Текст книги "С тобой и без тебя"

Автор книги: Лесли Локко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Амбер Сэлл, я раньше жалела тебя, когда тебя отправляли сюда на каникулы, – были первые слова Бекки, пока они ждали машину.

– Ух ты, – было все, что могла произнести Мадлен. Вишни были в самом цвету – пышные розовые и белые ветви свисали по обеим сторонам дороги. Небо над головами было кристально-голубым, на его фоне единственное облачко казалось таким огромным и белым, что хотелось коснуться его. Они изумленно раскрыли рты, когда серебристый «БМВ» остановился перед ними.

– Это за нами? – взвизгнула Бекки. Танде кивнул. Они сложили сумки в багажник и забрались в машину.

Танде скоро выехал из оживленного дорожного движения, меняя дорожную полосу, они ехали вдоль морского побережья, их разговоры не умолкали ни на минуту, а он то замедлял, то ускорял ход, а по правую сторону мирно простиралась темно-голубая гладь с искрящимися белыми гребешками волн. Взрывы смеха и разговоры на иностранных языках заряжали воздух каждый раз, как они обгоняли очередной кабриолет, и каждый пытался вырваться первым, после того как загорится зеленый свет светофоров, словно они на гонках. Город остался позади, а они стали подниматься в горы. Тугие черные кипарисы только покачивались на легком ветру, не сгибаясь. Абрикосы, груши, лаванда, мимоза... запахи смешивались со светом, струящимся через листья оливковых деревьев. Весна: все жаждало жизни.

Андреа и Лючиана уже ждали их на вилле. Бекки и Мадлен разместили в смежных комнатах. Амбер остановилась на секунду перед комнатой Макса. Стоит ли...?

– Давай займем комнату внизу, в холле, – сказал ей Танде, неся по коридору их сумки. Она кивнула и быстро пошла за ним, радуясь, что ей не пришлось делать этого.

– Ты в порядке? – спросил он, закрыв двери.

– Да. Я рада, что мы вернулись сюда – теперь, когда мы все вместе.

Он поставил сумки и подошел к ней.

– Здесь я впервые увидел тебя, – сказал он, взяв ее за запястье. Он подошел к ней ближе.

– Да, не считая того, что смотрел ты тогда только на Паолу, – сказала она, обхватив его шею руками.

– Неправда. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Правда. – Губы у него были сладкими и теплыми. – Как насчет остальных? – спросила она, когда он опустил ее на кровать.

– С ними все в порядке. Мы встретимся на патио через час. Все в свое время.

– Есть здесь хоть что-нибудь, чего ты не предусмотрел? – рассмеялась Амбер, играя с ним.

– Нет. – Его руки скользнули под ее рубашку. – Не люблю пускать дела на самотек. Ты же знаешь. – Тем временем его руки добрались до ее бюстгальтера. Он расстегнул его и принялся ласкать ее. Она посмотрела вдаль через комнату – жалюзи на окнах защищали их от наружной жары. Она вдруг села и расстегнула юбку, скинула с плеч рубашку и распустила волосы. Она лежала на нем, уткнувшись лицом в плечо, наслаждаясь запахом соли и одеколона на его коже.

– Спасибо за то, что предложил съездить сюда, – прошептала она, опустив ногу между его ногами. А он был слишком занят, чтобы ответить. Им редко удавалось заниматься любовью именно так – нежно, неторопливо, когда все время в мире принадлежит только им. Он наслаждался ею медленно и умело; так же, как дым от сигарет завивается в воздухе и исчезает; так, словно капля воды падает в зеркальную гладь воды. Она почувствовала удовлетворение и вдруг, наконец, успокоение.

– Амбер сказала, что ты можешь говорить по-русски, – уточняла у Танде Мадлен на следующий день, пока Амбер и Бекки плавали в бассейне. Мадлен боялась сгореть. Они с Танде сидели в пальмовых креслах на заднем дворике, потягивали лимонад и наблюдали, как Бекки и Амбер розовели на солнце.

