Текст книги "Дневники и письма"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Л. Троцкий. Покушение 24 мая

Ночь покушения

Нападение произошло на рассвете, около 4-х часов. Я спал крепко, так как после напряженной работы принял снотворное. Проснувшись от грохота выстрелов с тяжелой головой, я вообразил сперва, что за оградой происходит народный праздник с ракетами. Но взрывы раздавались слишком близко, тут же, в комнате, возле меня и надо мною. Запах пороха становился все резче и ощутительнее. Ясно: случилось то, чего мы всегда ждали: на нас напали. Где полиция? Где стража? Связаны, захвачены или перебиты? Моя жена уже успела вскочить с постели. Выстрелы продолжались непрерывно. Позже жена сказала мне, что она подтолкнула меня на пол, в пространство между кроватью и стеной: это было совершенно правильно. Сама она еще несколько секунд простояла надо мной у стены, как бы защищая меня своим телом, но я шепотом и движениями убедил ее спуститься на пол. Выстрелы шли со всех сторон, на откуда именно, трудно было отдать себе отчет. В известный момент жена, как она сказала мне позже, ясно различала огоньки взрывов: следовательно, стреляли тут же, в комнате, но мы никого не видели. Впечатление было такое, что выстрелов было в общем около двухсот, из них около сотни тут же, возле нас. Осколки оконных рам и стен падали в разных направлениях. Несколько позже я почувствовал, что правая нога была легко контужена в двух местах.

Когда выстрелы притихли, раздался голос внука, который спал в соседней комнате: дедушка! Этот детский голос во тьме под выстрелами остался как самое трагическое воспоминание этой ночи. Мальчик после первого выстрела, пересекшего по диагонали его постель, как свидетельствуют следы в двери и в стене, бросился под кровать. Один из нападавших, очевидно, в состоянии паники, выстрелил в кровать: пуля пробила матрац, ранила внука в палец ноги и прошла сквозь пол. Бросив тут же два зажигательных снаряда, нападавшие покинули комнату внука. С криком: "дедушка!" он выскочил, вслед за ними, во двор, оставляя кровавый след, и под выстрелами перебежал в помещение одного из членов охраны, Гарольда Робинса.

Моя жена бросилась на крик внука в его комнату, которая оказалась уже пуста. В комнате горели пол, дверь и небольшой шкаф. "Они захватили Севу", – сказал я жене. Это была наиболее жуткая минута. Выстрелы еще продолжались, но уже дальше от нашей спальни, где-то во дворе или непосредственно за оградой: видимо, террористы прикрывали отступление. Жена поспешила потушить разгоревшийся пожар, набросив на огонь ковер. В течение недели ей пришлось потом лечиться от ожогов.

Появились два члена охраны, Отто Шюсслер и Чарльз Коронель, которые в минуту нападения были отрезаны от нас пулеметным огнем. Они подтвердили, что нападавшие, видимо, уже скрылись, так как во дворе никого не видно. Исчез также сам ночной дежурный, Роберт Шельдон. Исчезли оба автомобиля. Почему молчали полицейские внешней охраны? Они оказались связаны нападавшими, которые при этом кричали: "Да здравствует Альмазан!"[44] Таков был рассказ связанных.

Мы с женой были в первый день совершенно уверены, что нападавшие стреляли только через окна и двери и что в спальню никто не входил. Однако изучение траекторий выстрелов с несомненностью свидетельствует, что те восемь выстрелов, которые оставили следы в стене у изголовья кроватей, продырявили в четырех местах оба матраца и оставили следы в полу под кроватями, могли быть выпущены только внутри самой спальни. Об этом же свидетельствовали и найденные на полу гильзы, а также два следа в одеяле, с обожженной каймой.

Когда террорист вошел в спальню? В первый ли момент операции, когда мы еще не успели проснуться? Или, наоборот, в последний момент, когда мы лежали на полу? Я склоняюсь ко второму допущению. Всадив через двери и окна несколько десятков пуль в направлении кровати и не слыша ни криков, ни стонов, нападавшие имели все основания думать, что они с успехом выполнили свою работу. Один из них мог в последний момент вскочить в комнату для проверки. Возможно, что одеяла и подушки сохранили еще форму человеческих тел. В четыре часа утра в комнате царил полумрак. Мы с женой оставались на полу неподвижны и безмолвны. Перед тем как покинуть нашу спальню, террорист, пришедший для проверки, мог дать "для очистки совести" несколько выстрелов по нашим кроватям, считая, что дело закончено уже и без того.

