Текст книги "Юрий Гагарин"

Автор книги: Лев Данилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

Другой гагаринский однокурсник, Л. Романов, описывает трагический случай: «Помню: однажды отправился Юрий с друзьями на Волгу разгружать баржи с цементом. А когда вечером заявился, мы ахнули – вся спина у него была в запекшейся крови. И у других ребят, работавших с ним, тоже не лучше. Грузчицкому-то делу тоже учиться надо, а у Юры опыта не было. На улице лето, жара – он и снял рубашку, чтобы легче мешки таскать. Да вышло наоборот: их грубая ткань расцарапала кожу, ссадины разъело п о том, и в итоге на Юрину спину было страшно смотреть. Позже опытные грузчики посоветовали для защиты накрывать спину мешковиной» (12). Изуродованную спину Гагарина нашлось, однако, чем прикрыть: приятели на заработанные деньги приобрели костюм – «один на всех. Мы были все примерно одинакового роста, ну кто-то пониже, кто-то повыше, и когда вставал вопрос – выйти куда-то, побежать к девчонке, то мы одевали парня „будь здоров!“, с иголочки. Парень был „гол как сокол“, но в костюме выглядел вполне прилично» (2).

Костюм этот, несомненно, оказался очень кстати в марте 1953 года – в момент, когда эпоха переломилась. Любопытно – как Гагарин встретил смерть Сталина? Общая атмосфера тех дней вырисовывается по рассказу В. Порохни, который отзывается о Сталине без какой-либо иронии: «С его именем в наших молодых умах увязывалось многое. Поэтому его смерть, казалось, вырвала у каждого из нас кусочек сердца. Когда с первым утренним боем Кремлевских курантов ворвалось в нашу комнату общежития известие о том, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров СССР, Секретарь ЦК КПСС И. В. Сталин, Евгений Стешин зарыдал так, что все мгновенно оказались на ногах. Узнав день похорон, мы втроем решили…» – кстати, на день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, пришелся гагаринский день рождения: 19 лет – «…выехать в Москву, но наши намерении группа не одобрила. Несколько поостыв, мы и сами поняли, что поступаем неправильно, так как из-за этой поездки пропустили бы много занятий. Но сам факт порыва еще больше скрепил нашу дружбу. Мы вместе стали мечтать о будущем, об авиации, строить перспективы» (2).

Про то, рыдал ли сам Гагарин по своему будущему соседу по Кремлевской стене, ничего не сказано; понимал ли, что внутри сталинской системы у человека, чьи родственники были угнаны в Германию, шансы поступить в летное училище и уж тем более попасть в отряд космонавтов были невелики? Догадываться об отношении Гагарина к этой фигуре можно лишь по совсем косвенным признакам, вроде «сталинского» зачеса вверх на знаменитом саратовском фотопортрете. Ответы Гагарина на иностранных пресс-конференциях – где его часто спрашивали об отношении к культу личности и о том, оценили бы его полет при Сталине – в высшей степени уклончивы. Гагарин предпочитает держаться в стороне от хрущевской разоблачительной риторики и отбивает такого рода «крученые» подачи очень сдержанно. «В нашей стране, – сказал он, – результаты, достижения науки, техники, культуры, как тому учил Владимир Ильич Ленин, оцениваются не кем-либо одним, а коллективно. Советский народ – вот кто главный ценитель всех достижений, которые прославляют доброе имя нашей Родины» (21). «Юрий Алексеевич, – с удовлетворением замечает корреспондент, – не стал много говорить на эту тему, достаточно ясную каждому советскому человеку» (21).

Годы «метаморфозы» – в течение которых Гагарин-«куколка» превратился в Гагарина-«имаго» – пришлись на любопытные времена: самый излет сталинской эпохи – и раннехрущевская полусмута, еще до XX съезда. Потихоньку возвращаются люди из лагерей; в общество вбрасывается новая информация; старый уклад поскрипывает. Мы не нашли данных о том, как все эти процессы проникали в сознание Гагарина; факт, однако, тот, что ни при Сталине, ни после никто особых препятствий его карьере – ни литейщицкой, ни спортивной, ни военно-воздушной – не чинил.

