Текст книги "Замки на песке"

Автор книги: Лесси Скарелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

17

Через две недели Агнесс переехала жить к Улаву. За это время отношения между ними стали гораздо теплее. Йорт, осознав, что скоро исполнится его заветная мечта и он обретет семью, сделался очень заботлив и нежен с Агнесс. Она тоже не знала отдыха и покоя, стремясь угодить будущему мужу, которого считала лучшим мужчиной на свете. Дожидаясь Улава дома, она грела его тапочки у камина, подбирала музыку, под которую они займутся любовью, готовила его любимые блюда. Поначалу стряпня ей не удавалась: приходилось выбрасывать испорченный неумелой рукой ужин в мусорное ведро и срочно заказывать еду из ресторана. Но потом Агнесс, собравшись духом, позвонила старшей сестре и попросила совета. Это был едва ли не первый раз, когда младшенькая обратилась за помощью к Фройдис. И та, естественно, не отказала. Они встретились в пустующем доме Лавранссонов, и Фройди дала сестре несколько мастер-классов по кулинарии, после чего еду Агнесс можно было отправлять в рот без опаски.

Благодарная Агнесс тут же пригласила старшую сестру в гости, но та отказалась. Ей по-прежнему не хотелось встречаться с Йортом: она так и не простила ему предательства по отношению к Сигурни. Хотя сама Сигурни не держала на него зла и даже была рада тому, что их былые отношения не зашли слишком далеко.

Зато теперь Сигурни и Фройдис созванивались каждый день. Они часами могли разговаривать, перескакивая с пустяков на серьезные темы и наоборот. Связывавшие их кровные узы стали еще крепче, а отношения – еще искреннее. Но если Сигурни была абсолютно откровенна со старшей сестрой, то Фройдис все-таки было что скрывать. Она ни словом не обмолвилась Сигурни про свою печальную тайну – о том, что никогда не сможет иметь ребенка. Кроме того, она промолчала и об одной задумке, совсем недавно появившейся в ее голове. И тем не менее Сигурни все-таки догадывалась, что у Фройдис есть свои «скелеты в шкафу», но выпытывать ее сокровенные секреты она считала кощунством.

Между тем приближалось грандиозное событие – выставка картин Альфа Эвенсона в Беринге. Улав был постоянно занят – договаривался с дизайнерами, журналистами, фотографами и даже с уборщиками. Все важные и неважные переговоры легли на плечи Йорта, ведь у Альфа не было абсолютно никакого желания заниматься всякими «пошлыми делишками». Он предпочитал… напиваться до потери сознания и уже не раз засыпал с непогашенной сигаретой в зубах, грозя спалить свою мастерскую вместе с картинами, а также их автором в придачу. На все попытки Йорта вразумить его Эвенсон неизменно отвечал, что новую жизнь начнет после выставки. После своего, как он говорил, триумфа. «Можешь не беспокоиться, – ухмылялся он, – мастерскую не спалю и сам не сгорю. Огонь меня не тронет, потому что я родился под знаком Льва. Это моя стихия».

– Кажется, Альф медленно сходит с ума. Он губит себя. – Положив голову на хрупкие колени Агнесс, Улав делился с ней своими переживаниями. – Он только и занят тем, что пьет как сапожник, и совершенно себя не контролирует. Слава богу, завтра мы вывозим картины из мастерской. А то я опасался, как бы в припадке ярости он не сделал что-нибудь с ними… Там все-таки есть несколько портретов Сигурни.

– Может быть, стоит ей сказать… ну, что Альф в таком состоянии, – нерешительно предложила Агнесс.

– Ни в коем случае! – запротестовал Йорт. – Ты не видела Альфа. Он просто ужасен! А Сигурни, если узнает, что с ним происходит, непременно помчится его «спасать». Ты же знаешь, какая она… великодушная. Я, конечно, не настолько хорошо ее знаю, – поправился Улав. – Но она производит именно такое впечатление. Так что, боюсь, из их возможной встречи ничего хорошего не выйдет.

