Текст книги "Юрий Гагарин"

Автор книги: Лев Данилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Или – чего только не предполагает, оказывается, профессия космонавта – к примеру:

«Во время полетов на самолете Ту-104А большое внимание уделялось дегустации космических блюд, предназначенных для потребления в реальных условиях полета. В дегустации участвовали Гагарин, Шаталов, Береговой, Волынов, Елисеев, Хрунов, Филипченко и другие космонавты. Они учились есть и пить в условиях невесомости. Дегустации подлежали суп харчо, борщ украинский, суп овощной, суп молочный; из вторых блюд – мясо куриное с черносливом, говядина духовая с картофельным пюре, колбасный фарш, язык говяжий, куры в томате, печеночный и перепелиный паштет, сосиски-малютки, мясо сублимированное, мясные и рыбные консервы, творог с черносмородиновым пюре, вобла, каша гречневая, сыр российский. Из третьих блюд – сок виноградный, сок черносмородиновый с мякотью, абрикосовый сок, кисель яблочный, кофе с молоком, чай с сахаром, цукаты, ржаной и бородинский хлеб. В состоянии кратковременной невесомости космонавты учились пользоваться инструментами для еды, консервным ножом, пробойником, ложкой и вилкой – все инструменты, как и в реальном полете, были привязаны небольшими нитками к одной общей нити, чтобы в условиях невесомости не уплыли куда-нибудь. Хочу привести один любопытный документ – выписка из протокола 1967 года. „Вкусовые качества сосисок-малюток с применением томатного соуса ‘Деликатес’ хорошие. Томатный соус быстро выдавливался из тубы и плавно ложился на сосиски, по вкусу соус приятный, домашний. В пакет с гречневой кашей было налито 150 граммов горячей воды, в состоянии невесомости она быстро растворилась и была готова к употреблению, вязкость и вкусовые качества хорошие. С помощью ложки колбасный фарш в условиях невесомости держится хорошо, только в одном случае кусочек фарша оторвался от ложки и поплыл по кабине самолета, надо было пользоваться вилкой. Во всех случаях акт глотания не нарушался“. Большинство космонавтов с удовольствием ели пищу в условиях невесомости, особенно им нравился украинский борщ, мясной паштет, сосиски-малютки, виноградный сок и цукаты. Юрию Алексеевичу по душе и по вкусу были печеночный паштет и абрикосовый сок. Все это он съедал с большим аппетитом».

И ладно бы только дегустации. «Впервые в условиях кратковременной невесомости проводилось испытание бритв „Харьков“ и „Агидель“, которые работали хорошо: волосы сбривались, как и в обычных наземных условиях. Оба образца бритв были рекомендованы для поставки на борт. Юрий Алексеевич испытывал бритву „Харьков“, замечаний не было» (14).

Бриться, жевать сосиски-малютки – это пожалуйста, однако чего у Гагарина не было – так это летной практики. О том, насколько болезненным было для него отлучение от самостоятельных полетов, можно понять даже не только по рапорту 1967 года, где Гагарин просит освободить его от обязанностей зама начальника ЦПК («считаю морально неоправданным находиться на должности… не имея возможности летать самому…» (15)), сколько по тому, что он ВСЕГДА, оказываясь на борту воздушного судна, просился за штурвал: мемуарных анекдотов на эту тему так много и они настолько однообразны, что мы даже не станем их специально цитировать. Естественно, ему никто не отказывал – а он всегда вел самолет аккуратно и ни разу не поставил своих благодетелей в неловкое положение.

Уже в конце 1962 года Гагарин подкатывает к Каманину с просьбой о включении в план тренировок на 1963 год 50 часов налета для каждого космонавта (из них 25 часов на истребителях). Каманин кивал, но предпочитал спускать вопрос на тормозах; в результате свой первый с 1960 года самостоятельный полет Гагарин должен был совершить… 27 марта 1968-го. Космические тренировки, поездки на пуски ракет и в центры космической связи, дрессировка космонавток, подготовка по программе «Союз и Луна», тренировки парашютных прыжков… – да, он не летает, однако старается держать себя в космической форме, он все время надеется полететь – не на Луну, так хоть просто еще раз в космос. Начальство опекало и требовало «поберечься» – а он все время сигнализировал, что хочет еще, что не собирается вести жизнь фарфорового сувенира, – и, раз не давали летать, часто ездил прыгать с парашютом. Есть истории о том, как он отрабатывал чрезвычайно сложные прыжки с приводнением в Феодосии. Есть о том, как в Киржаче Гагарин с Беляевым угодили под кинжальный ветер – и приземлились на лесосклад: «Стоит навес, а во дворе беспорядочной грудой навалены бревна. Беляев угодил в кучу бревен, а Гагарин приземлился на крышу, провалился по пояс. Оба чудом уцелели…» (16). Рисковал все время, ему нравилось (не говоря о том, что гонял – по-настоящему, с авариями – на своем катере и своих автомобилях).

