Текст книги "Капитан "Старой черепахи""

Автор книги: Лев Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Однажды в пятибалльный шторм малая шаланда вышла в море и вернулась под утро с тяжелыми ящиками. Ящики спрятали в погреб под засольным сараем. Наутро их погрузили на телеги, прикрыли сверху рыбой и увезли в город.

«Ловкачи!» – изумился парень. Это был Николай Ивакин, помощник уполномоченного Губчека Макара Репьева. Он тщетно прикидывал, как бы хоть на часок выбраться в город. Однако артельщик ни на шаг не отпускал его от себя.

– Погулять бы, – сказал раз Николай.

– Не рыпайся, или в Губчека захотел?! – прикрикнул Тургаенко. – Где гулянка – там водка, где водка – там селедка, где селедка – там хвост. Проследят чижи, и всем нам карачун!..

4

Кабачок Печесского – две тесные сводчатые комнаты, соединенные аркой, – был переполнен.

Висевшая под аркой нелепая, похожая на бочонок люстра ярко освещала обшарпанные, потрескавшиеся зеленые стены с разводами сырости, какими-то бурыми пятнами и следами брызг и десятка два столиков, за которыми сидели безработные матросы, кочегары, лица неопределенных профессий, накрашенные женщины.

Табачный дым плотной серой пеленой висел под низкими, потерявшими цвет сводами.

Посетители, разомлевшие от вина и спертого воздуха, галдели, смеялись, переругивались.

Других свободных мест не оказалось, и Андрею пришлось расположиться у самого оркестра. Над ухом громыхал барабан, свистела флейта, стонала скрипка.

За соседним столиком два каких-то ловкача убеждали торговца купить по дешевке партию румынской виноградной водки и американской муки.

– А то бери пять ящиков шоколада. Тоже дешево отдадим.

Андрей оглядел их.

«Явные спекулянты, милицию надо бы сюда...» Оркестр играл старые, надоевшие всем вальсы. Время от времени кто-нибудь из посетителей подходил к эстраде и, бросая в раскрытый рояль несколько бумажных миллионов, заказывал:

– «Счастливый рейс»!

Музыканты тотчас обрывали мелодию вальса и начинали играть модное танго «Счастливый рейс».

Ермаков сознавал, что ему не место в кабаке, но тоска завладела им. Он пил вино, закусывая ракушками, пил и не хмелел. Вот уже целую неделю он ищет работу – и все безрезультатно.

«Как они посмели предложить мне заведовать складом?» – Андрей чертыхнулся. Нет, он никогда не согласится! Закрыл глаза и представил как наяву эсминец «Пронзительный»: могучий корпус, гордые мачты, склоненные к юту трубы, грозные пушки и торпедные аппараты, заостренный изгиб форштевня.

Вот это действительно был красавец!

Вспомнился последний переход из оккупированного немцами Севастополя в Новороссийск, залитый солнцем внешний рейд. На фалах кораблей взвились сигнальные флаги: «Погибаем, но не сдаемся!» Потрясая воздух, раздался грохот взрыва на эсминце «Фидониси». Это был сигнал для всех остальных...

Андрей с силой стукнул стаканом, расплескав вино.

– Окосел морячок! – ухмыльнулись за соседним столиком.

Но Ермаков не слышал окружающих. Он вновь переживал трагедию родной эскадры. Он видел себя на командирском мостике «Пронзительного», видел взметнувшийся над «Фидониси» столб огня и бурого дыма, матросов, молча скинувших бескозырки.

Один за другим взрывались грозные корабли. Волны пошли по рейду при полном штиле.

Ермаков скомандовал: «Открыть кингстоны!»

Содрогаясь от сотен тонн хлынувшей в трюм воды, корабль стал оседать на нос.

Андрей взял из своей каюты барометр и, держа в руке красный кормовой флаг, последним спустился в шлюпку.

Шлюпка быстро удалялась от тонущего корабля. Моряки не спускали с него глаз.

«Пронзительный» встал вертикально и, словно салютуя пером руля, скрылся под волной...

– О чем грустим? – послышался рядом чей-то голос.

На край стола легли сухие длинные пальцы, украшенные массивными кольцами.

Андрей, словно очнувшись, медленно поднял голову и встретился с зеленовато-серыми не то смеющимися, не то настороженными глазами.