Агнесс только покорно кивнула. В глубине души ей казалось, что Улав не прав, но признаться в этом даже самой себе она не могла.

– Как же мне хорошо с тобой, – неожиданно сказал Улав. Теперь эта фраза все чаще слетала с его губ, хотя поначалу ему было странно и трудно говорить Агнесс нежные слова.

Будущая фру Йорт наклонилась и осыпала лицо Улава мягкими, кроткими поцелуями. Поначалу он очень вяло реагировал на ее ласки, ведь день у него выдался не из легких, и он устал. Но действия Агнесс становились все смелее, все требовательнее. Ее волосы, разметались, на лице играл румянец, а в глазах засверкали звезды. Улав обхватил ее за талию, наклонил к себе и сладко поцеловал в ложбинку между маленькими, аккуратными грудками. Усталость отступила перед натиском желания.

Магнус Ланссон теперь каждый день навещал коттедж Эвенсонов, но еще ни разу не оставался на ночь. Он приводил Олафа из школы, обедал вместе с Сигурни и детьми, а потом они отправлялись гулять. Ужинали. Болтали, сидя у камина, играли в шахматы или читали детям вслух. Им не было скучно вместе. Сигурни чувствовала, как ее тянет к Магнусу – но в последний момент она всегда заставляла себя остановиться, не вешаться ему на шею.

Приближалась середина октября, с каждым днем погода менялась все заметнее. Как-то раз пошел сильный ливень. Если бы в этот момент Сигурни и Магнус, по счастливой случайности не зашли в кафе, то непременно промокли бы до нитки. Они сели у окна, заказали кофе и стали вспоминать знакомых школьных учителей. Сигурни поделилась с Ланссоном своей идеей: вернуться преподавать в школу.

Вдруг Сигурни заметила какое-то движение за стеклом. Она пригляделась и увидела, что на улице около большого окна, залитого дождем, стоит какой-то человек. Он явно наблюдал за Магнусом и Сигурни! По спине у нее пробежал холодок. Лица незнакомца невозможно было разглядеть, но интуиция подсказала Сигурни, что это Альф. Он неподвижно стоял на месте и просто смотрел на них. Мокрый, одинокий, никому не нужный. Хотя откуда ей знать? Может быть, у него все хорошо?

Нет. Если бы у него все было хорошо, он не стоял бы тут, не замечая, как одежда напитывается водой, тяжелеет и тянет вниз. Не смотрел бы на них затуманенным взглядом, не чувствуя пронизывающего холода.

Сердце у Сигурни сжалось. Она хотела встать, выйти к нему, но не смогла. Что-то остановило ее. Благоразумие… или банальный страх?

– Что случилось? – Магнус обеспокоенно вглядывался ей в лицо. – Ты побледнела.

– Там… – Сигурни посмотрела на Магнуса, потом снова обернулась на окно. Смутный силуэт исчез, как будто его и не было. – Ничего.

Магнус не стал допытываться, что именно видела Сигурни, а вместо этого сделал вид, будто с удовольствием пьет кофе. «Если она захочет, то расскажет сама, – рассудил он. – Я не имею права ее принуждать».

Вторая порция кофе по-варшавски – и дождь кончился. Сигурни с Магнусом расплатились и вышли из кафе. Но едва они миновали переулок, как с неба снова упали хрустальные капли.

– Даже спрятаться негде! – посетовала Сигурни. Впереди протянулась аллея, позади – торговые ряды, закрытые на ремонт.

– Пойдем ко мне, – отозвался Магнус. – Здесь дойти близко… Вон мой дом, его даже видно.

– Что же ты раньше молчал? – Сигурни взбодрилась. – Бежим!

И они, смеясь, побежали по лужам, держась за руки, как влюбленные подростки.

– Ты только не пугайся, – предупредил Ланссон, доставая ключи. – Сама понимаешь: холостяцкое жилище…

Но вопреки его опасениям, Сигурни очень понравился маленький, но очень милый домик. Это был одноэтажный коттедж, с совмещенной столовой и кухней, одной спальной, но зато двумя рабочими кабинетами.

