Текст книги "Смертельный номер (рассказы)"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Внезапно у него появилась идея, которую он воспринял как озарение. В гостиной, конечно! Как он сразу не додумался? Поначалу его нисколько не насторожило, что их с Хелен принимают («приветствуют» было бы слишком сильной натяжкой) в столовой – причем за ненакрытым столом; теперь же это казалось очень странным, ведь существует гостиная, традиционное место, где хозяева, кто бы они ни были, принимают гостей. Перед его мысленным взором незамедлительно возникла гостиная с веселыми желтыми обоями, оживляющими мрачноватую комнату с окнами на север, и что самое главное, с раздвижным столиком в правом углу наискосок от двери, на котором всегда стоит поднос с бокалами и напитками, преимущественно безалкогольными, поскольку отец принадлежит к тому поколению, которое не слыхивало о сухом мартини, правда хорошо знакомо с виски и хересом. Пускай будут виски и херес, лучше, чем вообще ничего. В сложившейся ситуации гостиная представлялась единственным выходом из положения.

– Хелен, – снова обратился он к лицу под вуалью, – идем в гостиную. Может, что найдем. Из напитков, я имею в виду. И, по крайней мере, мы там будем одни.

Легкий кивок он воспринял как согласие и повел ее: четыре ступеньки, затем направо и к двери, отделанной разрисованными «под холст» панелями, которые, впрочем, нелегко было разглядеть, поскольку отец был человеком прижимистым и особенно рьяно экономил электричество.

Представьте себе поэтому их удивление, когда, распахнув дверь, они очутились в лучах ослепительного света (судя по всему, здесь пробки не перегорели), заливающего всю комнату от пола до верха, в том числе и потолок с балками, искусно расписанный в начале девятнадцатого века итальянским мастером. Но едва Валентин успел удостовериться, что раздвижной столик по-прежнему на своем месте, как его поразил очередной сюрприз. Миролюбивый по натуре, до сих пор все происходящее он воспринимал как неизбежные издержки, но это!

В комнате стояли шесть или семь маленьких коек, часть попарно, часть одна за другой; на каждой лежал ребенок неясно какого возраста и пола и мирно спал. Когда они с Хелен вошли, все дети спали; но как только вспыхнул свет, они принялись тереть глаза, после чего жалобно захныкали, причем многие усердно принимались хныкать ради того, чтобы поддержать соседа.

Лицо Хелен, скрытое плотной вуалью, которую не мог бы пробить и самый яркий свет, оставалось непроницаемым. Надо увести ее отсюда, подумал Валентин; это еще хуже, чем история со столовой.

– Сядь вот сюда, пожалуйста, – произнес он, указав на кресло с жесткой спинкой – единственное кресло в комнате, с которого к тому же были видны все кроватки, – а я вот тут примощусь. – И он присел на краешек кровати рыдающего ребенка.

Но не успели они с Хелен перекинуться хоть словом и разглядеть что-либо помимо сбитых от беспокойного верчения одеял и простыней, как в комнату вошла женщина. Это была больничная сестра, соответствующим образом одетая.

– Что это вы тут делаете? – строго спросила Сестра.

Валентин, впервые за много лет, вышел из себя.

– А вы что тут делаете, позвольте узнать? Какое право вы имеете тут находиться? Я хоть и не хозяин, но дом принадлежит моей семье. Уоковеры – слышали о таких?

Сестра потерла лоб, что могло означать что угодно.

– Да, слышала. Много лет назад Корпорация…

– Корпорация? Какая еще Корпорация?

– Корпорация. Она купила этот дом у неких Уоковеров – под приют для умственно отсталых детей.

– Для умственно отсталых детей?

– Да, и часть их перед вами. И могу вам сказать, что ваше непрошеное вторжение еще сильнее их растревожило.

Нытье и плач красноречиво подтверждали ее слова, Валентина же они еще больше вывели из себя.

– Не верю ни одному вашему слову, – заявил он. – Там внизу мои родственники, я их сейчас приведу, и они подтвердят, что вы незаконно вторглись в чужие владения. Незаконно – слышите меня?

Его страшно злило то, что скандал разыгрывался на глазах у Хелен.

– Я прикажу выставить вас вон! – прокричал он. – И освободить дом для тех, кому он по праву принадлежит. Я зашел сюда, чтобы напоить мою спутницу леди Федермор…

Нет, он не должен был подвергать Хелен такому унижению – представлять ее этой Сестре.

– На том столике в углу есть молоко, – сказала Сестра. – Пожалуйста, угощайтесь, но только не шумите, хорошо?

Валентин шагнул к столу, схватил бутылку молока и швырнул в Сестру. Вслед за бутылкой потянулся беловатый след, наполовину жидкий, наполовину из сгустков порошка, похожий на тот, что оставляет бомбардировщик в холодных верхних слоях атмосферы – своего рода Млечный путь, – и снаряд угодил в люстру, второй раз за сегодняшний вечер все вокруг погрузилось во тьму.

По-прежнему рядом с ним была Хелен; как они выбрались из комнаты, он не помнил; как вышли из дома – тоже; зато он помнил – или ему казалось, что помнит, – как посадил ее в какой-то поезд.

«Где я? – подумал он, и вдруг понял, где находится на самом деле – в собственной кровати. – А почему мне так хочется пить? – Ему, как никогда в жизни, хотелось сухого мартини. – Вот бы сейчас сухого мартини!»

Должно быть, все происходило наяву – судя по вполне реальным ощущениям; ибо прежде ему ни разу не доводилось просыпаться среди ночи с такой мучительной жаждой. Он сел; где же находятся ингредиенты коктейля? Ясно, внизу, за запертой дверью; под рукой единственное средство утоления жажды – початая бутылка хереса. Он повернулся на другой бок, и постепенно першение в горле и сухость на языке стали исчезать. «Наверное, мне все это привиделось, – решил он. – Надеюсь, что и ей тоже».

Образ Хелен, растерянно озирающейся на забытом богом полустанке, так и не получившей не то что вина, но даже молока, стоял у него перед глазами настолько долго, что он с трудом уснул.

«Главное, – подумал он, засыпая, – я вызволил ее из Каслвик-хаус». – Он только сейчас вспомнил, как назывался их старый дом.

ТЕНЬ НА СТЕНЕ
перевод С. Володиной

Милдред Фэншоу была незамужняя женщина сорока с небольшим лет. Занималась она дизайном интерьера, и в этом качестве снискала большую популярность у весьма широкого круга заказчиков и друзей. Но еще больше она была известна своими неврозами. Впрочем, она делала вид, что смеется над своими страхами, точно так же, как и ее друзья, правда, они посмеивались над ней безо всякого притворства. «Милдред, как у тебя в последнее время складываются отношения с кошками? Я имею в виду – с черными?» «Опять соль на стол просыпала?» «Ты не разбивала зеркало? Признайся: разбивала, ведь без зеркала в твоей профессии не обойтись». И так далее.

Даже если в этих расспросах и было легкое ехидство, все считали, что таким образом заодно помогают Милдред избавиться от гнета суеверий – если они и вправду были для нее гнетом. Бесконечно любящим ее друзьям, наверняка, и в голову не приходило, что она им иногда подыгрывает. Смех, пусть даже недобрый, полагали друзья, – это единственное надежное средство от навязчивых идей.

Но сколько бы над вами ни подшучивали друзья, и сколько бы вы ни подшучивали над собой, это отнюдь не гарантирует избавления от чего-то, прочно засевшего глубоко внутри, что невероятно трудно объяснить словами и в чем еще труднее признаться.

Работая над заказом, Милдред, естественно, часто проводила полдня, а то и целый день, иногда даже все выходные у клиентов. Каждодневные визиты – это пусть, она ждала их даже с нетерпением. Но выходных она боялась до смерти, поскольку, оставшись одна, да еще в чужом доме, начинала еще сильнее опасаться неведомых сил, буквально тряслась от страха.

Друзья знали эту ее слабость и искренне ей сочувствовали, хотя и привычно посмеивались. «Прежде чем приглашать в дом Милдред, надо освободить его от нечисти!»

Джоанна Восток была постоянной клиенткой и верной подругой. Милдред уже давно на нее работала и прекрасно знала дом – точнее сказать, отдельные его части. В просторной передней имелись с двух сторон колонны медового цвета, которые делили пространство первого этажа на зоны.

С правой стороны – большая столовая с двумя высокими окнами по фасаду; слева – главная лестница с витражными окнами викторианской эпохи, а левее лестницы – библиотека и гостиная, из дверей которой (они бывали то закрыты, то открыты) миссис Восток и ее гости, если таковые наезжали, чинно поднимались по лестнице в спальни, вежливо пропуская друг друга вперед: «Нет, сначала вы, прошу вас», – передняя пустела, и миссис Восток или ее дворецкий, если таковой имелся, гасил свет.

Милдред приходилось ездить в Крэвенпорт довольно часто, и она хорошо знала двор и сад. К парадному входу вела гравийная дорожка, огибавшая овальный газон, украшенный фонтаном, по слухам – произведение самого Бернини, который, по идее, должен был работать, но вечно бездействовал. Вытянутый вширь, невысокий дом был построен из дивного красно-розового кирпича, чтобы сразу привлечь все взоры. Милдред, человек невероятно пунктуальный, выбиралась из машины и, если позволял запас времени, шла налево, туда, где западное крыло дома, не менее красивое, чем главный фасад, выходило на сад и на тюльпанное дерево – грандиозное растение, краса всего сада, – ради которого многие приезжали издалека, поскольку поместье иногда открывали для публики. До чего же величественно оно вздымалось к небу! До чего же экзотическими, по-настоящему сказочными были его цветки, не совсем тюльпаны, но очень, очень похожие. Считалось, что это самое высокое тюльпанное дерево в Англии. А если даже и не самое, не важно, Милдред все равно смотрела на него с благоговением.

Обычно у этого места, где сад покато спускался к пруду, в котором, как поговаривали, утки топили «лишнее» потомство, Милдред разворачивалась и шла к парадному входу, чтобы предстать перед хозяйкой.

Порою она обходила весь дом – по кругу. Его северная и восточная сторона, то есть задняя часть, были совсем иными, можно сказать, убогими. Джоанна никогда не спрашивала у Милдред, что делать с этими пристройками, прилепленными к дому тогда-то и тогда-то и отнюдь не предназначенными для чужого глаза. Считается, что у архитекторов семнадцатого и восемнадцатого веков не случалось провалов. Как бы не так. Они строили напоказ, что снаружи, что внутри. А то, что не было видно, их не интересовало.

Крэвенторп был выстроен в форме буквы Ш; и «пустоты» заднего двора, над которыми архитекторы потрудиться не удосужились, на взгляд Джоанны Восток, были подлинным уродством. И что с ними делать? Устроить заповедник для диких птиц? Но уже есть пруд, вокруг которого они могут резвиться и выполнять долг, предписанный им природой. (Джоанна обожала всякую живность.) Или засеять травой? Или устроить миниатюрный лабиринт и расставить в нем статуи богов, разумеется, обнаженных, если не считать бороды, пусть с ухмылкой наблюдают из-за ровно подстриженных кустов за посетителями, которые со смехом, но с явно испуганным смехом, пытаются найти выход.

Поскольку наружные интерьеры не требовали ковров, занавесок и краски для стен, с Милдред Джоанна их не обсуждала: ни эти безобразные «пустоты», ни пустырь у восточного крыла, которым почти не пользовались, разве что когда приезжали дети и внуки. (Джоанна была вдова; муж ее умер рано и оставил ей этот дом и детей в придачу.)

* * *

Милдред, вечно боявшаяся опоздать или явиться слишком рано, оказалась первой из гостей, о которых предстояло сегодня доложить дворецкому. (Почему-то она испытала страшно обрадовалась тому, что Джоанна нашла себе временного дворецкого.)

После традиционных объятий Джоанна сказала:

– Ах, милочка, какое счастье, что ты приехала раньше остальных. Идем же, тебе необходимо что-нибудь выпить с дороги.

Она повела гостью в библиотеку, где на стеклянном подносе с золочеными ручками выстроились нарядные бутылки.

– Выбирай, – предложила она. – Тебе чего? – Джоанна умела угощать так, что отказаться было невозможно.

– Мне чуть-чуть, – сказала Милдред. – Пожалуй, капельку дюбонне.

Джоанна налила ей вина, а себе – виски с льдом.

– Дорогая моя, – сказала она, – я очень рада, что ты приехала пораньше. Имей в виду – ты никогда не сможешь приехать слишком рано. – Помолчав, она добавила. – Ты у меня, кажется, ни разу не ночевала? Странно. Почему?

– Может быть, потому что ты меня не приглашала остаться, – предположила Милдред, потягивая вино.

Джоанна нахмурила лоб.

– Ну что ты, наверняка я тебя приглашала, и не раз! Но ты у нас всегда нарасхват. – Она снова помолчала и налила себе еще немного виски. – Ужасно, до чего втягиваешься, да? Ну, тебе-то это не грозит, дорогая наша бесстрашная Милдред, – рассмеялась она, слегка охмелев. – Ты у нас даже тюрьмы не боишься, впрочем, тут у нас поблизости нет никаких тюрем. Правда, боишься всего остального. – Она опять рассмеялась. – Так что я хотела сказать? – Она порылась в памяти. – Ах да, о других нынешних гостях. Не стану их называть, даже если бы и помнила, но ты почти всех знаешь, они будут страшно рады тебя видеть, даже если ты…

Она умолкла, и Милдред вспомнила, что Джоанна отличается уникальной забывчивостью.

– Итак, за столом нас должно быть восемь человек. Надеюсь, так и будет, однако есть один джентльмен, на которого я не очень рассчитываю – у него какие-то дела, что-то по международной части, если я ничего не путаю… так вот с ним ты, Милдред, точно не знакома. Его зовут граф Олмюц…

– Никогда не слышала.

– Ну, он старинный друг нашей семьи – если меня можно назвать семьей.

– О-о, Джоанна…

– Я серьезно. Так что я хотела сказать?

– Понятия не имею.

– Так вот, этот человек, Олмюц, должен приехать к ужину, – Джоанна бросила взгляд на часы: они показывали 6.30, – хотя бы для ровного счета. Конечно, мы можем вести общую беседу, у тебя, дорогая, это как раз отлично получается, но число восемь мне нравится гораздо больше семи, во всех отношениях – к тому же он много о чем может рассказать, пожалуй, даже слишком много. Так что я-то хотела сказать?

– Понятия не имею.

– Ах да, вспомнила, – обрадовалась Джоанна. – Я знаю, ты не очень любишь ночевать в чужом доме.

Она замолчала и смерила Милдред пытливым взглядом.

– Так вот, я хотела сказать: в этом доме тебе нечего бояться. Ты так много для него сделала. И так хорошо его знаешь. Собственно, внутри все – плоды твоего труда, если бы не эта уродливая часть, которая выходит во двор…

– Я ее тоже видела, – сказала Милдред. – Правда, другие части изучила гораздо лучше.

В передней уже раздавались голоса.

– Так вот что я хотела сказать, – поспешила договорить Джоанна, – пока нашествие не началось: чтобы тебе не было страшно в том длинном, тоскливом коридоре, я выделила графу Олмюцу соседнюю комнату. Чтобы, так сказать, составил тебе компанию.

– А-а, – улыбнулась Милдред, – значит, на ночь мне лучше запереться?

– Ну что ты! – опешила хозяйка. – Он совсем не такой. Я разместила его там, как бы это сказать, в качестве музыкального сопровождения. Петь он не поет, но, боюсь, храпеть будет.

– Я помню тот коридор, – сказала Милдред, кутаясь в шаль, так как в доме (обычная для загородного дома особенность) отнюдь не было жарко. – Ты ни разу не просила меня им заняться – не хочешь привести его в порядок?

– Да ну его, – беспечно отмахнулась Джоанна. – Этот дом – какой-то ненасытный зверь, лучше сдерживать его аппетит, по мере возможности. Но что-то такое я хотела тебе сказать? Не припомнишь?

– Понятия не имею.

– Ах да, вспомнила. У этого моего старинного друга, графа Олмюца, есть некоторые… мм… своеобразные привычки. Ну-ну, Милдред, не пугайся, своеобразные, совсем не в том смысле, иначе бы я ни за что не поселила его… совсем рядом с тобой. Нет. Я вот о чем, – он как-то особо воспринимает время. Я, например, никогда не знаю, когда его ждать. Думаю, он и сам этого не знает. – Она обернулась на шум. – Кажется, машина. Что ж, быть может, это как раз он, освободился от своих бесчисленных дел – он их называет заданиями. Я надеюсь, к ужину он прибудет, он такой забавный, да и нас тогда будет четное число, а если нет – tans pis![6]6
  Тем хуже (фр.).


[Закрыть] Он всегда сам за рулем и поэтому явиться может в любой момент. Я к этому готова – c’est entendu[7]7
  Понятное дело (фр.).


[Закрыть] – и дверь ради него всегда не заперта.

– Как, всегда? И ночью тоже? – ахнула Милдред. – А воров не боишься?

– Нет, конечно, не все время, только в выходные, когда ему удастся выбраться. Но он никогда не знает заранее, удается ли, и поэтому иногда приезжает даже за полночь. На вора он совсем не похож. Но если тебе случится ночью услышать шум – знай, что это он. Объявился, так сказать.

Милдред переварила услышанное.

– «Объявился» – то есть…

– То есть заехал переночевать, только и всего.

– А он не обидится, – многозначительно и с легким злорадством спросила Милдред, – что его, так сказать, разжаловали, сослали в восточное крыло? Я хочу сказать, – бесстрашно договорила она, ведь в наши дни все можно говорить, – ему же, наверное, захочется быть рядом с тобой, а не довольствоваться ролью preux chevalier[8]8
  Верный рыцарь (фр.).


[Закрыть] при малознакомой даме, да еще в дальнем крыле дома?

– Нет, – возразила хозяйка, – ни в коем случае. И тому есть множество причин. Не буду в них сейчас вдаваться, но уверяю тебя, что для всех заинтересованных лиц, для всех заинтересованных лиц, – повторила она с ударением, – так будет лучше всего. Послушай, – вдруг встрепенулась она. – ты ничего не слышала?

– Ты уже спрашивала, – сказала Милдред. – Там постоянно какие-то звуки.

В этот момент открылась дверь, и дворецкий объявил:

– Мистер и миссис Мейтвелл, мадам.

Джоанна поспешила навстречу вновь прибывшим.

– Мои дорогие! Надеюсь, дорога вас не слишком утомила?

– Совсем не утомила, – отозвался мистер Мейтвелл, дородный мужчина с массивной квадратной головой (под стать фигуре) и редеющими темными волосами. – Все было прекрасно, если не считать маленького инцидента, приключившегося на шоссе. Я тебе о нем расскажу.

– Слава богу, что ничего серьезного, – легкомысленно парировала Джоанна. – А вот Милдред, вы с ней знакомы.

– Конечно, конечно. Та самая Милдред, которая преображает наши жилища. – В ответ на комплимент Милдред постаралась изобразить предельно любезную улыбку.

– И прежде чем мы выпьем, – произнесла Джоанна, – а я уверена, что вам не терпится пропустить по глоточку, – она подвела их к подносу с напитками, – позвольте сообщить, кто сегодня будет.

– И кто же?

– Будут Макартуры – итого шесть. Затем – Питер Пирсон, незаменимый в компании человек – итого семь. И еще… и…

– Так кто же восьмой? – спросила миссис Мейтвелл, заметив смущение хозяйки.

– Еще мой старинный и близкий друг, граф Олмюц. По-моему, вы не знакомы.

– Не знакомы, но слышали, не так ли, Джордж? – произнесла миссис Мейтвелл, повернувшись к мужу, который был как будто слегка озадачен. – И мы жаждем с ним увидеться, просто жаждем. Это такая романтическая натура… Он ведь, кажется, раньше был владельцем этого дома, да, Джоанна?

– Нет, владельцем дома он не был, – Джоанна энергично замотала головой. – Но какое-то отношение к нему он имеет, только не знаю, какое. Я его спрашивала, только это такой скрытный человек… С минуты на минуту он подъедет, мы его и спросим. А вот, кажется, и он.

Однако это прибыли Макартуры, а вместе с ними и незаменимый Питер Пирсон.

– Видишь, как нам повезло? – сказала миссис Макартур. – Днем звонит Питер и спрашивает, не собираемся ли мы к тебе. Уж не знаю, как он угадал – ну, да Питер всегда все знает. – Стоявший рядом Питер явно был сконфужен, однако миссис Макартур произнесла: – И мы были очень рады его захватить.

Все расселись, получив по бокалу, и Питер сразу стал душой компании.

– Жаль, что не могу сойти за двоих мужчин, – сказал он, – а только за половинку (это нескромное признание вызвало общий смех), – ведь ты, Джоанна, ждешь другого, настоящего мужчину. – Он картинно пожал плечами, хотя и с некоторым смущением.

– Не думаю, что нам следует ждать Франца, – сказала Джоанна. – Он такой непредсказуемый. – Она старалась не выдать голосом своего раздражения. – Если не хотите, можете не переодеваться. А вот ванну, пожалуй, давайте примем – кто хочет, конечно. Ужин подадут к восьми.

* * *

Ужин получился очень милым, и никого особенно не волновало отсутствие Франца, в конце концов никто, кроме самой Джоанны, не был с ним знаком. Все только что-то о нем слышали. Возможно, Джоанна была расстроена, но виду не подавала. Когда в разговоре случайно всплыло его имя, она лишь сказала:

– Общепринятых норм для него не существует.

Около одиннадцати стали расходиться спать.

– Куда идти знаешь? – спросила Джоанна у Милдред.

– Да, да, сначала по главному коридору, потом налево.

– Я тебя провожу, – вызвалась Джоанна. – Твое имя написано на двери – я придерживаюсь этого старомодного обычая, но освещение там плохое, можно не разглядеть. Надеюсь, тебе не придется сетовать на неудобства – ванная как раз напротив.

Они остановились у двери, к которой была прикреплена похожая на визитную карточка «Мисс Милдред Фэншоу».

– А Франц – в соседней, – заметила Джоанна и показала на карточку с его именем: «Граф Олмюц». – Не пугайся, если ночью услышишь шум. Он иногда приезжает очень поздно. Я оставлю для него свет в коридоре – если погаснет, будешь знать, что он явился. Понадобится – вот выключатель, но надеюсь, что не понадобится. Спокойной ночи. – И Милдред осталась в спальне одна.

Комната была удобная, с умывальником, на стенах – акварели в викторианском стиле, но цепкий профессиональный взгляд Милдред сразу определил, что для дизайнера тут полно работы – уж больно вид у спальни был невзрачный. Внезапно ей ужасно захотелось взглянуть на комнату графа Олмюца, своего соседа.

Если он успел прийти, это несложно определить – в коридоре тогда будет темно. А вдруг он не погасил свет? Что если забыл? Он же такой непредсказуемый… Ну, только взглянуть бы одним глазком…

Ладно, это не к спеху. Сначала надо приготовиться ко сну – это долгий ритуал, включающий непременную ванну. Ванну она всегда принимала в последнюю очередь, – говорят, от бессонницы помогает, – а сначала надо было заняться лицом. Все эти манипуляции превращали отход ко сну в какой-то критический момент, в кульминацию напряжения, вместо того чтобы служить отдохновением от дневных забот, тем, кто крепко спит, подобные ощущения неведомы.

Она открыла дверь и попала в кромешную темноту. Включив свет в коридоре, Милдред увидела под дверью своего соседа огромные замшевые ботинки, заляпанные грязью. Значит, граф уже приехал, и любопытство придется поумерить. В английских домах, подумала Милдред, ботинки не оставляют в коридоре, как это делают в отелях… но подобные нюансы иностранец может и не знать. Ботинки были настолько перепачканы, что нуждались в основательной чистке. Конечно же дворецкий – временный дворецкий – об этом позаботится.

Почему она их раньше не заметила? И тут Милдред вспомнила, что вскоре после того как она уединилась в своей спальне, свет в коридоре потух. А сейчас он снова горит – ну конечно, сама же и зажгла.

«Какая же я дура, какая дура!» – мысленно отчитала себя Милдред. Но от стука в чужую дверь ее удерживал не вид огромных ботинок, а простая карточка с его именем, вставленная в медную табличку с четырьмя уголками.

Она вернулась в свою комнату с понятным чувством облегчения, что не выдала себя. И приступила к ритуалу отхода ко сну, который хоть и был бесконечно долгим, но без него, она знала, уснуть не удастся. «Сперва приму ванну, – подумала она, – а потом снотворное выпью». Бессонница была ее извечным врагом.

Вода была еще горячая – в загородных домах она часто после полуночи остывает, – и Милдред лежала, прикрыв глаза, полусонная, в пене со специальными химическими добавками. «Вот так бы и умереть!» – подумала она, но конечно не всерьез. Какие-то неврозы ей удалось преодолеть – например, клаустрофобию, которая раньше мучила ее в переполненном поезде, – а какие-то нет. Одна ее подруга умерла как раз в ванне. От сердечного приступа. Над ванной, по старому обычаю, висел звонок, но помощь все равно подоспела поздно.

Над этой ванной звонка не было, даже если бы и был, кому на него ответить, но Милдред давно взяла себе за правило оставлять дверь в ванную приоткрытой. Если кто-то войдет – tant pis, – она закричит, и непрошеный посетитель, будь то мужчина, будь женщина, конечно же ретируется.

Давно известно, что горячая ванна успокаивает нервы – как приятно, когда для удовольствия находятся медицинские обоснования!

Милдред блаженствовала в душистой зеленоватой воде, под пеной едва угадывались очертания ее бледно-розовых рук и ног, как вдруг на глянцевой белой стене напротив возникла тень. Наверное, это кто-то из знакомых, но разве можно узнать человека по тени?

В отличие от большинства Милдред привыкла лежать головой к крану. Тень на блестящей стене становилась все больше и темнее.

– Что вам нужно? – спросила она, чувствуя себя до некоторой степени защищенной густым слоем пены.

– Мне нужна ты, – ответила тень.

Но прозвучало ли это на самом деле? Или этот голос ей только пригрезился? Больше не последовало ни звука, ни какого-либо иного сигнала, только профиль лица на стене с каждым мигом делался все отчетливее, пока наконец губы резко не разомкнулись наподобие отверстых жабр.

Никто не знает, как поведет себя в критический момент. Милдред выскочила из воды с воплем:

– Убирайся к черту! – И впервые за много лет закрыла дверь ванной на замок.

Теперь-то он отвяжется!

Но это не помогло – ибо когда она закончила возиться с ключом и огляделась, испытывая несказанное облегчение оттого, что справилась с этой напастью, то увидела знакомый силуэт, пускай не так отчетливо, как прежде, но зато с более явственной рыбьей пастью.

Выходило, что путь к отступлению отрезан: теперь она была в западне.

Но что же делать?

Милдред легла в остывающую ванну и повернула кран – однако горячая вода тоже стремительно остывала, повинуясь автоматике. Она вылезла из воды замерзшая еще сильней, чем до того, как туда забралась. А тем временем эти тонкие рыбьи губищи опять зашевелились, будто что-то жевали.

Один смелый поступок порождает другой. «Ну уж нет, не дождешься, – решила Милдред. – Я не собираюсь торчать всю ночь в этой ледяной ванной». (Вообще-то в ванной было не так уж холодно, просто Милдред трясло.)

– Получай, гадина! – Она запустила в тень губку. На мгновение профиль – а тень состояла только из него – исказился, но тонкие губы очень скоро снова зашевелились, то раскрываясь, то смыкаясь.

Что теперь? Халата она в ванную не взяла – за ненадобностью, а потому завернулась в полотенце, отперла дверь и бросилась в коридор. Свет горел; а когда она полчаса (или час?) назад шла в ванную, тоже горел? Кажется, нет, но точно она уже не помнила; теперь время и события в ее сознании существовали отдельно, не так, как после завтрака, с привычным распорядком: столько-то времени на письма, столько-то на работу, столько-то осталось до обеда – если на обед было время. Практически все мы делим свой день на части исходя из давно сложившихся правил. Сейчас эти временные границы исчезли; она стояла совсем одна в этом коридоре и абсолютно не представляла, который час.

Но, как добропорядочной гостье, ей следует потушить свет. А в ванной она его не оставила? Нет, точно, не оставила, но все же лучше убедиться. С большой неохотой Милдред чуть приоткрыла дверь в ванную, чтобы только заглянуть.

Как она и думала, ванная была погружена во тьму; однако на стене напротив по-прежнему маячил смутный отпечаток навязчивого образа, слегка подсвеченный изнутри каким-то особым тусклым светом; Милдред видела, как странное пятно фосфоресцирует, уже почти совсем не похожее на человеческое лицо.

Интересно, этот силуэт оставался там все время или вновь нарисовался только сейчас, когда она открыла дверь?

Какое счастье снова оказаться в коридоре, под защитой графа Олмюца, чье присутствие, близкое присутствие, должно было избавить ее от необъяснимых страхов! Всю жизнь ее преследуют эти страхи, но никогда еще они не принимали столь определенной формы и не являлись ей, как Валтасару на пиру.[9]9
  Валтасар – последний вавилонский царь. По преданию, в ночь взятия Вавилона персами устроил пир, на котором ему явилась рука, начертавшая на стене таинственные слова, предрекавшие ему гибель и раздел Вавилонского царства. Предсказание сбылось.


[Закрыть]

Когда, интересно, он прибыл? Его ботинки – такие огромные – она заметила, еще когда совершила первую вылазку – в сторону ванной. Тогда дверь в его комнату была затворена, в этом Милдред готова была поклясться; теперь она была широко открыта; но в состоянии сильного возбуждения, а тем более страха, время перестает восприниматься как некая последовательность событий.

Милдред вспомнила, как спрашивала у Джоанны, не запереть ли ей на ночь дверь, и чуть не рассмеялась. А ведь многие женщины запираются даже когда им не грозит вторжение непрошеного гостя, какого-нибудь призрака или грабителя, какого-нибудь мародера, насильника, да мало ли кого…

Она тоже заперлась; но избавиться от шума, шедшего из соседней комнаты, не удалось. Определить, что это за звук было сложно – нечто среднее между храпом, бульканьем, хрюканьем и хрипом. Она знала, мужчины любят покряхтеть, покашлять, прочистить горло и еще похвастаться какими-то своими хворями – чего женщина никогда не сделает. Она всегда считала храп куда более веским основанием для развода, чем даже супружеская неверность, уход из дома или насилие; впрочем, разве храп сам по себе это не насилие над личностью?

Какая нелепость, что она вынуждена защищаться от того, кто сам должен служить ей защитой!

К счастью, Милдред взяла с собой «затычки» (страдая бессонницей, она боялась любого шума, будь то случайный резкий или занудно-долгий); Она воткнула их в уши. Но шум из-за двери от этого тише не стал; и вдруг, на полпути от туалетного столика к кровати, Милдред подумала: «А что если он болен?» Того, кто призван нас защищать, мы всегда воспринимаем как существо неуязвимое, в особенности перед болезнями; но с какой стати? Он мог схватить грипп, бронхит или даже пневмонию. Наверное, Джоанна специально поместила их рядом, в этом заброшенном крыле дома, чтобы они позаботились друг о друге!

Вторгаться в чужую спальню, конечно, неприлично, однако Милдред решила, что обязана все выяснить. Добропорядочность была ее второй натурой. Чрезмерная совестливость вкупе с комплексом вины и стали причиной многих ее фобий.

Она надела халат и опять вышла в коридор, снова погруженный во мрак, но Милдред уже хорошо запомнила, где выключатель.

А что она скажет графу? Как объяснит свое появление? «Простите за вторжение, граф, но я услышала шум и подумала, может, вам нездоровится? Прошу меня извинить, надеюсь, я вас не разбудила?». (Это будет совершеннейшим лукавством, ибо единственное средство от надоедливого храпа – как раз разбудить храпуна.) «Ой, с вами все в порядке? Я могу вам чем-нибудь помочь? Ну, слава богу. Спокойной ночи, граф Олмюц, спокойной ночи».