Было бы слишком утомительно разбирать здесь различные легенды, созданные недоразумением или злой волей и легшие прямо или косвенно в основу теории "самопокушения". В прессе говорили о том, будто мы с женой находились в ночь покушения вне нашей спальни. "Эль Популяр" писал о моих "противоречиях": по одной версии, я будто бы забрался в угол спальни, по другой – опустился на пол и пр. Во всем этом нет ни слова правды. Все комнаты нашего дома заняты ночью определенными лицами, кроме библиотеки, столовой и моего кабинета. Но как раз через эти три комнаты проходили нападавшие, и там они нас не нашли. Мы спали там же, где всегда: в нашей спальне. Я, как уже сказано, спустился на пол в углу комнаты; немножко позже ко мне присоединилась моя жена.

Каким образом мы уцелели? Очевидно, благодаря счастливому случаю. Кровати были взяты под перекрестный огонь. Возможно, что нападавшие боялись перестрелять друг друга и инстинктивно стреляли либо выше, либо ниже, чем нужно было. Но это только психологическая догадка. Возможно также, что мы с женой помогли счастливому случаю тем, что не потеряли головы, не метались по комнате, не кричали, не звали на помощь, когда это было бы безнадежно, не стреляли, когда это было бы безрассудно, а молча лежали на полу, притворяясь мертвыми.

«Ошибка» Сталина

Непосвященным может показаться непонятным, почему клика Сталина выслала меня сперва за границу, а затем пытается за границей убить меня. Не проще ли было бы подвергнуть меня расстрелу в Москве, как многих других?

Объяснение таково. В 1928 г., когда я был исключен из партии и выслан в Центральную Азию, не только о расстреле, но и об аресте невозможно было еще говорить: поколение, с которым я прошел Через Октябрьскую революцию и гражданскую войну, было еще живо. Политбюро чувствовало себя под осадой со всех сторон. Из Центральной Азии я имел возможность поддерживать непрерывную связь с оппозицией. В этих условиях Сталин, после колебаний в течение года, решил применить высылку за границу как меньшее зло. Его доводы были: изолированный от СССР, лишенный аппарата и материальных средств Троцкий будет бессилен что-либо предпринять. Сталин рассчитывал, сверх того, что, когда ему удастся окончательно очернить меня в глазах страны, он сможет без труда добиться от дружественного турецкого правительства моего возвращения в Москву для расправы. События показали, однако, что можно участвовать в политической жизни, не имея ни аппарата, ни материальных средств. При помощи молодых друзей я заложил основы Четвертого Интернационала, который медленно, но упорно развивался. Московские процессы 1936-1937 гг. были инсценированы для того, чтобы добиться моей высылки из Норвегии, т. е. фактической передачи в руки ГПУ. Но и это не удалось: я очутился в Мексике. Как мне сообщали, Сталин несколько раз признавал, что моя высылка за границу была "величайшей ошибкой". Чтобы поправить ошибку, не оставалось ничего другого, кроме террористического акта.

Предварительные действия ГПУ

За последние годы ГПУ истребило в СССР многие сотни моих друзей, включая членов моей семьи. Оно убило в Испании моего бывшего секретаря Эрвина Вольфа и ряд моих политических единомышленников, в Париже – моего сына Льва Седова, за которым профессиональные убийцы Сталина охотились в течение двух лет. В Лозанне ГПУ убило Игнатия Рейса, перешедшего из рядов ГПУ на сторону Четвертого Интернационала. В Париже агенты Сталина убили другого моего бывшего секретаря Рудольфа Клемента, труп которого с отрезанными головой, руками и ногами был найден в Сене. Этот перечень можно продолжать без конца.

В Мексике была сделана явная попытка покушения лицом, которое явилось в мой дом с фальшивыми рекомендациями от одного политического деятеля. Именно после этого эпизода, встревожившего моих друзей, были приняты более серьезные меры охраны: дневное и ночное дежурство, система сигнализации и пр.