В Саратове функционировал аэроклуб – и каждый сентябрь в газете «Коммунист» выходило объявление такого примерно характера: «Саратовский аэроклуб производит набор курсантов на 1951/52 учебный год. Принимаются юноши для обучения без отрыва от производства на отделения пилотов, планеристов и авиационных механиков. Курсанты, зачисленные в аэроклуб, обеспечиваются бесплатным летным обмундированием, горячими завтраками и доставкой на аэродром. Начало занятий 1 октября. Подробные условия о приеме по адресу: улица Рабочая, 22» (3). Как и всегда в жизни, важнее всего оказалось то, что напечатано мелким шрифтом: моментально выяснилось, что одно из «условий» состояло в том, чтобы не быть студентом техникума; авиации запрещалось «воровать» кадры из менее престижных секторов образования.

Первую попытку прибиться к авиации Гагарин предпринимает в 18 лет, студентом второго курса: прямо у них в техникуме открывается филиал отделения пилотов Аткарского учебного центра ДОСААФ. Гагарин становится «слушателем», однако дальше азов теории дело не продвинулось – через несколько месяцев, зимой 1953 года, филиал прикрывают. Затем он узнает, что в Саратовской области, в Красном Куте (примерно там, кстати, приземлится потом Герман Титов), в летном училище гражданского воздушного флота набирают курсантов. Гагарин зондирует почву – однако получает от ворот поворот: выяснилось, что туда берут только с законченным средним образованием.

Компенсируя чувство неудовлетворенности из-за несостоявшейся воздушной карьеры, Гагарин много читает летчиков и о летчиках: «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Записки штурмана» М. Расковой, а также М. Водопьянова, В. Чкалова, Дж. Коллинза – автобиографию знаменитого не менее, чем Линдберг, американского летчика, написавшего откровенные мемуары о том, как он вынужден был, чтобы прокормить себя, соглашаться на самую рискованную работу; книга была на ура принята в СССР и вызвала шквал сочувственных комментариев, в том числе самого Гагарина («Коллинза, – сказал я, – по-моему, преследовала обреченность одиночества… Главное, что занимало его мысли, были доллары. Любой ценой, но только заработать…» «Юрий прав, – поддержал меня Дмитрий Павлович. – Капиталистическая действительность создавала для автора книги именно ту обстановку азартной игры со смертью, когда в погоне авиационных компаний за прибылями жизнь летчика могла оборваться в любом полете» (13)). Читает исключительно «для себя» – без надежды стать кем-либо, кроме синего воротничка, специализирующегося по серому чугуну; ну да, в конце концов, нет ведь ничего дурного в том, чтобы скоротать жизнь, отливая сегодня каретки, завтра отопительные радиаторы, а послезавтра, глядишь, так даже и тюбинги для метрополитена.

Осенью 1954 года, однако ж, биржа оживилась: пришли новости о том, что в аэроклуб принимают студентов четвертых курсов техникумов. Удивительным образом, именно на четвертом курсе Гагарин в тот момент и учился; странно было не воспользоваться этим шансом – и он воспользовался.

Сейчас читатели вряд ли понимают, чего уж такого привлекательного было в этом самом аэроклубе – ну, научился летать, и что? Однако для поколения молодежи 1950-х годов авиация была если не заветной мечтой, то, во всяком случае, крайне престижной специальностью (наверное, это то же самое, как если бы в Саратове сейчас открылся филиал Google).Летчики, гоняющиеся за американцами на только-только появившихся реактивных истребителях, были героями войны в Корее – информация о том, что там воевали не только сами корейцы, но и советские летчики, была засекреченной, но по тону радиосообщений можно было понять, что это – «наша» война. «Конкурс в летные училища был огромен, бывало до двадцати человек на одно место» (14). И самым верным способом поступить туда было окончить аэроклуб, своего рода пилотские курсы. Разумеется, все эти аэроклубы – огромная сеть, раскинутая по всей стране, – принадлежали государству, которое пропагандировало профессию летчика, предоставляло технику, оплачивало услуги преподавателей и обслуживающего персонала – а взамен получало корпус летчиков-любителей, которые либо продолжали учебу в качестве профессионалов, либо служили резервом в случае внезапной необходимости увеличить состав военных летчиков. Аэроклуб в СССР был необязательной, но желательной инстанцией в цепочке отбора и подготовки кадров для авиации; попасть туда означало оказаться в обойме; собственно, карьера Гагарина как раз и демонстрирует, насколько недалек мог оказаться путь от простого члена аэроклуба до профессионального космонавта.

