Текст книги "Смертельный номер (рассказы)"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Мысли его переключились на Дейдри – она знала о его болезни, но особого сочувствия что-то не выказывала. «Дейдри есть Дейдри!» Как часто он этой фразой пытался ее защитить, списать все ее выходки и проказы на экстравагантность. Но сейчас не получалось.

Только бы она приехала! Наружная дверь раскрылась и захлопнулась. Кто-то пришел.

– Дейдри! – воскликнул он, будто, назвав ее по имени, мог заставить ее появиться; раз он сказал «Дейдри!» – значит, это она и пришла. Но пришла лишь миссис Басвелл, со слегка недовольным видом особы, которую назвали чужим именем, видимо, более желанным, чем ее собственное. Не поест ли он супа, спросила она, а потом вареное яичко? С удовольствием, но не слишком ли много беспокойства он ей доставляет?

Миссис Басвелл немного сконфузилась, потом с улыбкой призналась: ухаживать за ним для нее одно удовольствие. Эмоции других людей обычно приводили Джорджа в замешательство, и сейчас он рассыпался в благодарностях, насколько позволяло здоровье.

– Только давать – тоже не дело, – загадочно произнесла миссис Басвелл. – Люди начинают спекулировать на вашей доброте. Надо и брать тоже.

– Но я беру вполне достаточно! – воскликнул Джордж.

– Я имею в виду нечто другое, – сказала миссис Басвелл. – Да и велика ли вам от этого польза?

Джордж поужинал, подумав мимоходом, такое ли меню предложил бы ему доктор. Он решил растянуть «удовольствие» – во-первых, не было аппетита, во-вторых, хотелось убить время до прихода Дейдри. Ох уж эти долгие ожидания, когда некуда деться от всяких мыслей! Мысли терзали его больше, чем желудок или бог знает какая взбунтовавшаяся часть организма. С чувством вины он вспомнил о миссис Басвелл. Она наверняка никуда не уйдет, пока он не съест все до последнего кусочка. Последний кусочек дался ему с большим трудом, но он проглотил его – сделал для нее хоть что-то, хоть как-то отплатил ей за доброту. Наградой ему было удовлетворение на ее лице.

Шурк, шурк. Она мыла посуду, опять-таки для него. До чего доброе создание! Но все-таки лучше, чтобы к приходу Дейдри она ушла.

Его надежды оправдались. Миссис Басвелл заглянула к нему пожелать спокойной ночи.

– На вашем месте я бы обязательно приняла одну из этих красных таблеток, – сказала она. Он даже подивился: надо же, она знает, для чего какие таблетки, и вообще ориентируется в его хозяйстве.

– Будьте любезны, передайте мне бутылочку, – попросил он, потому что не держал медикаменты возле кровати, боялся перепутать, сколько и каких таблеток он уже принял. Она принесла лекарство, он вытряс из бутылочки две таблетки, вернул ее, и миссис Басвелл поставила ее на место.

– Приятного вам сна, – сказала она на прощанье. – В семь утра буду на месте.

В семь утра! Он и не представлял, что она приходит так рано; ведь она живет где-то на окраине, значит, вставать ей приходится в шесть. Какое самопожертвование – и все ради него! Он попытался убедить себя, что это самопожертвование ему как бы положено по штату; но проглотить эту теорию удалось не легче, чем ужин.

Надо бы принять таблетки, но когда? Нехорошо, если Дейдри застанет его спящим. Уже пробило девять часов, десять, а она все не являлась, впрочем, она всегда была «совой», а по утрам любила понежиться. Часто ему приходилось ее будить. Он постоянно предвкушал эту минуту – минуту ее пробуждения. Это пробуждалась – и в нем – сама молодость.

Сколько ее ждать? Пожалуй, до полуночи; наконец пришла полночь, он принял таблетки, но еще долго не мог заснуть, потому что его затуманенный мозг, принадлежавший ей, Дейдри, огрызался сторожевым псом, заставляя бодрствовать.

