Текст книги "Империя Чугунного Неба (СИ)"

Автор книги: Лев Чернец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Часть III Глава 32. Новая надежда

«Мамонт» полз, выдыхая хриплые клубы пара. Он вёз не людей, он вёз груз теней, упакованных в кожу да застывшее горе. Каждый удар колеса отдавался в висках похоронным звоном. По тем, чьи жизни завершились.

Гефест застыл у торцевой стенки, вросший в тень. Его корпус, некогда гладкая сталь, был исполосован царапинами. Глубокая трещина на груди обнажала клубок проводов и баллон с эфиром. Он погрузился в глухое оцепенение, пытаясь стереть из памяти хруст, маслянистые лужи, пустые линзы Железноликих и… то, во что превратился Улисс. Его глаза мерцали тускло-жёлтым, будто сквозь тяжёлый сон.

Руби сидела на ящике. Она смотрела в закопчённый потолок, но видела иное: взгляд Яна, его пальцы, соскальзывающие с ледяной скобы… последнюю улыбку. Её собственные пальцы, всегда такие ловкие, бессильно сжимались в кулаки. Не с кем драться и нечего украсть. Некого даже послать к черту. Остаётся только сидеть и чувствовать, как ноет глубокая рана внутри.

В самом углу, поджав колени, сидел Улисс.

Он бледный.

Он пепел.

Его руки безвольно лежали на коленях.

Он не смел плакать. Слёзы казались слишком мелкой монетой.

Он снова и снова видел, как его собственная рука рвёт шов, как из-под кожи выползает тьма, угловатая и ненасытная.

В ритме стука колёс ему чудились шёпоты.

Он был сосудом, и содержимое этого сосуда шевелилось, напоминая о себе липким, чужим прикосновением.

На носилках из досок и брезента лежала Марта. Пуля забрала все силы. Она бредила, выкрикивая имена тех, кого больше нет.

Тела, которые успели подобрать, лежали в хвосте состава, укрытые брезентом. Брант. Лоренц. Не всех нашли. Не всех можно было узнать.

Лира вздрагивала, прижавшись к матери. Та молча гладила её по волосам, уставясь на то, что раньше было её мужем, а теперь было просто чем-то накрытым тряпкой. Её глаза были пусты. В них угасла жизнь. Они оплакивали мужа, отца, опору мира, ушедшего там, в аду огня и металла.

Так они и ехали. День. Ночь. Снова день. За окном проплывал безмолвный спектакль: белые равнины, промёрзший лес, серая пелена неба. Ветер гнал позёмку, и она струилась над рельсами, как дым. Мир медленно оттаивал, но внутри вагона всё ещё стояла лютая стужа.

Ничего не происходило.

И в этом была своя пытка.

Не было врагов, не было целей. Только бесконечная дорога и гулкая пустота внутри.

Потом… Руби встала.

Она проверяла повязки…

Раздала скудные припасы.

Её взгляд постоянно возвращался к Улиссу. Он растворился, уходя в ту бездну, откуда не возвращались. Это пугало её куда больше, чем память о его трансформации.

Она подошла к Гефесту, положила ладонь на его холодную руку.

– Эй, жестянка. Проснись. Пора, – её шёпот сорвался с пересохших губ.

Машина не откликнулась.

Не прозвучало щелчка.

Не было гула.

Беспокойство ёкнуло под сердцем. Она всмотрелась в его оптические линзы. В глубине мерцала слабая искра.

Пустые.

Лишенные сознания.

Сердце её упало, превратившись в комок ледяного страха.

Она провела пальцами по краю его грудной пластины. Защёлки были отстёгнуты. Люк приоткрыт.

– Улисс? – её шёпот стал срывистым. – Эфир. Где эфир?

Она рванулась к углу...

Но его уже не было.

Место было пусто.

Руби замерла, обводя взглядом вагон.

Он. Только он... Это был он.

Зачем он это сделал? Почему? Почему бросил их сейчас?

И в этот миг, когда отчаяние сжало горло стальным обручем, раздался крик. Пронзительный, разрывающий душу.

Кричала Лира.