– Зачем тебе два кабинета? – вытирая полотенцем влажные после дождя волосы, поинтересовалась Сигурни.

– Один – для учителя, второй – для конструктора, – пояснил Магнус. – В первом я проверяю тетрадки, а во втором мастерю самолеты.

– А можно посмотреть?

– Конечно. Сейчас поставлю чайник и устрою тебе маленькую экскурсию.

Показывать спальню Магнус посчитал неприличным, хотя ему очень хотелось, чтобы Сигурни сама заглянула туда – и при желании осталась там на несколько часов. Магнус знал, что, если это случится, он будет любить ее долго и страстно, до последних сил.

Ее белая блузка, непонятно как намокшая под курткой, просто сводила его с ума. Теперь он знал, что на Сигурни нежно-голубое белье, а это, ко всему прочему, был его любимый цвет.

Любимый цвет на любимой обожаемой груди.

Магнус стиснул зубы и повел Сигурни осматривать учительский кабинет.

– Как видишь, ничего особенного, – обведя взглядом комнату, в которой был легкий беспорядок, сказал Ланссон. – Книги, тетради… Пойдем в кабинет конструктора. Я провожу там куда больше времени. Для меня это самая главная комната.

Он распахнул перед Сигурни дверь, и она шагнула в «самую главную комнату» Магнуса.

– Ого! Магнус – ты гений! – с улыбкой воскликнула она. – На таком маленьком пространстве тебе удалось разместить спальню, столовую и кабинет!

Действительно, конструкторский кабинет Ланссона представлял собой отдельную маленькую квартирку. В одной половине комнаты стоял довольно широкий диван, на котором вполне можно было вздремнуть, стол, мини-бар и миниатюрный буфет со старинной посудой. Имелась также раковина. Вторую половину занимали станок, рабочий стол, шкаф. Здесь был даже сварочный аппарат.

Магнус подошел к столу, на котором стояли две незаконченные модели.

– Вот это «Боинг 737–400», его еще называют «Джамбо», – с воодушевлением принялся объяснять он. – А это – самолет норвежской береговой охраны.

– У тебя здесь… просто потрясающе! – Сигурни, блестящими глазами, осматривала комнату. – Нет, правда! Здесь все такое особенное… Господи, Магнус, какой же ты интересный человек!

– А эта посуда, – Магнус подошел к буфету, – досталась мне от прабабушки. Видишь, какой здесь узор? Это фамильный герб Ланссонов.

– Ого! А ты, случайно, не царских кровей? – Сигурни хитро прищурилась, с интересом разглядывая чашки с тарелками.

– Нет, – спокойно ответил Магнус. – Мои предки были герцогами, а до этого – ярлами. Это был такой высший титул, обозначающий буквально приближенного к королю. Однако в тысяча двести тридцать седьмом году Скуле Бордссон, мой далекий предок, был произведен в достоинство герцога. И наименование «герцог» стало новым высшим титулом. К началу семнадцатого века ярлов в Норвегии совсем не осталось. Хотя, казалось бы, какая разница? – задумчиво проговорил Ланссон. – Ярл, герцог…

– Действительно, – улыбнулась Сигурни, присаживаясь на диван.

Магнус сел рядом и, по-прежнему пребывая в задумчивости, положил руку ей на плечо.

– О чем ты думаешь? – спросила Сигурни, любуясь его профилем, который, пожалуй, действительно был достоин того, чтобы принадлежать какому-нибудь герцогу или ярлу.

– Я думаю о том, что Бог безжалостен к людям, но справедлив. Вот мои предки, например. Да, они были герцогами, жили в замках и в подчинении у них ходили тысячи людей. Тем не менее они тоже любили, страдали и умирали. Совершали подлости или проявляли великодушие. – Магнус посмотрел Сигурни в глаза. – А ты о чем думаешь?