Со времени активного и поистине разбойничьего участия ГПУ в испанских событиях я получал немало писем от своих друзей, главным образом из Нью-Йорка и Парижа, о тех агентах ГПУ, которые направлялись в Мексику из Франции и Соединенных Штатов. Имена и фотографии некоторых из этих господ были мною своевременно переданы мексиканской полиции. Наступление войны еще более обострило положение ввиду моей непримиримой борьбы против внутренней и внешней политики Кремля. Мои заявления и статьи в мировой печати – по поводу расчленения Польши, нападения на Финляндию, слабости обезглавленной Сталиным Красной Армии и пр. – воспроизводились во всех странах мира в десятках миллионов экземпляров. Недовольство внутри СССР растет. В качестве бывшего революционера Сталин помнит, что Третий Интернационал в начале прошлой войны был несравненно слабее, чем Четвертый Интернационал ныне. Ход войны может дать могущественный толчок развитию Четвертого Интернационала, в том числе и в СССР. Вот почему Сталин не мог не дать своим агентам приказ: покончить со мной как можно скорее.

Дополнительные доказательства

Всем известные факты и общие политические соображения говорят, таким образом, с несомненностью, что организация покушения 24-го мая могла исходить только от ГПУ. Нет, однако, недостатка и в дополнительных доказательствах.

За последние недели перед покушением мексиканская пресса была полна слухов о сосредоточении агентов ГПУ в Мексике. Многое в этих сообщениях было ложно. Но ядро слухов было правильно. Обращает на себя внимание исключительно высокая техника покушения. Убийство не удалось вследствие одной из тех случайностей, которые входят неизбежным элементом во всякую войну. Но подготовка и выполнение покушения поражают своей широтой, обдуманностью и тщательностью. Террористы знают расположение дома и его внутреннюю жизнь, они достают полицейское обмундирование, оружие, электрическую пилу, морские лестницы и пр. Они с полным успехом связывают внешнюю полицейскую охрану, парализуют внутреннюю стражу правильной стратегией огня, проникают в помещение жертвы, стреляют безнаказанно в течение трех-пяти минут, бросают зажигательные бомбы и покидают арену нападения без следов. Такое предприятие не под силу частной группе. Здесь видна традиция, школа, большие средства, широкий выбор исполнителей. Это работа ГПУ.

В строгом соответствии со всей системой ГПУ забота о том, чтобы направить следствие на ложный след, включена была уже в самый план покушения. Связывая полицейских, покушавшиеся кричали: "Да здравствует Альмазан!" Искусственный и фальшивый, крик ночью, перед пятью полицейскими, из которых три спали, преследовал одновременно две цели: отвлечь хоть на несколько дней или часов внимание будущего следствия от ГПУ и его агентуры в Мексике и скомпрометировать сторонников одного из кандидатов в президенты. Убить одного противника и набросить тень подозрения на другого есть классический прием ГПУ, точнее, его вдохновителя Сталина.

Нападавшие имели с собой несколько зажигательных снарядов, два из которых они бросили в комнате внука. Участники покушения преследовали, таким образом, не только убийство, но и поджог. Единственной целью их могло быть при этом уничтожение моих архивов. В этом заинтересован только Сталин, так как архивы имеют для меня исключительную ценность в борьбе против московской олигархии. При помощи своих архивов я разоблачил, в частности, московские судебные подлоги. Уже 7 ноября 1936 г. ГПУ, с огромным риском для себя, похитило в Париже часть моих архивов. Оно не забыло о них и в ночь 24 мая. Зажигательные снаряды представляют собою, таким образом, нечто вроде визитной карточки Сталина.

Для преступлений ГПУ крайне характерно разделение труда между тайными убийцами и легальными "друзьями": уже во время подготовки покушения, наряду с подпольной работой конспирации, ведется открытая клеветническая кампания с целью скомпрометировать намеченную жертву. То же разделение труда продолжается и после совершения преступления: террористы скрываются; на открытой арене остаются их адвокаты, которые стараются направлять внимание полиции на ложный след. Нельзя, наконец, не обращать внимания на отклики мировой печати: газеты всех направлений открыто или молчаливо исходят из того, что покушение есть дело рук ГПУ; только газеты, субсидируемые Кремлем и выполняющие его заказ, защищают противоположную версию. Это неопровержимая политическая улика!

27 мая – поворот следствия

24-го утром руководящие представители полиции просили моего содействия в раскрытии преступления. Полковник Салазар и десятки агентов обращались ко мне за разными справками в самом дружественном тоне. Я, моя семья и мои сотрудники делали все, что могли.