Изрытое оспой продолговатое лицо, бритая голова с огромным желтым лбом. Так ведь это же сосед по теплушке, тот самый, что сбежал от чекистов! И он здесь, в Одессе, в самом центре города, в двадцати минутах ходьбы от Губчека! И разодет, словно на бал: коричневый пиджак, рыжие галифе, высокие, со шнурками до колен, модные тупоносые ботинки «Вера».

Пожалев о том, что забрел в этот кабак, Андрей хотел было ответить бандиту грубостью, но тут же подумал, что, может быть, удастся его задержать. Но как это сделать? Как? Раздумывая над этим, он деланно улыбнулся:

– А, попутчик!.. Садись, садись!..

Рябой сел, с усмешкой кивнул в сторону оркестра.

– Позиция на виду, зато дырка рядом (рядом находилась дверь, должно быть на кухню). Эй, Спильчевский! – окликнул он проходившего мимо официанта. – Большой графинчик и... – Рябой скосил глаза на скромную закуску Ермакова, – два салата из кур, икорки...

– Для меня не надо, я поужинал, – запротестовал Андрей.

Но Рябой, будто не расслышав, продолжал:

– Пару отбивных и полдюжины пивка. Запишешь на мой счет. . ,

– Слушаюсь! – угодливо склонился официант.

– Ну как, капитан Ермаков, жизнь? Отделался легким испугом? На станции не замели? – снова обратился Рябой к Андрею. – Я гляжу тогда, этот чиж прямо на тебя нацелился. Счастье его, не на меня первого налетел. Пришлось бы нажать на мышцы.

Рябой усмехнулся, обнажив золотые зубы, и переставил кувшин с хризантемами, загораживая свое лицо от входной двери.

– Где бросил якорь? – уже серьезно спросил он.

– Плаваю... на бочке в лимане.

– Отцовский хлеб жуешь?

– Приходится, – односложно ответил Ермаков.

– Симу Пулемета не видал еще? Довоевался боцман до дворника. – Губы Рябого искривились.

Официант принес водку, закуску и пиво. Рябой наполнил стопки.

– За братство оскорбленных и униженных! А ты не грусти! «Прости, грусть, прощай, не тронь старых ран...» Ну, шутки в сторону! Есть деловой разговор. Плавать хочешь? Эсминец, правда, мы тебе предложить не можем, >– морскому офицеру миноносец бы, конечно, полагался, но у нас найдется для тебя подходящая морская работа. Чистое дело, не хлопотно и верный барыш.

Так вот оно что: ему предлагают вступить в бандитскую шайку. Хорошо же, он им покажет! Желая оттянуть время, Андрей уклончиво ответил:

– Откуда вам известно, что я командовал миноносцем?

– У нас, милый, своя «чека».

– А кто это «вы»?

– Так сразу тебе и сказать? Я – Лимончик, слыхал? Мы работаем на богатую фирму. Остальное не суть важно.

Ермаков не мог скрыть изумления. Так вот каков знаменитый главарь одесских бандитов! И он безбоязненно сидит в ресторане, на виду у всей публики и даже имеет у официанта свой счет!..

Довольный произведенным эффектом, Лимончик наполнил по второй стопке.

– За успех нашего дела!.. Что ж ты не ешь?.. Ну, то-то!

Андрей густо намазал на хлеб масла и откусил чуть не пол-ломтя, обдумывая, как лучше выпытать у Лимончика его адрес.

Яшка внезапно оборвал разговор и устремил взгляд на дверь.

«Не хватало, чтобы нагрянула облава и меня накрыли с ним заодно! Потом поди доказывай, что ты хотел его задержать!.. – подумал Андрей. Он повернулся вполоборота и, к великой досаде, увидел спускающегося по лестнице Серафима Ковальчука. – Только бы он не увидел нас!»

Но боцман уже заметил приятеля и направился прямо к нему.

Яшка пододвинул свободный стул и указал на него боцману:

– Прошу, наша фирма не щадит затрат!

– Садись, Сима! – сказал и Ермаков, протягивая руку.

– Для кого Сима, а для кого... – Ковальчук оттолкнул руку Ермакова. – 3а сколько мильонов шпане продался?

Боцман, видимо, успел где-то изрядно выпить: щеки его раскраснелись, растрепанный чуб опустился на самые брови.