– А я думаю, что однажды сделала ужасную ошибку. Знаешь какую? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Я не заметила тебя, не разглядела в тебе благородного герцога, который справедливо и нежно правил бы моим сердцем. Я прошла мимо своего счастья. А ведь ты, возможно, был назначен мне судьбой. По крайней мере, я сейчас чувствую что-то такое… я чувствую…

Она не договорила, задохнувшись от избытка эмоций. Сняв руку Магнуса со своего плеча, Сигурни потянула ее вниз, желая, чтобы сначала ее груди коснулись эти умелые, чуткие пальцы учителя и конструктора, а потом его широкая ладонь целиком обхватила ее и ласково, горячо сжала.

Магнус поцеловал Сигурни в губы, вложив в этот поцелуй всю свою страсть. Потом отстранился на мгновение, чтобы взглянуть в ее лазурные глаза и понять – хорошо ли ей с ним, и снова притянул к себе. Он целовал свою возлюбленную, свою дорогую Сигурни, лаская руками ее спину, грудь, бедра. Вечное смущение, неуклюжесть и нескладность Магнуса вдруг исчезли. Он бережно уложил Сигурни на спину и, расстегивая пуговицы на ее блузке, вполголоса ласково приговаривал:

– Первая пуговка, вторая пуговка, третья… о, какой вид! Путнику открылись чудесные холмы, которые он так давно мечтал посетить!

Сигурни засмеялась, откинув голову, и вся без остатка отдалась ласкам Магнуса.

18

«Вчера в Беринге, в известной художественной галерее, принадлежащей господину Якову Гроссону, прошла выставка, посвященная творчеству Альфа Эвенсона. Конечно же, этот человек не нуждается в представлении. Кто не знает Великого Рисовальщика Комиксов? Но в ипостаси серьезного художника его не знает никто! Вернее будет сказать – вряд ли его кто помнит.

Несколько лет назад, когда господин Эвенсон являлся студентом Университета Тронхейма, проходила ежегодная выставка-ярмарка картин выпускников этого самого Университета. Там, на одном из многочисленных стендов, можно было увидеть несколько работ никому не известного, но подающего надежды талантливого юноши – Альфа Эвенсона. Настоящий фурор произвела тогда его картина «Египетские узоры». Эти яркие, сочные цвета, размашистые линии, черный мягкий контур. И самое главное – та юношеская непосредственность и «ни на что не похожесть» заставили многих критиков обратить на него внимание. Господину Эвенсону пророчили великое будущее и память в веках…»

У Альфа от волнения дрожали руки и нервно тикал глаз, когда первые посетители переступили порог художественной галереи Гроссона.

Да ладно, не только от волнения, – проскрипел противный голосок. – Вспомни, когда последний раз ты просыпался трезвым?

– Тише, – шикнул на него Альф.

– Что? Ты что-то сказал? – Улав обернулся к нему.

– Нет, нет, я просто немного волнуюсь, вот и все.

Улав ободряюще улыбнулся ему и прошел в главную залу. Там висел «Портрет Сигурни». Он любил эту работу Альфа и мог часами любоваться ею.

«…единственной картиной, вызывающей положительные отзывы, является «Портрет Сигурни». На ней изображена юная, красивая девушка, лежащая на алом диване и прикрытая опять же алым полупрозрачным шелком. Тело Сигурни изображено мягкими контурами, которые так поразили критиков в «Египетских узорах». Невероятно удачно подобран тон золотистой охры, что создает впечатление, будто солнце сквозь окно напустило солнечных зайчиков. И, конечно же, внимание на себя обращают глаза девушки. Даже теряешься, когда пытаешься описать их цвет. Аквамариновый? Сапфировый? Небесный? Нежный и вместе с тем пронзительный взгляд этих глаз направлен куда-то вдаль. И чувствуется в них некий рок… Кстати, девушка, изображенная на этой картине, стала женой господина Эвенсона…»

Альф ждал, что придет Сигурни или хотя бы Фройдис. Он хотел, чтобы они стали свидетелями его сегодняшнего триумфа. И поняли, кого они лишились. Каждый раз, когда дверь галереи открывалась, он вздрагивал и смотрел на лица входящих. И каждый раз это были не Сигурни и не Фройдис.