Довольно много времени съедала учеба в Академии Жуковского (с 1961 по 1968 год). Идея (судя по всему, каманинская; он сам там учился) дать космонавтам – слетавшим (Гагарину и Титову) и потенциальным – высшее образование была очень удачной во всех отношениях. Во-первых, это было способом нагрузить членов первого отряда, которые и так часто болтались без дела – и могли начать морально разлагаться из-за постоянно откладываемых полетов. Во-вторых, таким образом увеличивалась конкурентоспособность космонавтов по сравнению с американскими астронавтами: у тех образовательный ценз изначально был выше – диплом инженера. В-третьих, они сами смогут постоять за себя в часто возникавших дискуссиях на тему «Нужен ли человек на борту военного космического корабля?». В-четвертых, предполагалось, что следующее поколение космических аппаратов для осуществления полетов на Луну и Марс будет оснащено полноценными системами ручного управления – и космонавт не просто усядется в начиненную электроникой камеру и будет знать, на какие кнопки нажать в случае чего (как Гагарин и Титов), а понимать, по каким принципам все это работает.

Белоцерковский, преподаватель Гагарина, написавший о его обучении в Академии целую книгу, транслирует напутствие Королева: «Покажите им, как тяжело быть в нашей „шкуре“. Это очень важно. „Шкуру“ космонавта они почувствовали, а „шкуру“ главного конструктора нет. А им надо хорошо понимать трудности конструктора. Проблема-то одна, ее не разорвешь на части…» (17). В любом случае, государству выгоднее было инвестировать в дальнейшее образование людей с идеальным здоровьем – чем тренировать инженеров, которые в любой момент могли выйти из строя, не выдержав физических нагрузок.

Академия, конечно, была обязаловкой, то есть, по сути, косвенным налогом на право считаться космонавтом. Но несмотря на все издержки, связанные с обучением в сравнительно взрослом возрасте, космонавтам и самим было выгодно получить диплом инженера: академия повышала шансы попасть в космос – да и вообще высшее образование по тем временам автоматически поднимало их на более высокий уровень в социальной пирамиде.

Разумеется, космонавты – и Гагарин с Титовым в особенности – не были обычными студентами; ближайшей аналогией является обучение какого-нибудь принца Гарри в Сандхерсте. Преподаватели пытались делать вид, что ничего особенного не происходит, но, увидев в аудитории живого Гагарина, подходили к своему студенту за автографом. Самые строгие пытались держать марку, но в какой-то момент сдавались и они. Белоцерковский приводит впечатляющие подробности о профессоре А. А. Космодемьянском, который вел курс динамики полета. Сначала между космонавтами и лектором чувствовалась «какая-то отчужденность», однако затем обоюдный интерес растопил лед – и между сторонами возникли не только формальные, но и человеческие – может быть, даже слишком человеческие – контакты. «В перерыве между занятиями, скажем, Аркадий Александрович с удовольствием щупал бицепсы Гагарина – они были просто стальными» (17). Также возможности убедиться в хорошей физподготовке первого космонавта появились у преподавателей физики, астрономии, аэродинамики, высшей математики, английского языка и политэкономии.

«Космонавты поступили в академию без вступительных экзаменов. Поэтому у них не было того периода подготовки, когда поступающий освежает в памяти свои знания. Среднее образование и дипломы у них были, но вот такой подготовки они лишились. Из-за этого на первых порах слушатели-космонавты несколько уступали среднему слушателю академии по физико-математической подготовке. Это относилось ко всем без исключения, в том числе и к Юрию Гагарину. Поэтому оценки космонавтов на первой сессии были несколько ниже, чем в среднем по академии. Из-за этого пришлось несколько пересмотреть методику преподавания курсов, в том числе и математики» (17). «Что касается Гагарина, то у него тоже вначале были пробелы в элементарной математике. Но он их ликвидировал упорным трудом, причем добился успеха, пожалуй, даже быстрее других» (17).

Все эти многочисленные «несколько» и «пожалуй» настораживают, однако Гагарину всегда хорошо давалась учеба, так что сомневаться в искренности Белоцерковского не приходится. Еще подробности: после какого-то экзамена, «узнав оценку, он выходит во двор к ожидающим с нетерпением товарищам и облегченно вздыхает. Затем, почесывая в затылке и умиротворенно улыбаясь, бросает:

– Да, нелегкая это работа – из болота тянуть бегемота» (17).