Биографы обычно пытаются мотивировать желание Гагарина сменить термостойкий шлем сталевара на летчицкую фуражку разного рода романтическими устремлениями («нам понравился фильм „Истребители“. И я и Юрий в разное время смотрели его. Он произвел тогда очень сильное впечатление» (22), цитирует Лидия Обухова гагаринского товарища по аэроклубу Ю. Гундарева); на самом деле, никаких объяснений, с какой стати Гагарин вдруг записался в аэроклуб, не требуется. Каким бы ни было соотношение романтического и прагматического в голове молодого Гагарина, глупо было не воспользоваться так удачно открывшимся «окном возможностей».

«Парень научился реально оценивать обстановку, видеть жизнь такой, как она есть. Окончив техникум, он получит назначение на предприятие. Может быть, его направят мастером в одно из учебных заведений системы „Трудовые резервы“. Военкомат даст возможность поработать два года и призовет в ряды Вооруженных Сил. Снова мундиры, шинели, передвижение в строю, каша три раза в день. Он уже всем этим по горло сыт. Другого ничего пока не видел и не имел. Иное дело офицер. Тем более летчик. И сам будешь обеспечен, и близким сумеешь помогать. К тому времени пора будет обзаводиться семьей. Любой ценой нужно пробиваться в аэроклуб» (3).

В заявлении о приеме Гагарину пришлось указать, что во время войны он был в оккупации; это было минусом – но, к счастью, в аэроклубе нашелся знакомый: В. Каштанов был одним из партнеров Гагарина по игре в волейбол и «замолвил за него словечко». Так или иначе, в конце октября 1954 года Гагарина зачислили на отделение пилотов – пока еще только на теорию, но Гагарин с другом Калашниковым тут же отправились в местный Военторг и приобрели себе шикарные, по их понятиям, летчицкие фуражки (7), в которых и щеголяли не только в клубе, но и в городе, и на танцах, выделяясь среди знакомых, которые довольствовались плебейскими кепками.

«Перед формой воина Советской Армии мы просто преклонялись. Доходило до того, что в фотоателье первой просьбой было надеть китель авиатора или морскую робу и сфотографироваться в них. Ничего удивительного нет в том, что юношество тянулось к армейской службе, особенно – авиационной» (2).

Студенты – то есть теперь уже «курсанты» – по четыре часа в день «изучали конструкцию самолета, слушали лекции по самолетовождению, осваивали материальную часть». Поскольку Гагарин «аккуратно посещал занятия, был активным, сообразительным» и старше большинства курсантов – «основная масса курсантов была десятиклассники» (15), инструктор Д. П. Мартьянов назначил его старшим группы. Этот Мартьянов – который так и не написал мемуаров, но постоянно интервьюировался корреспондентами газет, радио и телевидения – был «молодой… плотно сбитый, невысокого роста человек. В аэроклуб он прибыл из истребительного полка» (13). Похоже, вскоре у них с Гагариным возникли не только деловые, но и приятельские отношения – Мартьянов, 1931 года рождения, был всего на два с половиной года старше своего ученика [15]15
  Любопытно, что Д. П. Мартьянов дожил аж до 2008 года – и умер вовсе не в постели: «Он трагически погиб в Москве – какой-то негодяй угнал машину и, убегая, сбил его» (23).


[Закрыть].

Первая проблема с аэроклубом – или, точнее, с индустриальным техникумом – обозначилась в начале декабря. Гагарин заканчивал курс, и ему нужно было пройти преддипломную и педагогическую практику – три с половиной месяца; теоретически, ее тоже можно было бы совмещать с аэроклубом, но в действительности оказалось, что в самом Саратове проходить ее негде: в Саратове не было ремесленного училища с обучением литейному делу – и, соответственно, возможности проявить свои педагогические таланты. Три с половиной месяца ему предстояло быть где-то в другом месте, и это означало, что все это время он не сможет посещать занятия в аэроклубе.