Пришли его преподаватели из университета Тронхейма; пришли его бывшие однокурсники; пришли давно забытые знакомые; пришла Агнесс. А Сигурни и Фройдис все не было…

«…Что же касается остальных картин господина Эвенсона, то… нельзя сказать, что они удивили чем-то новым, чем-то необычным. Напротив, они лишь вызвали ассоциацию с работами великого экспрессиониста Эдварда Мунка. Возьмем, например, «Мадонну» того и другого. «Мадонна» Мунка буквально дышит страстью. Вспомните ее слегка откинутую назад голову, черные, в беспорядке разметавшиеся волосы, ее обнаженное тело! И красный (!) нимб! Этот красный нимб над черноволосой головой словно развенчивает ее святость, невинность, но в то же время мы осознаем, что она – Мадонна! Может быть, даже Мадонна поневоле, не оставившая на земле свои страсти и чувства. Грешная Мадонна!

Картина же Альфа Эвенсона не вызывает того доверия, какое вызывает Эдвард Мунк. Его «Мадонна» изображена в тех же красках, с таким же нимбом и с закинутой за голову рукой. Но никакого ощущения святости. Это просто падшая женщина, а красный нимб – лишь еще один акцент на том, что ее уже нельзя спасти… Жалкое подобие Эдварду Мунку, жалкое и неудавшееся…

Где непосредственность? Где авторское «я»? Где суть? Где то, чем некогда так восхищались критики, глядя на сочные «Египетские узоры»?..»

Альф, никем не замеченный, сидел в углу галереи. Он все еще ждал, когда они придут, хотя понял, что это бесполезно. Они снова выиграли! Унизили, оскорбили его в день триумфа. Испортили все!

Альф зло наблюдал как Агнесс, одна из них, ходит от картины к картине, под руку с Улавом. Она что-то говорит ему, и они смеются.

Альф снова пил. Сидел в своем углу и незаметно прикладывался к плоской металлической фляге со своим любимым коньяком.

Смеются… Причем многие достаточно громко. Кто-то просто улыбается. Они все насмехаются над ним. Только над ним.

Эвенсон нервно сглотнул, подавляя в себе дикий порыв подскочить к Агнесс, к этой змее в облике кроткой овечки, схватить ее за горло и придушить. Спасти Улава от этой роковой троицы.

Ему стало душно, и он трясущимися руками расстегнул две верхние пуговки рубашки. Поднес флягу к губам, ощущая ее жгучую прохладу.

Агнесс опять рассмеялась. Улав нагнулся к ней и поцеловал в лоб, взяв ее за руку.

Альф снова поддавил приступ гнева. «Спасти Улава, спасти Улава», – стучало у него в голове.

А Сигурни так и не пришла…

А Фройдис так и не пришла…

«…посетителей на открытии выставки было очень много. Два маленьких зала художественной галереи Гроссона не могли вместить всех желающих посмотреть на картины Альфа Эвенсона. Уже давно не было в Беринге такого ажиотажа. Очереди выстраивались огромные. Громкое имя Великого Рисовальщика Комиксов сделало свое дело!

Но далеко не всем выставка понравилась.

Астрид Йонсси: «Разочаровало, разочаровало. Я ожидала много большего от Альфа Эвенсона. Ведь у него такие комиксы! Мой сын их обожает!»

Роджер Тарссон: «Вы знаете, я думал, что будет лучше! Я такую длинную очередь отстоял!»

Анна Даль: «Милые картинки. Но меня не впечатлило».

Юхан Неркссон: «У меня такое ощущение сложилось, будто я где-то уже видел нечто подобное…»

И это далеко не самое худшее, что я услышал от разных посетителей выставки.

Великий Рисовальщик Комиксов был просто Великим Рисовальщиком Комиксов, который посягнул на большее. И с треском провалился.