– Эх, Андрей, Андрей, зря мы звали тебя Альбатросом, продажная твоя душа!

Ермаков вскочил. Глаза его сузились, черные брови сошлись. Схватив боцмана обеими руками за борта расстегнутого бушлата, он с силой тряхнул его и прошептал:

– Придержи язык, после поговорим.

Однако Ковальчук не внял совету друга и отстранил Ермакова. Со стороны казалось, что Сима Пулемет сделал самое легкое движение рукой, но Андрей прямо-таки рухнул на стул.

– Я попросил бы некоторых дворников не нарушать покой благородного общества! Здесь не трактир! – произнес Лимончик. Он не сдвинулся с места и даже не изменился в лице.

В ожидании любопытного зрелища посетители кабачка повернулись к столику Ермакова. Оркестр умолк, но Лимончик слегка наклонил голову в сторону дирижера и все тем же спокойным тоном сказал:

– Маэстро, продолжайте работу!

– Десять против пяти, Яша вытряхнет из Симы Пулемета почки, – промолвил кто-то рядом.

– Ах ты, рябая собака! – Ковальчук замахнулся, но в него вцепились два дюжих парня.

Они подскочили по едва приметному сигналу Лимончика.

– Научите Симу вежливости!

Однако не так-то просто было справиться с Ковальчуком. Тряхнув плечами, он отшвырнул державших его парней. Тотчас боцмана ударили по голове бутылкой. Кровь и пиво залили ему лицо, он зашатался, однако устоял и кинулся на нового противника. Кто-то сунул сбоку между ног Ковальчука тросточку, и он со всего размаха грохнулся на каменный пол.

– У «Фанкони» чижи! – расслышал Ермаков быстрый шепот подбежавшего к Лимончику официанта и, вскочив, ринулся на помощь другу: Симу могли убить!

Противники боцмана не ожидали, что Ермаков окажется его союзником, и прежде чем один из них, долговязый, костлявый парень, успел стукнуть поднимающегося боцмана, Андрей изо всей силы ударил парня под ложечку.

Толпа на миг отхлынула. Этого оказалось достаточным, чтобы Ковальчук и Ермаков успели отскочить в угол и забаррикадироваться от наступающих двумя столиками.

Женщины с визгом бросились в стороны. Шум, крик, звон разбивающейся посуды заглушили оркестр.

Долговязый парень вскочил на ближайший столик и выхватил из кармана кинжал. Прикрыв лицо локтем левой руки, правой Ермаков схватил скатерть и одним рывком сдернул ее. Долговязый полетел на пол вместе с бутылками и закусками. А Ковальчук поднял со стола мраморную доску и со всего размаха бросил ее в другого бандита, который вытаскивал финку.

«Почему они не стреляют?» – мелькнуло в голове Ермакова, и как бы в ответ на это раздался резкий голос Лимончика:

– Чижи у «Фанкони», быстро!.. Нападающие моментально, словно по команде, отпрянули, в кабачке сразу стало тихо, а Лимончик наполнил стопку, медленно выпил ее, закусил салатом и махнул рукой. Тотчас кто-то выключил свет.

По топоту ног Ермаков догадался, что банда бежала через дверь, ведущую на кухню.

На эстраде появился официант со свечой в руках:

– Граждане, не волнуйтесь, станция выключила ток, заведение закрыто, прошу очистить зал...

5

Катя давно не навещала Ермаковых. Днем она работала в мастерских порта, вечером училась на рабфаке, а в воскресенье часто бывали собрания, нужно было выкроить время и для домашних дел и для того, чтобы сходить в библиотеку.

Анна Ильинична обрадовалась девушке, как родной. Сначала она пожурила ее: «Нельзя забывать старых друзей. Мы уже думали, ты уехала», – потом усадила пить чай.

– А у нас с Денисычем радость: сынка дождались, Андрюша приехал. Отвоевался. Рана вот только у него все не заживает.

«Приехал? Андрей приехал и не разыскал меня?..» Катя ничем не выдала своего волнения, только чуть побледнела. .

– Рада за вас, очень рада, – сказала она. – Когда же он приехал? Надолго?..

– Вторая неделя. Насовсем, говорит, – счастливо улыбнулась Анна Ильинична. – А ты чего же чаек-то не пьешь?