В канун нового, 1955 года Гагарин выезжает в Москву – на завод имени Войкова, куда его пристроил брат отца, Савелий Иванович, там работавший. «Уезжая в Москву, Юра Гагарин взял с собой „Пособие летчику по эксплуатации и технике пилотирования самолета Як-18 с двигателем М-11ФР“. Он не хотел отставать от курсантов аэроклуба и решил самостоятельно освоить этот предмет» (4).

Затем он переехал в Ленинград – где «поселился в общежитии в доме номер 37 по Большому проспекту» (22) – и преподавал в ремесленном училище. «Юра Гагарин, – как вспоминают старший мастер А. Д. Макаров и преподаватель физкультуры И. П. Григорьев, – сразу нашел подход к ребятам, даже „трудным“, вовлек их в игру баскетбол. Библиотекарю С. М. Фиш помог провести читательскую конференцию и прочитал доклад о Циолковском» (4) и водил своих учеников работать на завод «Вулкан», «который изготовлял чесальные машины и славился передовыми методами литья, позволяющими значительно экономить металл» (4). Педагогическая практика совмещалась с обучением основам управления: Гагарин «возглавил участок (27 рабочих)» – и заслужил отличный отзыв. «Его зовут после окончания учебы приехать на завод мастером. Юра ответил: „Я подумаю“. О каждом дне своего пребывания в Ленинграде юноша подробно сообщает матери. Он очень скрупулезно описывает (послания сохранились) экскурсию на Кировский завод, на „Аврору“, в Эрмитаж, где его буквально потрясает Военная галерея 1812 года» (4).

Гораздо большим, однако, потрясением стало для него извещение об отчислении из аэроклуба за пропуск занятий. В марте 1955-го, подключив все свои знакомства и возможности, размахивая заполненной «пятерками» зачетной книжкой из техникума, Гагарин добивается приема у руководителя клуба Г. Денисенко (что любопытно, во время войны служившего в корпусе, которым командовал будущий начальник Гагарина генерал Каманин) и уламывает того восстановить его – с обещанием сдать всю пропущенную теорию на «отлично» и при этом не запустить основную учебу в СИТе: условием допуска к полетам Денисенко поставил предоставление красного диплома. Гагарин на все согласился – и на экзаменовку, и на тему дипломной работы, которую ему выдали в техникуме: «Проект литейного цеха серого чугуна с разработкой конвейера с годовым выпуском восемь тысяч тонн литья, разработка технологического процесса изготовления детали „Каретка“ по чертежам А27–61–12 и урока производственного обучения учащихся РУ 2-го года обучения по теме „Формовка в 2-х опоках“» (4).

Утром Гагарин готовится к зачетному прыжку с парашютом, днем изучает теорию авиадвигателя и забегает в спортзал, вечером пытается «определить режим работы литейного цеха серого чугуна, рассчитать фонд времени, дать анализ программного задания, разработать технологический процесс изготовления детали „Каретка“ и техническую документацию». Ночью – разгружает баржи на Волге. Такого рода образ жизни не слишком хорошо сказывался на перспективах получить красный диплом. «Он значительно отставал от графика выполнения дипломного проекта. По свидетельству А. П. Акуловой и В. Г. Филиппова, с Гагариным произошел тогда серьезный разговор. Вадим Георгиевич сказал ему:

– Если не войдешь в график, то отзовем тебя из аэроклуба. <…>

Юра заметно похудел, осунулся. Некоторые подшучивали над ним: „И гагары тоже стонут…“» (4).

Двадцатого мая 1955 года Гагарин – чья голова превратилась в компьютер по расчету «плавильного, формовочного и стержневого отделений, заливки и выбивки, сушки для форм и стержней, землеприготовительного отделения, очистки и обрубки литья, склада шихты и земли, вспомогательных отделений» (4) – отдает на отзыв свой дипломный проект литейного цеха Г. Ф. Цукерману, консультанту, начальнику литейного цеха завода «Серп и Молот». В этот же день в аэроклубе вышел приказ о допуске курсантов-пилотов к учебным полетам на самолете Як-18. Гагарин допускается к полетам, которые должны начаться 30 мая на учебном аэродроме в Дубках. Туда должны выехать все курсанты, жить в палатках и готовить технику к полетам. Но 23 июня у него – защита диплома, и это мероприятие, перед которым надо все время общаться с научным руководителем и оппонентами. Как оказаться в двух местах одновременно? Мартьянов, инструктор, разрешает ему приезжать на аэродром – и учиться летать – когда ему удобно.