Будут ли теперь комиксы, нарисованные рукой Альфа Эвенсона, продаваться такими же большими тиражами, как прежде? Или что-то изменится после этой выставки?»

Альф встал и, шатаясь, вышел на улицу. Удивился очереди, стоящей в нетерпении перед галереей, и побрел в противоположную сторону. Коньяк во фляге кончился, а выпить уж очень хотелось. Он заглянул в какой-то переулок и увидев сияющую неоновую вывеску: «Пикадилья-фьерд бар», вздохнул с облегчением.

В маленьком темном помещении было жарко, пахло алкоголем. Альф пробрался к стойке, плюхнулся на высокий стул и заказал коньяк. Он пил рюмку за рюмкой, уже ни о чем не думая. Ему было все равно. Лишь смех Агнесс иногда всплывал у него в мозгу, и в Альфе снова закипала ярость. Хотелось вернуться в галерею и душить ее, душить…

– О, какой красавчик! – услышал он рядом с собой. – И что же ты здесь делаешь? Один? Ночью?

Альф посмотрел на девушку. Очередная красотка. Рыжая.

– Фройдис? – спросил он.

Девушка рассмеялась:

– Вообще-то Кристин, но могу быть и Фройдис, если тебе так больше нравится.

– Лучше будь… как ты сказала тебя зовут?

– Кристин.

Альф сделал знак бармену, и тот пододвинул девушке «Маргариту». Она изящно взяла в рот соломинку и улыбнулась.

Альф выпил очередную порцию коньяка.

– У-у, бедняжка, тебе совсем плохо. – Кристин присела к нему на колени.

Эвенсон не сопротивлялся, наоборот: он уткнулся в рыжие, мягкие волосы девушки и полез рукой под ее короткую юбку. Кристин на миг замерла, а потом рассмеялась:

– А ты шалун! Ну, пойдем! Я помогу тебе расслабиться.

19

Альф ходил из угла в угол по своей мастерской. Сегодня, на удивление самому себе (потому что больше некому было удивляться), он был трезв. Хотя коньяк с самого утра стоял в раскрытом сейфе.

Уничтожен… Убит… Сломлен… Этот журналюга из Осло его стер с лица земли своей статьей. Альф задумчиво остановился около мольберта.

«Дагни Дантес» – это имя словно огненными буквами проступило на натянутом холсте.

Чертов Дантес!

Альф расхохотался и яростно пнул мольберт. Дерево жалобно хрустнуло и, ударившись о стену, развалилось. Эвенсон словно обезумел. Он рычал и топтал ставшие уже бесполезными деревяшки; тюбики лопались под его ногами, брызгая в разные стороны густой краской; кисти беспомощно сминались.

Альф схватил нож для разрезания бумаги и бросился к «Мадонне». Она, как и все другие картины, бывшие на выставке, еще стояла на полу, прислоненная к стене. Альф вонзил нож прямо в сердце «Мадонны» и рванул по полотну вниз, потом вверх, снова вниз и вверх, вниз-вверх… Он не замечал, что рыдает.

Давай, давай. Не останавливайся! – подзадоривал его гадкий голосок откуда-то изнутри.

И Альф не останавливался. Он крушил, резал, рвал свои полотна и рыдал.

Все кончено!!! Он потерял все!

«…жалкое подобие…»

Разъяренный Альф порвал в лоскуты алые простыни, наслаждаясь их предсмертным треском.

Он вспомнил Дагни Дантеса… Хилого мальчишку в очках с толстыми стеклами, который учился в университете Тронхейма и был на три курса младше его – Альфа. Он ходил тогда за Эвенсоном по пятам, слушал его восторженно, с восхищением наблюдал, как тот работает за мольбертом.

– Научи меня так же, научи, – канючил он.

Поначалу Альфу это льстило, он чувствовал себя не просто великим, а Великим Человеком, которого почитают, обожают! И он милостиво позволял мальчишке таскаться за ним. Он и его компания глумились над Дагни, всячески издевались, смеялись прямо в лицо. Но он не уходил, все так же восторженно почитая своего Бога!