Бегемота тянули медленно, по своему графику (например, они начали учиться осенью 1961-го, но экзамены за 1-й семестр 1-го курса сдавали только в начале зимы 1963-го).

«23 января (1962 года. – Л. Д.)собирал всех космонавтов, – пишет Каманин, – и советовался с ними об их дальнейшей учебе в академии. Все заявили, что совмещать занятия в академии с подготовкой к космическому полету невозможно; чрезмерно большая нагрузка может сказаться на их здоровье. Все высказались за то, чтобы космическую подготовку проводить в полном объеме, а академические занятия резко сократить – оставить лишь отдельные лекции, не сдавать зачеты и не защищать дипломный проект. Я настойчиво разъяснял им ошибочность их позиции. Через 2–3 года, когда у нас будут летавшие космонавты с высшим образованием (из нового набора), роль космонавтов, не имеющих высшего образования (из первого набора), будет более чем скромной. А командованию ВВС хотелось бы, чтобы из группы первых космонавтов выросли крупные руководители в области космонавтики. Я предложил простое и, на мой взгляд, единственно правильное решение: всех космонавтов (17 человек) разделить на две группы – „академическую“ и „космическую“. В 1962 году первая группа занимается только в академии, вторая – только космической подготовкой. В 1963 году группы поменяются местами, а начиная со второго курса (осень 1963 года), все будут заниматься только в академии (имеется в виду, что все уже слетают в космос по одному разу). Программу дальнейших полетов будут выполнять космонавты нового набора. Гагарин, Титов и другие космонавты, а также главком одобрили это предложение» (9).

Осенью 1965 года студенты-космонавты начинают обсуждать возможные темы дипломных работ. Вряд ли для кого-то станет большим сюрпризом информация о том, что тема, которая интересовала Гагарина больше других, – это «Освоение Луны».

Уже на следующий день после успешного полета майора Гагарина СССР дал понять, что следующей его целью является покорение Луны. Никому из руководителей государства даже не потребовалось заявлять об этом вслух, как Кеннеди, – к счастью, аудитория была уже достаточно закошмарена, чтобы адекватно реагировать даже на косвенные намеки. Так, 13 апреля 1961 года в Париже, в Палэ де Спорт, «80 танцоров с Урала исполнили перед тремя тысячами зрителей „танец искусственного спутника“. Группа артистов, изображающих космическую ракету, кружилась вокруг солистки, на голове которой был водружен – внимание, тревога! – огромный желтый шар. Внезапно, – обеспокоенным тоном сообщает корреспондент L’Aurore, —от ракетной группы отделился человек, устремился к Луне и водрузил там советский флаг» (18). В тот момент вера во всемогущество таинственного Главного Конструктора была настолько велика, что даже такого рода танцы – просто танцы – воспринимались как черная метка Америке. «Когда на заре космической эры корреспонденты спросили известного американского физика Тейлора: „Что увидят американцы, когда они посетят Луну?“ – тот ответил, ни секунды не колеблясь: „Русского!“» (19). «Я не хочу засыпать при свете коммунистической луны», – ответил Линдон Джонсон, «на обвинения ряда бизнесменов в слишком высокой стоимости новых программ „Джеминай“ и „Аполлон“» (20). Сам Том Вулф сочувственно прицокивает: «Боже мой, это гораздо хуже, чем спутник: каждую ночь над головой проплывает серебристая луна, оккупированная русскими» [60]60
  Пока американские медиа печатали иеремиады, оплакивающие космический провал США, советские – иронические донесения из лагеря деморализованного противника. «Правда» 18 июня 1961 года под заголовком «Соединенные Штаты спешат на Луну?» опубликовала информацию своего корреспондента: «Передо мной телеграфное сообщение: два пилота американских военно-воздушных сил помешены в специальный стальной контейнер. В нем создана обстановка, имитирующая полет на Луну и обратно. Пилотам придется путешествовать, не двигаясь с места, семнадцать дней. Делать нечего, и капитан Уэстфолл запасся учебником испанского языка. Капитан Гэнг решил освоить книгу о том, как делать деньги на бирже, Луна – Луной, а доллары нужны на Земле» (21).


[Закрыть](20).

Еще искреннее в скорый полет на Луну верили сами русские:

 
Примите поздравленья.
Уверены вполне,
Один из дней рожденья
Вам встретить – на Луне! (22).
 

Это стихотворение было преподнесено от имени журналистов «гагаринского пула» Валентине Гагариной, отмечавшей день рождения в Афганистане, в очередном мужнином туре. Совсем недавно отлетал целые сутки Титов, скоро полетит Андриян Николаев; декабрь 1961 года был хорошим временем для тех, кто не сомневался: еще чуть-чуть – и на Луну будут вывозить на экскурсии всех желающих, как в Суздаль, допустим.