Синхронно Гагарин – раз уж 23 июня он все же защитился, получил диплом с отличием и вошел в пять процентов лучших выпускников СИТа за 1955 год – пробует совершить еще один радикальный маневр: поступить в Московский институт стали и сплавов. С одной стороны, таким образом он не терял специальность (и потраченные на ее изучение годы), как в случае переквалификации на летчика, и даже наоборот, перепрыгивал на следующую социальную ступень – из квалифицированного рабочего становился инженером или научным работником. С другой – избегал попадания в коридор, ни к каким особым карьерным высотам его не приводивший: мастер производственного обучения по литейному делу, место распределения – Сибирь, город Томск.

Теоретически он мог поступить в Институт стали и сплавов: «в то время технические вузы принимали вне конкурса выпускников техникумов своего профиля (так называемые пять процентов) и присылали в техникумы соответствующие разнарядки» (24). И Гагарин пытался получить направление – обращался, во всяком случае, за рекомендациями в комитет комсомола. Однако то ли в этот год разнарядка не пришла, то ли томскому ремесленному училищу позарез нужен был мастер производственного обучения по литейному делу – но, так или иначе, ход в Институт стали и сплавов был для Гагарина заблокирован.

Надо было либо спокойно собирать чемоданы и переезжать в Томск, либо уламывать директора выдать «свободный диплом», чтобы увернуться от распределения и поступить либо в институт, либо в училище гражданской авиации, либо как-то разыгрывать карту аэроклуба: окончить его, получить направление от военкомата и поступить в военное летное училище – с тем чтобы делать офицерскую карьеру. Это было простое, но далеко не идеальное решение – фактически оно означало самому явиться на призывной пункт с просьбой забрить тебя в солдаты – притом что с армией отношения у Гагарина на тот момент были улажены. В СИТе с 1953 года открылась – крайне редкая вещь для тогдашних техникумов – военная кафедра, студенты получали военную специальность «Эксплуатация И ремонт автомобилей и гусеничных машин» и, соответственно, отсрочку от призыва в армию (феноменальное везение: Тимофей Чугунов и Александр Петушков, которым 19 лет исполнилось чуть раньше, чем Гагарину, ушли служить; Гагарин подпадал под следующий призыв – но ровно в этот момент СИТ, обеспокоенный срывом «подготовки мастеров производственного обучения для ремесленных училищ» (19), открывает у себя военное отделение).

Гагарин бьется за любую возможность проскользнуть между Сциллой Томска и Харибдой армии. Он записывается на прием к директору училища, но тот отправляет его восвояси: сначала отработай положенные три года, а затем делай все что душе угодно (4). «Родионова можно было понять: он отвечал перед министерством за каждого выпускника, не прибывшего на место назначения. Тогда с этим было строго» (4).

Тем временем в Дубках – учебном лагере аэроклуба, куда уехал, вместо того чтобы сесть на поезд Саратов – Томск, Гагарин, оставшийся после защиты диплома без жилья (из общежития его уже выставили), – вовсю готовились выпустить курсантов в первый самостоятельный полет. «Началась активная подготовка к полетам. Она начиналась на земле. В специально оборудованных классах имелись макеты аэродрома, служб, самолетов, щиты с оборудованием зон полета. Здесь преподаватели и инструкторы отрабатывали детали полета, начиная с посадки в самолет и кончая приземлением и стоянкой. Казалось, чего проще – сесть в самолет, но и это оказалось для курсантов делом непростым» (4). «За каждым отделением звена закреплялся один самолет, летчик-инструктор и техник. За гагаринским отделением закрепили самолет Як-18» (6). Их наставниками в летном деле были летчик-инструктор Д. П. Мартьянов и техник С. Е. Фомин. Самолет был совсем новый, надежный и легкоуправляемый. Для обслуживания самолета техник привлек курсантов.