– Спасибо!

Катя машинально поднесла к губам чашку. Андрей в Одессе уже целую неделю и до сих пор не зашел к ней? Лучше ей не встречать его: если бы он по-прежнему любил ее, то пришел бы в первый же день...

Катя забыла, что на улице поздний вечер и забежала она только на минуточку, что ей надо еще сегодня гладить белье и готовить уроки.

«Не пришел, не пришел», – твердила она себе, слушая Анну Ильиничну и не понимая толком, что та говорит.

«Надо встать и уйти, пока его нет, – несколько раз решала девушка и не могла подняться. – Где же моя гордость? Он не любит меня, а я чего-то жду?»

На соседней каланче громко пробило двенадцать... потом час.

Анна Ильинична с беспокойством поглядела на мерно тикающие старые ходики:

– Что-то он задержался сегодня...

– Гуляет, наверно, с друзьями. У него ведь здесь много старых друзей, – сказала Катя и опять подумала: «А меня забыл».

– Не похоже на него. Он всегда говорит, если надолго уходит. Мы со стариком вполне им довольны: обходительный, трезвый. Другие, погляжу, к водке пристрастились, а он нет. – Анна Ильинична улыбнулась и, многозначительно поглядев на девушку, добавила: – И никого себе до сей поры не нашел – холостой.

«Она ведь ничего не знает!» – краснея, подумала Катя и, не утерпев, сказала искусственно равнодушным тоном:

– Андрей Романович, наверно, забыл меня совсем.

Старушка не успела ответить, как раздался стук калитки.

«Он!.. Его шаги!..» Катя посмотрела в самовар, быстрым движением поправила косу.

– Наконец-то пожаловал! – встретила Анна Ильинична появившегося на пороге сына. .

С помощью одного из завсегдатаев кабака Андрей отвел Ковальчука в больницу, а сам, хромая, побрел домой.

Все тело ломило, левый глаз заплыл, щека, в которую угодил тяжелый граненый стакан, горела, болели руки, покрытые ссадинами, но особенно сильно ныла рана.

«Нечего сказать, поймал бандита! А еще бывший революционный моряк и комбат!.. Однако мы с Симой тоже славно проучили их!—Это воспоминание немного утешило его. – Жаль, что так поздно пришли чекисты... Домой, конечно, лучше бы не появляться в таком виде, а впрочем, теперь все равно. Ужинать не буду, сразу в постель...»

С такими мыслями Андрей растворил дверь. Увидев его избитым и растерзанным, женщины невольно приподнялись.

– Христос с тобой, Андрюша! Неужто на тебя воры напали? – воскликнула Анна Ильинична. – Катенька, родимая, ты погляди, что с ним сделали...

Тут только Андрей увидел Катю. Она стояла посреди комнаты и радостная и в то же время испуганная.

– Катя, Катюша! – Забыв обо всем, он бросился к ней, схватил ее за руки. – Вы здесь? В Одессе? А я думал...

– Как видите, здесь, – сухо ответила она. Ее так поразили его вид, запах водки и это незнакомое «вы».

– Да ты никак наклюкался? – строго спросила мать. – И впрямь налил глаза!..

– Я не пьян, – смущенно пробормотал Андрей, только сейчас представив себе, как он должен выглядеть.

А мать, вдвойне оскорбленная тем, что сын явился домой пьяным при гостье, совсем разгневалась:

– Подрался?.. Стыда у тебя нет...

– Я вступился за Симу Пулемета, – начал было Андрей, но в этот миг Катя вырвала из его рук свои руки. Она готова была расплакаться, но сдержалась.

– До свидания, Анна Ильинична, прощайте, Андрей Романович, отдыхайте... Нет, нет, Анна Ильинична, не уговаривайте. Я не боюсь, никто меня не тронет. Мне завтра идти в утреннюю смену...

Девушка быстро поцеловала старушку, не глядя, кивнула Андрею, и не успел он опомниться, как она уже вышла из комнаты.

Андрей бросился было догонять ее, но, повернувшись к комоду, увидел в зеркале свое лицо и остановился. «Вот и встретились!..»

Глухо хлопнула калитка.

– Хорош сынок! – с горечью проговорила мать, достала из комода чистую тряпочку, намочила ее. – Дай-ка я обмою тебя, ведь в крови весь...

