательную силу для позднейших поколений: ведь не случайно все мелкие и не очень мелкие княжества, возникавшие в стране сонинке в XIII в., претендовали на то, что образовались в результате распада древнего Уагаду – Ганы. И тем не менее реальной силой на предстоявшие почти два столетия становилось Мали, великая держава династии Кейта. К рассказу о ней мы и перейдем.

Великое Мали

Древний Мандинг и «царство Маллил»

Эта новая политическая сила, которой суждена была, пожалуй, наибольшая известность среди авторов позднего средневековья, и арабоязычных и европейских, складывалась в верхнем течении Нигера, там, где невысокие скалистые холмы Мандингских гор отделяют его от истоков другой большой реки, впадающей в Атлантику, – Сенегала. Эта область издревле носила и поныне сохраняет в историческом предании название Манден, или Мандинг, а древних ее обитателей именуют мандингами. Как и сонинке, создавшие Древнюю Гану, эти люди принадлежат к большой группе народов, говорящих на родственных языках мандё; в научной литературе все эти народы нередко обозначали как мандингов (или, в английской передаче, мандинго). Собственно мандинги, обитатели Мандингских гор, были предками одного из самых известных и распространенных по территории Западной Африки современного народа малинке. Но в самом этом этнониме (названии народа) – малинке – навсегда запечатлелось название политического образования, которое некогда создали древние мандинги и слава которого в XIV—XV вв. гремела по всему Средиземноморью: малинке означает «люди Мали».

Мы не в состоянии сейчас сколько-нибудь точно определить, когда оно появилось на Верхнем Нигере. Надежных письменных сообщений о раннем Мали нет, а устное историческое предание народов Западного Судана, как уже говорилось, не может дать нам представления о времени: для гриота – сказителя, передающего это предание, разница в несколько сотен лет не имеет никакого значения. Один французский исследователь, многие годы посвятивший изучению устной исторической традиции, остроумно заметил, что для сказителя имеют значение только момент, когда происходят события, о которых он повествует, и момент, в который происходит такое повествование. Они фактически сливаются, а весь временной промежуток между ними просто исчезает.

И только очень приблизительно можно установить, что первые княжества в районе Мандингских гор существовали уже к IX в., если не раньше. Именно во второй половине IX в. арабский историк и географ ал-Якуби, с которым мы уже встречались, первый упомянул «царство Маллил», одно среди многих «царств» Западной Африки. Сам ал-Якуби никогда не бывал южнее Верхнего Египта. И сообщение его отразило многолетний опыт египетских купцов, участников непрекращавшейся древней торговли через пустыню: вспомните о прямой дороге из Египта в Гану, заброшенной в X в. ...

Это Мали, самое раннее, состояло из двух областей. Одна из них лежала в верхнем течении реки Бакой, другая – между нынешним городом Сигири и селением Каба, в северовосточной части современной Гвинейской Республики. Первая называлась «До», вторая носила название «Кири». И словосочетание «До ни Кири» – «До и Кири» – и поныне обозначает в историческом предании малинке древнейшее княжество Мали.

Область До знали уже те, на чьих сообщениях основывал ал-Бекри свою «Книгу путей и государств»: он называл До «большим царством» и даже отметил его протяженность – восемь дней пути. Ал-Идриси в XII в. тоже упомянул Мали – он описал его столицу и отметил расстояние между нею и городом «Великой Ганы». Расстояние это, по словам ал-Идриси, составляло двенадцать дневных переходов.

Люди Мандинга

Люди, обитавшие в междуречье Нигера и Сенегала, издавна занимались земледелием. До сих пор один из самых распространенных мотивов в устном поэтическом творчестве жителей этих мест – расчистка под посев участков леса или саванны. На га^ом участке растительность сначала вырубали, а потом срубленные растения сжигали; их зола служила удобрением при посеве. Такая система земледелия носит название подсечно-огневой. Ее недостаток в том, что она требует частой смены обрабатываемых участков, так как почва под посевами истощается очень быстро (поэтому такую систему земледелия можно назвать и переложной).

Но в саваннах Западного Судана свободных земель было сколько угодно, так что этот недостаток не причинял земледельцам особых забот.

Природные условия здешних мест были все же гораздо благоприятнее, чем там, где складывалась и существовала Древняя Гана. Здесь, в зоне саванны, где меньше ощущались колебания климатических условий, причинявшие столько бед жителям расположенных в Сахеле, совсем рядом с пустыней, Аудагоста или Кумби, засухи случались сравнительно редко, а дождливый сезон наступал более или менее регулярно. Так что фольклор мандингов не сохранил заметных воспоминаний о каких-либо природных катаклизмах. Да и от небезопасных кочевых соседей здесь было подальше.