Но однажды он не пришел. Альф удивился, но особо не задумался над этим, к тому же Дантес ему порядком поднадоел.

– Эй, Альфи! – слышал он от друзей и просто знакомых. – Где твой верный пес Даг?

Он смеялся в ответ и пожимал плечами: мол, не знаю.

А вечером ему сказали, что Дагни пытался покончить с собой и даже оставил ему – Эвенсону – письмо, где было сказано, как он его ненавидит; что однажды придет время ответить за все унижения и оскорбления; и что его смерть будет на совести Альфа.

Альф тогда неделю ходил как пришибленный. Но мальчишку спасли, и он вернулся в университет. Иногда Альф видел его, но никогда больше они не пересекались. До последней выставки… И Дагни столько знал о нем, будто следил за каждым его шагом.

Значит, вот оно – время расплаты за все те унижения и оскорбления не только Дантеса, но и всех остальных, кого он обидел?

Альф взял бутылку, глотнул из горлышка. Тут же выплюнул и поморщился. Он с остервенением швырнул ее об стену. Стекло разбилось об единственную целую картину – «Портрет Сигурни» – и коньяк потеками пополз вниз по холсту.

Альф сквозь злые слезы смотрел на портрет жены, и ему казалось, что он тоже плачет.

Легкий стук в дверь вывел Сигурни из дремоты. Она взглянула на часы – три. За окном давно уже стемнело. Она встала с дивана, на котором уснула в сладких объятьях Магнуса. Медленно подошла к двери и потянулась к замку, но остановилась. Прислушалась. По ту сторону было тихо, но она знала, чувствовала, что там кто-то стоит. Ей стало страшно, но о том, чтобы разбудить Ланссона, она почему-то даже не подумала.

– Сигурни, я знаю, ты здесь…

Голос Альфа. Она вздрогнула, теснее прижавшись к двери.

– Сигурни, не молчи. Прошу тебя.

Наверное, опять напился, вот и приехал среди ночи. Ведь ни один нормальный человек…

– Сигурни…

Но в его голосе она не услышала знакомой пьяной интонации. Альф стоял по ту сторону двери трезвый.

– Я хотел увидеть тебя… Просто посмотреть на тебя. Я же… Ладно, не хочешь, не открывай. Просто выслушай меня. – Он помолчал.

Сигурни представила, как он стоит сейчас за дверью – самый несчастный и одинокий человек на свете. Конечно, она читала разгромную статью Дагни Дантеса. Ее все читали. Она тихонечко шмыгнула носом и стерла слезинку. Как же было жаль Альфа!

– Я всегда любил тебя, Сигурни. Я только сейчас понял, каким подарком судьбы ты была для меня. А я не оценил его и неправильно себя повел. Сигурни, прости меня за все, если сможешь.

Она услышала, как перехватило у него дыхание, а потом звук удаляющихся от дома шагов. Сигурни сползла по стенке вниз и обхватила колени руками. В горле стояли слезы, но она не заплакала.

Альф спустился к морю. С неба на него глядели звезды. Ветер дул холодный, он трепал его смоляные волосы и черный свитер.

Альф уже успокоился. Он впервые в жизни ясно знал, чего хочет.

Эвенсон шагнул в воду. Волна ледяным холодом лизнула его ноги.

Давай, – прошептал голосок, – как Мартин Иден.

– Как Мартин Иден. – Альф улыбнулся. Это была его любимая книга.

Он плыл и плыл вперед, стараясь не обращать внимания на холод. Одежда становилась все тяжелее и тяжелее. И плыть все труднее. Но Альф не останавливался, не поворачивал назад. Он хотел уйти так далеко, чтобы уже никогда не вернуться.

Он устал. В темноте не было видно берега. Кругом только одна вода и звезды, холодные и равнодушные ко всему.

Как Мартин Иден, – прошептал голосок.

Альф набрал в грудь как можно больше воздуха и нырнул. Вода ласкала его, и он уже не чувствовал холода. Альф плыл в глубину, в такую, из которой невозможно вернуться.