25-го или 26 мая два агента секретной полиции заявили мне, что следствие находится на верном пути и что сейчас уже, во всяком случае, "доказано, что дело идет о покушении". Я был поражен. Разве это еще надо доказывать? Против кого именно полиции приходится доказывать, что покушение есть покушение? – спрашивал я себя. Во всяком случае, до вечера 27-го следствие, поскольку я мог следить за ним, направлялось против неизвестных покушавшихся, а не против жертв покушения. 28-го я передал полковнику Салазару сведения, которые, как показал третий этап следствия, признаны были очень важными. Но в порядке дня стоял тогда второй этап, о котором я ничего не подозревал, а именно: следствие против, меня и моих сотрудников.

В течение 28 мая был окончательно подготовлен и совершен полный и резкий поворот в ориентации следствия и в отношении полиции к моему дому. Нас сразу окружила атмосфера враждебности. В чем дело? Мы недоумевали. Этот поворот не мог совершиться сам произвольно. Он должен был иметь конкретные и императивные причины. Никакого подобия фактов или данных, которые могли бы оправдывать подобный поворот, следствие не обнаружила и обнаружить не могло. Я не нахожу никакого другого объяснения повороту, кроме чудовищного давления аппарата ГПУ, опирающегося на всех своих "друзей". За кулисами следствия совершился подлинный coup d'etat. Кто руководил им?

Факт, который может показаться мелким, но который заслуживает самого серьезного внимания: в "Популяр" и "Насиональ" появилась утром 27 мая тождественная заметка: "Г. Троцкий себе противоречит", приписывавшая мне противоречия по вопросу о том, где я находился в ночь 24 мая и в самый момент покушения. Заметка, совершенно не замеченная мною в те горячие часы, представляла грубый вымысел с начала до конца. Кто дал "левым" газетам эту заметку? Вопрос капитальной важности! Заметка ссылалась, в качестве источника, на анонимных "наблюдателей". Кто такие эти "наблюдатели"? Где и что они наблюдали? Совершенно очевидно, что заметка имела целью подготовить и оправдать в глазах правительственных кругов, где читаются преимущественно "Насиональ" и "Популяр", враждебный поворот следствия против меня и моих сотрудников. Расследование этого загадочного эпизода могло бы, несомненно, осветить многое.

Две прислуги дома были вызваны на первый допрос 28 мая, т. е. в день, когда мы уже задыхались в атмосфере враждебности и когда мысли полиции были уже направлены в сторону автопокушения. На следующий день, 29-го, обе женщины снова были вызваны в 4 часа дня и доставлены в Вия Мадеро (Гуадалюпе), где их до 11 часов ночи допрашивали в помещении, а с 11-ти до 2-х – в темном дворе, в автомобиле. Никакого протокола не велось. Домой их доставили около 3-х часов ночи. 30 мая явился на кухню агент с готовым протоколом, и обе женщины подписали его не читая. Агент покинул кухню через минуту после того как вошел. Когда обе женщины узнали из газет, что мои секретари, Чарльз Коронель и Отто Шюсслер, арестованы на основании их показаний, обе заявили, что они не сказали решительно ничего, что могло бы оправдывать арест.

Почему были арестованы именно эти два члена охраны, а не другие? Потому что Шюсслер и Коронель выполняли роль агентов связи с властями и нашими немногими друзьями в городе. Подготовляя удар против меня, следствие решило первым делом изолировать полностью наш дом. В тот же день арестованы были мексиканец Сендехас и чех Базан, наши молодые друзья, посетившие нас для выражения своего сочувствия. Цель ареста была, очевидно, та же: пресечь наши связи с внешним миром. От арестованных членов охраны требовали признать "в течение пятнадцати минут", что именно я приказал им произвести "автопокушение". Я отнюдь не склонен преувеличивать важность этих эпизодов и придавать им трагическое значение. Они меня интересуют исключительно с точки зрения возможности раскрытия тех закулисных сил, которым в течение суток удалось произвести почти магический поворот в направлении следствия. Силы эти продолжают и сегодня оказывать влияние на ход следствия.

В четверг 30-го, когда Базана допрашивали в Вия Мадеро, все агенты исходили из теории автопокушения, издевались надо мною, над моей женой и моими сотрудниками. Сендехас в течение своего четырехдневного ареста имел возможность слышать немало разговоров полицейских агентов между собою. Его вывод таков: "рука Ломбардо[45], Бассольса[46] и других глубоко проникает в полицейскую деятельность и с достаточным успехом. Идея самонападения ... была искусственно внушена из этого источника".