С незапамятных времен в этих местах сеяли дурру – разновидность проса – она и служила главным пищевым злаком, сажали маниоку – травянистое растение с толстым мучнистым корнем, содержащим много крахмала. Этот район вообще входил в состав одного из важнейших центров окультуривания диких пищевых растений на Африканском континенте. В частности, как раз в этом центре или, точнее сказать, очаге, был окультурен ямс – один из важнейших клубнеплодов, и в наши дни составляющий солидную долю пищевого рациона африканцев. Довольно широко распространены были и посевы хлопка.

Меньшее значение в хозяйстве собственно мандингов имело скотоводство. Как и повсюду в Западном Судане, здесь издавна существовало разделение труда между жителями земледельческих областей и скотоводами-кочевниками, разводившими скот дальше к северу, в Сахеле. Кочевники обменивали свой скот на продукты земледельческого труда оседлых людей.

Большое место в жизни мандингов занимала охота. И сейчас еще видно ее хозяйственное значение: охота служит заметным подспорьем и в современном хозяйстве народов этого региона, а к тому же у нынешних малинке сохранилось множество древних легенд, верований и обрядов, связанных с духами охоты. И хотя в эти места давно пришел ислам, он так и не вытеснил из народного сознания эти древние традиции.

Но все же основой хозяйственной жизни оставалось земледелие. Оно требовало очень больших затрат труда. Ведь до самого недавнего времени народы Западной Африки не знали плуга: вся обработка земли велась мотыгами. И хотя многовековой производственный опыт африканских крестьян при– вел к созданию множества особых, очень специализированных видов мотыг, прекрасно приспособленных к самым разнообразным видам работ, все же при такой технике обработки земли производительность труда земледельца оставалась очень низкой. В одиночку крестьянин не смог бы справиться и с расчисткой участка, и с рыхлением почвы, и с посевом или посадкой. И поэтому основой хозяйства мандингов – да и всех вообще народов, говорящих на языках манде, – мог быть только коллективный труд.

Сейчас не так-то просто определить, как выглядела та общественная организация, на базе которой вырастало великое Мали. Ее облик можно воссоздать прежде всего с помощью этнографических данных: описаний хозяйства, быта – общественного и семейного, – обычаев, обрядности и т.п. Таких описаний довольно много, но созданы они были в гораздо более позднее время – начиная, строго говоря, со второй половины прошлого века. И тем не менее они способны обеспечить исследователя вполне достоверной информацией. В первую очередь из-за консервативности этой части культурного наследия любого народа, особенно в докапиталистическую эпоху, о чем мы уже говорили раньше. А кроме того, социально-экономическое развитие народов Западного Судана отличал очень замедленный темп. Причин тому было несколько: низкий технический уровень хозяйства; отсутствие серьезных стимулов к интенсификации собственной экономики – сравнительно редкое население при огромных пространствах свободных земель; тормозящий рост местного ремесла характер внешней торговли; наконец, все увеличивавшийся отрыв от быстро развивавшегося Средиземноморья, обусловленный трудностью контакта через Сахару. Да и охота за рабами – и до появления европейцев, и тем более после Великих географических открытий – тоже не слишком способствовала развитию производительных сил общества.

Все это вносило застойные тенденции в эволюцию западно-суданских обществ. И потому эти общества дошли до времен знакомства с ними европейских этнографов в сравнительно мало изменившемся виде по сравнению со средневековьем. Кстати, в иных случаях это подтверждает и историческое предание мандеязычных народов.

Итак, первичной ячейкой организации общества у этих народов была большая семья. В нее входили не одни только родственники: отличительной особенностью большой семьи в Западном Судане было то, что в нее включались и люди, не связанные с ее членами узами реального родства, – вольноотпущенники и рабы. Рабы составляли часть общей собственности семьи; такая собственность включала помимо них постройки, орудия труда и скот.

Но не нужно преувеличивать тяжесть положения рабов у мандингов и родственных им народов. Дело в том, что «настоящими» рабами, какими мы их себе представляем (вспомните предупреждение о неприспособленности нашей расхожей терминологии!), такими, которые бы считались, по классификации римских юристов, «говорящим орудием», а не человеческим существом, оказывались только те, которых захватывали ради того, чтобы впоследствии продать. Их участь действительно была незавидной. Но немалая часть полоняников, особенно в ранний период, когда еще только начиналось у этих народов сложение общества с антагонистическими классами, либо сажалась на землю и работала на ту большую семью, в собственность которой попадала, либо же включалась в состав царских рабов – воинов и слуг, попадая таким образом в привилегированную прослойку общества.