– Да, я учился в Московском Государственном университете. Недолго. И уже не так свободно говорю.

Мадлен удивленно посмотрела на него.

– Я тоже его учила – в школе. Но очень давно.

– Хочешь еще лимонада? – спросил он по-русски.

Мадлен рассмеялась.

– Да, спасибо.

– Итак... ты все еще помнишь. – Он встал, чтобы наполнить ее стакан.

– Что ты изучал?

– Экономику. Первую степень я получил во Франции. В те времена, пятнадцать лет назад, в Мали был социалистический строй. Нескольких из нас послали за границу учиться с выплатой стипендии.

– Тебе там понравилось? В России?

Танде пожал плечами.

– Погода была ужасная. И язык трудный. Мне понадобился год, чтобы сдать экзамен по специальности, прежде чем я смог поступить в университет. В общем-то, было неплохо. Я видел намного больше, чем жизнь обыкновенного студента. В языковом институте были разные люди. – Он сделал глоток лимонада. – А ты? Амбер говорила, твои родители венгры.

– Да, они приехали в Британию, когда мне было одиннадцать.

– Так ты сама справлялась с английским?

– Да, думаю, в этом возрасте это как-то все легче приходит. В школе было сложнее. Мы были такими бедными – это значило больше, чем незнание английского.

Танде кивнул.

– Быть иностранцем непросто. Дети порой такие жестокие.

– Каково это, находиться в России? Будучи... чернокожим?

– Так же, как и везде за пределами Африки, думаю. Хотя в России все было немного по-другому. Единственными африканцами там были студенты в большинстве своем. Основное население русских, с которыми мне приходилось общаться, никогда раньше не видели темнокожих, поэтому они были слишком неосведомленными, чтобы прибегать к расизму, если ты понимаешь, о чем я.

– Нет... думаю, все было как раз наоборот. Расизм – следствие неосведомленности во всех сферах. Не так ли?

– Нет, не совсем так. Ты знаешь что-то – или думаешь, что знаешь что-то – о том или ином человеке. Понимаешь... будто чернокожие делают так, выглядят так-то... обыкновенные стереотипы. А когда встречаются люди без личного мнения, без какого-либо опыта, в них просыпается любопытство, а не вражда. Как бы там ни было, некоторых знаний не всегда хватает.

– Должно быть, необычно путешествовать по разным мирам, переезжать с места на место.

– Нет, совсем не странно. Знаешь, когда мы были маленькими, мой отец учился во Франции, в Бордо. Мы жили там четыре года, но каждое лето ездили в Бамако к моим дедушке и бабушке. Мне было лет пять, когда мы уехали, и одна вещь запомнилась мне очень отчетливо – так, что это воспоминание осталось со мной надолго, – это то, как люди смотрели на меня. Во Франции все как-то обособленно держатся друг от друга – вокруг всегда было огромное пространство. Хотя дома все всегда обнимают друг друга при встрече; каждый день люди сотню раз касаются друг друга. Ты всегда в контакте с чьим бы то ни было телом. Во Франции все совсем наоборот. Я как-то раз коснулся кого-то... ребенка, кажется, на игровой площадке. Совсем легонько, до руки. Так его мать оттолкнула меня, схватила сына и бросилась бежать. Наверное, она испугалась, что он может подцепить что-нибудь от меня. Я хорошо это помню.

– Ох. Звучит неприятно. Но Бамако... звучит потрясающе... Африка. Я никогда там не была.

– Нет. Ничего удивительного. Как и везде. – Он улыбнулся. – Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Амбер там нравится, по-моему. Она справится. И вы обязательно приедете на свадьбу – вот тогда и увидишь все своими глазами.

– Уже не могу дождаться.

– Я тоже. Год выдался чертовски тяжелый.

– Но ведь все налаживается? На проекте и на работе? – поинтересовалась Мадлен. Она вдруг поняла, что почти ничего не знает о том, чем он занимается.