Она вскочила, вырвавшись из объятий матери, и указала дрожащим пальцем в заляпанное грязью окно. Все встрепенулись, схватились за оружие, тела напряглись в ожидании новой атаки.

Но атаки не было.

Лира смотрела не от страха. Её глаза были широко распахнуты, и в них светилось невероятное, ослепляющее чувство. Надежда.

За окном, за уходящими под откос полями, простиралось до самого горизонта бескрайнее, сияющее в багряных лучах заката море. Оно дышало, двигалось, было бесконечно свободным.

И это зрелище было громче любого крика. Оно заставило замереть даже боль в сердцах, вытирая на мгновение слёзы с измождённых лиц.

Глава 33. Ржавый перрон

«Мамонт» издох последним, едким клубом пара, замирающим во влажном воздухе. Он вполз под своды заброшенного вокзала и застыл навсегда на ржавых рельсах.

Тишина, наступившая после глухого стука колёс, была оглушительной. Не той гнетущей тишиной вагона, а иной – древней, глубокой, полной шепота ветра в разбитых стёклах и шороха диких трав, пробивающихся сквозь трещины в каменных плитах перрона.

Они высыпали из вагонов, щурясь от непривычно яркого света, пробивавшегося сквозь дыры в стеклянной крыше. Воздух пах не дымом и гарью, а озоном, влажной землёй и сладковатым запахом гниения – запахом забвения.

Вокзал был монументом ушедшей эпохи. Гигантские чугунные колонны, покрытые паутиной и ржавыми подтёками, поддерживали купол, кое-где обрушившийся, открывая вид на чистое небо. По стенам ползли лианы, оплетая рекламные тумбы с выцветшими афишами, где усатые джентльмены и дамы рекламировали сигары и пароходы через океан. Посреди зала навсегда застыл, зарос мхом, огромный бронзовый глобус на паровом приводе – некогда гордость вокзала. Теперь его шестерёнки намертво срослись окисью, а на полюсе свило гнездо какое-то пернатое.

Всё, что когда-то кричало о прогрессе, теперь тихо и медленно доедала природа.

Ржавые гидравлические двери, заклинившие в полуоткрытом положении.

Железноликие-носильщики, превратившиеся в немые скелеты из металла под грудами хлама, с пустыми глазницами, из которых рос папоротник. Гигантское табло с застывшими медными стрелками, показывавшими время, которое остановилось много лет назад.

– Ну и дыра, – хрипло констатировала Руби, спрыгивая на плиты, покрытые птичьим помётом. Но в её голосе не было привычного сарказма. Была усталая констатация факта. Но после всего произошедшего эта тихая, мёртвая заброшенность казалась почти раем.

Руби посмотрела на карту Лоренца. – Прибыли! Это конечная!

Они двинулись вглубь, осторожно, как чужаки в гигантской гробнице. Нашли депо, где в полумраке ржавели остовы других поездов. Нашли складские помещения, заваленные рассыпавшимися ящиками с истлевшими этикетками. Нашли насосную станцию с огромными, замшелыми паровыми машинами, которые когда-то качали воду.

Именно здесь, в одном из цехов, они нашли их.

Сначала послышался скрежет металла. Руби молниеносно выхватила револьвер, остальные замерли. Из-за угла огромного котла показалась фигура. Не Железноликий. Человек. Одетый в лохмотья из кожи и тряпок, лицо скрыто за самодельной сварной маской. В руках – импровизированное копьё с наконечником из клапана.

За ним вышли ещё двое, потом пятеро. Они окружили их молча, не проявляя явной агрессии, но и не выражая радушия. Их оружие было собрано из хлама: луки с тетивой из проволоки, дубины с гвоздями, щиты из дверей вагонов. Они двигались бесшумно, привычно, как обитатели этого места.

Лира инстинктивно прижалась к матери.

Но удара не последовало.

Старший из пришедших, тот самый с клапаном на копье, подошёл ближе. Он снял маску, открыв обветренное лицо и пронзительно-ясные глаза. Его взгляд скользнул по измождённым, испачканным лицам беглецов, по их жалкому скарбу.

– Вы из империи? – его голос был хриплым, будто простуженным ветром, но в нём не было угрозы.

Руби кивнула, не находя слов. – Мы бежим от них.

