Текст книги "Дневники и письма"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

ИЗ ПИСЬМА ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМ

[...] Думать, что можно дипломатически пробраться в партию, а затем уже вести политическую борьбу за ее оздоровление, наивно, чтобы не оказать крепче. Опыт Зиновьева[41], Пятакова[42] и др. слишком красноречив. Эти люди сейчас гораздо менее в партии, чем за неделю до своего исключения. Тогда они высказывались, часть партии их выслушивала. Теперь они вынуждены молчать. Они не только не могут выступать с критикой, но даже и с похвалой. Статей Зиновьева не печатают. Центристы особенно грубо нажимают на зиновьевскую группу, требуя, чтобы она молчала и не компрометировала их. В чем же выражается пребывание этих раскаявшихся господ в партии? Не в том ли, что перед ними раскрыты двери Госбанка и Центросоюза? Но для того, чтобы служить в Центросоюзе, поистине не было надобности сперва подписывать платформу, а затем отрекаться от нее.

20 августа 1928 г. Алма-Ата

ЛИСТОВКА Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи!

По полученным сведениям, тов. Л. Д. Троцкий опасно заболел. Его изнурила до потери трудоспособности малярия, которой заражена вся местность, где он находится в ссылке.

Товарищи, ближайшему соратнику Ленина, вождю Октябрьской революции, организатору Красной армии, одному из создателей Коммунистического Интернационала, испытанному борцу за дело рабочего класса угрожает величайшая опасность.

Требуйте немедленного возвращения тов. Троцкого из ссылки, в Москву. Требуйте этого везде и всюду.

Клеймите предателем Октябрьской революции всякого, кто посмеет оказать этому требованию сопротивление.

Товарищи, добивайтесь от Центрального комитета партии и правительства ответа на вопрос: почему вождя пролетарской революции бросили в местность, гибельную для его здоровья, и без того подорванного десятилетиями эмиграции, царских тюрем, ссылок и неутомимой борьбы за дело рабочего класса, в то время как бюрократство с семьями направляют на курорты?

Почему товарища Троцкого держат в малярийной Алма-Ате, когда палачи рабочего класса Слащевы[45], Гоцы[44] и другая сволочь разгуливает по улицам пролетарских столиц?

Товарищи, заставьте ЦК партии и правительство принять срочные меры к спасению жизни т. Троцкого. Время не ждет.

Москва, 9 сентября 1928 г.

Большевики-ленинцы (оппозиция ВКПб). Товарищ, прочитав, передай другому.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО
от 20 сентября 1928 г.

Слушали:

18. О листовках троцкистов.

Постановили:

Предложить тт. Угланову[45] и Ярославскому[46] средактировать в опубликовываемом докладе т. Угланова соответствующее место о состоянии здоровья Троцкого[47].

Всем крайкомам, областкомам, нац. ЦК, губкомам ВКП(б). Ввиду ослабления внимания парторганизаций к идейно-политической борьбе с троцкистскими элементами и ввиду новых попыток их оживления ЦК постановляет:

1) Предложить партийным организациям усилить идейно-политическую борьбу с троцкистскими элементами, в частности, путем настойчивого индивидуального разъяснения соответствующих вопросов отдельным товарищам, в особенности рабочим, а также путем решительного отпора на собраниях антипартийным выступлениям, ограничивая, однако, такую дискуссию действительным минимумом. Для этого парткомы должны иметь своевременную информацию о подобных фактах, вести их учет и т. д. Распространяемые троцкистами документы должны получать отповедь в "Большевике", а иногда и в "Правде". Допускать в отдельных случаях перевод активных антипартийных элементов из крупных предприятий на более мелкие или в учреждения. Не допускать подобных элементов в ряды Красной армии.

4) В отношении подпольных антипартийных и антисоветских группок, особенно когда они вносят элементы разложения в рабочую среду, необходимы решительные меры революционной репрессии.

26 сентября 1928 г. Секретарь ЦК Молотов[48]

ПИСЬМО ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМ

Дорогие товарищи!

По вопросу о моем переводе в другое место ряд товарищей пишет о необходимости "более энергичных" протестов. Это неправильно. Ссыльные товарищи сделали решительно все, что могли, отправив телеграммы. Состояние мое вовсе не является таким тяжким, как рисуется некоторым товарищам. Сейчас мне значительно лучше. Но и независимо от этого надо ясно сказать себе, что судьба ссыльных, и моя в том числе, может быть разрешена не "обострением" протестов самой ссылки, а расширением этих протестов далеко за пределы ссылки. Из доклада Угланова вытекает, что это "расширение" уже происходит. Что и требовалось доказать. Крепко жму руку.