На многих фотографиях, сделанных курсантом В. Калашниковым, Юра Гагарин изображен в тот момент, когда он обслуживает самолет. «Прежде чем подняться в воздух, – писал Ю. А. Гагарин, – мы основательно изучили самолет Як-18, немало потрудились на аэродроме. Нам пришлось мыть машины, таскать баллоны, работать под руководством инструкторов и техников. Возвращались с аэродрома усталые, пропахшие бензином и маслом, в комбинезонах, на которых темнели масляные пятна» (4). «Вскоре курсантам выдали летное обмундирование, шлемофоны. Все с нетерпением ожидали самостоятельных полетов» (4).

Первый самостоятельный полет – взлет, простой круг, посадка – Гагарин выполнил 1 июля. «Я вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу! Лечу сам!» (13).

Поскольку 1 июля совпало с советским праздником – Днем Воздушного флота, в лагерь явился Е. Иванов, корреспондент саратовской газеты с характерным названием «Молодой сталинец»; почему-то он обратил внимание именно на Гагарина – и стал первым журналистом, подробно описавшим того, кому суждено будет стать «символом идеала ЮНЕСКО и веры в человека»: «Юноша немного волнуется, но движения его четки и уверенны. Перед полетом он тщательно осматривает кабину, проверяет приборы и только после этого выводит свой Як-18 на линию исполнительного старта. Гагарин поднимает правую руку, спрашивая разрешение на взлет». Если верить преподавателю С. И. Сафронову, то выбрал журналист его сам: «Он не ходил в отличниках, и в то же время у него не было плохих оценок. Были ребята, которые летали лучше его, но он быстро их догонял. Корреспондентам молодежной газеты мы давали совсем другие кандидатуры, а они снимали и писали о Гагарине. Как вот это получается, не знаю. Он всегда чем-то притягивал. Он даже замечания выслушивал с радостью» (17).

Е. Иванов не акцентировал внимание читателей своей газеты на том, что после удачного полета Гагарин подарил Мартьянову – была такая традиция, подношение принимали даже некурящие инструкторы – хорошие сигареты «Тройка». Вторая извлеченная из планшетки пачка была раскурена вместе с другими курсантами; тоже «заведенная на заре авиации» (25) традиция, не подлежащая нарушению.

В день летали по четыре-пять раз – лишь бы погода позволяла. Лагерь находился в рабочем состоянии с понедельника по пятницу – а вот на выходные приходилось обеспечивать себя едой и теплом самостоятельно. Иногда Гагарин оставался в пустом лагере и подкармливался на кухне у руководителя клуба Денисенко (18), иногда уезжал в Саратов – там его пригласил пожить к себе товарищ по аэроклубу Михаил Соколов, чересчур жизнерадостный молодой человек, чья летная судьба сложилась не лучшим образом именно из-за этой его особенности: «После удачного полета с радости позволил себе лишний раз крутануть самолет. Плакал парень, просил простить… Мы были неумолимы» (17). Его отчислили из аэроклуба за «воздушное хулиганство». Иногда Гагарин ночевал у него, иногда отправлялся в более далекие экспедиции.

Одна из них описана сразу несколькими свидетелями. Гагарин и его друг Виктор Калашников поехали к его сестре Рите, которая в тот момент жила в спортлагере на Волге. «И вот фактически в одной палатке мы провели несколько дней вчетвером… Свободных палаток не было, ну, у нас там были лишние койки. Поместились вместе. Вечером у костра Юра рассказывал о своей жизни» (16). У Риты была подруга, которая жила с ней в одной палатке. Она запомнила Гагарина как юношу, у которого «был фотоаппарат. Они стали нас фотографировать, а мне это не понравилось, одеты были не очень, в одних трусах и майках. Я стеснялась, а этот парень стал приставать, чтобы вместе сфотографироваться. Его настойчивость мне не понравилась. Я его еще раньше запомнила по одному вечеру танцев, который индустрики проводили в Доме учителя. Он тогда подошел ко мне и пригласил на танец. Я – маленькая, а он вроде бы еще меньше. Маленьких я не любила. И отказала ему. Ко мне потом подходит Калашников и говорит, чтобы я ушла с вечера, так как мой отказ – это оскорбление индустрикам. Я обиделась и ушла. И вот он снова здесь!.. Потом Рита говорит мне, что они остаются ночевать. Я возмутилась, но Рита говорит, а куда ж мы их денем. Мы с Ритой спали вместе, а они – на Ритиной койке. Наутро я говорю: „Дайте мне пленку, я проявлю ее и сделаю фото“. Ребята переглянулись и отдали. Я сама проявила ее и сделала снимки, какие мне понравились, а пленку сожгла» (7).