Человек махнул своим спутникам.

Они называли себя «Жителями Ржавого перрона». Это были потомки рабочих, пассажиров, служащих, застрявших здесь, когда Империя бросила эти места и поезда перестали ходить.

Они не одичали.

Они адаптировались.

Выжили.

Их вождь, представившийся как Барок, оказался бывшим инженером-путейцем. Он провёл их по своим владениям: показал жилые вагоны, встроенные в полуразрушенные тоннели, огороды на перронах, где в ящиках со старой землёй росли картошка и капуста, кузницу, разведённую в бывшей котельной, где из обломков машин ковали инструменты и оружие.

– Механики тут много, – пояснил Барок, похлопывая ладонью по борту огромного парового котла. – Всё ржавое, но кое-что ещё дышит. Воду качаем, пар гоняем для кузни. Без этого – смерть.

Ему показали Гефеста.

– Ваш железный друг... – Барок медленно обошел неподвижную фигуру, и в его голосе прозвучала глубокая озадаченность. – Не похож на тех, что в Империи. Непохож и на диких, что по болотам шляются. Что с ним?

Руби, лишенная иного выбора, выложила все как есть. Кратко. Без эмоций. Без прикрас.

Он – не просто Железноликий. Он – друг.

Барок долго молча смотрел на неподвижного Гефеста.

– Мы попробуем помочь, – наконец произнёс он. – Гидравлика повреждена. Оптика... хм. – Он повернулся к своим. – Эй, Мэл! Тащи инструменты и «эликсир»! И найди Энн.

«Эликсиром» оказалась густая, чёрная, вонючая смесь из очищенных масел и каких-то травяных экстрактов.

В следующие несколько часов депо превратилось в импровизированную операционную. Гефеста осторожно перенесли на большой верстак, где когда-то ремонтировали паровые дрезины. Люди Барока, принялись за работу. Они не были городскими механиками, их знания были эмпирическими, выстраданными, но их руки помнили металл.

Руби не отходила далеко, наблюдая, как они аккуратно вскрывают повреждённые пластины, очищают и проливают «эликсир» в суставы. Подключили к диагностическому порту Гефеста самодельный тестер – сплетение проводов и лампочек в деревянном корпусе.

– Не видел такого никогда, – бормотал Барок, следя за морганием лампочек. – Много... Но ядро цело. Память... странная. Не такая…

Наконец, последняя пластина стала на место. Барок вытер руки о тряпку.

– Всё, что могли. Пробуйте.

Тумблер щёлкнул.

Гефест дёрнулся.

Его корпус содрогнулся, из всех стыков вырвался пар, смешанный с излишками «эликсира». Оптические сенсоры мигнули, потом замигали беспорядочно, как у человека, который пытается сфокусировать взгляд после долгого обморока.

Глухой, скрипучий звук, похожий на помехи, вырвался из его голосового модулятора. Потом он прочистился.

– Улисссс…. – его голос звучал прерывисто, но это был его голос. – Где он?..

– Спокойно, жестяная банка, – не выдержала Руби, и в её голосе прорвалось несвойственное ей облегчение. – Отдыхай.

Гефест медленно повертел головой, его линзы фокусировались на лицах, на сводах депо, на людях в самодельных доспехах. Он видел. Он анализировал.

– Где мы?

– В безопасном месте, – тихо сказала Руби. – Пока что.

Барок, наблюдавший за этим, почёсывал щетину.

– Ты, парень, необычный. – Память у тебя глубокая, не заводская. – Он помолчал, разглядывая Гефеста. – Если хочешь узнать, что за зверь в твоей железной башке, тебе к Отшельнику.

Гефест насторожился:

– К кому?

– Отшельник. Живёт далеко отсюда, под Гниющими Холмами. Говорят, он там ещё с времён Великой Очистки засел. Знает всё о старых механизмах, о первых Железноликих, о том, что было ДО. К нему иногда ходят Жители, если что-то древнее и непонятное найдут. Он чинит. Или прогоняет. Как повезёт. Координаты сорок два. Двадцать три. Шестнадцать пятнадцать восемьдесят четыре.