Глава III

1

Тусклое красное пламя фонаря «летучая мышь» едва теплилось и готово было вот-вот погаснуть, до того спертым был воздух. Фонарь стоял на большом камне и призрачно освещал низкую тесную пещеру, высеченную в толще желтого ракушечника. В углах пещеры темнели отверстия узких тоннелей. Вокруг царила такая тишина, что звук капающей с потолка воды отдавался в ушах громким звоном.

Пещера находилась глубоко под землей, в северной части лабиринта одесских катакомб, о происхождении которых рассказывались самые разноречивые истории. Любители таинственных легенд уверяли, что подземные ходы, протянувшиеся на десятки километров под всем городом и его окрестностями, вырыты лет полтораста назад контрабандистами, устраивавшими здесь потайные склады.

На самом же деле возникновение подземных пещер, переулков и целых улиц было связано с ростом самой Одессы. Все городские здания строились из легкого пористого ракушечника, и, чтобы не возить камень издалека, его добывали тут же, в подземных каменоломнях, которые со временем были заброшены. Добыча велась без всякого плана. В течение многих десятилетий тысячи различных хозяйчиков и подрядчиков на свой страх и риск рыли шахты и штольни, не считаясь ни с правилами технической безопасности, ни с экономической целесообразностью, лишь бы поменьше затратить средств и побольше получить барыша. Тоннели катакомб шли в самых различных направлениях, порой в несколько этажей, петляя, скрещиваясь, то горизонтально, то круто спускаясь вниз, то высокими просторными штольнями, то тесными низкими и узкими щелями.

В результате получился такой запутанный лабиринт, что понадобились бы долгие месяцы для составления хотя бы схематического плана его.

Только люди хорошо знающие катакомбы могли отважиться спускаться в эти мрачные подземелья и путешествовать по запутанным, лишенным вентиляции тоннелям, часто оканчивающимся тупиками и провалами. Заблудишься – и пропадешь, погибнешь!

Забытые, развалившиеся или заросшие кустарником и бурьяном щели-шахты находились в самых различных пунктах: на обрывистом морском берегу, далеко за городом в степи, в подвалах многих одесских домов, на окраинах – где-нибудь на Большом или Малом Фонтане, у Молдаванки или за Пересыпью.

В подземных тайниках революционеры хранили оружие, подпольные типографии печатали там листовки. Во время революции 1905 года из катакомб вышли на вооруженное восстание боевые дружины одесских рабочих. Через тринадцать лет катакомбы вновь дали приют большевикам: при интервентах в каменоломнях работал подпольный ревком. И никто– ни жандармы, ни белогвардейцы, ни англофранцузская контрразведка – не мог найти убежища революционеров.

В 1921 году Одесса опять заговорила о катакомбах. Теперь в них скрывались контрабандисты, бандиты Яшки Лимончика и прочая контрреволюционная нечисть.

...В пещере, освещенной тусклым светом мигающего фонаря, сидели на камнях два человека в пожелтевших от пыли костюмах.

Один, уже не молодой, давно не бритый, зябко сутулился, жевал потухшую папиросу и молча, казалось равнодушно, слушал. Второй, рыжеватый, говорил тихо, но быстро, жестикулируя и тревожно поглядывая в сторону темных тоннелей. Лоб, щеки и большой нос его были в капельках пота.

– Не машите руками, говорите спокойнее, – вдруг оборвал его сутулый человек. – Здесь мало кислорода.

– Спокойнее? Разве я могу быть спокойным, когда речь идет о судьбах России?..

– Зачем такие громкие слова? – опять прервал его собеседник.

– Вы забываете, что мы, социалисты-революционеры, мы политическая организация...

– И хотите свергнуть Советы... – усмехнулся сутулый. – Мне известно, что господин Савинков прислал вам с Петром Чириковым приказ создавать повстанческие группы, совершать налеты на пограничные районы, вредить всюду, где возможно, убирать с дороги активных сторонников Советской России – словом, как пишут большевики, заниматься бандитизмом.

– Кто вам дал право оскорблять меня и говорить в таком тоне?

– Правда не может оскорбить, и я встретился с вами не для обмена любезностями.

– А что, собственно, вы хотите? Кто вы такой? Я впервые вас вижу... – прошептал рыжеватый и расстегнул воротник косоворотки, словно тот душил его.