Теория «самопокушения»

Давление заинтересованных кругов должно было иметь поистине непреодолимый характер, чтоб заставить представителей следствия серьезно отнестись к абсурдной идее самопокушения.

Какую цель я мог преследовать, пускаясь в такое чудовищное, отвратительное и опасное предприятие? Никто не объявил этого до сих пор. Намекают, что я хотел очернить Сталина и его ГПУ. Но разве одно лишнее покушение может что-нибудь прибавить к репутации человека, который истребил все старое поколение большевистской партии? Говорят, что я хочу доказать существование "пятой колонны". Зачем? Для чего? К тому же для совершения покушения совершенно достаточно агентов ГПУ; в таинственной пятой колонне надобности нет. Говорят, что я хотел создать затруднения мексиканскому правительству. Какие у меня могут быть побуждения создавать затруднения единственному правительству, которое оказало мне гостеприимство? Говорят, что я хотел вызвать войну между Соединенными Штатами и Мексикой. Но это объяснение уже полностью относится к области бреда. Для провокации такой войны было бы, во всяком случае, целесообразнее организовать покушение на американского посла или на нефтяных магнатов, а не на революционера-большевика, чуждого и ненавистного империалистическим кругам.

Когда Сталин организует покушение на меня, то смысл его действий ясен: он хочет уничтожить своего врага No 1. Сталин при этом лично не рискует: он действует издалека. Наоборот, организуя "автопокушение", я должен нести ответственность за подобное предприятие сам, рискуя своей судьбой, судьбой своей семьи, своей политической репутацией и репутацией того движения, которому я служу. Зачем мне это нужно?

Но если даже допустить невозможное, именно, что, отрекшись от дела всей своей жизни и поправ здравый смысл и свои собственные жизненные интересы, я решил организовать "автопокушение" во имя неизвестной цели, то остается еще вопрос: где и как я достал 20 исполнителей? Какими путями обмундировал их в полицейскую форму? Вооружил их? Снабдил всем необходимым? и пр. и пр. Иначе сказать, каким образом человек, живущий почти совсем изолированно от внешнего мира, умудрился выполнить предприятие, которое под силу только могущественному аппарату? Признаюсь, я и сейчас чувствую неловкость, подвергая критике идею, которая не заслуживает критики.

ГПУ мобилизовало с большим искусством своих агентов, чтобы убить меня. Попытка случайно не удалась. Друзья ГПУ оказались скомпрометированы. Они вынуждены теперь сделать все, чтобы возложить на меня ответственность за неудавшееся покушение их собственного шефа. У них нет при этом большого выбора средств. Они вынуждены действовать самыми грубыми приемами, руководствуясь афоризмом Гитлера: чем грубее ложь, тем скорей ей поверят.

Отклики прессы

Чрезвычайно ценные выводы относительно закулисной работы ГПУ можно получить из изучения поведения определенной части мексиканской прессы в дни после покушения. Оставим в стороне la voz de Mexico, официальное коммунистическое издание, с его грубыми противоречиями, бессмысленными обвинениями, циничной клеветой. Оставим в стороне также органы правого лагеря, которые, с одной стороны, руководствуются погоней за сенсацией, а с другой, пытаются использовать покушение в своих целях, т. е. против «левых» вообще. Политически я несравненно более далек от газет типа «Универсаль» или «Эксельсиор», чем Ломбардо Толедано и ему подобные. Я пользуюсь названными газетами в целях самообороны, как я пользуюсь омнибусом для передвижения.

Маневры правых газет являются к тому же лишь преломлением внутренней политики страны и по существу имеют отдаленное отношение к вопросу о покушении и о ГПУ. Для нашей цели горазда важнее проследить линию поведения "Популяр" и, отчасти, "Насиональ". Активную политику ведет в этом случае "Популяр". Что касается "Насиональ", то он лишь приспособляется к заинтересованному коллеге.