1 октября 1928 г. Ваш Л. Троцкий

ПИСЬМО РАКОВСКОМУ

Дорогой друг, я не писал тебе очень давно исключительно потому, разумеется, что не знал твоего адреса, ибо был уверен, что ты давно уже покинул Астрахань. Но дело, как оказывается, сложилось не так: всегда есть дополнительные гнусности, которых не ждешь, хотя, казалось бы, мы с тобой достаточно знаем мастера сих дел, который несет за них непосредственную ответственность. Поистине классический характер имеет ответ, зам. Кагановича[49] Самсонова Александре Георгиевне[50] о том, что тебе нельзя лечиться в Кисловодске: «Так постановил конгресс Коминтерна, вы, наверное, читали его резолюцию». Не совсем понятна мне формальная сторона дела. Ведь ты поехал по линии ЦК, почему же они отсылают Ягоде[51] или Трилиссеру[52]? Кстати, Балаболкин направо и налево уверяет, что Ягода и Трилиссер принадлежат к его фракции[53].

Все, что ты сообщаешь о приступах малярии у тебя, весьма совпадает с такими же приступами у меня. Основные симптомы те же, плюс острые головные боли в форме каких-то последовательных толчков. Июль, август были у меня очень плохи. Хинизация помогла. Сентябрь был гораздо лучше. В октябре приступы возобновились. Опять хинизация. Стало лучше. Я даже отправился на охоту, на которой провел полторы недели. Во время охоты чувствовал себя очень хорошо, так же как в первые дни после возвращения. Но вот уже три дня как приступы возобновились, вчера был очень тяжкий день. Снова глотал хинин. У Наталии Ивановны приступы также возобновились в полной мере, причем у нее они чаще сопровождаются повышенной температурой – до 37,5.

Тебе, вероятно, сообщили, как Ярославский объяснял на каком-то собрании, что мы, мол, совсем уже решили было перевести его на Кавказ, но ввиду требований и протестов изменили решение. Копию твоего письма т. Валентинову[54] я в свое время получил и хотел тогда же телеграфировать тебе свое восхищение этим письмом, но не знал, по какому адресу. Оно у нас немедленно было переписано в значительном числе экземпляров и разослано ряду друзей. Очень обидно, что бюрократическая служба отнимает у тебя много времени . . .

Борьба с правым уклоном инсценирована в духе конструктивизма. Прямо-таки меерхольдовская постановка. Все единогласно и единодушно, полностью и целиком борются против некого злодея П У. (правый уклон). Адрес коего, однако, никому не известен. С правым уклоном борются столь же, и еще более решительно, чем с оппозицией. Так гласят, по крайней мере, ежедневные аншлаги в "Правде", редактором коей состоит вождь Шестого конгресса Коля Балаболкин. Чудеса в решете, да и только. Однако за этим конструктивистским маскарадом открываются серьезнейшие процессы. Есть все основания думать, что на этот раз дело зайдет много дальше, чем хотели бы мастера конструктивной постановки. Об этом, впрочем, я еще напишу подробнее на днях ... Любопытно, что в то же самое время, как официально заявляется о полном единогласии в Политбюро, вышеозначенный Коля сообщает по секрету всему свету, что разногласия с оппозицией были ничтожны по сравнению с теми разногласиями, которые отделяют тройку[55] от мастера [56], и что дискуссии они не открывают только потому, что она сразу приняла бы "огнестрельный" характер: нам (Коле и его единомышленникам) пришлось бы сказать: "Вот человек, который довел страну до голода", а он оказал бы. "Вот защитники кулака и нэпмана". Все это сообщают, если не дословно, то почти дословно, во всяком случае вполне достоверно. О шашнях Коли с двумя мушкетерами в Москве говорят совершенно открыто. Мушкетеры, однако, воздерживаются, ожидая за это поощрения от мастера.