– Я очень сожалею, что господин Чириков лично не представил вас мне...

– Вы знали Петра Георгиевича?

– Нас познакомил в Лондоне Борис Савинков. Но здесь я, к сожалению, не застал его.

Сутулый медленно стянул с головы картуз и пододвинул к себе фонарь.

– А вы разве не узнали меня, господин Петрюк?..

– Вы... я впервые вас вижу, – растерянно повторил рыжеватый и, подавшись вперед, пристально всмотрелся в лицо собеседника. Сутулый беззвучно рассмеялся.

– Разве я так сильно изменился за три года? А я отлично помню и вас, и встречи в ярославском лесу, и нашего общего друга Сиднея Джорджа Рейли.

– Вы... вы Емельян Карпухин? – едва слышно прошептал Пегрюк. – Я... мы думали тогда... Мы думали, что после провала Локкарта вас арестовала Чека. Значит, вы... вы не русский? Вы англичанин?

Сутулый утвердительно кивнул и надел картуз.

– Что вы хотите нам предложить? – тихо спросил Петрюк.

– Предложить?.. Вы, эсеры, до сих пор верите в скорое свержение советской власти? Вы очень наивны. Мы с Рейли говорили это и господину Савинкову... С Советами предстоит долгая и упорная борьба, очень долгая борьба, не год, не два, может быть, десять лет... Вам известно, что Тютюнник не смог перейти советскую границу и принужден был вернуться в Польшу вместе со всем своим войском. Нужно идти иными путями и действовать другими средствами. Пора понять это. Иначе вы, как Чириков, попадете в Губчека к Никитину... Да, да, я знаю, что Чириков провалился, знаю, что в Николаеве арестована вся ваша боевая десятка. Очередь за вами, Петрюк.

– Вы решили взять меня испугом? – криво улыбнулся Петрюк.

– Нет, фактами, – сухо ответил сутулый. – Без системы, без твердой и четкой организации вы провалитесь. Провалитесь завтра же. Вас никто не спасет, кроме меня. Господин Савинков очень далеко, кажется, сейчас он в Париже...

– Что же мы... что я должен делать?..

– И «я» и «мы». С этого и следовало начинать разговор, – удовлетворенно сказал англичанин.

Слушая его, Петрюк окончательно понял, кем стали они, эсеры, еще недавно мнившие себя политической партией, мечтавшие о свержении большевиков и захвате власти. Они – слуги англичан, не больше. И отступать уже некуда, да и зачем, если сам Борис Савинков ездит на поклон в Лондон? Значит, иного пути нет...

– Как вас зовут? – нерешительно спросил он.

– Зовите меня Карпухиным. Легче помнить одну фамилию, – пояснил, усмехаясь, англичанин. – Я – товарищ Карпухин, – интонацией подчеркнул он слово «товарищ». – Вам надолго придется забыть о «господах».

– Значит, новый поход Антанты... – Петрюк умолк, подыскивая нужные слова. – Значит, новый поход откладывается?

– Да, откладывается... временно, – сухо произнес Карпухин. – И нужны новые способы борьбы. Большевики зализывают раны. Но они голые и нищие. В России разруха, голод, нет топлива; заводы стоят, транспорт разбит. Нужно, чтобы эта разруха продолжалась как можно дольше. Нужно, чтобы Советы подольше не набрали сил. Слабого легче свалить. Пока война будет тайной, надо вредить им всюду и везде, вызывать недовольство в населении, особенно среди крестьян, выявлять недовольных, поднимать мелкие восстания, такие, как в Сибири и в Тамбовской губернии. И собирать силы для будущего.

Карпухин говорил без всякого акцента, и Петрюк поймал себя на мысли, что давно, должно быть, живет этот англичанин в России.

– Вы поняли меня? – сухо спросил Карпухин. Да, да, конечно, Петрюк все понял, но с чего им

начинать? Арест Чирикова разрушил связи, работать стало куда опаснее. Людей мало, оружия не хватает, денег в обрез.

– Деньги будут, – нетерпеливо прервал Карпу-хи& – И оружие будет. А для начала вы сообщите мне все ваши планы, возможности вашей организации. Ее построение придется изменить. Нужна строжайшая конспирация.

