Текст книги "Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Никола Пашич

I

Будет ли война с Австрией? – Никто не знает. Спросите Николу Пашича. Он знает. Если нужно, Пашич сделает так, что будет война. Если не нужно – войны не будет. Пашич думает за всех, Пашич знает, что нужно. За ним Сербия не пропадет – за Николой Пашичем! В Софии политические зубоскалы, заседающие по кафе, говорят: «Нет, Фердинанд не даст грекам Салоник, уж это как дважды два»… А в Белграде все политические разговоры вертятся вокруг личности Пашича. Про короля Петра вспоминают только в исключительных случаях и по чисто внешним поводам, когда, напр., австрияки осветят из Землина прожектором королевский дворец. А Пашич всегда у всех и на уме и на языке.

Откуда эта популярность и эта власть? Пашич не оратор, не журналист, не боец, не блещет талантами, – Пашич вообще не блещет. Рядом с ним стоят такие даровитые люди, как Стоян Протич и Лаза Пачу, боевой журналист и боевой оратор старорадикальной партии, – и, однако, никто не скажет вам: "Спросите Протича или Пачу", а всякий скажет: "Спросите Пашича", – и лукаво прибавит: "только Пашич все равно ничего не скажет".

Пашич – не оратор, сказал я. Правильнее было бы сказать, что Пашич совершенно не умеет говорить. Пытаясь облегчить ему работу, я переходил в интервью с русского языка на немецкий и с немецкого на русский: меня предупредили, что Пашич владеет этими двумя языками, – дело, однако, шло из рук вон плохо. И когда я рассказал об этом своим белградским друзьям, мне ответили:

– Да он и по-сербски говорит точно так же.

– Как так? Да, ведь, он серб?

– Коренной. Однако же, крайне неправильно и лишь с большими затруднениями владеет сербским языком.

– Ну, это не совсем так, – говорит другой собеседник. – Когда Пашич захочет, он говорит достаточно свободно. А это он просто выработал такую манеру, чтоб облегчить себе обдумывание ответа: подыскивая – на вид, беспомощно – непокорные слова, Пашич на самом деле занят выработкой наименее определенного и наименее уязвимого из всех возможных ответов.

– Нет, я с этим объяснением не согласен, – возражает первый. – Но у нас и в этом вопросе, как во всем вообще, что касается Пашича, существуют, по крайней мере, два различных мнения: одни говорят – просто не дал ему господь бог дара речи свободной и ясной; а другие упорно возражают – нет, это тонкий тактический расчет.

Действительно, то же противоречие вы услышите и в общей оценке личности Пашича. Одни говорят: мудрец, провидец. А другие возражают: человек ниже среднего уровня, без всяких способностей, и влияние этой путаной головы – чистая загадка.

А между тем, влияние, вернее, почти абсолютная власть этой "путаной головы" – несомненный факт: Пашич проводит выборы, назначает и низвергает министров, заключает международные договоры, вяжет и решает.

Пашичу теперь 68 лет, – он родился в 1844 году в Заечаре, в Восточной Сербии, где в 1883 году началось крестьянское восстание против попытки князя Милана обезоружить народ, – восстание, так и перешедшее в историю Сербии под именем "зайчарской буны". В 1878 году Пашич впервые был выбран депутатом в скупщину, а ко времени «буны» (бунта) он был уже видным политиком радикальной партии, которая вела жестокую борьбу с князем Миланом. Обе стороны не стеснялись в выборе средств, хотя и брали их из разных арсеналов: Милан действовал свирепыми репрессиями, радикалы – беспардонной демагогией. "Напрасно пашете, братья, – говорил радикальный агитатор, переходя от одной крестьянской пашни к другой, князь Милан все равно уже проиграл вчера ночью в Вене вашу землю в карты". И мужики покидали пашню, проклиная Милана… Зайчарска буна была подавлена с азиатской свирепостью. Осторожный Пашич еще в самом начале восстания бежал через Венгрию в Болгарию. Он был заглазно приговорен к смертной казни, что, однако, нисколько не помешало ему дожить до глубокой старости.