ПИСЬМО СОСНОВСКОМУ

Дорогой друг, очень хорошо, что вы приблизились, как пишете, «на 1200 лошадиных распутных верст» и приняли активное участие в наших внутренних проработках. По-видимому, у нас с Вами солидарность по всем основным вопросам. Вы пишете, что в документе «Что же дальше?» говорится будто бы о «неизбежности победы правого курса» Сейчас у меня нет времени посмотреть весь документ. Но по существу, такая мысль ни в коем случае не могла в нем заключаться. Это либо недоразумение в формулировке, либо прямая ошибка переписчика, либо, наконец, фальсификация. Вы совершенно правы, что июльский пленум не был последней точкой в развитии партии в целом и, в частности, взаимоотношений между правыми и центристами. Об этом я писал не раз, в частности в большом своем письме от 21 октября, которое послано в Енисейск[23] октября и, надеюсь, дошло до Вас. Сейчас кампания против правых, несмотря на весь свой бюрократически-маскарадный характер, является достаточно убедительным доказательством того, что история не остановилась на решениях июльского пленума. Как и нынешние «единогласные» осуждения правого уклона отнюдь не означает устранения или хотя бы ослабления термидорианской опасности. Все находится в движении, главная борьба еще впереди, ее возможный исход, не в последнем счете, зависит и от нас. Вы поднимаете вопрос о социально-классовом содержании правого крыла и центристов. К этому вопросу многие товарищи, как видно по письмам, подходят сейчас с разных сторон. В более обширном письме, которым я сейчас занят, значительное место отводится именно освещению второго вопроса. При подходе к нему нужно не упускать из виду, что мы имеем дело не с завершившимися и окостеневшими политическими образованиями, а с процессами брожения и дифференциации внутри партии, связанной единством пролетарского прошлого. Отсюда невозможность каких-либо жестких и неподвижных классовых определений. Когда мы говорим о сползании, то это и означает, что голова уже в одном месте, а хвост еще в другом. Определить классовую глубину сползания можно только действием, т. е. нашим активным противодействием сползания и теми результатами, каких мы на этом пути добьемся. Но об этом обстоятельстве в следующем письме. Что нашим путем остается путь реформы, это совершенно бесспорно. Все наши документы к Конгрессу говорят об этом с полной категоричностью. Деление на стариков и молодых никуда не годится, в этом Вы, разумеется, совершенно правы. Вопрос Ваш, связанный с октябрьской годовщиной, отпадает, так как письмо Ваше я получил после годовщины: оно шло около сорока дней. Великолепно звучат официальные формулировки: «Всемерно усилить борьбу с осколками, обломками и пр. окончательно разбитой оппозиции». Ей-же-ей, лучше не скажешь. Угланов говорил, правда, на сентябрьском пленуме ЦК: «Оппозиция оказалась живучей ...» Фраза эта из официального отчета вычеркнута. Бюрократические фетишисты всерьез думали, что с марксизмом можно покончить репрессией и клеветой. Нет-с, голубчики, просчитались. Щелчок по носу, который держит для них в запасе история, может оказаться отсроченным, но он все же придет и – пусть поберегут свои носы. Других тем я здесь не касаюсь, так как надеюсь, как сказано, что Вы уже получили мое письмо от 21 октября. Переписка, впрочем, опять вошла в кризисную стадию. Случайность ли это, или же планомерное ограждение усиленной борьбы с вышепоименованными осколками, остатками и обломками, покажет ближайшее будущее. Прилагаю копию своего письма т. Раковскому[57].

10 ноября 1928 г. Алма-Ата

[Л. ТРОЦКИЙ] ИСТОРИЯ ВЫСЫЛКИ Л. Д. ТРОЦКОГО В ДОКУМЕНТАХ

Уже начиная с конца октября переписка Троцкого, его жены и сына, находившихся в Алма-Ате, была почти полностью приостановлена. Не доходили даже телеграммы о здоровье.

16 декабря уполномоченный ГПУ явился из Москвы к Троцкому и предъявил ему ультиматум: прекратить руководство работой оппозиции. Троцкий ответил на это следующим письмом ЦК и Президиуму Исполкома Коминтерна.

ЦК ВКП(б) ИСПОЛКОМУ КОМИНТЕРНА

Сегодня, 16 декабря [1928], уполномоченный коллегии ОГПУ Волынский предъявил мне от имени этой коллегии в устной форме нижеследующий ультиматум:

"... Работа ваших единомышленников в стране,– так почти дословно заявил он, – носит за последнее время контрреволюционный характер; условия, в которые вы поставлены в Алма-Ате, дают вам полную возможность этой работой руководить; ввиду этого коллегия решила потребовать от вас категорического обязательства прекратить вашу деятельность – иначе коллегия окажется вынужденной изменить условия вашего существования в смысле полной изоляции вас от политической жизни, в связи с чем встает также вопрос о перемене места вашего жительства".