«Популяр» и покушение 24 мая

Несмотря на то, что по газетным сведениям г. Толедано выехал за два или три дня до нападения из столицы, «Популяр» располагал в критический момент совершенно ясными и точными директивами. Покушение отнюдь не застигло газету врасплох. Редакция не сделала на этот раз попытки обратить нападение в шутку, сославшись на мою «манию преследования» и пр. Наоборот, газета взяла сразу серьезный и встревоженный тон. В No от 25 мая через все колонки первой страницы дается лозунг: «Покушение против Троцкого – покушение против Мексики». Передовая статья под тем же заглавием требует строжайшего расследования и примерного наказания преступников независимо от их политического направления и от той иностранной державы, с которой они связаны. Своей фразеологией статья стремится произвести впечатление высшего беспристрастия и патриотического негодования. Ближайшая цель статьи: вырыть подобие пропасти между редакцией «Популяр» и террористами, которые не сегодня-завтра могут оказаться в руках полиции. Эта мера предосторожности тем более необходима, чем более усердно «Популяр» вел в предшествующий период кампанию клеветы против меня.

Однако под литературной скорлупой беспристрастия скрываются осторожные инсинуации, которым предстоит в ближайшие дни получить дальнейшее развитие. Мимоходом в одной фразе отмечается, что покушение имеет "таинственные и подозрительные аспекты". В этот день эти слова прошли незамеченными. Но теперь совершенно ясно, что автор статьи заранее резервировал для себя возможность, в случае неудачи судебного следствия, выдвинуть теорию "самопокушения". Вторая инсинуация не менее знаменательна: статья предсказывает, что "враги Мексики" будут приписывать покушение Сталину и Москве. Враги Мексики отождествляются здесь с врагами Сталина. Торжественный призыв искать преступников независимо от той державы, с которой они связаны, получает очень ограничительное истолкование.

При всех своих зигзагах и двусмысленностях статья тщательно обдумана. Противоречия статьи вытекают из противоречивости и неопределенности самого положения. Что даст следствие – еще неизвестно. На случай его удачи надо остаться как можно дальше от огня. На случай его неудачи надо сохранить свободу действий в направлении старой клеветы и травли. Надо в то же время отвлечь по мере сил внимание от ГПУ, не связывая себе, однако, окончательно рук. Перечитывая статью сегодня, ясно видишь, как из нее торчат в разные стороны белые нитки.

В номере от 26 мая продолжается в общем та же линия. "Популяр" требует от властей энергичной кары виновных. Опасность того, что участники покушения немедленно попадут в руки полиции, еще очень велика: отсюда суровый голос беспристрастия.

В номере от 27-го уже появляется циничная заметка "Сеньор Троцкий себе противоречит": это первая попытка развить намек насчет "подозрительных аспектов" покушения. Заметка утверждает, будто я давал разные показания по поводу того, где именно я находился во время атаки. Несообразность этой инсинуации бьет в глаза. Если человек, живущий в эмигрантском одиночестве, оказался способен мобилизовать двадцать заговорщиков и достать для них полицейское обмундирование и пулеметы, то он должен быть способен подготовить ответ на вопрос о том, где он находился во время покушения. Но не будем придирчивы к технике фальсификации. Ясно одно. "Популяр" подготовляет почву для теории "самопокушения".

Следствие наталкивается тем временем на большие затруднениям ГПУ умеет многое предвидеть заранее и хорошо заметает следы. Со времени покушения прошло три дня. Опасность ареста главных участников покушения могла считаться устраненной, так как за этот срок они могли с полным успехом перебраться через границу по заранее заготовленным паспортам. В соответствии с этим "Популяр" 27 мая берет более смелый тон. Дело не ограничивается цитированной заметкой в хронике. Передовая статья в этот день прямо говорит, что "покушение каждый день возбуждает больше сомнений и кажется более подозрительным и менее логичным"; дальше упоминается слово "камуфляж". Статья приписывает покушение американским империалистам, стремящимся к интервенции в Мексике и опирающимся, видимо, на мое содействие. Почему империалисты выбрали объектом покушения меня, неизвестно. И каким образом покушение на русского большевика в Мексике может оправдать интервенцию С. Штатов, еще менее понятно. Вместо анализа и доказательств – набор крикливых фраз.

Остается еще напомнить, что до заключения блока Гитлер-Сталин "Популяр" изображал меня не иначе как со свастикой. В агента С. Штатов я был внезапно превращен лишь после вторжения Красной армии в Финляндию. "Популяр" пытается распоряжаться мною так же свободно, как Сталин распоряжается своими агентами. В своей устной агитации и закулисных маневрах Толедано и его союзники шли, несомненно, гораздо дальше, чем в своей печати. Особенно напряженную работу, как показали события ближайших дней, они вели в среде полиции.