Положение властного, жестокого и сумасбродного Милана, которого радикалы с основанием обвиняли в предательстве интересов страны Габсбургам, становилось все более и более шатким. Радикалы сумели вызвать в крестьянском населении личную ненависть к Милану, – «моту» и «картежнику», который пропивал и проигрывал сербскую землю швабам. Чтобы спасти положение, Милан прибегнул к тому старому средству, которое настоятельно рекомендовал шекспировский Генрих VI:

"Вести войну в далеких странах, чтобы Внимание умов непостоянных Тем развлекать и заставлять в походах Былое забывать навек…".

Однако, провоцированная Миланом сербско-болгарская война кончилась жестоким разгромом Сербии. Милан, совершенно потеряв голову, сделал попытку бежать из страны. Но его не пустили те самые министры, которых он приучил быть лакеями его произвола. Министр путей сообщения приостановил на несколько дней железнодорожное движение во всей стране. Милан остался. Он держался еще около двух лет в непрестанной борьбе с радикальной партией, в передних рядах которой стоял Пашич, но в 1887 году вынужден был капитулировать, отрекшись от престола в пользу своего сына Александра. Радикалы приближаются к власти, Пашич, приговоренный в 1883 году к смертной казни, становится попеременно то председателем скупщины, то министром-президентом. Александр, унаследовавший от своего отца сумасбродство, жестокость и суеверность, т.-е. все, кроме дарований Милана, совершил в 1893 году – по соглашению с радикалами – свой первый coup d'etat (государственный переворот), с целью освободиться от опеки регентства, находившегося в руках реакционно-военной клики. Пашич отправляется в это время посланником в Петербург. Но уже через год возвращается из-за границы Милан, Александр совершает второй coup d'etat, на этот раз против радикалов, и устанавливается на пять лет режим разнузданного милановского произвола. Партия Пашича снова выступает в крестовый поход.

Во второй половине этой эпохи реставрации произошел эпизод, сыгравший большую роль в политической судьбе Пашича. На Милана было произведено таинственное покушение, авторство которого радикалы приписывали Александру, который, по их словам, путем покушения хотел освободиться от Милана, а путем репрессий за покушение – от радикалов. Если это объяснение верно, то приходится признать удавшейся только вторую половину плана: Милан остался невредим. Зато радикалы пострадали жестоко. Дело было подготовлено настолько хорошо, что никому из радикальных вождей не удалось бежать. Все они были теперь в когтях Милана, своего заклятого врага, и смертный приговор, уже предрешенный Миланом, был бы, несомненно, приведен в исполнение, если бы – ирония судеб! – не энергичное вмешательство русской дипломатии, которая поддерживала радикалов, как врагов австрофильской политики Милана. Вожди радикалов были присуждены к долголетним каторжным работам. Стоян Протич, нынешний министр внутренних дел, два года провел в ужасающих тюремных условиях, на цементном полу, в цепях и в арестантском халате с буквой Р (робиаш-арестант) на спине. Нынешний председатель старорадикального клуба скупщины, архиерей Коста Джюрич, один из основателей партии и влиятельнейший агитатор-демагог, проделал тот же самый каторжный курс – после того как был лишен сана и священнической бороды. Один только Никола Пашич, приговоренный к пятилетнему заключению, был немедленно помилован. Причина этого изъятия не выяснена и до сих пор. Но популярности Пашича был нанесен жестокий удар, долгое время казавшийся непоправимым. Пашича обвиняли в отступничестве и даже в предательствах. Припомнили его «своевременный» побег во время зайчарской буны. Если обвинение в предательствах осталось, по меньшей мере, недоказанным, то несомненным был, во всяком случае, факт уклончиво-осторожного поведения на суде. В противоположность мужественно-непримиримым заявлениям Протича, Пашич тщательно подчеркивал возможность компромисса между радикальной партией и Обреновичами. Друзья Пашича, и среди них первым Протич, объясняли помилование стремлением Милана искусственно выделить из радикальной партии опаснейшего врага и, скомпрометировав его в общественном мнении, сделать политически безвредным. Цель эта была, во всяком случае, достигнута – по крайней мере, на время. Против Пашича началась жестокая агитация в его собственной партии. Стало выделяться младорадикальное крыло, объявившее войну политике компромиссов и Пашичу, как ее злому вдохновителю. В течение двух-трех следующих лет Пашич стал политической невозможностью.

В 1901 году Александр женится на Драге и высылает Милана из Сербии, при чем пограничным солдатам отдано распоряжение стрелять в отставного монарха, если он попытается вернуться. А в апреле 1903 года – после новых coups d'etat, политических манифестаций и репрессий – офицерский заговор, подготовленный и выполненный в полном согласии с радикальной партией, ставит последнюю кровавую черту под историей династии Обреновичей.

После убийства Александра и Драги, во время новых парламентских выборов 1903 года, антипатия к Пашичу, как отступнику, была еще настолько велика и всеобща, что ни один из округов не решается вставить его имя в свой список кандидатов. И это несмотря на то, что ближайшие друзья его, как Протич, Пачу и Джюрич, оставались неизменно преданы ему, и, освободившись из тюрьмы, Протич в тот же день об руку с Пашичем совершил демонстративную прогулку по улицам Белграда. Пашич, однако, не опускает рук. Он переезжает из округа в округ, не смущается неудачами и достигает, наконец, того, что один из популярных старорадикальных крестьян, Станко Петрович, вносит его в свой список и проводит в депутаты. А через каких-нибудь три года после этого Никола Пашич становится абсолютным властителем Сербии, имя его пишется первым во всех списках, а остальные имена – не только депутатов, но и министров – зависят в первую голову от него.

II

В наших статьях о «Загадке болгарской демократии»[26]26
  См. в этом томе стр. 46–53. – Ред.


[Закрыть] мы пытались вскрыть и объяснить тот факт, что под оболочкой демократии в Болгарии господствует более или менее «просвещенный» абсолютизм в форме личного режима царя Фердинанда. Слабость социального расчленения и примитивность политического развития населения, с одной стороны; полная зависимость внутренней политики от внешней, необходимость постоянно лавировать между аппетитами великих держав, невозможность проводить такую политику через массы, с другой стороны, – таковы причины болгарского «просвещенного абсолютизма», прикрытого и осложненного формами политической демократии. В значительной своей части все это относится и к Сербии. И здесь политика имеет крайне «центростремительный» характер. Но нетрудно понять, что центром этой политики не мог стать король Петр – даже независимо от его личных качеств. Почти вековая борьба двух династий, постоянные заговоры и интриги, бесславное правление Александра Карагеоргиевича, отца короля Петра, затем не менее бесславная эпоха двух Обреновичей, Милана и Александра, постоянные придворные скандалы – в миниатюрной стране, на глазах всего населения, – все это должно было основательно подкопать монархические чувства. Король Петр был призван на трон той партией, которая в течение десятилетий вела непримиримую борьбу с Обреновичами и в этой борьбе сумела собрать вокруг себя большинство населения. Естественно, если руководящая политическая роль досталась не обремененному годами, семьей и долгами швейцарскому обывателю, а той партии, которая сочла нужным возложить на его голову корону. И столь же естественно, если «центростремительный» характер мелкодержавной балканской политики, с ее потаенными ходами и могущественными закулисными влияниями, вручил почти неограниченную власть руководящему политику, выдвинутому старорадикальной партией.

Но почему именно Пашичу?

Те, которые с преувеличенным пафосом величают Пашича мудрецом и провидцем, вряд ли смогли бы привести хоть одну формулу его мудрости или хоть одно определенное пророчество. Но, с другой стороны, должен же был этот старый политик обладать какой-то незаурядной прозорливостью, каким-то крупным даром ориентировки, если испытующее время не расшатывало, а упрочивало его авторитет.

Правы и те, которые отрицают за Пашичем выдающиеся способности, но правы лишь постольку, поскольку речь идет о способностях активных. Творчество совершенно чуждо сербскому политическому «демиургу». Он не создал ни одной идеи, ни единого плана, ни единой формулы. Он совершенно лишен инициативы. Наоборот, по всей натуре своей, он должен питать органическое недоверие ко всякой инициативе. Он не борец. Участвуя в борьбе, он вносит в нее начало компромисса. Без инициативы, творчества и талантов борца, он был и оставался в политической истории Сербии непоколебимым выжидателем, упорным кунктатором. И в этом заключается его огромная, хотя и чисто пассивная сила.

Активность и боевой темперамент могут поднять человека на политическую высоту там, где в самой жизни заложено начало активности, где инициативе есть на что опереться. А где, как в Сербии, общественное развитие идет крайне медленно и в очень узких рамках, где политические события при всей своей внешней пестроте и даже драматизме будоражат только поверхность и расходятся мелкой рябью, там творческая сила легко разрушает себя самое в бесплодных метаниях из стороны в сторону. То же самое и во внешней политике. В течение нескольких десятилетий внешняя политика Сербии представляла ряд зигзагов, тщетных усилий и обманутых надежд. В этих условиях – внутреннего застоя и внешних разочарований – политические индивидуальности быстро изнашиваются и репутации скоро гибнут. Беда Сербии состояла не в отсутствии плана, а в отсутствии силы. Политик с планом оказывался неизменно обанкротившимся в тот момент, когда обнаруживался недостаток силы для осуществления его плана. Пашич был и оставался политиком без плана, реалистическим скептиком, цепким и по-мужицки хитрым выжидателем. Логика политического развития или, вернее, застоя была за него. Он побеждал одного своего соперника за другим. Не в открытой борьбе побеждал, – для этого у него не было никаких данных, – а преодолевал своей неутомимой пассивной настойчивостью. Людей с инициативой он сам подталкивал на первые места, где они быстро обманывали возбужденные ими надежды и выходили в тираж. А то, что оставалось в их замыслах осуществимого, Пашич неизменно делал своим достоянием. Он стал политическим собирателем. Что можно было осуществить, он осуществлял, дав предварительно инициаторам время свернуть себе шею. Так он поступал и с соперниками внутри партии, и с противниками из другого политического лагеря. В безвыходные дни аннексионного кризиса он образовал коалиционное министерство и во главе его поставил наиболее авторитетную и декоративную фигуру среди напредняков, Стояна Новаковича. Отлично понимая, что плоды лондонских мирных переговоров окажутся гораздо ниже сербских ожиданий, он того же Новаковича поставил во главе «мирной» делегации. Он не боится выдвигать своих противников на видные места; но он не боится и спихнуть противника крепким мужицким пинком сзади, – если созрел час. В августе этого года, когда балканский союз был уже готовым фактом и открывались серьезные перспективы успеха, Пашич счел своевременным снова занять пост министра-президента. Но Марко Трифкович, поставленный раньше во главе правительства на время неопределенного положения, совсем не обнаруживал охоты посторониться в такой торжественный час. Тогда Пашич напечатал, в партийно-правительственной «Самоуправе», следовательно в официозе самого Трифковича, извещение, что министр-президент подал в отставку, которая и будет принята. Трифкович прочитал, сперва изумился, затем понял и – подал в отставку. Отставка была, разумеется, принята. Пашич снова взял открыто бразды в свои руки.

Сейчас он в апогее своего влияния. О его прозорливости и особенно о его хитрости сложились уже целые циклы легенд. Ненависть к нему постепенно притупилась даже в самых заклятых врагах его, какими долго были младорадикалы. Он всех приучил к себе, заставил понять и признать свою необходимость. Со старорадикальной партией, накопленный опыт которой он воплощает в себе, он связан нерасторжимой связью. Он знает человеческий материал своей партии, как никто, и это позволяет ему быть истинным ловцом человеков. Он умеет ладить и с врагами, умиротворять личные страсти, примирять и заставлять совместно работать.

Эта политика компромиссов, сделок и упорного выжидания, которую можно формулировать одним словом «образуется», отражает целую эпоху в развитии Сербии, – эпоху слабости, метаний и унижений. Балканская война завершила эту эпоху и открыла новую. Война стала возможной только на основе хотя бы временной и хотя бы военной только федерации балканских государств. А подведение итогов войны слишком ясно показывает балканским народам, и в первую голову Сербии, полную невозможность для них существовать иначе, как в постоянной экономической и политической федерации. Пашич развертывает сейчас все свое искусство в закулисных переговорах с Австрией и в умиротворении воинствующей партии внутри страны, – в какой мере удастся ему то и другое, покажет завтрашний день. Но и самые большие успехи на этом пути могут иметь уже только временное и ограниченное значение. Больших успехов можно достигнуть только на пути борьбы за балканскую демократическую федерацию.

Все прошлое Пашича свидетельствует, что эта задача, требующая инициативы, размаха и творческой смелости, ему не по плечу. Нужны новые люди, другой психологической складки и иного политического закала.

"Киевская Мысль" NN 346 и 349, 14 и 17 декабря 1912 г.

Сербская пресса

I

Война застала в Белграде четырнадцать ежедневных газет – это на город с населением немногим более 800 тысяч душ. Цифра эта станет еще более поразительной, если припомнить, что среди почти трехмиллионного населения Сербии 80% неграмотных. Благодаря развитой политической жизни, пресса играет здесь огромную роль. Она явилась одним из решающих факторов, создавших психологические предпосылки войны – в Сербии, как, впрочем, и в Болгарии. А воинственное настроение населения превратилось в боевое настроение армии, которое является сейчас не менее важным условием победы балканских союзников, чем хорошо разработанные стратегические планы.

В отличие от Болгарии, в Сербии имеются довольно старые политические традиции, а с этим связана большая определенность партийных отношений. В Болгарии царь призывает к власти группу, которая до вчерашнего дня ютилась в самом глубоком уголке Народного Собрания. Эта группа организует выборы и возвращается в парламент в качестве подавляющего большинства. Она быстро изнашивает себя – главным образом, под давлением факторов международной политики – и подвергается участи своей предшественницы, т.-е. снова, в качестве ничтожной оппозиционной группы, вынуждена дожидаться лучших времен.

В Сербии это невозможно. При самом энергичном правительственном давлении на выборы редко удается передвинуть соотношение сил более чем на 10–15 кресел. С 1903 года здесь политическим полем почти безраздельно владеет радикальная партия, которая вела в свое время жестокую борьбу против деспотизма Обреновичей и при помощи офицерства, поставившего кровавую точку в истории этой династии, установила нынешний парламентарный режим.

Однако, – и это чрезвычайно важное обстоятельство для понимания политической жизни Сербии – радикальная партия не имеет в своих руках прессы. С 1903 года в сербской политике все резче вырабатывается противоречие между официально-радикальным курсом и прессою.

У радикалов два своих органа: «Самоуправа», правительственный официоз Николы Пашича, Лаза Пачу и Стояна Протича, и «Одъек» ("Эхо"), орган младорадикального крыла. Обе эти газеты мало распространены. Если исключить затем "Србску Заставу", орган либеральной партии, и социал-демократическую газету "Раденичке Новине", вся остальная пресса стоит вне партий, что, конечно, не означает, что она независима от клик, банков, посольств и отдельных авантюристов.

Прессой руководит молодое поколение, которое не проделало революционной борьбы с Обреновичами, но успело разочароваться в ее результатах. Радикальный режим придал конституционную форму политической власти и установил свободу собраний и печати, но экономическое развитие Сербии, в тисках ее международного положения, шло по-прежнему медленным темпом; а во внешней политике, которая стоит здесь неизменно в центре общего внимания, одно разочарование следовало за другим. Создался целый слой городской полуинтеллигенции, которая мало чему училась, не имеет за собой никаких идейных заслуг, но проникнута уверенностью, что будущее Сербии принадлежит ей. Эти деклассированные элементы, стоящие на границе люмпенства (босячества) и, во всяком случае, проникнутые духовным люмпенством насквозь, безраздельно владеют сербской прессой. Они плохо знают историю Сербии и еще хуже географию Балканского полуострова, но они недовольны династией и особенно старорадикальным правительством, которое не создало для них до сих пор более широкой арены действий. Им, прежде всего, нужна Великая Сербия. Они возмущены парламентом, который все еще не раздвинул государственных границ, не превратил сильного в слабое, и слабого в сильное. С парламента они переносят свое злобное недовольство на парламентаризм. Они жадно используют недостатки конституционного механизма, а эти недостатки в Сербии поистине могут померяться с достоинствами, – чтобы изо дня в день компрометировать, вернее, оплевывать принципы народного самоуправления. Скупщина – только «тормоз», «говорильня», она ничего не дает; министры – мошенники, которые обогащают себя при займах, постройках и поставках; депутаты – бездельники, которые за безделье получают 15 динаров в день. Правда, только за время короткой сессии. Но все же 15 динаров! Какая огромная сумма в глазах полуголодного газетного люмпена!

Эта пресса, оппозиционность которой есть лишь другая сторона ее жадного цинизма, имеет за себя реакционное городское мещанство, чиновничество, столь обиженное здесь жалованьем, значительную часть офицерства, недоучек разных категорий, профессиональных интриганов, остатки старых, разбитых партий, карьеристов-неудачников и карьеристов-героев завтрашнего дня. Подкапываясь под все оформленное, идейно-определенное, партийно-очерченное в политической жизни Сербии, поддерживая всякий раздор и скандал внутри любой партии или общественной группы, эта пресса, однако, органически неспособна выдвинуть к власти новую политическую партию, потому что сама она лишена какой бы то ни было программы или определенных политических задач. Она мечтает о железном кулаке, который разгонит по домам депутатов, об острой сабле, которая откроет Сербии выход из исторического тупика. Ее героем является отставной кронпринц Георг, который, во главе организованного им "легиона смерти", обещал в конце 1908 года перерезать пополам Австрию, а закончил тем, что ударом ноги в живот насмерть убил своего камердинера.

Бездарная, малограмотная, низменная сербская пресса вносит гниение в идейную жизнь страны и является самым зловредным фактором сербской общественности.

Ее работа направляется не только против тех молодых сил, все значение которых пока еще в будущем, но и против господствующей старорадикальной партии, которая отстаивает элементарные государственные потребности страны, уже вступившей на путь современного экономического и культурного развития. Это обстоятельство толкнуло Стояна Протича, сербского министра внутренних дел и так называемую "железную руку" радикальной партии, на путь «обуздания» прессы драконовскими цензурными законами – драконовскими, конечно, не на наш русский масштаб, а с точки зрения той абсолютной свободы печати, которая до начала войны царила в Сербии.

Политическая борьба вокруг выработанного Протичем законопроекта о печати принадлежит к числу значительнейших явлений сербской политической жизни за последние два года. Протич, бывший марксист и заговорщик в эпоху Обреновичей, направлял свой законопроект в первую голову против той прессы, которую нельзя даже назвать реакционною, за отсутствием у нее за душою чего бы то ни было, кроме наглости и цинизма. Но на защиту свободы печати поднялся голос совсем с другого конца: молодой даровитый редактор "Раденичке Новине" Душан Попович в ряде блестящих статей развернул принцип полной и неограниченной свободы печати – при всяких условиях. В этой кампании Душан Попович имел за себя всю сербскую прессу, боровшуюся не за принцип, а за собственное существование.

Протич, сам даровитый публицист, отвечал в «Самоуправе», ссылаясь при этом на Маркса, Энгельса, Меринга. Разбить эти ссылки не стоит большого труда. Гораздо труднее, однако, – и об этом мне говорил сам Попович, которому я обязан многими ценными информациями и обобщениями, – гораздо труднее было ответить на вопрос: что же делать против газетной отравы, вливающейся ежедневно в сознание населения? Радикальных медикаментов мгновенного действия нет, – отвечала "Раденичке Новине", – но свобода прессы сама, в конце концов, и только она одна исцеляет те раны, которые наносит. Не законодательное обуздание сверху, а отпор снизу, воспитание масс, – вот единственная действительная форма противодействия влиянию развратной печати, к которой "Раденичке Новине" относится с гораздо более принципиальной враждою, чем партия Стояна Протича. В этой борьбе Протич оказался побежденным. Он вынужден был взять свой законопроект обратно, – хотя, кто знает? – может быть, «успешный» опыт с военной цензурой позволит Протичу в ближайшем будущем повторить свою попытку с большим успехом…

II

Мы уже сказали выше, что «Самоуправа» – орган старорадикалов и официоз правительства. «Одъек» – орган левой части младорадикалов. Раскол радикальной партии произошел еще до переворота 1903 года по той же приблизительно линии, по какой европейская демократия отмежевывалась от либерализма. После падения Милана радикалы обнаруживали склонность войти в соглашение с правительством Александра. Против этой «соглашательской» тактики восстало более решительное левое крыло, оформившееся потом в младорадикальную партию. В полном соответствии с политикой старорадикальной партии у власти, «Самоуправа» развила в себе искусство во многих словах не выражать никакой определенной мысли. В этом отношении она непосредственнее всего отражает линию Николы Пашича, этого политика в чисто ориентальном стиле, который дальновидность вынужден подменять хитростью и замысловатый зигзаг считает кратчайшим расстоянием между двумя точками. «Самоуправа» имеет отвечающее положению ее партии влияние, но не имеет подписчиков.

Во главе «Одъека» стоит Яша Проданович, интеллигент, литератор, идеолог, последовательный по-своему демократ, перевод якобинца на язык сербской общественности и культуры. В качестве министра промышленности он провел, идя тут нога в ногу с социал-демократией, демократический промысловый устав с лучшей в Европе организацией фабричного инспектората. Но и группа Продановича все более теряет почву под ногами.

Будущее принадлежит тому крылу младорадикалов, во главе которого стоит финансист Милорад Драшкович, человек «дела», который демократию подменяет банкократией. Одна из задач, связывающих старорадикалов с группой Драшковича, состоит именно в том, чтобы реформировать сербский промысловый устав в духе капиталистических интересов.

Чтобы покончить с партийными органами, нужно еще упомянуть о возникшей год тому назад "Србской Заставе" – официозе либералов. Партия эта, старейшая в Сербии, возникла еще в конце 50-х годов и выдвинула против доморощенного патриархального абсолютизма европейскую либеральную программу, приспособленную к условиям сербской общественной убогости. Но, не имея социальной опоры под ногами, либералы быстро выродились в придворную клику, которая все свои задачи ставила в зависимость от династии и европейских дипломатий. Выступившие в 80-х годах им на смену напредняки (прогрессисты) скоро проделали ту же эволюцию и стали главной опорой короля Милана. Скомпрометированные всем своим прошлым либералы перелицевались в националистов, и "Србска Застава", насчитывающая не более тысячи подписчиков, отражает собою ничтожество этой партии.

Из десятка непартийных изданий главное место принадлежит, бесспорно, панславистской «Политике». Это – не ответственный официоз в вопросах внешней политики, а орган умеренной, но настойчивой оппозиции справа – в вопросах внутренней. Личная интрига – самое действительное орудие в ее руках, ядовитый намек – самая излюбленная литературная форма. Если искать аналогий, то ближе нашего "Нового Времени" ничего не найти. Во время «аннексионного» кризиса «Политика» пользовалась огромным влиянием, она подняла тогда принца Георга на щит, она же стала официозом воинственной "Народной Отбраны". Организация эта выделилась три года тому назад из словенского юга, противопоставив его программе культурного единения южного славянства боевую революционно-милитаристическую программу действий. «Политика» стоит в постоянных закулисных сношениях с правительством, получает от него информации и, можно думать, не одни только информации.

Следующая за нею по влиянию газета – «Правда». Ее основная линия – вражда к заговорщикам 29 мая 1903 года, к новому режиму, к старорадикальной партии и династии Карагеоргиевичей. Из политических партий, «Правда» стоит ближе всего к одной из напредняцких клик, или, вернее, «Правда» пользуется связью с этой кликой для своих политических интриг.

Одно крыло старой напредняцкой партии, имеющее своим знаменем старика Новаковича, примирилось с переворотом, хотя и не открыто, не декларативно. Другая группа, руководимая профессором Живоином Перичем, начисто «отрицает» существующий режим, как исчадие революционного заговора, и выражает открытое тяготение к австрийскому триализму, которым должна быть поглощена и Сербия. Третья группа напредняков тяготеет к «Правде», которая не менее Перича ненавидит режим демократии, но, в отличие от дон-кихотского формалистического бойкотизма, стремится использовать все методы и формы демократии для того, чтобы подкопаться под ее основы. Все приемы изощренной лжи, уголовно-неуловимой клеветы и цинического глумления над всем и всеми пускаются «Правдой» в оборот с пряной приправой бульварного остроумия. За спиной журнальных забияк «Правды» стоит финансист Милорад Павлович, хозяин Привредной банки, делец и демагог, ожидающий своего часа. «Правда» имеет от пяти до шести тысяч тиража.