Я заявил уполномоченному ГПУ, что могу дать только письменный ответ в ответ, в случае получения от него письменного же формулирования ультиматума ГПУ. Отказ мой от устного ответа вызывался уверенностью, опирающейся на все прошлое, что слова мои будут снова злостно искажены для введения в заблуждение трудящихся СССР и всего мира. Независимо, однако, от того, как поступит в дальнейшем коллегия ГПУ, не играющая в этом деле самостоятельной роли, а лишь технически выполняющая старое и давно мне известное решение фракции Сталина, считаю необходимым довести до сведения ЦК ВКП и Исполкома Коминтерна нижеследующее. Предъявленное мне требование отказаться от политической деятельности означает требование отречения от борьбы за интересы международного пролетариата, которую я веду без перерыва тридцать два года, т. е. в течение всей своей сознательной жизни Попытка представать эту деятельность как "контрреволюционную", исходит от тех, которых я обвиняю перед лицом международного пролетариата в попрании основ учения Маркса и Лени-па, в нарушении исторических интересов мировой революции, в разрыве с традициями и заветами Октября, в бессознательной, но тем более угрожающей подготовке термидора.

Отказаться от политической деятельности значило бы прекратить борьбу против нынешнего руководства ВКП, которое на объективные трудности социалистического строительства громоздит все больше и больше политических затруднений, порождаемых оппортунистической неспособностью вести пролетарскую политику большого исторического масштаба; это значило бы отречься от борьбы против удушающего партийного режима, который отражает возрастающее давление враждебных классов на пролетарский авангард; это значило бы пассивно мириться с хозяйственной политикой оппортунизма, которая, подрывая и расшатывая устои диктатуры пролетариата, задерживая его материальный и культурный рост, наносит в то же время жестокие удары союзу рабочих и трудовых крестьян, этой основе советской власти.

Отказаться от политической деятельности значило бы покрывать своим молчанием злосчастную политику международного руководства, которая привела в Германии в 1923 году к сдаче великих революционных позиций без боя; пыталась перекрыть оппортунистические ошибки авантюрами в Эстонии и Болгарии; на Пятом конгрессе [Коминтерна] оценила навыворот всю мировую обстановку и дала партиям директивы, которые только ослабляли и дробили их; политику, которая через Англо-русский комитет поддерживала под руки Генеральный совет [британских профсоюзов], оплот империалистической реакции, в самые трудные для изменников-реформистов месяцы; которая в Польше, на крутом внутреннем повороте, превратила авангард пролетариата в арьергард Пилсудского[58]; которая в Китае довела до конца историческую линию меньшевизма и тем помогла буржуазии разгромить, обескровить и обезглавить революционный пролетариат; которая везде и всюду ослабляет Коминтерн, расточая его идейный капитал.

Прекратить политическую деятельность значило бы пассивно мириться с притуплением и прямой фальсификацией основного (нашего орудия, марксистского метода, и тех стратегических уроков, которые мы при помощи этого метода завоевали в борьбе под руководством Ленина; это значило бы пассивно терпеть и покрывать теорию о врастании кулака в социализм; миф о революционной миссии колониальной буржуазии; лозунг "двухсоставной рабоче-крестьянской партии" для Востока, порывающей с основами классовой теории; наконец, как увенчание этих и других реакционных вымыслов, теорию социализма в отдельной стране, главный и наиболее преступный подкоп под революционный интернационализм.

Ленинское крыло партии терпит удары, начиная с 1923 года, т. е. с беспримерного крушения немецкой революции. Возрастающая сила этих ударов идет в ногу с дальнейшим поражением международного и советского пролетариата в результате оппортунистического руководства.