Луна была Святым Граалем, навязчивой идеей Гагарина. Его страшно удручало, что во время своего полета он не видел ее; он жаловался на это, прибавляя, впрочем: «Но это не беда, посмотрю в следующий раз». Она действовала на него магнетическим образом с юности – он к месту и не к месту поминал ее и мечтал о ней, как люди, всю жизнь промыкавшиеся по общежитиям, мечтают о собственной квартире. В Саратове, когда он только-только записался в аэроклуб и над ним принялись подшучивать приятели – не забудь, мол, как научишься, и нас прокатить, он угрожал им: «Подождите, я еще вас на Луну свожу!» (23). Когда он появлялся откуда-нибудь неожиданно, то на вопрос, откуда он взялся, он непременно отвечал: «С Луны» (24).

Это выглядит выдумками некомпетентных биографов, однако, судя по многим косвенным признакам, ему действительно казалось, что он избран, предназначен для этой миссии. Убеждало его многое – и не только собственные предчувствия. Еще в 1954 году ему попался ноябрьский номер журнала «Знание – сила», в котором был «фантастический» вкладыш – «№ 11 за 1974 год», а там – рассказ кинорежиссера В. Журавлева «Как создавался фильм „Космический рейс“» – о консультациях Циолковского при съемках (тот сделал 30 чертежей нацеленного на Луну ракетоплана), «сообщение Академии наук СССР, и репортажи с борта корабля, и выступления ученых и членов экипажа о том, как готовился полет, и фотографии с краткими биографическими данными космонавтов, и описание траектории полета, и рисунки с изображением корабля». Проблема в том, что главного конструктора и бортового инженера корабля «Луна-1» звали Ю. Н. Тамарин, он был 1934 года рождения и родом – из Смоленской области. Дальше, правда, редакция обрисовала в воздухе знак кавычек: «Мы признаемся, что… названные нами лица не существуют на самом деле, мы выдумали их в редакции, потому что не знаем еще фамилий будущих межпланетных путешественников, но мы не сомневаемся, что они уже родились и некоторые из них, возможно, будут держать в руках этот журнал. Безусловно, многие из наших читателей примут участие в постройке будущего межпланетного корабля, пошлют на Луну изделия своих рук. Желаем вам успеха в работе, передовики будущих десятилетий, надеемся, что вы приложите все усилия, чтобы подлинный, а не фантастический корабль отправился как можно скорее на Луну, а мы со своей стороны могли бы выпустить не фантастический, а подлинный отчет о первом межпланетном перелете» (25).

Именно Луна – а не начальник ЦПК и не моральный кодекс строителя коммунизма – требовала от Гагарина праведной жизни и самоотречения; Луна была главным стимулом, который держал его в форме. Стимулом – и наглядной иллюстрацией фольклорных мудростей из серии «близок локоть, да не укусишь» и «видит око, да зуб неймет».

В принципе, Луна была досягаема: после того как 12 апреля 1961 года стало ясно, что человек может находиться в космосе, никакого совсем уж непреодолимого препятствия не было. Это была чисто инженерная задача – сконструировать летательный аппарат, который сможет осуществить мягкую посадку и затем снова взлететь с поверхности Луны. Задача, требовавшая, однако, миллиардов довольно дорогих рублей.

Министерство обороны, которому надо было бодаться с американцами на Земле, не понимало, в чем состоит оборонное – то есть военное – значение Луны; это казалось шарлатанством и прожектерством: тратить деньги на межпланетные путешествия. Гагарин понимал – но доказать ничего не мог. Луна была очень-очень близко – и очень-очень далеко. Лиса и виноград.

Между тем официально от идеи покорения Луны никто не отказывался, так что между 1961 и 1966 годами СССР, называя вещи своими именами, блефовал. Танцы были, песни про то, что «заправлены в планшеты космические карты» – тоже были, даже глобус Луны у Гагарина в кабинете стоял, а вот никакой конкретной лунной пилотируемой программы не было.

В 1963 году осознание этого факта дало английскому астроному Ловеллу, вернувшемуся из поездки по космическим объектам СССР и имевшему много бесед с официальными лицами, повод сделать заявление, что, по существу, США ведут гонку за Луну с самими собой – и СССР в ней не участвует.