Когда он все-таки заснул, ему приснилась Дейдри, чуть ли не впервые в жизни, хотя ему часто этого хотелось. Она всегда была рядом наяву, чего же являться во сне? А тут затосковал, вот и явилась. Он снова оказался на вечеринке, где ему стало плохо. Все было как наяву, только огни светили ярче да между коврами сильнее поблескивал паркет. Он просил ее уйти с ним, а молодой человек нетерпеливо ждал, держа ее за локоть, будто не хотел расставаться со своей собственностью. «Ты разве не видишь, что я занята? – говорила она. – Я договариваюсь о встрече с мистером Рупертом, а ты встреваешь». Вдруг пол пошатнулся, взмыл почти до уровня глаз, и он вцепился в Дейдри, стараясь удержаться на ногах. «Какой ты неловкий, – капризно пропела она, – платье мне порвешь», и он увидел, что на ней устричного цвета шелковое платье, им же и подаренное, но не то, в каком она пришла на вечеринку. «Подай ему руку, Руперт, по-моему, он перебрал». Молодой человек протянул руку, но Джордж стряхнул ее. «При чем тут он? – возмутился Джордж. – Ты должна думать обо мне». – «Неужели мне на минуту нельзя остаться одной? – рассердилась Дейдри. – Я только начала по-настоящему веселиться». Комната снова нырнула и качнулась, но Джорджу удалось сохранить равновесие. «Ты должна идти со мной, – настаивал он. – Раз ты не хочешь идти со мной, значит, ты меня не любишь». На это Дейдри и молодой человек засмеялись. «Не люблю тебя? – переспросила она. – Да я никогда тебя не любила, а сейчас просто ненавижу». – «Никогда не любила? – воскликнул ошарашенный Джордж. – Ты хочешь сказать, что все это время ты меня не любила?» – «Да, именно так». – «А я был уверен, что любила». – «С чего ты взял?» В голове у Джорджа все смешалось. «Потому что… потому что… наверное, потому что я тебя любил». – «Вот, в самую точку. Ты так одурел от своей любви ко мне, что никогда не задавался вопросом: люблю ли тебя я? Обо мне ты и не думал, я вообще была здесь ни при чем, просто предмет твоей любви, и все. Если бы ты удосужился спросить меня, люблю я тебя или нет, я бы ответила: нет. Это же первый вопрос, который задают мужчины, почти все, но тебе он и в голову не пришел. Ты был влюблен не в меня, а в свою любовь. Будь я для тебя живым человеком, все могло сложиться иначе, но тебя интересовала лишь собственная персона. От меня ты всегда хотел только одного, а ведь я живой человек, Так что иначе и быть не могло…»

Джорджа повело, и он рухнул на пол, а когда пришел в себя, оказалось что он действительно лежит на полу. Он упал с кровати, такой конфуз приключился с ним впервые после детства.

Он проснулся с ощущением – случилось нечто ужасное. А что именно? Сам он чувствовал себя лучше. Но что-то буравило мозг, и выздоровление не приносило радости. Что же его гнетет? Наконец на поверхность из тягучего тумана пробилось: Дейдри его не любит, никогда не любила. Она пришла к нему во сне и сказала все куда внятнее и убедительнее, чем могла бы сказать наяву, мысль ее была очищена от всяких примесей, не растворялась в побочных обстоятельствах. Ее дух напрямую общался с его духом – да, напрямую, и все было названо своими именами.

Стало ясно, почему она не уехала с ним с вечеринки, почему за весь день ни разу не навестила его, стало ясно все, что озадачивало его с той минуты, когда ее поведение озадачило его впервые.

Господи, этот удар ему просто не вынести. Да, физически ему полегчало, но его душевные страдания лишь усилились.

В голове все путалось, ведь раньше его мысли начинались с Дейдри и на ней же кончались. А сейчас о чем думать?