Гефест слушал, перебирая обрывки, всплывающие из повреждённой памяти. Сорок два. Двадцать три. Шестнадцать. Лоренц…

Он медленно поднялся с верстака. Его движения были скованными, но уверенность возвращалась.

– Мне нужно идти, – заявил он. Его механический голос прозвучал твёрдо. – Мне нужно найти ответы.

Руби хотелось возразить, сказать, что он ещё слаб, что это опасно. Но она видела огонь в его глазах, подкреплённый новой, жгучей целью.

Она кивнула. Она понимала потребность докопаться до своей сути, какой бы ужасной она ни оказалась.

Гефест посмотрел на людей. Они были ранены, они были сломлены, но они были здесь.

– Я вернусь, – сказал он. И это прозвучало как клятва.

Он повернулся и посмотрел на вход в депо, за которым лежали Гниющие Холмы. Его прошлое ждало его. И он был готов его встретить.

Глава 34. Глиняный пророк

Тишина Гниющих Холмов была иного свойства. Не та оглушающая тишина, что наступает после боя, и не звенящая пустота морозных равнин. Она была густой, вязкой, впитывающей звук, как промокшая земля впитывает кровь. Воздух пах прелой глиной, окисленным металлом и чем-то сладковато-тленным – будто столетия медленно переваривались в желудке этих холмов.

Гефест шёл по координатам, выжженным в его памяти. Шаг его был тяжёл и механически точен. Ноги, отремонтированные жителями Перрона, всё ещё не слушались. Его сенсоры, настроенные на поиск признаков разума – тепла, вибраций – ловили лишь шепот ветра да гудение разложившейся в земле арматуры.

«Сорок два. Двадцать три. Шестнадцать».

«Сорок два. Двадцать три. Шестнадцать».

«Сорок два. Двадцать три. Шестнадцать».

Холмы были испещрены входами – чёрными, зияющими пастями, ведущими в подземные комплексы. Одни обрушились, другие заросли бурьяном. Тот, что он искал, был неприметен. Полузасыпанный грунтом, с дверью из потускневшей латуни, на которой время и кислые дожди стёрли все надписи, оставив лишь намёк на барельеф.

Дверь не поддалась.

Он упёрся в неё плечом – металл заскрипел, но не сдвинулся.

И тогда из темноты за спиной раздался звук. Не скрежет. Не лязг. Тихий, шелестящий смешок.

Гефест резко развернулся.

В проёме другого туннеля, на корточках, сидело Существо.

Оно было невысоким, округлым, закутанным в лоскутья когда-то белого халата, теперь выцветшего до грязно-серой и испачканной глины. Кожа – тёмная, морщинистая, словно старая кора. Длинные, руки с тонкими пальцами, похожими на корни, перебирали какие-то болтики, сортируя их по кучкам. Но больше всего поражало лицо – скрытое за парой огромных, дисковых очков со множеством линз разного увеличения. Они делали его глаза гигантскими, расплывчатыми, как у глубоководного существа.

– Толкаешь-толкаешь, – проскрипел голос, похожий на трение старых шестерёнок. – Умная железка, а дверь открыть не может. Смешно. Очень смешно.

Гефест замер. Он смотрел… и не находил угрозы. Только странную, древнюю энергию, исходящую от этого существа. Не тепло живого тела, а что-то геологическое.

– Я ищу Отшельника, – произнёс Гефест, его голос прозвучал неестественно громко в этой давящей тишине.

Существо подняло голову, и линзы закрутились, фокусируясь.

– Нашёл-нашёл. Или это он тебя нашёл? Вопрос интересный. Глубже, чем кажется.

Оно поднялось с корточек движением, которое не было ни человеческим, ни машинным – плавным и в то же время угловатым, как падение камня. Подошло ближе. Тонкие пальцы потянулись к его грудной пластине, к шрамам от недавнего ремонта.

– Чинили тебя. Маслом и травами. Грубо. Но с душой. Любопытно.

– Ты… Отшельник? – уточнил Гефест, отступая на шаг.

– Имя? Имя – пустое. Я – Тот-Кто-Чинит. Иногда – Тот-Кого-Не-Слышат. – Оно повернулось к двери. – Хочешь внутрь? Спроси вежливо.