Когда эйфория кончилась и стало ясно, что американцы по всем параметрам выходят вперед в космической гонке (военное ведомство США под предлогом мифической лунной угрозы выкачивало из налогоплательщиков деньги и вливало их в свои предприятия), – «за Луну» взялись с несколько даже комической серьезностью. Проект покорения Луны в общих чертах (то есть, по сути, в сознании Королева) существовал уже с конца 1950-х; однако теперь был разработан план более-менее конкретный, с бюджетами и прописанными программами подготовки пилотов. Для потенциальных участников лунных экспедиций были организованы занятия в Московском планетарии, которые посещали не только космонавты, но и высшие чины из Министерства обороны (главком ВВС Вершинин, маршал Руденко), желавшие понять, во что, собственно, им предлагается вбухивать баснословные средства. Специалисты по Луне излагали все, что им на сегодняшний день известно об этом теле. «Особенно интересным, – замечает Каманин, – было сообщение Козырева о том, что поверхность Луны формировалась под воздействием вулканических процессов и приливных явлений из-за влияния Земли. Метеорные тела тоже оставили свои отпечатки на лике Луны. Мне лунная поверхность представляется в виде слегка затвердевшего мха» (9).

Наиболее продуманный план подготовки экспедиции на Луну – с конкретными экипажами, с программой тренировок – был принят лишь в начале 1966-го и рассчитан на два с половиной года. Луну предполагалось освоить в три приема. Сначала – облет (шесть – восемь кораблей, не одновременно, конечно). Затем – высадка лунохода, который должен был обследовать места прилунения корабля с космонавтами. Наконец, настоящее вторжение: корабль с людьми. Состав группы космонавтов, которых должны готовить по программе облета Луны, постоянно меняется; в нее обязательно хотели включить людей от ОКБ. Гагарин должен был стать командиром одного из экипажей.

В 1968 году, за две недели до гибели Гагарина, была утверждена новая, «рассчитанная на 2,5 года программа подготовки космонавтов для экспедиции на Луну. Фактически уже с января этого года мы начали готовить по этой программе 18 космонавтов» (9). «По программе облета Луны конкретные экипажи проходили интенсивную подготовку. Выезжали даже в Сомали для визуального изучения созвездия Южный Крест и других особенностей небосвода Южного полушария, которые нельзя наблюдать в Москве» (26). Однако, даже если и так, все это по сути означало, что «первые полеты лунного корабля по орбите вокруг Земли могут состояться во второй половине» 1969 года, «а экспедиция на Луну – не раньше 1970–1971 годов» (9).

Общераспространенным является мнение – его охотно поддерживали преемники Королева, Мишин, а затем и Глушко, – что в последние годы своей жизни Королев сбился с пути, зашел в тупик и продолжал экспериментировать с созданием огромной лунной ракеты Н1 лишь в силу своего упрямства, хотя на самом деле понимал, что проект обречен на неудачу. В чрезвычайно любопытной книге «Марсианский проект Королева» (26) утверждается, однако, что Королев вовсе не был одержим Луной и что он вовсе не спекся на «лунной гонке»: его мечтой был Марс, а сама Луна интересовала его лишь постольку-поскольку, как промежуточная стадия; и именно поэтому он не форсировал лунную программу между 1961 и 1965 годами.

Понимал ли все это Гагарин и насколько утешительной была для него надежда, что в 1974-м кто-то – может быть, и он – полетит на Марс (в 1966-м уже и дизайн вымпелов придумали, и посадили четверых моряков в подводный контейнер на глубину 200 метров, чтобы те сидели там четыре месяца и выясняли, насколько важна проблема психологической совместимости при путешествиях в герметичных кораблях на дальние расстояния), трудно сказать. Теоретически у него был шанс поучаствовать в еще одном многообещающем мероприятии – облете Солнца: Королев планировал его как важный промежуточный этап, между лунным и марсианским. Разумеется, мы и так летаем вокруг Солнца – но Королев собирался лететь по гелиоцентрической орбите, отличающейся от земной, скорее всего, в другую сторону. Все это было очень интересно, но, скорее всего, Гагарин все-таки рассчитывал именно на Луну – и готов был лететь туда на чем угодно, хоть на метле (9), и на каких угодно условиях – даже в один конец [61]61
  На самом деле, идея действовать по принципу «прилуниться – а там посмотрим» посещала далеко не только Гагарина. О том же думали и американцы. «„Так будет дешевле, быстрее и, возможно, это единственный способ победить русских“, – цитирует Дулинг формулировку Корда. Дулинг сообщает, что данные, собранные спецслужбами, свидетельствуют в пользу предположения о том, что Советы смогут осуществить мягкую посадку космического аппарата на Луне с человеком на борту в 1969-м» (3). Однако «в один конец» – это не как в пелевинском «Омоне-Ра»: водрузить флаг и умереть от голода. Нет, конечно. «Ни советский, ни американский вариант не подразумевали того, что несчастный космонавт останется на Луне на веки вечные. Его должны были забрать – в течение периода длительностью от одного до трех лет – сразу же после того, как будет найден способ и сконструировано соответствующее оборудование. Вслед за первым, с человеком, должно было последовать еще девять пусков. Другие ракеты должны были доставить жилой модуль, коммуникационный модуль и оборудование, строительное оборудование – чтобы собрать модули, плюс 9910 фунтов еды, воды и кислорода, которые, как предполагалось согласно проекту, космонавт мог потреблять, дожидаясь своих спасителей. Кто, спрашивается, согласился бы на подобное предложение? „Все были уверены, – писали Корд и Сил, – что здоровые и должным образом подготовленные добровольцы для этой миссии будут найдены – даже если шансы на возвращение будут нулевыми“. И я, – пишет Мэри Роуч, – верю в это. И сейчас есть астронавты, которые будут счастливы подписаться на полет на Марс в одну сторону. Подобный сценарий не предполагает даже возможности возвращения обратно. Впрочем, экипаж будет доживать остаток своей жизни не в одиночку – к нему будут прилетать беспилотные транспортные корабли» (3).