Который час? Наверное, больше семи – через квадрат стекла над дверью струился яркий свет, значит, миссис Басвелл уже пришла. Что-то ее не слышно. Наверное, старается его не разбудить. Он кликнул ее, и она вошла на цыпочках.

– Я как раз собиралась принести вам чай, – сообщила она. – Уже восемь. Поспали хорошо?

Джордж рассказал ей, что случилось ночью.

– Вы упали с постели? Бедный мистер Ламберт! Как же я сама не догадалась, простыни все скомканы! Я еще вчера хотела перезаправить вам кровать, но решила, что вы и без того устали. Ничего, сейчас выпьете чайку, может, сумеете встать, я приведу постель в порядок. А то и подниматься не придется – так управлюсь. Главное, чтобы было удобно.

– Вы очень добры ко мне.

Джордж попробовал встать – ничего, даже голова не кружится. Облачившись в халат, он сел, зазвонил телефон. Миссис Басвелл – она была рядом – подняла трубку.

– Это мисс О’Фаррелл, – сказала она, и по лицу ее пробежала тень.

– Скажите, пусть позвонит попозже. – Не успел он произнести эти слова, как ему тут же захотелось взять их обратно.

– Мистер Ламберт не считает удобным сейчас говорить с вами, мисс О’Фаррелл.

Надо же было так завернуть!

Из трубки понеслись какие-то протестующие звуки.

– Позвоните через полчаса, он нездоров, – отрезала миссис Басвелл.

Страдая, но и испытывая некоторое облегчение от подвернувшейся отсрочки, Джордж наблюдал, как миссис Басвелл перестилает постель. Ему вдруг пришло в голову, что не она должна стелить ему постель, а он ей. Впрочем, эта мысль быстро уступила место другой.

– Ведь сегодня воскресенье! Вы же по воскресеньям не приходите!

– Я пришла, потому что вы нездоровы, – ответила миссис Басвелл, – и никого нет рядом.

Какая замечательная женщина! Джордж предался размышлениям о ней. Что он о ней знает? И что у нее за жизнь? Он никогда ее об этом не спрашивал. Просто считал: она есть, знай себе трудится, и слава богу. Он ни разу не поинтересовался: как вы, что вы? Да и потребности такой не было. Он исправно платил ей, не подозревая, какое она сокровище.

Улегшись в постель, он измерил температуру. Сто все-таки набежало, но здоровье не зависит от термометра, ему явно стало лучше.

Зазвонил телефон.

– Доброе утро, дорогой. Что это за старая грубиянка подходила к телефону? Так и готова была меня слопать.

– Приходящая женщина, – ответил Джордж цепенея.

– Разве не я твоя приходящая женщина? Кто же еще? Не важно, дорогой, я хотела спросить как твое здоровье?

– Не очень.

– И по голосу слышно, что не очень, голос у тебя какой-то чужой. Когда приехать?

Наступил критический момент. Джордж услыхал собственный голос:

– Лучше не приезжай. Возможно, у меня что-то заразное.

– Какой-нибудь мерзкий микроб? Тогда и вправду не стоит. Ах, дорогой, я так хочу тебя увидеть. Может, оно и к лучшему, что вчера я не приехала. Все равно было слишком поздно. Но развлеклись мы на славу. Жаль, что тебя не было.

– Я был в постели.

– Знаю, знаю. Бедненький Джордж! Какое счастье, что ты не передал эту заразу мне. Ведь не передал, я бы уже почувствовала, да? Ну пока, дорогой. Как только карантин кончится, сразу позвони.

Весь день на душе у Джорджа скребли кошки. Зачем он совершил этот смехотворный акт самопожертвования и лишил себя общества Дейдри? Не ради нее или ее здоровья, это он понимал прекрасно. Он сделал это…

Черт подери!

Сто раз он собирался поднять трубку и позвонить ей, сказать, что никакой инфекции нет, и сто раз отдергивал руку, вспоминая ночное видение. Порой ему казалось, что он сходит с ума.