– Ну... дела не стоят на месте. Просто нужно какое-то время. В Африке никогда ничего не делается за одну ночь. Или за четыре года, раз уж на то пошло. – Он рассмеялся и осушил свой стакан. – Мы справляемся. А это самое главное. Когда проект с солью закончится, тогда, может быть, у меня будет время подумать о том, что делать дальше. А у тебя как?

Мадлен улыбнулась. Ей нравилось то, как он все время задавал ей вопросы. Он совсем не был похож на тех африканцев, с которыми ей приходилось сталкиваться в ООН, которые наслаждались лишь звуком своего собственного голоса.

– О, я не знаю. После Боснии, понимаешь, работать в безопасности кажется великой привилегией. Когда ты можешь выйти из офиса поздно и спокойно пойти выпить чашку кофе по дороге домой. Да и сама работа мне нравится. Хотя я никогда не видела себя среди бумаг. Я доктор – все оказалось совсем не так, как я себе представляла.

– Но ты счастлива? – спросил он напрямую. Мадлен не сразу ответила. Она не была уверена в своем ответе.

– Думаю, да. Наверное. – Она взглянула на пустой стакан. – Вообще-то, я даже не знаю. – Она неловко усмехнулась. – Посмотри на нас. Прекрасный день, мы на Менорке... такие разговоры совсем не к месту.

– О, иногда это самое подходящее время для подобных разговоров, – сказал Танде, улыбаясь. – Но ты права. День просто замечательный. – Он встал. Мадлен пыталась хоть как-то скрыть неподдельное восхищение идеальной атлетической фигурой перед ней. Он снял футболку, положил ее на скамейку позади них и плавным прыжком нырнул в воду. Его темный цвет кожи создавал потрясающий контраст с мерцающей голубизной воды в бассейне. Она наблюдала, как он подплыл к Амбер. Как же ей повезло. Мадлен надеялась, Амбер понимает свое счастье. Такие мужчины на дороге не валяются. Она тоже поднялась и сбросила с себя одежду, которой она закрывалась от солнца, хмурясь, глядя на свои тощие бледные ноги. Когда она успела такой стать? Следом за Танде она погрузилась в воду.

Вместе они замечательно проводили время. К концу второго дня все четверо вошли в спокойный ритм уютной рутины. Танде ни в какой мере не выражал какого-либо превосходства над ними – он свободно делился обществом Амбер со всеми остальными, в свободное время он часто засиживался за книгами Макса; он часами лежал на пляже днем, плавал на деревянном плоту, наслаждался одиночеством. Сезон для туристических экскурсий еще не настал, и поэтому большую часть времени они проводили на пляже. Танде с Мадлен легко находили общие темы для разговоров; они наслаждались пребыванием в одной компании. Его общительность и уверенность напоминали Мадлен Питера, так она говорила. А он говорил, что она напоминала ему о его старшей сестре. Упрямая – она была единственной, кого он по-настоящему боялся. Они много смеялись.

Амбер и Бекки тоже не скучали и стали налаживать отношения, давшие когда-то трещину. Никто не вспоминал о Генри сначала. По какому-то негласному договору они решили не затрагивать эту тему, но постепенно, по мере того, как шли дни и ночи у камина с бутылкой вина, Бекки вдруг заговорила о нем и необычных обстоятельствах жизни в Зимбабве.

– Такое ощущение, будто эти люди в прошлом застряли, – говорила она, лежа на коврике и обращаясь ко всем троим. Амбер положила голову на колени Танде – он читал и иногда делился с ними своим мнением. – Они так отчаянно пытаются походить на англичан или американцев, но все же... так, как они там живут... они никогда не смогут жить так, как люди живут там. В Лондоне, в смысле.

– Эмигранты везде одинаковые, – проговорила Мадлен с софы. – В Белграде они тоже этого добивались.

– Да, но я просто не выношу, как они обращаются с... ну, понимаете, с местными жителями.

– С черными, ты хочешь сказать, – сказал сухо Танде. Бекки покраснела.

– Хорошо. Да, с ними.

– Генри так же себя вел? – спросила Амбер через некоторое время. – Кажется, он был противником этого. Он всегда обвинял эмигрантов в их бессердечном поведении.

– О, Генри хотел быть другим. Очень. Но не думаю, что он знал, как это сделать.

– Это твой бывший? – прозвучал голос Танде у нее над ухом. Амбер усмехнулась. – Да. И Бекки тоже. – Она пододвинулась и легонько пихнула Бекки в голень. Краска все не сходила у нее с лица.

– И где он теперь?

– Все там же. На ферме. Не думаю, что он когда-нибудь решится уехать оттуда – думаю, он струсит. По крайней мере, там ничего не изменилось с тех пор, как он был ребенком. Там все та же Зимбабве, что и была двадцать лет назад. Если он даже выедет в Хараре и пообщается с моими знакомыми, он до смерти перепугается.

– Почему ты оттуда не уезжаешь? – спросил ее Танде.

Бекки неловко посмотрела в сторону.

– Ну, у меня там дело одно есть. Оно только в проекте. Мы работаем над его реализацией... – она перевернулась на живот и улыбнулась. Она толком еще никому не рассказывала, в чем заключались ее планы. А почему бы и нет? И она принялась все подробно рассказывать.

– Звучит просто великолепно, – провозгласила Мадлен с софы, когда Бекки закончила. – Просто не верится, что ты смогла все это придумать. Ты молодец.

– Отличная идея, – сказал Танде, по-новому глядя на Бекки. – Правда. Если этот парень Годсон и вправду так хорош, как ты говоришь... у вас и правда может что-то получиться.

– Он потрясающий. И там еще много таких ребят, как он. Даже женщины там рисуют... хотя большинство рукодельничают. Художников пока немного. Но со временем их прибавится, я думаю.

– И судя по всему, они будут работать в разных стилях и жанрах, – добавил Танде. – Не только с традиционными масляными красками и рисунками.

Бекки воодушевленно закивала.

– Да, некоторых скульпторов нужно просто видеть лично... они творят из всего, что попадется им под руку: телефонные провода, части старых велосипедов, пластик... все. О, когда галерея откроется, вы приедете и увидите все своими глазами. Это будет чудесно.

– Я тоже хочу переехать в Африку, – пробормотала Мадлен с софы. – Вы все там, похоже, так весело живете! – Все трое рассмеялись.

– Это большой континент, – сказал Танде, качая головой. – Ты сможешь найти себе место там и получше Сараево.

– Я буду жить у Бекки, – сказала Мадлен мечтательно. – Я открою свою клинику в саду, – рассмеялась она. – Господи, если бы только мои коллеги слышали это... вы не представляете, в какой серьезной организации я работаю. – Она пододвинула к себе подушку и вздохнула. – Как же здесь было замечательно.

– Это еще не конец, все только начинается, – пробормотала Амбер с колен Танде. – Еще только полночь.

Огонь в камине потрескивал и иногда выплевывал крохотные красные искры на них. Они неохотно разбрелись по спальням почти на рассвете.

89

Паола не находила себе места. Уже был май, а они до сих пор не назначили новую дату. Ко всему прочему, Амбер объявила, что выходит замуж, и что свадьба пройдет в чертовом Ба... как там его. Паола слезно умоляла Франческу не ехать, но Франческа была непреклонна. Нужно было как-то считаться с тем разговором, что у нее был с Амбер недавно... и с той новостью, что их не совсем бросили на произвол судьбы, хоть Франческа и не была довольна той суммой, которую пообещала ей Амбер.

– Что? – скривилась она, глядя на листок бумаги, который Амбер протянула ей через стол – через стол Макса.

– Все в пределах нормы, Франческа, – сказала Амбер, поймав себя на мысли, что она лицемерит.

– Разве это серьезно. Жить на это?

– Это в десять раз больше обычной зарплаты среднего рабочего, Франческа. И сколько бы ни было детей у Паолы, они все будут обеспечены. Это более чем адекватная сумма. Я обсуждала это с Тео.

– Адекватная? Для кого? Я не какая-нибудь домохозяйка... – Франческа осеклась. Безвыходность ее положения заставила ее одуматься. Она опасливо посмотрела на Амбер. – Просто здесь немного меньше, чем я ожидала, – сказала она натянуто, держа листок бумаги в руках. – Однако, это... очень мило с твоей стороны, при таких-то обстоятельствах. – Она еле выдавила из себя эти слова. Затем подняла сумку и вышла из кабинета. Амбер едва не прослезилась от облегчения.

Но Паола с трудом мирилась с постоянным нытьем Франчески. Она была озабочена тем, что Амбер снова опередила ее. Отто будет в Риме через несколько дней. Она добьется от него назначения новой даты во что бы то ни стало. Господи, думала она про себя, осматривая свои брови, да она становится совсем как Франческа. Дата и кольцо. И как можно скорее!

Отто прекрасно понимал, что происходит. Он был неглупым. Он видел, как Франческа пытается пристроить свою дочь, и знал, что она ни перед чем не остановится на пути к достижению своей цели – выдать замуж Паолу за того, кто предложит самую большую цену. Он понятия не имел, сколько еще мужчин было у нее на счету, но из надежных источников он знал, что в общей сложности достаточно много, а еще ему сообщили, что прошлое этой молодой особы не совсем безупречное... скажем так, не заслуживает доверия. Он выслушал доклад своего личного секретаря и решил подождать еще немного. Хотя Паола и казалась немного непредсказуемой, она все же была исключительно красивой, имела большие связи, которые могли бы помочь ему в его сделках в Африке и, кроме того, была дочерью Макса Сэлла. Не считая того, что после смерти Макса стало очевидно, что она действительно незаконнорожденная дочь и что была еще одна дочь, более смышленая, которая и получила весь приз. Ходили слухи, что сама она и ее мать просто-напросто были вычеркнуты из завещания. Неудивительно, что Франческа принялась упорствовать. И теперь к ней присоединилась Паола. К сожалению, вся эта ситуация повлияла на него отрицательно. Чем упорнее она добивалась от него действий, тем пассивнее он становился. Он... не был уверен... принесет ли это какую-нибудь пользу его бизнесу. Он пока не мог этого сказать. А единственная неоспоримая черта Отто фон Кипенхоера заключалась в том, что он никогда не делал ничего, что не приносило бы пользу его делам. Другая сестра выходила замуж, и он чувствовал скрытую борьбу между сестрами. Хотя – он до сих пор не мог понять – она выходила замуж за негра – за черного. Мысль была отталкивающая. Он никогда не был против дела с африканцами... но чтобы связывать себя с ними родственными узами? Она опозорила всю семью. Еще одна причина повременить. Он откинулся назад и, прижав руку с картами поближе к груди, стал дальше наблюдать, как Паола с матерью медленно сходят с ума от отчаяния. Однако ему нравилось иметь рядом с собой красивую молодую женщину, которая так решительно уговаривает что-то делать. Это льстило ему. Это была его другая сторона – его эго, оно у него было таким же большим, как и аппетит у большинства низкорослых мужчин.

– Кто будет вести ее к алтарю? – спросила Мандиа своего сына, нахмурившись.

– Ее брат? – пожал плечами Танде. Пока его голова еще была забита далеко не свадебными приготовлениями. Они были на кухне в доме родителей – Мандиа готовила, а Танде пытался читать газету.

– Танде! Это твоя свадьба. Постарайся проявить хоть чуточку интереса, – раздраженно проговорила его мать. Танде оторвал взгляд от газеты.

– Мама, ты ждала этого дня тридцать пять лет. Так наслаждайся им. Оставляю тебя здесь за старшую, я знаю, ты не будешь против.

– Не шути со мной, мальчишка, – сказала Мандиа с едва заметной улыбкой, скользнувшей по губам. Они переглянулись.

– Хорошо. Что-то еще? Что ты еще хочешь знать? – вздохнул Танде. Он понимал, что просто так ему от нее не уйти.

– Кто еще из гостей приедет с ее стороны? Я просила тебя составить список гостей еще месяц назад.

– Хорошо. Я спрошу ее. Она приедет на следующей неделе.

– И кроме того, ее брат не может вести ее, – сказала Мандиа, отвернувшись от кастрюли, над которой колдовала с самого утра.

– Почему нет?

– Он не мусульманин.

– И что? – посмотрел на нее озадаченный Танде.

– Танде, – предупреждающе сказала Мандиа. – Мы должны обо всем четко договориться.

– Прекрасно. Так что папа может повести ее.

– Это нехорошо.

– Мама... когда же ты перестанешь беспокоиться по пустякам? Все будет хорошо. Нам разрешено жениться на девушках другой веры – ты прекрасно это знаешь. А теперь, хватит о мелочах. Отец поведет ее, и все будет отлично. – Он подскочил с места, поцеловал ее и, не успела она открыть рот, как его и след простыл.

90

В Хараре снова наступила зима, хотя погода была хорошая. Бекки шагала по Такавира-стрит к Альбион-Роуд. Зима в южном полушарии была замечательным временем – чистое небо, яркое солнце, кристальные ночи... это было ее любимое время года.

Этот год, думала она радостно про себя, заставлял ее часто улыбаться. С того недельного отдыха на Менорке прошло два месяца, а через несколько дней она снова полетит в Лондон, а потом в Бамако на свадьбу Амбер. Она чувствовала себя кинозвездой активного состава. Когда она снова вернется в Хараре с недельной остановкой в Лондоне, они с Годсоном уже будут готовы открыть «Делюкс». Назвать так было идеей Годсона, он позаимствовал это слово у таксистов, которые любили устраивать «роскошные» интерьеры на задних сиденьях своих развалюх. Ей сразу же понравилось название. «Делюкс у Олдридж и Маримбы».

Ее отец был за ее идею с самого начала. А мать, чего и следовало ожидать, немного переживала за то, что Бекки начинает жизнь где-то вдали от них, но, в конце концов, и она успокоилась. Бекки уверяла, что здесь у нее будет больше возможностей. Если она останется в Лондоне, то ей придется ждать лет тридцать, чтобы начать свое собственное дело. Итак, она уехала из Лондона с нужной ей суммой и данным родителям обещанием приехать еще, и поскорее – прекрасные условия, она с радостью с ними согласилась и вернулась в Хараре полная энтузиазма и идей, готовая идти только вперед. Годсон, естественно, подхватил ее преисполненное воодушевления настроение.

– На мой взгляд, ты такая смелая, – сказала ей Надеж на следующий день. Они сидели у бассейна и курили.

– Почему ты так говоришь? – спросила Бекки, удивившись.

– Ну, хотя бы потому, что ты открываешь свое дело. Причем с африканцем. Ты что...? – Она многозначительно посмотрела на Бекки. Бекки в свою очередь густо налилась краской.

– Нет, конечно же нет. Он женат.

– О, Бекки, – это такая мелочь, – рассмеялась Надеж. – Он очень даже симпатичный, ты же знаешь... если не считать волос.

– Господи, Надеж... он же не кусок мяса. Мы партнеры, у нас общее дело, вот и все. Кроме того, я думала, ты не одобряешь... ну, ты понимаешь, отношения с африканцами и все такое.

Надеж приподняла бровь.

– О, дорогая, ты ничего не поняла. – Она заговорщически прильнула к столу. – Если бы ты знала, сколько женщин изменяют своим мужьям со своими слугами, ты бы не поверила.

– Да, наверное, не поверила бы, – открыто сказала Бекки. Она ненавидела подобные разговоры. – И все-таки лучше мне это не знать. Годсон – мой компаньон, и на этом наши отношения заканчиваются. К тому же, если бы даже на этом они не заканчивались, я бы тебе не сказала. – Вышло довольно грубо, грубее, чем она думала. Как бы там ни было, она была гостьей Надеж, но, правда... неужели она не может больше ни о чем говорить?