Теоретический разум и политический опыт свидетельствуют, что период исторической отдачи, отката, т. е. реакции, может на ступить не только после буржуазной, но и после пролетарской революции. Шесть лет мы живем в СССР в условиях нарастающей реакции против Октября и тем самым-расчистки путей для термидора. Наиболее явным и законченным выражением этой реакции внутри партии является дикая травля и организационный разгром левого крыла. В своих последних попытках отпора открытым термидорьянцам сталинская фракция живет "обломками" и "осколками" идей оппозиции. Творчески она бессильна. Борьба налево лишает ее всякой устойчивости. Ее практическая политика не имеет стержня, фальшива, противоречива, ненадежна. Столь шумная кампания против правой опасности остается на три четверти показной и служит прежде всего для прикрытия пред массами подлинно истребительной войны против большевиков-ленинцев. Мировая буржуазия и мировой меньшевизм одинаково освещают эту войну: "историческую правоту" эти судьи давно признали на стороне Сталина.

Если бы не эта слепая, трусливая и бездарная политика приспособления к бюрократии и мещанству, положение трудящихся масс на двенадцатом году диктатуры было бы несравненно благоприятнее; военная оборона неизмеримо крепче и надежнее; Коминтерн стоял бы на совсем иной высоте, а не отступал бы шаг за шагом перед изменнической и продажной социал-демократией.

Неизлечимая слабость аппаратной реакции при внешнем могуществе состоит в том, что она не ведает, что творит, Она выполняет заказ враждебных классов. Не может быть большего исторического проклятия для фракции, вышедшей из революции и подрывающей ее.

Величайшая историческая сила оппозиции при ее внешней слабости в настоящий момент состоит в том, что она держит руку на пульсе мирового исторического процесса, ясно видит динамику классовых сил, предвидит завтрашний день и сознательно подготовляет его. Отказаться от политической деятельности значило бы отказаться от подготовки завтрашнего дня.

Угроза изменить условия моего существования и изолировать меня от политической деятельности звучит так, как если бы я не был сослан за 4 000 километров от Москвы, в 250-ти километрах от пустынных провинций Китая, в местность, где злейшая малярия разделяет господство с проказой и чумой. Как если бы фракция Сталина, непосредственным органом которой является ГПУ, не сделала всего, что может, для изоляции меня не только от политической, но и от всякой другой жизни. Московские газеты доставляются сюда в срок от десяти дней До месяца и более. Письма доходят ко мне в виде редкого исключения, после месяца, двух и трех пребывания в ящиках ГПУ и секретариата ЦК. Два ближайших сотрудника моих со времени гражданской войны, тт. Сермукс[59] и Познанский[60], решившиеся добровольно сопровождать меня в место ссылки, были немедленно по приезде арестованы, заточены с уголовными в подвал, затем высланы в отдаленные углы севера. От безнадежно заболевшей дочери, которую вы исключили из партии и удалили с работы, письмо шло ко мне из московской больницы 73 дня, так что ответ мой уже не застал ее в живых. Письмо о тяжком заболевании второй дочери, также исключенной из партии и удаленной с работы, было месяц тому назад доставлено мне из Москвы на 43-й день. Телеграфные запросы о здоровье чаще всего не доходят по назначению. В таком же и еще худшем положении находятся сейчас тысячи безукоризненных большевиков-ленинцев, заслуги которых перед Октябрьской революцией и международным пролетариатом неизмеримо превосходят заслуги тех, которые их заточили или сослали.

Готовя новые, все более тяжкие репрессии против оппозиции, узкая фракция Сталина, которого Ленин назвал в "завещании" грубым и нелояльным (недобросовестным), когда эти качества его еще не развернулись и на сотую долю, все время пытается через посредство ГПУ подкинуть аппозиции какую-либо "связь" с врагами пролетарской диктатуры. В узком кругу нынешние руководители говорят: "Это нужно для массы". Иногда еще циничнее: "Это -для дураков". Моего ближайшего сотрудника, Георгия Васильевича Бутова[61], заведовавшего секретариатом Реввоенсовета республики во все годы гражданской войны, арестовали и содержали в неслыханных условиях, вымогая от этого чистого и скромного человека и безупречного партийца подтверждение заведомо фальшивых, поддельных, подложных обвинений в духе термидорианских амальгам. Бутов ответил героической голодовкой, которая длилась около 50 дней и довела его в сентябре этого года до смерти в тюрьме. Насилия, избиения, пытки физические и нравственные применяются к лучшим рабочим-большевикам за их верность заветам Октября. Таковы те общие условия, которые, по словам коллегии ГПУ, "не препятствуют" ныне политической деятельности оппозиции, и моей в частности.