[Закрыть].

Хотя важнейшим пунктом в дипломной теме «Освоение Луны» предполагалось сделать «Оборонное значение освоения Луны» – и именно в этом аспекте рассматривать автоматические устройства, обитаемые корабли облета, корабли и средства для прилунения и возвращения на Землю, тему не поддержал маршал Руденко, испытывавший сильные сомнения в том, что проект «Луна» будет реализован. Гагарину предложили на выбор три дипломные темы: «Орбитальный самолет-разведчик», «Орбитальный самолет-перехватчик» и «Космический корабль для нанесения ударов по объектам на Земле» (9).

О том, насколько серьезным было обучение в Академии, можно понять по выступлению Гагарина на защите диплома, которое можно использовать как мантру, вводящую в гипнотический транс (17): «Была выбрана аэродинамическая схема летательного аппарата и произведено исследование его аэродинамических характеристик. Прежде всего рассчитаны статические характеристики данного аппарата. В принятой методике летательный аппарат заменяется крылом сложной формы в плане, которое, в свою очередь, заменяется вихревой поверхностью. Она представляет собой определенное количество косых подковообразных вихрей. Граничные условия удовлетворяются в расчетных точках. Затем по теореме Жуковского „в малом“ находится распределенная нагрузка, действующая на крыло. А потом – суммарные характеристики. Результаты теоретических расчетов, которые проводились на электронно-вычислительной машине БЭСМ-2М, представлены на двух графиках. В качестве примера построены зависимости подъемной силы и момента по углу атаки…» (и это мы еще не дошли до «момента демпфирования по угловой скорости и по изменению положения центра тяжести»).

Нравы в Академии были строгими, но космонавтам – особенно выпускникам – позволялись некоторые послабления. На празднование по случаю защиты диплома Гагарин приносит зажаренного целиком кабана.

Логика поступков Гагарина была задана ситуацией, а ситуация была такая: космос, точнее, пилотируемые космические полеты находились в ведении Министерства обороны, где сидели трезвые военные, которое не слишком верили в их практические перспективы. Логика подсказывала, что после одноразовых «Востоков», «Восходов» и «Союзов» следовало попробовать создать многоразовый космический корабль типа «Шаттла» и «Бурана», только поменьше, одно-двухместный. Но логика у всех заинтересованных сторон была своя – и со всеми приходилось бодаться. С министром обороны маршалом Малиновским – чтобы министерство заказывало космические аппараты, с его преемником Гречко – чтобы начинали создавать многоразовый космический корабль (Гречко прочел их доклад и, «назвав предложение фантастикой, потребовал от космонавтов оставить эту затею и „заниматься делом“» (28)); с ОКБ, которое выступало за дальнейшую автоматизацию и не верило в возможности дремучих летчиков, которые едва-едва могут освоить устройство космических приборов, – чтобы поверили в будущее пилотируемой космонавтики; с инженерами из бюро Челомея, которые требовали строить не корабли, а орбитальную станцию «Алмаз»…

У хорошо сведущего в бюрократических тонкостях Каманина был свой план того, как вернуть стратегическую инициативу и оказаться на Луне первыми: «…убрать Малиновского, передать космонавтику от Крылова к Вершинину <то есть чтобы космонавтику курировал не ракетчик, главком ракетных войск стратегического назначения, а непосредственно ВВС> и допустить космонавтов к руководству космическими делами» (9).