Он попробовал отвлечься чтением, но, начав встречаться с Дейдри, он почти перестал читать, его книгой была она, в нее он погружался все глубже, пока, если развивать метафору и дальше, едва не потонул. Как могла книга, простой комментарий к жизни, заменить то, что давала ему Дейдри, – саму жизнь? Он равнодушно листал страницы. Разве бумага может сравниться с плотью? Разве может печатное слово соперничать со словами, слетающими с губ Дейдри?

Тоска стала невыносимой, он совсем извелся, ибо сам себя обрек на одиночество. Попробовал заняться делами, но расправился с ними довольно быстро – в конторе его освободили от всех забот, пока полностью не выздоровеет. Дела: последнее время он делал их автоматически, словно робот, они содержались у него в особой ячейке, куда чувства доступа не имели. Поработать с душой – такое, конечно, бывает, но сейчас его душе нужно не это.

Что ж, тогда остаются друзья, у него их хватает, вот и беда с ним приключилась на вечеринке, где почти все были его добрые знакомые, именно его, а не Дейдри. Может, позвонить им, поплакаться в жилетку?

Он стал перебирать их имена, даже открыл телефонную книгу, чтобы никого не пропустить. Как много когда-то значили для него эти имена; за ними стояло тепло встреч, обмен взглядами, игра не всегда явных, но подлинных чувств. Пообщаешься с другом, а потом осознаешь: твоя жизнь стала чуть-чуть богаче. О-о, это богатство жизни! Из чего в действительности состоит богатство жизни в наш измытаренный и обезумевший век, когда под вопросом оказывается все, что в этой жизни считалось ценным? К примеру, он и миссис Плэстоселл – он втайне слегка ее побаивался, уж слишком она модная, слишком утонченная – сидят на диване и играют в мудреную игру под названием «корзиночка», оплетая друг друга тончайшей паутиной из ничего: она ему ненавязчиво льстит. Он от самодовольства надувает щеки. И вот это – жизнь? Ее богатство? Да эта миссис Плэстоселл просто снисходила до него, а он этим снисхождением упивался; но ведь он не был с ней самим собой, настоящим, истинным собой! Он играл роль, что-то в себе затушевывая, что-то выставляя напоказ; она не давала ему ощущения свободы. Другое дело Дейдри. С Дейдри он был абсолютно самим собой, и даже более того: Джорджем с плюсом, с плюсом, с плюсом. А с миссис Плэстоселл он был Джорджем с минусом, а то и вовсе никем.

Он поднял трубку, чтобы набрать номер ее телефона. Но передумал и положил трубку на рычаг.

– Вам нужен телевизор, – посоветовала миссис Басвелл. – Не надо смотреть с утра до ночи, как некоторые, так и чокнуться недолго. Но когда вам скучно и нечем развлечься – почему нет? Телевизор хоть что-то показывает.

– Можно, конечно, – вяло согласился Джордж.

– Отвлекает от насущных проблем. Между прочим, часто интересные программы показывают. Когда умер мой второй муж, а потом и старшая дочь, а потом и зять, муж младшей дочки, просто не знаю, как бы я выжила без телевизора. Я ведь от них во многом зависела. Нет, не в смысле денег. Просто телевизор мне их хоть как-то заменил.

– Понятно, – сказал Джордж, которого этот перечень несчастий заставил слегка устыдиться собственной драмы.

– Вы от него будто подарок получаете. Я и сама не против делиться. Всегда поделюсь последним. Но приходит час, когда давать и только давать – это уже не приносит тебе удовлетворения, надо что-то получить взамен… понимаете?

– Пожалуй.

– Выходит несправедливо по отношению и к себе, и к другим. А если ты к себе несправедлив, ничего путного из этого не выйдет.

– Вы правы.

– А люди этого не видят и знай пользуются тобой. Хотят что-то у тебя взять. Со мной такое случается, даже сейчас, хотя я совсем не богата. Правда, на кого не могу пожаловаться, так это на родственников.