Очень важная особенность: рабство само по себе не считалось неизменным состоянием. Ребенок раба, рожденный в доме господина, уже пользовался некоторыми преимуществами по сравнению со своими родителями: его, в частности, уже ни при каких обстоятельствах нельзя было продать. А в четвертом поколении раб и вовсе переставал быть рабом, превращаясь в вольноотпущенника – дьонгорон. И как вольноотпущенник продолжал считаться членом той большой семьи, к которой принадлежали его предки-рабы.

Хотя вольноотпущенник и не был вполне равноправен со свободными членами семьи, отличие его от низших категорий свободных – а сюда относились все ремесленники, которые образовывали фактически касты, т.е. группы людей, наследственно занятых какой-нибудь одной профессией и заключающих браки лишь внутри своих групп, – почти не ощущалось. А уж когда речь шла о вольноотпущенниках царской семьи, их положение почти всегда оказывалось лучше положения свободных мандингов. Из царских дьонгорон составлялись отборные отряды войска, вольноотпущенники, а зачастую и просто рабы правителя ставились наместниками городов и целых областей. И в конечном счете государь стремился к тому, чтобы все важнейшие должности в его владениях оказывались заняты его рабами или бывшими рабами: ведь эти люди, особенно поначалу, были связаны только с правителем и его семейством, зависели только от них и только им были обязаны своим положением. А это на первое время давало некоторую гарантию, что и дьонгорон, и рабы будут верно служить своему господину.

Не нужно думать, будто внутри большой семьи у мандинг-ских народов не возникало противоречий. Это была патриархальная семья – она называлась тун, или тон. Во главе ее стоял самый авторитетный, обычно старейший, мужчина. Ему принадлежала очень большая власть над всеми остальными членами семьи: он распоряжался их трудом, он командовал ими во время военных предприятий, он же был и главным служителем культа предков. Власть его была, таким образом, и светской, и духовной. И потому уже на ранних стадиях развития у главы патриархальной семьи появились возможности эксплуатировать к своей выгоде труд не только рабов и вольноотпущенников тон, но и свободных ее членов – как полностью свободных, так и не вполне полноправных, например ремесленников.

Среди неполноправных каст, куда входили все ремесленники (свободный полноправный мандинг мог быть только земледельцем или охотником), выделялись своим авторитетом и своей ролью в общественной жизни гриоты. То была каста певцов-сказителей, в функции которых входило хранить предание, передавая его из поколения в поколение, от отца к сыну. Очень часто гриоты, особенно царские (ведь каждая семья имела своих гриотов), занимали исключительно высокое положение в аппарате управления. Одной из главных была для гриота роль посредника, поэтому они очень часто использовались в качестве послов.

Из нескольких больших патриархальных семей складывалась община – дугу. Она распоряжалась землей, причем на практике эту функцию отправлял глава той семьи, которая первой поселилась в данной местности, – считалось, что именно она установила особые связи с духами местности, обеспечивающие их благоволение. Внутри общины существовало несколько слоев. Выше всех стояли главы отдельных патриархальных семей; они пользовались преимущественным правом занимать высокие должности в войске и в управлении. За ними следовали рядовые свободные общинники; из них, особенно в ранние времена, составлялось войско. Ниже находились ремесленные касты, среди них тоже существовал определенный порядок старшинства: выше всех были кузнецы, дальше шли кожевники, ткачи и прочие ремесленники. Самой младшей из нелолноправных каст считались гриоты, но и у них была градация: например, гриот кузнецов располагался выше гриота ткачей. И, наконец, на самой нижней ступеньке общественной иерархии стояли дьонгорон и рабы.

Положение главы дугу – он именовался дугу-тиго – создавало еще большие возможности для накопления богатств в одних руках, чем положение главы отдельной патриархальной большой семьи – тон-тиго. Дугу-тиго распределял земли между отдельными семьями-тон, и все, кто в них входил, обязаны были отдавать главе общины долю своего урожая. Точно так же облагался как бы податью любой доход, полученный во владениях общины с чего бы то ни было – с охоты, рубки леса или добычи полезных ископаемых. Считалось, что подать эта принадлежит всей общине и должна расходоваться на ее общие нужды по указаниям совета глав отдельных семей. Первоначально это так и делалось, но уже довольно скоро дугу-тиго стал распоряжаться этими поступлениями единолично, все меньше считаясь с мнением совета.

Больше того, глава общины имел возможность по своему усмотрению использовать и труд свободных людей, объединявшихся в так называемые возрастные группирования. Эти объединения лиц примерно одного возраста создавались первоначально для взаимной помощи в хозяйстве, в частности для обработки полей будущих или настоящих родственников жены каждого из входивших в такие объединения. Создание возрастных групп относилось к очень давнему времени, они составляли часть системы воспитания молодежи и ее подготовки к выполнению обязанностей полноправных взрослых членов общества. Но впоследствии труд возрастных групп молодежи стали использовать и верховная власть, и местные вожди для исполнения различных тяжелых и трудоемких работ, в особенности ирригационных или по расчистке целины. И труд этот фактически мало-помалу превращался в повинность.