Чего Гагарину не хватает – так это реального Проекта: еще одного полета – просто по орбите, на Луну, вокруг Солнца или на Марс, и вот на этой «тяге в небо» как раз и фокусируются с удовольствием все мемуаристы. О чем они редко упоминают – так это об одном простом обстоятельстве: среди желающих был не один Гагарин, там худо-бедно действовал очень простой механизм, обеспечивающий порядок, – очередь, в которой стояли его ближайшие товарищи, – и пробиваться вперед, только потому, что он Гагарин, а иначе ему будет психологически очень некомфортно, было бы совсем уж свинством: еще не все ребята по разу-то слетали, а он уже лезет по второму. По большому счету, у него появлялся шанс слетать во второй раз года после 1970-го.

Да, первый отряд был «боевым братством», институцией того же рода, что королевские мушкетеры или рыцари Круглого стола; неточность этой аналогии состоит в одном важном обстоятельстве. Космонавтов было много, а возможностей слетать в космос – и перейти из разряда «нелетавших космонавтов» в настоящие – очень мало. «Звездные братья» поневоле были конкурентами друг друга. Особенно отчетливо это проявлялось в отношении «посторонних»; так, какими бы хорошими ни были отношения Гагарина с Терешковой, сколько бы ни водил он в спецсекцию ГУМа «особый бабий батальон при первом отряде» (6), он постоянно уговаривал Королева и Каманина «разогнать капеллу космонавток» (9).

Осенью 1965-го Гагарин начинает готовиться к полету по программе космического корабля типа «Союз» – гораздо более сложного, чем «Востоки» и «Восходы». Осенью же слетавшие космонавты вместе с Каманиным подают Брежневу – напрямую, через голову командующего ВВС, маршала обороны и даже чересчур увлеченного автоматикой главного конструктора – челобитную, смысл которой в том, что: а) мало летаем;

б) государство, ссылаясь на то, что нет средств, не заказывает пилотируемые корабли, за весь 1965-й слетал один «Восход»;

в) американцы за тот же период времени запустили уже два «Джеминая» и планируют еще два до конца года. То есть: мы отстаем; вы не на том экономите; скорее дайте денег.

Затея ничем не кончилась – напрямую, из рук в руки, письмо передать не удалось, посреднические инстанции сочувствовали и обнадеживали – да-да, очень важно, будем обсуждать в ЦК; однако тем дело и кончилось. Каманин ворчит: «Никто даже не побеседовал с космонавтами по содержанию письма. Полнейшее равнодушие наших руководителей к космосу можно объяснить только растерянностью и боязнью разворошить серию наших провалов».

Гагарин будет пытаться встретиться с Брежневым все дальнейшие годы – однако безрезультатно (что и породит конспирологические теории о якобы существовавшей взаимной неприязни Брежнева и Гагарина; последний якобы однажды, на каком-то кремлевском банкете, выплеснул Брежневу в лицо не то рюмку водки, не то бокал шампанского; все это не более чем фольклор).

На самом деле, в 1965 году – и на бумаге – все было далеко не так плохо. На начало 1966-го планы СССР по пилотируемым полетам выглядели следующим образом. «На 1966 год намечается 9 пилотируемых полетов: 4 – на „Восходах“ и 5 – на „Союзах“. В 1967 году планируется выполнить 14 полетов, в 1968-м – 21 полет, в 1969-м – 14 полетов и в 1970 году – около 20. В общем, за пятилетку предстоит совершить около 80 полетов многоместных кораблей (по два-три космонавта на борту)» (9).

Однако из-за трагической смерти Королева и последовавшей еще через полтора года гибели космонавта Комарова космическая машина СССР стала пробуксовывать. По вине промышленности – по настоятельной просьбе главного конструктора – по соображениям элементарной безопасности – сами поставьте галочку в более подходящем пункте, полеты все время откладывались; никто не хотел брать на себя ответственность. Только после того, как не стало Королева, выяснилось, до какой степени важно было, что космосом в СССР занимался альфа-самец, способный брать на себя ответственность. Главное достоинство Королева, по общему мнению, состояло именно в этом; что и зафиксировано в знаменитом анекдоте «о лунном грунте, робких астрономах и решительном главном конструкторе. В течение многочасового совещания Королев никак не мог добиться ответа специалистов на простой и ясный вопрос: Луна твердая или покрыта толстым слоем пыли, в которой космический аппарат может утонуть, как в болоте? Было сказано очень много слов, но ответа не было. Тогда Королев встал и сказал:

– Итак, товарищи, давайте исходить из того, что Луна твердая?

– Но кто может поручиться? Кто такую ответственность на себя возьмет?

– Ах, вы об этом… – поморщился Сергей Павлович. – Я возьму.