Трудно сказать, было ли предложение сфотографироваться просто проявлением дружеских намерений – или завуалированным предложением вступить на скользкую тропу sex & relations,но мемуаристки часто описывают Гагарина как молодого человека с фотоаппаратом, хорошо освоившего как репортажную, так и постановочную съемку. Некоторые сохранившиеся фотографии, особенно из коллекции В. Калашникова, достаточно красноречивы.

Раз уж обо всем этом зашла речь, заметим, что женская фамилия, чаще всего всплывающая в связи с саратовским периодом Гагарина – Миронычева, Римма Миронычева. Наверняка были и другие, но об отношениях с Риммой внятно рассказывали гагаринские друзья, а в нулевые годы она сама – тогда уже Римма Гаврилина – дала одно-два интервью русским таблоидам. Настаивающая, что «никакой любви у нас не было», она тем не менее припоминает несколько ярких эпизодов из истории их отношений – в том числе, как Гагарин при пособничестве будущего завкафедрой истории Московского авиационного института В. Порохни затащил ее к себе на урок немецкого языка и, крепко держа за руки, не отпускал, пока не прозвенел звонок. В другой раз те же двое «вообще искупали меня в фонтане возле техникума. Я сопротивлялась, как могла, отбрыкивалась. Но все равно оказалась в воде. Выбралась оттуда вся мокрая, рабочая форма прилипла к телу. Показаться в таком виде в аудитории было невозможно. Пришлось, погрозив ребятам кулаком, идти домой переодеваться» (4).

Лагерная жизнь местами по степени пикантности не уступала гражданской. Мартьянов описывает пир, состоявшийся сразу по двум поводам: Денисенко получил звание подполковника, а начальник штаба, бывший военный штурман П. Соколов – выиграл десять тысяч (немалая, даже на старые деньги, сумма). «Они поставили бочку пива на аэроклуб с этих денег. Ну а буфет обслуживал наш именно состав летный аэроклуба, после полетов, конечно, слетали, показали полет строем» (15). Гагарин с Соколовым установили на бочку качок – и разливали пиво по кружкам (3), после чего помогли Мартьянову разобрать буфет «и отвезти его в Сельскохозяйственный институт, откуда он был» (15).

В июле Гагарин с трудом отрабатывал посадку, в августе – летал уже более-менее свободно, а в сентябре пришла пора выпускных экзаменов.

Двадцать седьмого сентября курс в аэроклубе завершался, и надо было решаться – что дальше?

Гагарин узнал, можно ли призваться таким образом, чтобы его – как обладателя диплома аэроклуба: налет 42 с половиной часа, 81 самостоятельный вылет, вся теория и практика на «отлично» – направили не абы куда, а в военно-летное училище. Оказалось – можно. «Октябрьский райвоенкомат сделал запрос в 1-е Чкаловское авиационное училище имени К. Е. Ворошилова на нескольких выпускников Саратовского аэроклуба, в том числе и на Юрия Алексеевича Гагарина. Вызов пришлось долго ждать. Там тоже шли затяжные дожди, и очередной выпуск задерживался. Наконец, 17 октября, пришел вызов» (4). Саратовская – да и, похоже, металлургическая – эпопея заканчивалась. С одной стороны, получалось, что он потерял семь лет, изучая профессию, которая ему не пригодилась. С другой – по ходу ему удалось найти нечто более перспективное, такое, ради чего можно было запрыгнуть в поезд, идущий в противоположном направлении. Директор СИТа написал на папке «Личного дела» Гагарина «Призван в ряды Советской Армии» (4), а сотрудники Октябрьского райвоенкомата сделали в личном деле Ю. А. Гагарина запись: «Призван на действительную воинскую службу и по его просьбе направлен для поступления в военное авиационное училище летчиков» (3).