– Это я сейчас хочу у вас что-то взять, – сказал Джордж. – Пользуюсь вашей добротой.

– Нет, нет. Помогать вам мне в радость.

– Но что вы получаете от меня взамен?

Тут-то она и села, подумал Джордж.

– Ну, не знаю. Наверное, мне нравится приходить к вам, видеть вас, иногда поболтать. Потом, вы же мне платите.

– По-моему, этого недостаточно, – заметил Джордж.

– И еще мне вас жалко.

– Потому что я болен?

– Не только.

Как это понимать? Она, разумеется, знала о его отношениях с Дейдри, не могла не знать. Но его сон и как он его расстроил – об этом она знать не могла?

– Вы столько сделали для меня, – сказал он, – я просто у вас в долгу. Скажите, как мне вас отблагодарить, я сделаю это с большой радостью.

– Лежите, отдыхайте и выздоравливайте, – сказала она. – Это будет мне лучшим подарком. И еще. Не знаю, имею ли я право, но позвольте дать вам совет. Вам будет лучше, если эта мисс О’Фаррелл перестанет здесь крутиться.

Следующие несколько дней телефон звонил часто, и каждый раз Джордж, снимая трубку, испытывал противоречивые чувства. Желание, безысходность, отчаяние, гнев – от гнева он не мог освободиться особенно долго: как смела она не любить его, когда он ее любил и столько сделал для нее – дал ей жизнь, которая без него ей не могла и присниться. А теперь он ощущал себя орехом, в котором червь выел ядрышко; иногда он почти слышал, как у него гремит внутри. Пустота и сухость! Его не подзарядить никаким током, батарея безнадежно села. Пройти через подобное с кем-то еще он просто не сможет, слишком велики оказались его духовные затраты. Он отдавал ей душу, а теперь хочется сгореть со стыда. Сам себе противен. Выходит, моралисты правы, когда предупреждают – избегай грехов плотских? Почти все его друзья верили, да и сам он верил, что чувства питают душу, вскармливают в человеке лучшие качества, без этого дух начинает увядать; но если это правда, как он оказался в таком плачевном состоянии, откуда это банкротство духа? Ни друзей, ни интересов в жизни, ни надежд впереди. Только пропасть, пустота – вот что его ждет без Дейдри.

Потом пришла жажда отмщения. О-о, он ей покажет! Ненависть стимулирует не хуже, чем любовь. Ненависть к ней даст ему такое же удовлетворение, какое когда-то давала любовь, он растопчет ее желания с таким же восторгом, с каким когда-то бросался их выполнять.

– Дорогой, я тебя не узнала.

– Ты говоришь это каждый раз, когда звонишь.

– Но я тебя правда каждый раз не узнаю.

Возможно, она не лукавила, потому что во время каждого телефонного разговора он испытывал к ней разные чувства: сейчас в нем клокотала ненависть, а голос ненависти несколько отличается от голоса любви.

– Дорогой, неужели ты до сих пор заразный? Не может быть! Уже четыре дня прошло!

– Но ты так боишься заразиться.

– Боюсь, но я могу просунуть голову в дверь.

– Мне бы не хотелось думать, что я тебе что-то передал.

– Да ты мне столько всего напередавал, и не счесть! Подумаешь, еще один крохотный микроб-чик, я не против.

– Отложим еще на денек. Осторожность не повредит.

– Дорогой, как скажешь.