Жалкая угроза изменить для меня эти условия в сторону дальнейшей изоляции означает не что иное, как решение фракции Сталина заменить ссылку тюрьмой. Это решение, как сказано выше, для меня не ново. Намеченное в перспективе еще в 1924 году, оно постепенно проводится в жизнь через ряд ступеней, чтобы исподтишка приучать придавленную и обманутую партию к сталинским методам, в которых грубая нелояльность созрела ныне До отравленного бюрократического бесчестия.

В заявлении, поданном нами Шестому конгрессу [Коминтерна] , мы, отбросив клевету против нас, которая пятнает лишь ее авторов, снова подтвердили нашу несокрушимую готовность бороться в рамках партии за идеи Маркса и Ленина всеми теми средствами партийной демократии, без которых партия задыхается, окостеневает и крошится. Мы снова возвестили нашу незыблемую готовность словом и делом помочь пролетарскому ядру партии выровнять курс политики, оздоровить партию и советскую власть дружными и согласованными усилиями без потрясений и катастроф. На этом пути мы стоим и сейчас. На обвинение нас во фракционной работе мы ответили, что ликвидировать ее может только снятие вероломно наложенной на нас 58-й статьи и восстановление нас в партии не как кающихся мнимых грешников, а как революционных борцов, не изменяющих своему знамени. И, как бы предвидя предъявленный сегодня ультиматум, мы писали дословно в "Заявлении":

"Требовать от революционеров этого отказа (от политической деятельности, т. е. от служения партии и международной революции), могло бы только вконец развращенное чиновничество. Давать такого рода обязательства могли бы только презренные ренегаты".

Я не могу ничего изменить в этих словах. Снова довожу их до сведения ЦК ВКП и Исполкома Коминтерна, несущих полную ответственность за работу ГПУ.

Никогда мы не были так уверены в конечном торжестве защищаемых нами идей Маркса и Ленина, как сейчас.

Каждому свое. Вы хотите и дальше проводить внушения враждебных пролетариату классовых сил. Мы знаем наш долг. И мы выполним его до конца[62].

* * *

Месяц после отправки документа все оставалось внешним образом без изменений, если не считать еще более свирепой почтовой блокады и усиления слежки.

20 января тот же уполномоченный ГПУ явился в сопровождении многочисленных вооруженных агентов ГПУ на квартиру Троцкого и предъявил ему нижеследующее постановление ГПУ:

Выписка из протокола Особого совещания при Коллегии ОГПУ

от 18 января 1929 г.

Слушали:

Дело гражданина Троцкого Льва Давыдовича по ст. 58-10 Уголовного кодекса по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти.

Постановили:

Гражданина Троцкого Льва Давидовича – выслать из пределов СССР.

20 января 1929 г.

Алма-Ата Верно: нач. Алма-Атинского окротдела ОГПУ

Троцкий выдал уполномоченному ГПУ расписку. "Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ОС при коллегии ГПУ от 18 января 1929 г. мне было объявлено 20 января 1929 г. Л. Троцкий".

22 января Троцкий с женой и сыном были на автомобиле, затем на санях и снова на автомобиле отправлены под конвоем на станцию Фрунзе – 250 километров, – оттуда по железной дороге в направлении на Москву. Еще в Алма-Ате Троцкий заявил уполномоченному ГПУ, что за границу его вообще не могут выслать против его желания, и в то же время категорически требовал указания предполагаемого места высылки. Только в районе Самары ему сообщили, что дело идет о Константинополе. Троцкий заявил, что, протестуя против высылки за границу вообще, он будет всеми доступными ему средствами сопротивляться высылке в Турцию. Это было по прямому проводу сообщено в Москву. Там, по-видимому, все было предвидено, кроме отказа Троцкого добровольно выехать за границу. Москва начала новые переговоры с заграницей. Тем временем особый поезд с Троцким и его семьей (из Москвы были в условиях глубокой тайны доставлены еще два члена семьи – прощаться) был переведен на глухую железнодорожную ветку в лесу и стоял так под метелями неподвижно 12 суток. Паровоз с вагоном отправлялся ежедневно за продуктами и обедом на ближайшую крупную станцию Наконец, 8 февраля новый уполномоченный ГПУ Буланов[63] сообщил, что попытка Москвы добиться согласия на высылку Троцкого в Германию натолкнулась на категорический отказ германского правительства и что в силе остается поэтому решение о высылке в Турцию. На повторное заявление Троцкого, что он на границе заявит турецким властям о своем отказе следовать дальше, уполномоченный ГПУ Буланов ответил, что такое заявление ничего не изменит, ибо с турецким правительством вопрос согласован и на тот случай, если Троцкий откажется добровольно следовать в Турцию.