28 мая следственные власти уже целиком наведены на идею "самопокушения". Подвергнуты аресту два моих секретаря, Шюсслер и Коронель, и два лица, связанных с моим домом, Базан и Сендехас. Одержав эту победу, "Популяр" осторожно отходит & тень: в номере от 28 мая он снова занимает "объективную", т. е. выжидательную позицию. Ясно, почему руководители газеты остерегались ангажироваться до конца. Они знали больше, чем говорили; они гораздо меньше доверяли версии самопокушения, чем наведенная ими на ложный след полиция. Они боялись, что эта версия каждую минуту может быть взорвана на воздух. Вот почему, переложив ответственность на полицию, "Популяр" 28 мая снова принимает позу встревоженного патриотического наблюдателя.

В номере от 29 мая "Популяр" печатает без комментариев декларацию коммунистической партии, которая требует не наказания террористов, а высылки Троцкого из Мексики. В этот день мой дом и все его обитатели отрезаны от внешнего мира кольцом фантастических подозрений. Достойно внимания, что наиболее откровенные лозунги Кремля Толедано предоставляет и теперь высказывать вождям компартии, которым нечего терять. Сам он пытается сохранить за собою мост отступления.

1 июня напечатано в газетах мое письмо Прокурору республики, открыто называющее Ломбардо Толедано моральным соучастником в подготовке покушения. После этого Толедано наполовину выходит из тени. "С. Т. М. обвиняет Троцкого в том, что он служит инструментом войны нервов", – возвестил "Популяр" 6 июня. Что это значит? Пустая риторика, без мыслей и без фактов! От имени С. Т. М. Толедано подает властям документ, в котором покушение вплетено в широкую, но крайне неопределенную международную интригу. Помимо меня в интриге заподозрены многие факторы, учреждения и лица. Многие, но не ГПУ. Подозревать ГПУ могут, как мы уже знаем, только "враги Мексики". Так во всех своих маневрах Толедано остается другом No 1 ГПУ.

«Насиональ»

В отличие от всех других газет столицы «Насиональ» даже не упомянул о покушении в первой части своего издания от 25 мая. Во второй части он поместил сообщение под заглавием «Троцкий подвергся театральному (!) покушению в своем доме». На чем газета основывала свою оценку, оставалось неизвестным. Я должен, к сожалению, констатировать, что и в некоторых предшествовавших случаях газета пыталась приписывать мне предосудительные действия, не имея на это и тени основания.

Заслуживает самого пристального внимания тот факт, что в тот самый день, когда "Насиональ" назвал покушение на Троцкого" "театральным", "Популяр" писал: "Покушение на Троцкого – покушение на Мексику". На первый взгляд может показаться, что "Насиональ" проявлял более враждебное отношение к жертве покушения, чем "Популяр". На самом деле это не так. Своим поведением "Насиональ" лишь обнаружил, что он стоит гораздо дальше от очагов сталинизма и, следовательно, от очага покушения, чем "Популяр". В "Насиональ" имеются редактора, которые изо всех сил хотят быть приятны сталинцам. Они знают, что самый простой" путь для этого – высказать какое-либо подозрение по моему адресу. Когда редакция получила сведения о покушении на мой дом, один из редакторов пустил в оборот первую попавшуюся ироническую формулу. Именно этот факт показывает, что редакторы "Насиональ", в отличие от редакторов "Популяр", не знали, о чем пишут.

В следующие дни наблюдается, однако, сближение линии этих" двух изданий. "Насиональ", поняв из поведения "Популяр", что oн слишком неосторожно выступил со своей гипотезой "театрального" покушения, отступил назад, заняв более выжидательную позицию. Со своей стороны, "Популяр", убедившись, что никто из участников покушения не арестован , стал переходить на позицию "театрального" покушения. 27 мая заметка "Г. Троцкий противоречит себе" появилась также и в "Насиональ".

* * *

Так на основании анализа статей «Популяр» и их сравнения со статьями «Насиональ» можно с уверенностью сказать, что Толеда-но знал заранее о готовящемся покушении, хотя бы в самых общих чертах. ГПУ одновременно готовило – по разным каналам – и конспиративный заговор, и политическую защиту, и дезинформацию следствия. В критические дни «Популяр» получал инструкции несомненно от самого Толедано. Весьма вероятно, что именно он является автором статьи 25 мая. Иначе сказать: Ломбарде Toлeдано принимал моральное участие в подготовке покушения и сокрытии его следов.