Такими путями выделялся сильный в имущественном отношении слой вождей, так складывалась родовая аристократия.

Несколько общин объединялось в союз – этого требовали интересы и торговли, и военной безопасности. В результате военных столкновений, под влиянием караванной торговли, которая способствовала накоплению богатств в руках верхушки дугу, какой-нибудь из таких союзов начинал возвышаться. В конечном счете под его властью оказывалась более или менее обширная область, которую населяли не только разные союзы общин, но часто и разные народы.

Считалось, что входящие в союз люди происходят от некоего общего предка. Но союз дугу, особенно осуществлявший владычество на сколько-нибудь значительной территории, включал не одних только кровных родственников: ведь в него входили многочисленные категории зависимых свободных, вольноотпущенники и рабы. И все-таки представление о родственной связи сохранялось, хотя связь эта давно уже была чисто условной. Этот союз у мандеязычных народов носит в научной литературе название «клан» – так мы его и будем обозначать далее.

Возвышение какого-нибудь клана прямо зависело от того, каким числом людей, в первую очередь рабов, он распоряжался. Ведь рабов можно было использовать и как рабочую силу в земледелии, и как воинов. При этом очень часто разница между свободным общинником и рабом не только практически стиралась (на деле, но отнюдь не в общественном сознании!), но и обращалась не в пользу свободного. Поэтому в позднейшее время многие общинники нередко добровольно становились рабами клана. Французский ученый Шарль Монтей имел все основания писать, что для свободного бедняка счастьем было попасть в число клановых рабов (особенно тогда, когда понятие «раб клана» стало равнозначно понятию «царский раб»): с одной стороны, он таким способом избавлялся от произвола и вымогательств тех же самых рабов, занимавших в правящем клане привилегированное положение, с другой же – сам приобретал их права и привилегии.

Опираясь на войско, составленное из рабов, глава правящего клана мог себя чувствовать более или менее независимым от старой родовой знати. К тому же торговля давала в его руки немалые богатства, а они тоже способствовали укреплению некоторой независимости правителя. Торговля и здесь заметно ускорила процесс классообразования у мандингов и родственных им народов: основные выгоды от нее доставались знати (мы это уже видели в Гане, пусть и не в такой степени). В руках главы клана, носившего титул маиса, т.е. «правитель; вождь», находилась преобладающая масса товаров, которые больше всего интересовали купцов с другого «берега» Сахары, – золота и рабов. Эта же верхушка клана покупала и дорогие товары, которые везли в Судан из Средиземноморья, – ткани, утварь, оружие, украшения. А рядовые общинники, не говоря уж о рабах, мало чем могли воспользоваться из египетских или североафриканских товаров. Их из статей «большой торговли» интересовала, по существу, одна только соль.

Мы видим, таким образом, что у мандингов, как и у со-нинке, постепенно складывались предпосылки для образования классового общества. К тому же процесс этот протекал в условиях более благоприятных для хозяйственной деятельности, чем существовавшие в Сахеле. И, несомненно, шел он быстрее – все, понятно, относительно, – чем у сонинке. Причем если поначалу все это оставалось лишь предпосылками, то с превращением «До ни Кири» и даже Мали, описанного ал-Идриси в XII в. (повторяю, тут следует учитывать еще и то, что арабский географ заимствовал информацию, восходившую к гораздо более раннему времени – как минимум к XI в.), в мощнейшее раннегосударственное образование Судана второй четверти XIII в., классообразование должно было еще ускориться. Завоевательные походы, увеличение даней с соседей, наконец, успехи в золото-соляной торговле, в установлении достаточно твердого контроля над нею – все это не проходило даром. Постепенно намечались очертания новой социальной структуры: появлялись ранние элементы будущего классового общества. С одной стороны, была аристократия клана – родовая и новая, сложившаяся из царских и клановых рабов. С другой – рядовые общинники, ремесленники и посаженные на землю рабы и вольноотпущенники, из которых предстояло в отдаленном пока будущем образоваться совершенно новой категории членов общества – единому по своей социально-экономической сущности классу зависимого и эксплуатируемого в разных формах крестьянства.

Но чтобы это ускорение стало реальностью, чтобы и завоевания, и дани, и контроль над транссахарской торговлей сделали его возможным, потребовалось создание великой державы Мали. А это событие неразрывно связано с именем национального героя мандингов/малинке – Сундьяты из клана Кейта.