Джордж упивался ненавистью, и все же страдал всякий раз, когда отказывал ей в свидании. В придачу ненависть не лучшим образом сказалась на его пищеварении. Всю жизнь он был человеком болезненным, страдал от головных болей, бронхиальной астмы и почечных колик. Последние три года, что он был влюблен в Дейдри, все его хворобы как рукой сняло, здоровье стало отменным. Но теперь… Симптомы пищевого отравления, или бог знает что это было, улетучились, но много лучше ему не стало. Все процессы организма – психические, физические – резко нарушились. Полное согласие во всем – вот что было его бальзамом. Стоило возникнуть какой-то помехе, препятствию, когда идущие из глубины души импульсы не могли прорваться наружу, он сразу заболевал. Забывал о каких-то мелочах, постоянно не клал вещи на место – иногда не мог их найти, а они лежали и смотрели на него, эдакая зрительная амнезия, – и весь его день, обычный распорядок, все оказывалось безнадежно перепутанным. Он чистил зубы кремом для бритья и пытался бриться с зубной пастой. А ведь в понедельник ему на работу, что он натворит там?

«Вернуть ее! Вернуть! – приказал внутренний голос, все время заступавшийся за нее. – Вернуть, и пусть все идет, как шло! Она ничуть не изменилась; она была такой всегда, только ты этого не знал! Теперь знаешь, ну и восстанови ваши отношения с учетом этой правды. Правда обладает целебными свойствами, она очистит рану и залечит ее, а потом, когда Дейдри снова начнет выкрутасничать, ты уже не будешь на нее сердиться, тебе будет ясно, что ею движет! Дейдри, которую ты любил, была ненастоящей: ты создал ее в своем воображении; неужели у тебя не хватит сил полюбить истинную Дейдри, со всеми ее недостатками? Она ведь любила тебя, прекрасно зная твои… Это мужчины живут в мире фантазий, а женщины – они большие реалистки…»

«Но она меня никогда не любила и сейчас не любит, о чем тут говорить?»

«Откуда ты знаешь?»

«Она сама мне сказала это во сне».

«Во сне? Тоже мне вещественное доказательство!»

Далее последовала часть пластинки, слишком хорошо знакомая Джорджу, – разбор сна, всех его «за» и «против». Но разве дальнейшее поведение Дейдри этот сон не подтверждало, разве намеки – какие там намеки, откровения миссис Басвелл не били в набат? Не будь миссис Басвелл, он давно бы сдался, потому что, стоило ему простить Дейдри (а в душе он уже простил ее девяносто девять раз), ему сразу становилось легче и физически, и психологически, все в его жизни вставало на свои места, и иногда он даже хватал трубку и начинал набирать номер ее телефона. «Дорогая, я совсем поправился! Приезжай прямо сейчас!» Он совершал это сумасбродство, когда миссис Басвелл не было, но ее невидимое присутствие заставляло его отказываться от своего намерения. И каждый раз он с сожалением клал трубку на рычаг.

Миссис Басвелл натолкнула его вот на какую мысль: любовь физическая становится куда нежнее и даже краше, если есть взаимность. Наверное, она хорошо разбирается в физической любви – работящая женщина, у которой было два мужа. И при этом настаивала на взаимности: без нее любовь не бывает полноценной. «Но послушайте, миссис Басвелл (спорил он с ее тенью), бескорыстная, безответная любовь – разве это не есть самое благородное из всех чувств? Любовь, какую нам предписывает религия, – любовь, которая как раз и не ждет взаимности?» Но эти доводы ее не убеждали. «Сам Господь, – говорила она (в этих воображаемых беседах), – не ждал бы от нас любви, не возлюби Он нас прежде».

В субботу телефон не звонил; прошло утро, а звонка не было. К обеду, когда люди обычно бывают дома, Джордж набрал номер Дейдри.

– Слушаю.

– Алло, дорогая, сейчас я больше похож на себя?

На другом конце линии последовала пауза, какая-то заминка.

– Да, правда, сейчас больше.

– Ну, подъедешь меня навестить? Я больше незаразный. Если захочешь, можешь меня даже поцеловать.

– Конечно, хочу, но…

– Что?

– Я после обеда занята.

– Приезжай ближе к вечеру.

– Хорошо, если смогу.

Дейдри явилась, когда он уже перестал ее ждать.

– Дорогой, я так рада, что тебе лучше, но мне было бы еще радостнее, не будь ты со мной так жесток.