Он вырвал из блокнота листок бумаги и размашисто написал: „Луна твердая. С. Королев“» [62]62
  Если уж речь зашла о Королеве и Луне, расскажем еще один странный эпизод из биографии Ю. А. Гагарина. Ночь после смерти С. П. Королева, 15 января 1966 года, Гагарин – вместе с женой, А. Николаевым и В. Терешковой – провел в Останкине, в доме Королева. Осознавая, что Королев умер по чужой вине, «Юра, выругавшись, грохнул с силой кулаком по столу, словно задыхаясь, с яростью и надрывной злостью рассказывал о многочисленных ошибках врачей во время операции, начиная с момента дачи наркоза и кончая историей с аппаратом для массажа сердца. Потом долго молчал, кусая губы. <…> А потом неожиданно: „Не будь я Гагариным, если я… я должен взять прах Королева, запаять в капсулу и доставить ее на Луну. Андриян, если ты со мной, если ты меня поддерживаешь, тогда поклянемся“. Крепко сжимая руки, повернулись ко мне: „Разбей“. Я ударила по их рукам…» (29).
  «Задумка была такая. Мы собирались в 1968 году сесть на поверхность Луны, и там первый, кто на нее высадится, должен был выкопать что-то вроде могилы и похоронить в ней прах Королева, то есть не отправить, как потом ходили слухи, с какой-нибудь ракетой на Луну и оставить прах где придется, а сделать все по-человечески, как это делают на Земле. Это не афишировалось. Мы, самые первые космонавты, по предложению Юры решили сами, что только так это должно быть» (30). «Было такое наше тайное решение. Если бы мы стали выходить со своим предложением наверх (в ЦК), надо было бы пройти такое согласование, что вряд ли бы мы когда-нибудь дождались нужного нам решения. Поэтому мы решили это между собой и дали друг другу слово, что это во что бы то ни стало должен сделать тот, кто полетит на Луну первым. Ведь Сергей Павлович так мечтал сам побывать на Луне. Вот мы и хотели… хотя бы так осуществить его мечту: сделать так, чтобы он был первым человеком, которого на Луне похоронили. Если бы мы обратились в ЦК, там сразу бы возник вопрос: „А почему первым должен быть Королев, а не Циолковский или даже какой-нибудь вождь, например, кусочек Ленина?!“ Так что мы всё решили сами! Может быть, мы и были как мальчишки, но так подсказывала нам совесть» (30).
  «17 января вечером – было уже совсем темно – траурный кортеж двинулся в крематорий у Даниловского монастыря. Гроб въехал в печь в 21 час 17 минут» (27).
  «Владимир Комаров… по поручению Гагарина… спускался в преисподнюю московского крематория, ему и отсыпали прах» (27).
  «Добытый пепел сперва завернули мы в самый обычный машинописный лист, так, как это делают, когда запечатывают порошки. Потом заложили его в специальную капсулу. Сам я эту капсулу не видел. Ее забрал к себе на хранение до нужного момента Юра. Жены наши об этом не знали. Нам казалось, что это им ни к чему. Впрочем, может, Гагарин жене и говорил. Не знаю. Хранил ли он прах дома? Сомневаюсь. Скорее мог хранить на работе. В сейфе…» (30).
  «Через несколько месяцев Нина Ивановна <вдова Королева> вспомнила эти слова и спросила Юру: было ли такое? Он признал, что часть праха у него. Нина Ивановна сказала, что так делать нельзя, что это не по-христиански, прах нельзя делить. Гагарин обещал вернуть» (27).
  В начале февраля того же года советский комплекс «Луна-9» совершил на Луне – таки оказавшейся твердой – мягкую посадку. А еще через несколько дней принявшие участие в странном ритуале кражи королёвского пепла Гагарин, Комаров и Николаев обсуждали с Каманиным рассчитанный на два с половиной года план подготовки экспедиции на Луну.


[Закрыть](27).

Страшная гибель Комарова («было трудно разобрать, где голова, где руки и ноги. По-видимому, Комаров погиб во время удара корабля о землю, а пожар превратил его тело в небольшой обгорелый комок размером 30 на 80 сантиметров» (9)) была для Гагарина и его окружения еще большей травмой оттого, что гибель эта была предсказуемой. Как можно было «решаться на пилотируемый пуск, имея до этого подряд три аварийных беспилотных?» (4). Это может показаться непоследовательным, однако космонавты пытались не только подгонять начальство, но и притормаживать. Так, есть сведения, что весной 1967-го космонавты передают Брежневу секретное письмо о недоработках планируемого к запуску корабля нового типа «Союз» – с целью предотвратить заведомо неудачный запуск; и эта подача также не была отыграна, и через несколько недель полет первого «Союза» с человеком на борту закончился катастрофой – там действительно были недоработки; космонавты не паниковали.