Потом Карпухин сказал, что ему необходимо знать связи эсеров с другими иностранными разведками. Помогает ли эсерам мистер Уайт? Да, тот самый, из АРА. Петрюку незачем стесняться: мистер Уайт все равно скажет об этом Карпухину. Помогает продовольствием для повстанческих отрядов? Отлично. А колонисты? Есть ли у эсеров контакт с колонистами?.. Да, с немецкими. С какими же еще, черт побери! Карпухин сам знает, что немцы были врагами Англии и России в недавней войне, но сейчас это ничего не значит, сейчас у них общий враг – большевизм. Итак, связи с колонистами нет. Это оплошность. Ее Карпухин и Петрюк исправят вместе, сообща. Хорошее русское слово «сообща». А с этим, с Яшкой Лимончиком? Почему Петрюк морщится? Потому, что Лимончик бандит? Это действительно звучит грубо, но...

Неожиданно Карпухин перевел разговор на новую тему: Петрюку следует переменить место службы. Ну да, официальной службы, конечно. Он работает в порту слесарем. Надо добиться выдвижения в бригадиры. И не надо волноваться – надо беречь нервы. И не следует пить вина без крайней необходимости...

2

В начале сентября Андрея вызвали в Губчека. В назначенный день он встал раньше обычного и перечитал про себя повестку: «Предлагается вам явиться 5 сентября 1921 года к 10 часам утра в комнату № 42 к товарищу Никитину...»

– Ты это куда? – спросил только что вернувшийся с маяка Роман Денисович, увидев, что сын надевает потертую флотскую шинель и фуражку с красной звездочкой на потускневшем золотом «крабе».

– В военный комиссариат!

Андрей не хотел волновать родителей: мало ли что они могут подумать!..

– Опять пошлют скакать на кобыле! Отлежался бы уж, – в голосе отца слышалась не то горечь, не то усмешка.

– Понадобится – буду скакать!

– Ну, скачи, скачи, сухопутный моряк! – Старик досадливо махнул рукой.

Из-за аварии на электростанции трамвай не работал, и Ермакову пришлось шагать пешком от Молдаванки почти через весь город.

За годы военной службы Андрей привык к неожиданностям, однако на сей раз был озадачен: «Зачем я понадобился Чека? Разве из-за происшествия в кабачке?» Но откуда же чекистам известен его адрес? Впрочем, что тут гадать?

Губчека помещалась в небольшом особняке на Маразлиевской, напротив городского парка.

Дежурный провел Ермакова по длинному коридору в комнату № 42 к Никитину.

«Так вот она какая, Губчека!» Андрей с любопытством оглядел кабинет председателя: простой канцелярский стол, полдюжины стульев, несгораемый шкаф, койка за ширмой – вот и все убранство.

За столом сидел бледный сероглазый человек. Коротко подстриженные русые волосы, веснушчатый нос.

«Не глаза – сверла». Андрей сразу настроился против чекиста, который пригласил сесть и предложил махорки.

– Я махорки не курю.

– Напрасно! Отличная штука самосад!

«И чего ты тянешь?» – подумал Андрей, глядя, как Никитин свертывает козью ножку.

Руки у чекиста были натруженные, с мозолистыми ладонями и желтыми ногтями. Не торопясь, он закурил и внимательно поглядел на угловатого, явно встревоженного моряка.

– Могу я узнать, зачем меня вызвали? – не утерпел Андрей.

– У нас с вами будет серьезный разговор.

– Надо думать, – ответил Андрей, в свою очередь разглядывая чекиста, одетого в зеленую суконную гимнастерку с черными пуговицами.

А тот, будто не замечая иронии в тоне моряка, достал из стола листок бумаги и сказал:

– Что ж, приступим... Ермаков Андрей Романович, год рождения тысяча восемьсот девяносто третий, беспартийный...

– Точно!

– Уроженец города Одессы?

– Угадано!

– После призыва в Черноморский флот в тысяча девятьсот тринадцатом году вы плавали марсовым и рулевым на учебном паруснике «Вега», – не обращая внимания на тон моряка, продолжал Никитин. – Потом были переведены на тральщик «Сметливый», а вскоре на эсминец «Пронзительный»?

– Правильно! – подтвердил Андрей, подивившись про себя осведомленноети чекиста.