– Так жесток? – повторил Джордж, завершив обряд поцелуя, легкого гигиеничного прикосновения. Но ему тут же стало совестно: он и вправду был к ней жесток, по крайней мере, стремился к этому.

– Ты говорил, что не можешь видеть меня, потому что очень болен, а по-моему, ты просто симулировал.

– Если бы ты приехала навестить меня, увидела бы, что мне не до симуляции.

– Сначала, может, ты и болел. А потом сказал, что не считаешь удобным говорить со мной, – надо же так выразиться!

– Это сказала миссис Басвелл.

– Какая разница – это сказал твой телефон, а я сходила с ума, не знала, что там с тобой.

– Когда мне было хуже всего, ты изволила купаться.

– Джордж, дорогой, по-твоему, я должна была целый день сидеть дома из-за того, что у тебя расстройство желудка? Сам всегда говорил – развлекайся всласть, ты только будешь рад.

– Ладно, не будем препираться, – примирительно сказал Джордж. – Ты здесь, это самое главное.

– А в конце концов ты приказал явиться, будто я какая-нибудь шлюха по вызову.

– Что за чушь ты несешь.

– Это не чушь, ты ко мне переменился. Ты меня больше не любишь.

– Что? – переспросил Джордж. Сердце у него скакнуло.

– Ты меня больше не любишь, вот я и сделала то, что сделала.

– Что же? – спросил Джордж, и не поддающийся описанию ужас сковал его.

– Сначала попроси прощения, только как следует, тогда, может, я этого и не сделаю.

– Ты только что сказала, что уже сделала.

– Ну, не совсем. Если ты по-настоящему попросишь у меня прощения и пообещаешь быть хорошим мальчиком…

Джордж обнял ее.

– …тогда я, может, и передумаю. Только, наверное, не стоит – я же знаю, что ты меня не любишь!

– Люблю! Люблю!

– Нет, ты бы не стал играть мной, как игрушкой. Вот я и решила…

– Что решила?

– Лучше не буду говорить, тут замешано третье лицо.

– Какое третье лицо?

– Не настаивай.

Из кухни раздались какие-то звуки – это миссис Басвелл, его союзница, пришла готовить ужин.

Джордж неожиданно ожесточился.

– Что значит «не настаивай»? И прошу тебя, не разговаривай со мной как с ребенком.

– Просто я не хочу тебя огорчать.

– Валяй огорчай, – разрешил Джордж. – Ты за последние дни меня так огорчила, что мне уже ничего не страшно.

– Может, все-таки не стоит?

– Давай, не стесняйся.

– Что ж, дорогой, раз ты настаиваешь – только не говори, что я тебя не предупреждала, – это Руперт.

– Тот тип с вечеринки?

– Не называй его «тем типом», дорогой, он очень состоятельный человек и прекрасно ко мне относится. Он сказал, что хотел бы…

– Что же?

– Видеть меня чаще. Пойми меня правильно, мы с ним просто большие друзья, и только.

Миссис Басвелл устроила на кухне настоящую канонаду. Джордж отпустил Дейдри и поднялся на трясущиеся ноги.

– Тогда иди к нему, – сказал он.

Дейдри взглянула на Джорджа своими большущими глазами – воздух вокруг залился синевой, и вдруг где-то в глубине этих глаз он увидел страх.

– Ты ведь пошутил, сокровище мое? Ты ведь не хочешь, чтобы я ушла к Руперту?

– Можешь идти хоть к черту, хоть к дьяволу – мне все равно.

– Но, сладенький мой, тебе это не понравится, правда? Не понравится, если при тебе меня будет кружить в вальсе другой? А ты, между прочим, меня соблазнил – какой противный! Каждый знает, что все эти годы мы были вместе. И если ты пошлешь меня к Руперту…

– Я тебя не посылаю.

– Если ты позволишь Руперту…

– Это твоя идея, я тут ни при чем.