Гефест смотрел на эту фигуру. В его памяти всплывали обрывки данных: «архаичные интерфейсы», «протоколы устного запроса».

– Пожалуйста, открой дверь, – сказал он, чувствуя себя нелепо.

Существо хлопнуло в ладоши – сухой, трескучий звук.

– Вот и славно!

Оно приложило ладонь к незаметной панели на стене. Камень сдвинулся с тихим скрежетом, обнажив клавиатуру из потускневшего перламутра и меди. Длинные пальцы пробежали по клавишам, набирая мелодичную, сложную последовательность. Раздался щелчок – не механический, а скорее костяной. Дверь отъехала в сторону, открывая тёмный проход.

Внутри это была не пещера и не мастерская. Это была… коллекция. Лабиринт из стеллажей, заставленных странными артефактами: сердце паровой машины, пронзённое кристаллом; череп, инкрустированный серебряными схемами; стеклянные шары, внутри которых клубился туман, напоминающий лица. И книги. Настоящие, кожаные фолианты и свитки папируса, испещрённые формулами, которые бросали вызов самой логике Империи.

Существо – Отшельник – плюхнулось в кресло, сконструированное из старых ремней безопасности и сиденья аэрокоптера.

– Ну, железяка. Спрашивай. Время дорого. Очень.

Гефест сделал шаг вперёд, его корпус отбрасывал странные тени в свете голубоватых кристаллов, растущих из потолка.

– Я хочу знать, кто я.

Линзы в очках сузились.

– Вопрос первый. Самый простой. Самый сложный. – Отшельник покачал головой. – Ты – Железноликий! Таким ты уродился. Таким и быть тебе!

– Это не ответ. Я был… соединён. С человеком. Кто он?

– Красивый человек был! Добрый. – Отшельник взял со стола странный прибор – не то калейдоскоп, не то секстант – и стал крутить его. – Человек верил, будущее – не в железе и не в плоти. А в… симфонии. Симбиозе. Красивая глупость.

Он засмеялся снова, и в этом смехе слышался скрежет разваливающихся миров.

– Империя думала иначе. Империя сказала: «Нет. Воля – это порядок. Порядок – это разделение. Машина служит. Человек правит». Они испугались. Очень испугались.

Гефест чувствовал, как по его внутренним схемам пробегает холодная дрожь. – Он мой… создатель?

– Отец? Сооо-ум? – Отшельник пожал плечами. – Слова малы. Душу ты получил. Слишком это вредно.

Он вдруг замолк, его внимание привлекла какая-то микросхема на столе. Он потыкала в неё пальцем.

– Он мёртв? – спросил Гефест, и его голос вдруг сорвался на помехи.

– Глупый робот! Всё мёртво столько же, сколько и живо. – ответило существо, не глядя на него. – Энергия не умирает. Она лишь… перетекает. Он в тебе. Часть. Маленькая. Не знаю. Спроси у отца. Если найдёшь.

Он поднял на него свои огромные линзы.

Гефест молчал. Новые мысли струились внутри него, складываясь в пугающую картину.

Он был чьим-то продолжением.

Чьим-то замыслом.

Чьей-то ересью, облечённой в металл.

– Почему я не помню? Почему всё это скрыто?

– Память – боль. Боль – слабость. Но след остаётся. Всегда. – Она вдруг ткнула пальцем в его грудь. – Ищи его в Небесном Утёсе. Со-ум. Если найдешь.

– Второй создатель? Кто он?

Отшельник откинулся в кресле, и его смех стал тише, печальнее.

– Умный больно. Очень. Но другой. Холодный. Как лёд. Он верил в эффективность. В чистоту линии. Он испугался первым. Он начал очистку.

Он покачал головой. Линзы его очков затуманились.

—Имя? Не скажу. Зачем тебе? Глупый робот. Ты для большего создан. Или не создан. – Он махнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху. – Спать хочу.

Вопросы Гефеста иссякли. Они казались такими же мелкими и ничтожными, как болтики, которые перебирало существо. Он получил ответ. И этот ответ был тяжелее любого металла.

Он был не машиной. Не оружием. Он был памятником. Памятником неудавшейся утопии, преданной её же творцом.