– Скажите, Ермаков, за какие заслуги в тысяча девятьсот шестнадцатом году вас произвели в кондукторы?[1]1
  Кондуктор – в дореволюционном флоте помощник офицера-специалиста.


[Закрыть]

– А за то, что я, как рулевой, самолично круто изменил курс и «Пронзительный» увернулся от торпеды немецкого миноносца.

«Чего, собственно, добивается чекист? Ведь через месяц, в январе 1917 года, свежеиспеченный кондуктор был разжалован».

– А за что вас разжаловали?

«И это знают!» – все более изумлялся Ермаков. Теперь он говорил уже без усмешки, с невольным уважением глядя на чекиста:

– Я поспорил с ластовым[2]2
  Ластовый офицер – произведенный из кондукторов без экзамена, за особые заслуги.


[Закрыть].

– Нельзя ли уточнить, в чем выразился ваш спор?

– Он, шкура, выведывал, кто из рулевых настроен против старпома.

– Та-ак... – неопределенно протянул Никитин. – «Пронзительный» был потоплен вами?

Ермаков сузил брови и почувствовал нервную дрожь в верхней губе.

– Не мной, а по приказу товарища Ленина.

– Но вы в то время были исполняющим обязанности командира?

– Был. А что, немцу прикажете корабль о'тда-вать?

Ермаков зло взглянул на председателя Чека: «Чего он добивается?»

– Уточним, – повторил чекист. – Следовательно, летом тысяча девятьсот восемнадцатого года вы, по представлению судового комитета, были назначены из рулевых исполняющим обязанности командира эскадренного миноносца «Пронзительный», входившего в состав революционной эскадры, потопленной по решению Совнаркома в Новороссийской бухте.

– Отрезаны мы были.

– Так... – снова неопределенно произнес Никитин. – Из Новороссийска вы с отрядом моряков поехали под Царицын?

– Не поехали, а прорвались с боем.

– Поехали в Царицын, – словно не слыша поправки, продолжал чекист, – командовали там батальоном и получили выговор от командира дивизии за невыполнение боевого приказа?

– Реввоенсовет отменил этот выговор и объявил мне благодарность! – вскипел Ермаков. – Я был прав, и нечего меня корить.

– Никто вас не корит: я выясняю обстоятельства.

– Выясняете... Я за революцию воевал, а не раков ловил!

Андрей увидел у себя в руке невесть когда вытащенную трубку, сунул ее в рот и, глядя в окно, стал сосать холодный мундштук.

На улице шел дождь. Мелкие капельки сбегали по оконным стеклам тонкими струйками. Резкие порывы норд-оста раскачивали в парке деревья.

– Если вы насчет Лимончика хотите знать, так прямо и спрашивайте.

– Насчет Лимончика? – равнодушно переспросил Никитин. – Насчет Лимончика кое-что я слышал, но, может быть, не все, расскажите сами.

Андрей, краснея и сбиваясь, рассказал о злосчастной ночи, проведенной в кабачке.

– Может, вы не верите мне?

– Нет, я верю... Значит, он хотел вас завербовать? – Никитин свернул козью ножку, закурил.– У вас зажила рана?

Судя по всему, чекист не собирался кончать длинный разговор.

– Вот что, товарищ Никитин, – вспылил Андрей. – Мои карты на столе: вам, я гляжу, все мои потроха видны. Давайте ваши карты: в чем дело?

Ермаков нервно постучал о пепельницу пустой трубкой.

Никитин пододвинул табакерку. Андрей машинально набил трубку махоркой и закурил от зажженной его собеседником спички.

– Что вы скажете, если мы предложим вам работать у нас? – словно не замечая волнения моряка, спросил Никитин.

Работать в Чека? От неожиданного вопроса Андрей поперхнулся дымом. Он никак не мог думать, что ему предложат работать в Чека. Ему никогда и в голову не приходило, что он может стать чекистом.

– Ну как? Согласны? – нарушил Никитин молчание.

– Собственно... я ведь моряк.

– Именно поэтому мы вас и пригласили. – Никитин улыбнулся, заметив недоумение, отразившееся в глазах Ермакова, и повторил: – Именно поэтому. Вы не ответили мне, как у вас со здоровьем? Кажется, вы демобилизовались из-за ранения?

– Кончилась война – и демобилизовался. – Андрей не любил жаловаться на болезни.