– Ты без меня совсем зачахнешь. Где ты найдешь девушку, с которой тебе будет так легко, как со мной? Ты с девушками робкий, тебе нужно тонкое обхождение, а то вообще ничего не выйдет, сам знаешь.

Джордж промолчал.

– А что ты сделал со мной? Я загубила на тебя лучшие годы. Ты меня обесчестил, на мне теперь пятно позора – Руперту это не понравится.

– А я понял, он хочет, чтобы ты ушла к нему.

– Да, дорогой, хочет, но я не хочу… то есть хочу, но не очень. Он, конечно, любит меня, и я могла бы полюбить его…

– Так в чем же дело?

– В том, что тебя я люблю сильнее, много сильнее.

На кухне у миссис Басвелл все загремело и загрохотало.

– Ты меня не любишь, – возразил Джордж. – Сама сказала.

– Я тебе это сказала? Да никогда в жизни! Тебе, наверное, это приснилось.

– Если и приснилось, все равно это правда, и тебе лучше уйти.

– Уйти? Куда?

– Из этой квартиры.

И, взяв ее под руку, Джордж начал подталкивать Дейдри к выходу.

– Как ты можешь быть таким жестоким? Мне и идти-то некуда – только в мои комнаты, за которые ты платишь. Господи, как же мне быть? Про Руперта я соврала, мы с ним друг другу совсем не нужны. Ты меня огорчил, вот я и выдумала!

– Уходи отсюда, уходи!

– Ты меня прогоняешь? Ведь ты меня обожал, столько для меня всего делал. Всегда был таким добрым и щедрым…

– Уходи… уходи!

Дверь захлопнулась, приглушив звук рыданий Дейдри. Джордж долго сидел, глядя себе в колени, потом обвел глазами комнату, снова уставился в колени. Как любой человек, совершивший некоего рода буйство, он был не способен как-то истолковать его.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал он, плохо представляя, кого сейчас увидит.

– Она ушла, – сказала миссис Басвелл.

– Я думал, она ушла полчаса назад.

– Нет, она еще стояла на лестничной клетке, за дверью. Позвонила раз или два, но вы не слышали, а я не стала ее впускать – сказала, вы отдыхаете. А открывать дверь своим ключом она не осмелилась. Вам бы лучше его у нее забрать. Мало ли что. А сейчас она ушла.

– Пресвятая богоматерь, миссис Басвелл. – Непонятно, то ли «пресвятая богоматерь» относилась к ней, то ли была частью восклицания. – Что вы об этом думаете? – Он почему-то не сомневался, что все происшедшее было ей совершенно ясно и понятно.

– Я скажу – скатертью дорога! – она с сочувствием взглянула на его осунувшееся лицо. – Не убивайтесь вы так, сэр, не стоит она того.

Но Джордж вовсе не был в этом уверен, он плохо понимал, что с ним происходит, и казалось несуразным, немыслимым, просто невероятным, что отношения, составлявшие смысл его жизни в последние три года, могли закончиться одной яростной вспышкой, длившейся не более минуты.

Вечером, гораздо позже, когда миссис Басвелл ушла домой, Джордж подошел к телефону и набрал номер.

– Можно миссис де Соль?

– Слушаю. Кто говорит?

– Делис, это Джордж Ламберт.

– Джордж? Я тебя не узнала. – Неужели у него теперь и голос будет другим? – Будто это совсем не ты. Ну, когда мы встретимся?

– Если тебе не поздно, могу приехать прямо сейчас.

– Исправить старые ошибки никогда не поздно. Я не ясновидящая, но ты явно хочешь чем-то со мной поделиться.

– Ты не будешь со мной слишком сурова? А то я сам сейчас такую суровость проявил – дальше некуда.

– По отношению к себе, разумеется?

– Как раз нет.

– Тогда я тебя поздравляю. Не бойся, я не буду с тобой сурова – я буду мягче шелка, снега, лебяжьего пуха, мягче всего на свете.