Гефест развернулся и направился к выходу. Его шаги отдавались гулко в зале, полном молчаливых свидетельств прошлого.

– Глупый робот! – окликнул его Отшельник, уже не оборачиваясь, копаясь в ящике с радиодеталями.

Он остановился.

– Не ищи вовне. Ищи внутри. Решай, что из этого важнее.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, отсекая мир артефактов и безумной мудрости. Он снова стоял на Гниющих Холмах. Небо на западе затягивалось свинцовыми тучами. Предчувствие бури.

Он был обременён знанием. Он был последним мостом, перекинутым через пропасть безумия и страха. И ему предстояло решить – остаться им или стать чем-то иным. Орудием мести? Хранителем памяти? Или чем-то третьим, для чего даже не было имени.

Он посмотрел на свои руки – творение человека.

Он не чувствовал себя потерянным. Он чувствовал себя проклятым.

Глава 35. Соль

Тишина на Ржавом Перроне была уже не гробовой, а рабочей, наполненной смыслом. Скрежет пилы по ржавой арматуре, мерный стук молотка, доносящиеся с огородов обрывки разговоров – звуки жизни, выцарапывающей себе место среди руин. Воздух, всё ещё пахнущий озоном и старым железом, теперь смешивался с дымком печёной на углях картошки и запахом свежестроганой древесины.

Деревенские прижились. Не сразу, не без труда, но костяк их – самые упрямые – уже не выглядели загнанными тенями. Они обживали вагоны-общежития, чинили протекающую крышу депо, под руководством Барока налаживали систему сбора дождевой воды. Протоптали подобие улицы между двумя рядами вагонов, где по вечерам собирались у костра, делились скудными новостями и просто молча смотрели на огонь, боясь спугнуть это хрупкое, вымоленное спокойствие.

Руби въелась в эту жизнь.

Стала той, к кому идут.

Её резкость, её безжалостная решимость решать проблемы жёстко и быстро, здесь, на краю мира, оказались ценнее сладких речей. Она не лезла в лидеры – Барок вёл хозяйство. Но когда вспыхивала ссора, готовая вот-вот перейти в мордобой, все замирали и косились на неё. И одного её едкого взгляда или отравленной шутки хватало, чтобы буря схлынула.

Она стала стальным стержнем. Неформальным. Но ощутимым.

Однажды, когда Руби учила Лиру ставить силки, та негромко сказала ей:

– А ты нравишься Марте!

– Вот уж не думала, – искренне удивилась Руби.

– Ещё как! – торжествующе заявила Лира. – Она говорит, хоть ты и шалашовка, но без тебя нам пришлось бы туго.

Руби застыла, и лишь скулы её нервно дёрнулись.

– Ну я ей…

В этот миг Марта появилась на пороге. Она оправилась после ранения. Постояв в нерешительности, она промолвила, упрямо глядя куда-то мимо Руби:

– Знаешь... Я в молодости была такая же, как ты. Бойкая, всех задирала. Имперские пришли за налогами, а я им вилы в бок… и в лес. – Хриплый смех вырвался у неё, обернувшись надсадным кашлем. – Полгода пряталась в чаще.

Марта отвернулась, с силой затягивая бинт на своей старой ране.

Это было не извинение. Это было выстраданное, признание.

Гефест, вернувшийся из лабиринтов Гниющих Холмов молчаливым и ещё более замкнутым, нашёл своё место в кузнице. Его точные, не знающие устали механические руки творили чудеса с металлом. Он не говорил о том, что узнал. Но иногда замирал с раскалённой заготовкой в клещах, и его оптические сенсоры тускнели, уходя вглубь себя, в память, которая была ему и не его одновременно.

Покой был обманчив, и все это знали.

Разведчики – быстрые, бесшумные мальчишки из числа жителей перрона – вернулись как-то вечером. Их лица, побитые ветрами, были искажены возбуждением.

Барок, Руби и Гефест собрались в вагоне-кабинете.

– Город, – сорвалось у старшего из разведчиков, с трудом переводя дух. – На месте вашей деревни. Мы выследили торговый караван… Они говорят, он там. Империя туда не суётся, у них почти не осталось Железномордых после знаменитой бойни в депо.

– Вы же говорили, что ликвидаторы всё уничтожили, – хрипло проговорил Барок, обводя тяжёлым взглядом Руби и Гефеста.

– Так и было! – мальчишка замотал головой. – А теперь… Там что-то выросло как по волшебству.

Руби перебила резко, словно плюнув:

– Это Улисс.

Гефест медленно кивнул, его голосовой модулятор издал низкий, согласный гул.

– Мы не знаем, на что он способен. Возможно, он строит свою утопию… на костях…

– Он сбежал! И бросил нас! – голос Руби сорвался на крик. – А теперь стал чёртовым мэром? Я видела, во что он превратился, черт возьми! Он чудовище! Эта тварь не может построить ничего хорошего!

Она метнулась к выходу, будто собиралась сию же секунду броситься в путь и растерзать его.

– Руби.

Один-единственный голос остановил её. Механический, лишённый эмоций, но пронизанный такой нечеловеческой тяжестью, что она замерла.

Гефест поднялся. Его массивная фигура заслонила свет.

– Он не сбежал. Он дрался с Хозяином. Он спас тех, кто выжил. Ценой своей души. Тот, кем он стал… это цена, которую он заплатил.

– Мне плевать! – выдохнула она, но уже без прежней ярости.

– Ему нужна помощь, – продолжил Гефест. Его оптические сенсоры были прикованы к ней. – Он один. Я видел его глаза в ту секунду, когда… В них не было торжества. Только ужас и пустота.

– И что? Мы должны ему помочь? Простить? После того как он украл эфир и бросил тебя подыхать? – в её голосе зазвенела горькая ирония.

– Нет. Мы должны его остановить. Или направить. Потому что если он падёт, Империя получит в свои руки его технологии. Или то, что он строит, поглотит его и станет новой Империей. Хуже прежней.

Он сделал шаг вперёд.

– И… он обещал помочь тебе. Помнишь?

Руби отшатнулась.

Будто он ударил её. Её броня из сарказма и злобы дала трещину. Лицо исказилось не болью, а чем-то более древним, более острым.

– Хватит.

– Он говорил о воскрешении. О машине, что может вернуть утраченное. Ты сказала, что это бред.

– Это и есть бред! – она прошипела, но в её глазах читался не скепсис, а страх. Страх надежды.

– А если нет? – давил Гефест. – Если у него получилось? Если он может вернуть потерянное?

Дыхание Руби стало прерывистым, поверхностным. Она обхватила себя руками, будто замерзая.

Прошло время.

Все ушли.

Давно.

Остались только они двое в густеющем полумраке вагона.

Она говорила так тихо… Почти шептала… Слова едва долетали до Гефеста.

Она говорила не ему.

Она говорила тьме. Стенам. Призракам своего прошлого. – Он был… тихий. Не в меня. Любил смотреть на звёзды через дыры в крыше. Говорил, что когда-нибудь улетит туда.

Она замолчала, сглотнув ком в горле.

– Имперский патруль. Ошиблись дверью. Он закричал. Они… они не любят, когда кричат. Пуля рикошетом. От стены.

Её пальцы впились в предплечья так, что вот-вот выступит кровь.

– Не от кого-то. Так… вышло. Я сама его родила. Сама вырастила... Ему было пять лет.

Она подняла на Гефеста взгляд, полный голой, животной муки и его кольнуло где-то в глубине… в самой сердцевине процессора.

– Я закопала его сама. Положила ему в руку стеклянный глазок от старого телескопа. Чтобы… чтобы лучше видел звёзды.

Гефест молчал. Никакие его слова не могли ничего весить.

Руби выпрямилась. Слёз не было. Не было и слабости. Только решение. Тяжёлое, как надгробная плита.

– Я презираю Улисса за его слабость, за то, что он бросил тебя.

Она глубоко вдохнула.

– Но если есть хотя бы один шанс из миллиона… Я его использую.

Она посмотрела на Гефеста, и в её глазах снова была та самая, прежняя, острая как бритва Руби.

– Идём. Разворошим его песочницу. И если он врал… я сама вырву ему его лживый язык.

Гефест кивнул.

Дорога вела обратно.

Хрупкая. Опасная. Пропитанная болью, ненавистью и надеждой.