Уполномоченный ГПУ переслал в Москву по прямому проводу (ЦК, Исполкому Коминтерна, ЦИК СССР) следующее заявление Троцкого:

ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, ИККИ

Председатель ГПУ сообщил, что германское с.-д. правительство отказало в визе. Значит, Мюллер[64] и Сталин сходятся в политической оценке оппозиции. Представитель ГПУ сообщил, что я буду передан в руки Кемаля[65] против моей воли. Значит, Сталин сговорился с (душителем коммунистов) Кемалем о расправе над оппозицией как над общим врагом Представитель ГПУ отказался говорить о минимальных гарантиях против белогвардейцев, русских, турецких и иных, хотя бы и при принудительной высылке в Турцию. Под этим кроется прямой расчет на содействие белогвардейцев Сталину, которое принципиально ничем не отличается от заранее обеспеченного содействия Кемаля.

Невыполнение уже данного мне обещания о доставке необходимых книг из Москвы есть частичная иллюстрация грубой нелояльности в большом и в малом.

Заявление представителя ГПУ, будто "охранная грамота" дана Кемалем на мои вещи за вычетом оружия, т. е. револьверов, есть фактически разоружение меня на первых же шагах перед лицом белогвардейцев с заведомо ложной ссылкой на турецкое правительство[66].

Сообщаю вышеизложенное для своевременного закрепления ответственности и для обоснования тех шагов, которые сочту нужным предпринять против чисто термидорианского вероломства.

7-8 февраля 1929 г. Л. Троцкий

Но «единство фронта» с турецкими властями было уже к этому времени обеспечено полностью, и Сталину оставалось только продолжать выполнение своего плана.

10 февраля особый поезд в составе нескольких вагонов, наполненных агентами ГПУ, доставил Троцкого в Одессу. Здесь предполагалась посадка на пароход "Калинин", но он замерз во льдах. Спешно был поставлен под пары другой пароход, "Ильич", в каютах которого еще царил в первые часы жестокий холод. Здесь руководство перешло к третьему уполномоченному ГПУ, Фокину. Троцкий заявил ему сперва устный протест, затем вручил нижеследующий документ.

Уполномоченному ГПУ гр. Фокину

Согласно заявлению представителя коллегии ГПУ Буланова Вы имеете категорическое предписание, невзирая на мой протест, высадить меня, путем применения физического насилия, в Константинополе, т. е. передать в руки Кемаля и его агентов.

Выполнить это поручение Вы можете только потому, что у ГПУ (т. е. у Сталина) имеется готовое соглашение с Кемалем о принудительном водворении в Турции пролетарского революционера, объединенными усилиями ГПУ и турецкой национал-фашистской полиции.

Если я вынужден в данный момент подчиниться этому насилию, в основе которого лежит беспримерное вероломство со стороны бывших учеников Ленина (Сталина и К°), то считаю в то же время необходимым предупредить Вас, что неизбежное и, надеюсь недалекое возрождение Октябрьской революции, ВКП и Коминтерна на подлинных основах большевизма даст мне раньше или позже возможность привлечь к ответственности как организаторов этого термидорианского преступления, так и его исполнителей.

12 февраля 1929 г.

Пароход «Ильич», при приближении к Константинополю.

Л. Троцкий

Когда на пароход прибыл турецкий полицейский офицер, заранее предупрежденный из Одессы, что пароход везет Троцкого с семьей, Троцкий вручил ему следующее заявление на имя Кемаля:

Его превосходительству г-ну Президенту Турецкой республики

Милостивый государь!

У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по собственному выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию.

Соблаговолите, господин Президент, принять соответственные мои чувства.

12 февраля 1929 г. Л. Троцкий

Турецкий полицейский офицер, как и предупреждал заранее уполномоченный ГПУ, сделал вид, что это его совершенно не касается. Пароход последовал дальше на рейд, и Троцкий после 22-дневного путешествия оказался в Турции.

Такова краткая история этой высылки, изложенная по документам. Мы еще будем иметь случай сообщить о ней дополнительные подробности.

ЗАЯВЛЕНИЕ

На Ваше сегодняшнее требование выехать из консульства отвечаю следующее: