Текст книги "Империя Чугунного Неба (СИ)"

Автор книги: Лев Чернец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 13. Чистые врата

Грязь городских окраин осталась позади, словно плохой сон, но её призрачный запах, въевшийся в кожу и одежду, напоминал о себе с каждым шагом.

Улисс стоял перед высокими коваными воротами. За ними начиналась Чистая зона, где воздух пах не гарью и потом, а искусственной лавандой, где тротуары отдраивали до блеска щелочными растворами, а за пятно на мантии полагался штраф, сопоставимый с месячным заработком разнорабочего.

Погружённый в свои мысли, он уже протягивал руку к знакомому скрытому рычагу на опоре ворот, когда из-за тени вышли две фигуры в пурпурных мантиях. Он вздрогнул и отшатнулся.

Инквизиторы!

Раньше здесь никогда не было охраны – лишь автоматическая система пропуска, которую он давно обошёл. Новые правила. Новые порядки. Империя закручивала гайки. Облава? Кто-то предупредил их?

Один из инквизиторов поднял руку в перчатке из тонкой кожи. Жест был плавен и неумолим.

– Стой, чадо хаоса! Твоя скверна предшествует тебе, – голос прозвучал мерно и зычно. – Почему оскверняешь врата Чистоты своим недостойным видом?

Внутри все сжалось в комок. Инквизиторы не интересовались формальностями – они искали ересь.

– Я слуга дома Вейтов, – сквозь зубы произнес Улисс, – и следую по делам своего господина.

Инквизиторы переглянулись.

– Это лишь слова. Ты несёшь на себе печать беспорядка. Твоя плоть осквернена механической скверной, – его высокомерный взгляд упал на протез Улисса.

– Мне нужно попасть домой, – упрямо повторил Улисс.

– Гигиенический регламент, неумолим! Но я милостив сегодня! Ты можешь пройти через грязные врата! – в голосе инквизитора появились нотки раздражения, а не религиозного рвения.

Улисс сжал кулак. Грязные ворота – это четыре часа пути вдоль трущобного отстойника, где даже патрули Железноликих не появлялись, а воровские шайки обдирали до нитки.

За спиной Улисса раздался скрежет. Гефест вышел из тени, его латунное лицо тускло блестело под коптящими фонарями. Капюшон съехал.

– Протокол идентификации завершён, – голос Железноликого прозвучал неестественно громко, разрезая тишину. – Данный гражданин внесён в реестр жителей Верхнего Города. Отказ в свободном доступе лицу, находящемуся на спецзадании, является нарушением параграфа 14-U «Уложения о чистых зонах».

Оба инквизитора синхронно повернули головы к Железноликому. Их позы стали ещё более напряженными.

– Это твоя рухлядь? «Несанкционированный механизм?» —спросил тот, что помолчаливей, и его рука потянулась к оружию под мантией.

– Мой помощник. Частная собственность дома Вейтов.

– А разрешение на него… есть? – уже без прежнего пафоса, почти по-деловому спросил первый инквизитор.

Гефест наклонил голову, его линзы сузились, сфокусировавшись на инквизиторе.

– Мои сертификаты соответствия зарегистрированы в Палате мер и весов. Ваши действия могут быть квалифицированы как самоуправство. А дом Вейтов не любит, когда трогают его собственность.

Тишина затянулась. Инквизиторы переглянулись. В их позах угасла былая уверенность.

– Черт возьми, Вейты... – тихо, почти по-человечески выругался второй, отпуская рукоять оружия. – Вечно у них эти "особые поручения". Ладно, слушай сюда, – его голос стал совсем обыденным. – Проходи. Но чтобы я не видел тебя здесь снова в таком виде. И чтоб твое ведро не шумело.

Первый инквизитор резко выдохнул, сломленный не страхом, а грузом будущих разбирательств.

– Да, да, проходи. И чтобы я тоже больше тебя не видел. Если от твоей вони хоть один Чистый чихнёт – штраф и принудительная мойка. И… мы найдем тебя.

Ворота со скрипом разошлись, открывая путь в другой мир. Улисс вошел, чувствуя на спине уже не фанатичный, а просто обиженные и уставшие взгляды.

За воротами мир вдыхался по-другому. Воздух был приторным. Он облеплял горло, и хотелось откашляться. Белый камень мостовых слепил глаза, а деревья в бронзовых кадках стояли слишком уж идеально, словно бутафорские. Листья их лоснились, будто натёртые маслом. Вся эта картина кричала о вылизанном, выхолощенном порядке, о том, как Империя сапогом придавила дикую, живую землю и натянула на неё стальной саван. Их главный козырь – безопасность в обмен на свободу. Сделка с дьяволом, где тебе дают предсказуемость, а взамен забирают душу.

Улисс шёл, и его запылённые ботинки оставляли на ослепительном мраморе грязные пятна. Он смотрел на них с каким-то мрачным удовольствием – вот она, капля. Единственное что-то живое и настоящее.

Рядом грузно ступал Гефест. Его поступь заставляла звенеть хрусталь в витринах дорогих кафе, и Улиссу почему-то казалось, что он слышит, как скулят от этой вибрации тонкие нервы здешних жителей. Из-под капюшона мигали два жёлтых глаза-фонаря. Они были здесь бельмом на глазу, костью в горле. Живым укором всей этой стерильной красоте.

Люди расступались, как волны перед ржавыми баржами. Женщины в платьях с медными нитями вжимали головы в плечи, а мужчины в сюртуках с паровыми клапанами демонстративно переходили на другую сторону, делая вид, что рассматривают витрины. Здесь не пахло потом. Здесь пахло деньгами и парфюмом.

Где-то играл оркестрион – идеально, бездушно. Его латунные лёгкие изрыгали мелодию, в которой не было ни одной фальшивой ноты, и от этого было тошно. Но всё это – и музыка, и блеск – меркло перед Небесным Утёсом. Он висел в небесной дымке, чудовищный сплав стали и камня, опутанный мостами-артериями. От него исходил тихий, низкочастотный гул, который чувствовался не ушами, а костями. Гимн абсолютной власти.

Кто-то уже шептался, вызывая патруль. Но Улисс уже видел впереди знакомые, ворота в Цеховой квартал. Эти ворота никогда не охраняли. Они просто отсекали ещё один мир от другого.

Он провёл рукой по шершавому, холодному металлу, нашёл пальцами залысины и царапины, оставленные тысячами таких же, как он. Рычаги поддались с сонным, усталым щелчком. Он дёрнул за трос.

Механизм скрипнул, застонал, и тьма Района приняла их в себя.

Тишина здесь была иной – не отсутствием звука, а его густотой. Она состояла из скрежета шестерёнок, пара, вырывающегося из клапанов, и далёкого гула из чрева Нижнего города. Чугунные башни впивались в брюхо коптящего неба. Фонари мигали, как уставшие, воспалённые глаза.

Ночные механики, молчаливые и угрюмые, как ночные птицы, копошились у своих машин, прикладывая к трубам ладони, слушая их металлический пульс. Это и была настоящая Империя – не парадная, а та, что дышит, потеет и чинит сама себя вопреки всем догмам.

Его дом был похож на старого, упрямого зверя, залёгшего в квартале. Пятиэтажная громада из клинкерного кирпича. У его подножия кто-то высадил бунтарский цветник из колёс и шестерёнок, сваренных в причудливые, сумасшедшие скульптуры.

Дверь поддалась со знакомым, тоскливым скрипом.

Квартира встретила их ощущением одиночества. Прихожая была узкой, Гефест едва втиснулся, задев головой светильник. Всё было на своих местах: потрёпанная карта магистралей, запотевшее зеркало, в котором его лицо расплывалось призраком. Посередине – старый кованый стол, утонувший в бумагах. На столе – стакан, на дне которого засохшая кофейная гуща.

Он прошёл в спальню. На стене висел карандашный портрет. Девушка улыбалась.

Улисс сбросил плащ. Он был дома.

Эта квартира была его скорлупой. Местом, где он пытался остаться человеком. Но даже здесь, в тишине, ему чудился тихий, настойчивый шепот за стенами. Кто-то переговаривался между собой.

Глава 14. Чернильные видения

Дни текли медленно и тягуче, как капли масла по стеклу. Улисс лежал на потёртом диване, уставившись в чертёж. Тот самый, что когда-то казался ключом ко всем дверям Империи. Теперь линии на нём шевелились, а буквы расползались к краям, словно испуганные тараканы. Он водил угольком из Ветвистого Креста по полям, оставляя пометки, которые наутро уже не мог прочесть.

Гефест стоял у окна, его оптические линзы поймали отблеск Небесного Утёса в небе. Из комнаты Улисса был виден лишь край летающего острова, окружённый роем белых аэрокоптеров.

– Они проверяют клапаны? – спросил Гефест.

Улисс поднял голову.

– Заправляют очищенный эфир в аэростабилизатор Левеланта -Улисс посмотрел в окно, – Осцилляторы преобразуют его в когерентный поток. Это структурированное пространство, закольцованное в петлю.

Он щёлкнул пальцем по чертежу, оставляя угольную отметину.

– Древняя технология… Небесный Утёс не летает – он постоянно падает. А стабилизатор создаёт под ней искусственную сингулярность, искривляющую реальность. Отсюда и плавность, и стабильность.

Гефест хрустнул шарнирами.

– Он может упасть?

– Никто не знает… или не помнит!

Внезапный стук в дверь прервал его – резкий, навязчивый, словно долбил дятел. Улисс замер, затем бесшумно поднялся и подошёл к двери, прильнув к глазку.

За дверью стоял человек в потрёпанной мантии с вышитым символом поршневого штока на груди – вероятно, адепт какого-то мелкого техно-культа.

– Вижу, свет в глазке меняется! – прокричал он радостно, тыча пальцем в дверь. – Знаю, вы дома!

Улисс, сжав зубы от раздражения, рывком открыл дверь. Перед ним стоял удивительно упитанный для сектанта пожилой мужчина. Его седые волосы и борода были спутаны и неопрятны, а в волосах на подбородке застыли крошечные кусочки чего-то похожего на тушёнку.

– Вы уже ходили на еженедельное покаяние? – просипел мужчина, поправляя на носу кривые очки, заклеенные у основания изолентой.

– Мы ещё не согрешили на этой неделе, – сухо парировал Улисс, уже пытаясь прикрыть дверь.

– Но можно сходить авансом! – не отставал визитёр, уперев ладонь в дверь. – Вот, возьмите талончик! На этой неделе скидка на предоплаченное отпущение грехов! – И он сунул Улиссу в руки замусоленный, жирный листок, пахнущий луком.

Улисс, брезгливо поморщившись, отшатнулся, не отвечая и с силой захлопнул дверь.

Сектант постоял ещё с минуту, что-то неразборчиво пробормотал, а потом тяжело зашлёпал по лестничной площадке.

Улисс снова лег на диван и чернила на бумаге привычно поплыли у него перед глазами.

Ночью ему приснился кошмар. Его мать, улыбаясь, поворачивалась к нему – и её лицо начинало меняться, расплываясь и превращаясь в лицо Маргарет. Её пальцы были в чернилах, а в глазах горел тот самый зелёный огонь. "Технологии должны освобождать", – говорила она, но голос был материнским. Потом она начала таять, как воск, образуя ужасающую гибридную маску, пока всё не растворилось в чёрном эфире.

Он проснулся и увидел – чертёж висит в воздухе, капли тёмной жидкости стекают вниз и застывают, образуя странные фигуры... Он моргнул – видение исчезло.

– Ты не спал 37 часов, – констатировал Гефест.

Улисс протёр глаза. Чертёж снова лежал на месте.

Тишина в квартире сгустилась до состояния мазута. Семь дней он топил отчаяние в консервах и бесплодных записях. Семь ночей Гефест стоял на посту у окна, наблюдая, как огни гаснут и загораются. Консервы скопились на полу – пустые банки из-под "Инженерного рациона №3".

Иногда он брал уголёк в руку и чертил по стене, пытаясь восстановить формулы, но получались лишь бессмысленные линии.

– Ты не можешь прочитать схему? – Вопрос Гефеста повис в воздухе. Улисс вздрогнул.

– Она древнее Империи, Гефест...

– А твои друзья? Смогли бы? Если бы...

Тоска нахлынула – тяжёлая, густая, как дым. Улисс сжал угольный обломок так, что чёрная пыль въелась в кожу.

– Маргарет... – его голос треснул, как пересохшая кожа. – Она бы попыталась.

Он никогда не говорил о ней. Не смел.

– Она видела мир... иначе. – Пальцы сами собой вывели на стене знакомый контур – как будто профиль её лица. – Говорила, что технологии должны освобождать, а не заковывать в цепи.

Голос сорвался. Вспомнились её руки, испачканные в чернилах, как она прикусывала нижнюю губу, когда вычисления не сходились.

– Инквизиция дала ей выбор: назвать сообщников или взойти на эшафот. Она выбрала... – Ком в горле перекрыл дыхание. – А я... я даже не смог продолжить её работу.

Гефест слушал. Его оптические линзы то сужались, то расширялись.

Когда Улисс замолчал, Железноликий издал странный звук – не механический скрежет, а что-то похожее на вздох.

– Я не помню, сколько ухаживал за сухими розами. – Пауза. Шестерёнки перещёлкнули. – Пока не появился друг, который дал мне новую цель.

Латунная рука неловко протянулась, замерла в воздухе, затем опустилась на плечо Улисса. Тот поражённо смотрел на Гефеста, застыв в оцепенении. Внезапно до него дошло: перед ним не просто Железноликий. Перед ним – вопиющее нарушение всех догм Паровой Инквизиции. Кто-то (или что-то) научил его... подражать человеку. Или – что страшнее – он развил это качество самостоятельно. – Ты умеешь быть другом. Значит, сможешь и это.

За окном завыл гудок паровоза. А где-то начинался новый прекрасный день.

Глава 15. Не трогай Буббу

Улисс вытащил из-под дивана жестяную шкатулку с выгравированными шестеренками. Внутри, среди медяков – четвертаков и полпариков (последние стали ощутимо легче, правительство экономило на серебре) – лежало три паровых талера с профилем Первого догматика. Он набрал в пригоршню четвертаков, оценивая вес. Вроде бы на «особый» номер должно хватить.

Свет на улице резал глаза после полумрака квартиры. Гефеста пришлось оставить. Там куда он направлялся, механический компаньон мог бы просто заржаветь.

Цеховой квартал бурлил, как перегретый котел. Самоходные экипажи с фарами-глазами шипели на пешеходов, выпуская клубы пара из выхлопных труб. Железноликие грузчики с маркировкой торговой гильдии на корпусах перетаскивали ящики с деталями.

За мясной лавкой с витриной, заставленной банками "Соевого гуляша для рабочих" и "Угольных концентратов премиум-класса", Улисс свернул в узкую подворотню. Влажный воздух здесь пах медью и мочой.

Там, в полумраке, дорогу ему преградила странная пара. Старуха в безупречно накрахмаленном фартуке, скрипящем при каждом движении, с невозмутимым видом она выгуливала... лобстера. Членистоногое размером с собаку щелкало клешнями, в которых угадывались следы инженерной работы – титановые усилители, гидравлические приводы, даже что-то похожее на миниатюрную паровую пушку. Его панцирь был покрыт гравировкой – видимо, бабка не удержалась от украшательства.

– Не трогай Буббу, кусается! – хрипло предупредила старуха, дергая медную цепочку.

Лобстер издал звук, который сложно было описать – нечто среднее между шипением и визгом.

– Мне в «Котёл»! – выкрикнул Улисс, пятясь назад и описывая дугу вокруг существа. Улисс знал – где-то в подземельях эти создания до сих пор чистят канализационные трубы. И не все они столь безобидны. Особенно те, что потеряли хозяев... или сменили их по собственному выбору.

Здание «Котла» стояло, как брошенная паровая турбина, заросшая городской копотью. Его зеленые керамические плиты, некогда блестящие, теперь покрылись сетью трещин, сквозь которые сочился конденсат. Скругленные углы напоминали заклепки гигантского котла, а узкие окна с матовыми стеклами слепо отражали тусклый свет газовых фонарей.

Из стен доносилось глухое бульканье.

Улисс подошел к узкому окошку, затянутому решеткой с замысловатым узором.

Постучал.

Никто не открыл.

Потом ещё раз.

– По голове себе постучи! – раздался сиплый голос изнутри.

Окошко открылось, выпустив облако пара. Пышная краснощёкая женщина оценивающе посмотрела на него.

– Один люкс. – Улисс протянул четвертак.

– Один полупар! – буркнула женщина.

– Подорожало?

В ответ – лишь тяжёлый взгляд. Улисс добавил ещё монету.

– Молодой человек, мыло душистое брать будете? – она достала кусок розоватого мыла с рисунком бобра.

Вспомнились слова Яна у болота: "А из жира – мыло... ".

– Пожалуй, сегодня без мыла.

Женщина брезгливо сморщилась:

– Жмот какой-то… Двадцать четыре!

Окошко захлопнулось.

Коридор бани дышал жаром. По стенам бежали капли конденсата, где-то шипел протекающий клапан. На огромной паровой магистрали под потолком, висел термометр со стрелкой в красной зоне – четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту.

Дверь люкса номер двадцать четыре поприветствовала его скрипом ржавых петель.

Пар рассеялся, обнажив камеру, больше похожую на машинное отделение, чем на банное помещение.

В углу стояла механическая стиральная машина – чугунная неваляшка с паровым приводом, её медные трубки пульсировали, как вены. Рядом – душевая кабина с латунными форсунками, а в центре – ванна из полированной нержавеющей стали, оснащенная рычагами и манометрами, словно снятыми с локомотива.

На стене висела инструкция, выгравированная на потускневшей латунной пластине:

ПОРЯДОК ДЕЙСТВИЙ

1. Красный рычаг — ПАР (не более 5 минут)

2. Синий рычаг — ВОДА (только после звонка)

3. Зеленый рычаг — СУШКА (опасно: горячо)

Улисс сбросил одежду, пропитанную потом, гарью и страхом. Его тело было покрыто синяками, как карта забытых сражений. Он швырнул вещи в нутро стиральной машины и дернул цепь запуска.

Машина взревела, затряслась, из ее боков повалил пар.

Под душем вода ударила с такой силой, что чуть не сбила с ног. Горячие струи смешались с паром, смывая с кожи не только грязь, но и усталость последних дней. Он старался держать левую руку вне воды и стоял, закрыв глаза, пока кожа на правой не покраснела, а пальцы не сморщились.

Когда прозвенел сигнальный колокол, он повернул синий рычаг. Ледяная вода обрушилась на него, заставив вскрикнуть.

Одежда из машины была почти сухой и обжигающе горячей. Он натянул её на влажное тело – неприятно, но терпимо.

А потом – главное.

Стиральная машина скрипела и протестовала, но он сдвинул её в сторону. Плита под ней действительно шаталась. Он поддел её ногтями – и она отошла с глухим стуком. В нише лежал свёрток, обёрнутый в кожу.

Улисс усмехнулся. «Котел" выполнил свою функцию.

Он вышел на улицу, где уже сгущались сумерки.

Тот же переулок. Тот же запах. Но теперь вместо старухи – курносая девчонка в грязном фартуке, с трудом удерживающая цепь. Бубба шел неохотно, его гидравлические суставы скрипели, оставляя на камнях масляные пятна.

Улисс замедлил шаг. Что-то было не так.

Девочка? В этом переулке? В такую пору?

Он пригляделся. Фартук – слишком большой, явно чужой. Руки – в царапинах, но не от детских шалостей. А глаза... Слишком взрослый взгляд для шести лет.

И тут Бубба замер. Его панцирь издал странный влажный хруст, будто под ним что-то ломалось и собиралось заново. Фасеточные глаза отразили Улисса в десятках крошечных осколков, и в каждом – он был разный. В одном – старый. В другом – мертвый. В третьем – совсем не человек.

Улисс почувствовал, как его собственная механическая рука сжалась сама по себе, пальцы скрипнули, будто реагируя на что-то, чего он не слышал.

И тогда...

Откуда-то раздался звук. Не человеческий. Шипение, переходящее в низкий, вибрирующий гул.

Лобстер отпрянул.

Его клешни, уже начавшие угрожающе смыкаться, вдруг замерли.

В глазах-линзах мелькнули какие-то знаки – то ли предупреждение, то ли... признание?

– Не трогай Буббу, кусается! – голосок девочки прозвучал слишком громко, почти истерично.

Улисс отшатнулся.

В этот момент тени на стенах дернулись, сложившись в силуэт – высокая фигура с неестественно длинными руками.

Всего на миг.

Он резко развернулся и зашагал прочь, почти бежал. И за спиной услышал не шаги, а… тихие, частые щелчки. Будто что-то лопалось, раскрывалось или перестраивалось.

Он обернулся, только когда выбежал на центральную улицу, к людям и свету фонарей.

Переулок был пуст.

Но на камнях остались следы… не лап лобстера, а длинные, мокрые полосы, будто кто-то протащил по мостовой что-то тяжёлое, мягкое...

Или кого-то.

Глава 16. Улисс Вейт

Тьма перед рассветом – густая. Заползала в глотку переулков, как отрава, обволакивала шпили, цеплялась за ржавые трубы – будто знала, что её вот-вот вырвет светом. Город спал.

Улисс Вейт стоял у зеркала в прихожей, поправляя воротник. Отражение казалось чужим.

Когда два года назад он прятал свои вещи в тайнике, то надеялся, что больше ему не придется их увидеть.

Камзол из чёрного паутинного шёлка, подбитый редкой паропроводной тканью. Жилет с золотыми шестеренчатыми узорами. На шейном платке – фамильный орден Вейтов: три шестерни, сцепленные вокруг рубинового глаза. Шляпа – широкополая, с почти неуловимым шипением встроенного парогенератора, она отбрасывала тень, которая казалась темнее, чем должна была быть. Белая перчатка с трудом натянулась на протезы пальцев.

И трость.

На первый взгляд – изящный аксессуар из черного дерева. На самом деле – оружие. Гарпунный механизм, скрытый в набалдашнике, капсулы с ядом, закатанные в полость...

Он повернулся к двери.

– Пора.

Гефест накинул мантию – ткань тяжело осела на его латунных плечах.

Улисс закрыл дверь квартиры. Замок щелкнул с необычной четкостью.

Они миновали Цеховой квартал – царство шестерен и клубящегося пара. Гефест шагал чуть впереди, его мантия колыхалась в такт шипению шляпного генератора. Тень от широких полей шляпы ложилась на мостовую неестественно густой, будто вырезанной из самой ночи. Улисс держал трость чуть наклонно – небрежно.

Ворота в Чистую зону расступились перед ними беззвучно.

Мостовая резко сменилась на идеальный мрамор, в котором отражались башни.

Дорога вилась серпантином, поднимаясь всё выше, пока улицы не превратились в арочные мосты, перекинутые между башнями.

Улисс шёл, не оглядываясь. Его взгляд был устремлен ввысь.

Небесный Утёс в небе был величественен. Его тень падала на Витражный квартал, разрезая улицы на две части – золотую и чёрную. Но теперь, в новом обличье, Улисс и Гефест шли по золотой стороне.

Люди расступались. Но не так, как раньше – не с брезгливым страхом перед оборванцем и его ржавым механическим спутником. Теперь их взгляды скользили по вышитому жилету, задерживались на ордене Вейтов, на шляпе с крохотным парогенератором, выпускающим изящные кольца дыма. В этом молчании читалось нечто новое: страх, смешанный с восхищением.

Дамы в паровых экипажах приподнимали вуали, шепчась за стеклами, расписанными узорами из конденсата. Их сопровождающие – Железноликие-лакеи в ливреях с гербами – склоняли головы ровно на 15 градусов, как предписывал протокол в отношении лиц с орденами.

Улисс теперь шёл, едва касаясь тростью мостовой. Каждый удар металлического набалдашника отдавался метроном в тишине.

Тук. Витрина с механическими манекенами, демонстрирующими последние модели корсетов с паровыми усилителями. Их стеклянные глаза щёлкали, провожая его.

Тук. Фланёр в цилиндре с моноклем-анализатором. Линза щёлкнула, оценивая его статус, и мужчина резко отвел взгляд, будто ослеплён.

Тук. Галерея «Пар и Честь». Портрет Верховного Догматика на стене повернул голову, шестерёнки в раме заскрипели.

Поворот.

Набережная Колумбит-тантала.

В конце аллеи, у монументальной ротонды, стояли стражи-гвардейцы – ещё одно подразделение паровой инквизиции.

Лакированные доспехи. Безликие шлемы. Но под ними люди.

Они дрогнули, заметив шляпу с парогенератором.

Они вытянулись в струнку, винтовки-парострелы и чётко щёлкнули, приняв положение «на караул».

– Да направит Верховный догматик ваши шестерни, Ваше Пароблагословение!

Голос дрогнул на последнем слове. Улисс усмехнулся.

Он небрежно махнул рукой – механической, с едва слышным шелестом шестерёнок.

Стражи замерли. Они не видели, как из-под мантии Гефеста капнуло масло на безупречный мрамор. Не услышали, как в его груди жужжит что-то несовместимое с догмами.

А если бы и услышали – не осмелились бы остановить того, кто носит орден Вейтов.

Ротонда открылась перед ними, как пасть.

Внутри пахло священным маслом.

Лифт Небесного Утёса шипел, как разъяренный зверь в клетке.

Улисс и Гефест встали у стеклянного окошка, в которое вплетались медные жилы паропроводов. Вдали, далеко-далеко, извивалась река – лента, опоясывающая город.

– Отличные тут виды, Ваше ПароБлагословение!

Голос охранника прозвучал слишком громко в металлической коробке.

– Даже Лорд-Конструктор недавно сказал, что как на верху.

Улисс медленно повернулся. Его рука сжала трость.

– Когда Лорд-Конструктор спускался сюда?

Охранник заёрзал, будто ему вдруг стало холодно.

– Не менее чем на прошлой неделе, озарил нас своим присутствием…

Шипение. Щелчок.

Двери лифта захлопнулись, перерезая нить разговора.

Внутри воздух густел от пара, вырывающегося из клапанов. Стрелка манометра дёргалась, как испуганное животное, но пока оставалась в зелёной зоне.

Лифт устремился вверх.

Давление росло.

Стрелка дрожала.

«Триста метров… Пар в норме…»

Механический голос скрипел, будто игла заедала на старом фонографе.

Гефест стоял неподвижно, но его оптические линзы сузились, сканируя каждый болт, каждую трещинку в латунной обшивке.

Улисс смотрел в богато украшенное зеркало, вмонтированное в стену кабины лифта – «для корректировки внешнего вида почтенных господ».

В отражении его лицо было чужим.

Лицом Вейта.