– Прекрасно. Я все это предвидела, знаешь. – Надеж пожала плечами и закурила. – Сюда приходили много таких, как ты, преисполненных хороших намерений. Подожди – даю тебе год.

– Надеж, прошу тебя. Неужели мы не можем просто насладиться вечером? Почему ты цепляешься ко всему? Твоему образу жизни позавидовали бы многие. Ты только оглянись: бассейны, слуги, теннисные корты... ты не работаешь. Это просто рай.

– О, это не так, Бекки. Это ад. И ты это прекрасно знаешь. – Надеж погасила сигарету. Она встала с кресла и обхватила себя руками. Бекки удивилась, как изменился у нее голос. – Никто из нас не хочет быть здесь... Женщины, я имею в виду. Мы только и занимаемся тем, что наблюдаем спины своих мужей... А порой и спины других жен, которых они соблазняют, горничных, проституток или случайных любовниц. Даже не представляю, сколько раз... – Она вдруг замолчала. – Ты, наверное, думаешь, что это ужасно подло с моей стороны, – сказала она, отвернувшись от Бекки, – но я ненавижу это место. Я здесь словно в мышеловке.

Бекки в изумлении смотрела на нее. Надеж впервые пребывала в столь плохом настроении.

– Почему бы тебе не уехать? – спросила она наконец. – Ты же англичанка, не так ли? Ты могла бы просто вернуться домой.

– Зачем? У меня двое детей, Бекки. Им здесь нравится. Гид никогда не согласится на развод. Тем более не позволит мне забрать детей. И на что я буду жить там?

– Устроишься на работу. Разве ты не говорила, что работала до приезда сюда?

Надеж рассмеялась горьким, сдавленным смехом.

– Я была секретаршей Гида. Он работал в филиале офиса в Лондоне. Я не умела даже печатать. Он обнаружил это на второй же день и пригласил меня в ресторан. И вот теперь я здесь.

– Гид любит тебя, Надеж, я уверена в этом. – Бекки больше не могла ничего сказать.

Надеж снова засмеялась резким смехом.

– Конечно, любит. Понимаешь, ему нужен такой человек, как я. Он получает удовольствие от того, что может похвастаться мной перед своими друзьями. Я – ирландка, и они не могут определить по моему произношению, откуда я, черт возьми. Я ведь совсем не шикарная, я не похожа на них – я даже не похожа на тебя, Бекки, – а они не могут определить. Я выгляжу лучше, чем многие из них. Ему нравится это.

Бекки слушала ее, охваченная благоговейным страхом. Она знала Надеж больше года, но не имела ни единого повода думать, что такая... печаль и грусть скрывалась под ее красивым макияжем.

– Знаешь, а меня даже не Надеж зовут, – вдруг призналась она. – Мое имя Норин. Норин О'Коннер. В деревню приезжала французская студентка, когда я была маленькая. Надеж Галлимард. Боже, какой она была красивой. – Она снова повернулась лицом к Бекки. В водных бликах ее лицо вдруг показалось старым. – Вот почему я завидую тебе, Бекки. У тебя есть что-то свое, то, чего нет в этом дерьме. Хочешь знать, почему все местные мужчины женятся на англичанках? – Бекки медленно кивнула. Но Надеж не требовалось ее согласия, она все равно сказала бы ей. – Потому что все белые девушки, которые обладали хоть какой-то красотой и здравым смыслом, уехали из страны, понимаешь, давно. Мужчины уехали тоже, как Гид, но они не могли управляться и здесь и за морем. Они не могли ухаживать там за женщинами, как все остальные. Поэтому они вернулись – и им пришлось захватить с собой кучку таких же глупых идиоток, как я. – Она подняла стакан с остатками джина с тоником и одним глотком осушила его. – Извини, дорогая... наверное, ты не хотела все это выслушивать. Я иду спать. Увидимся утром.

Она ушла, ее каблуки отстукивали по идеально ровной лужайке точные ритмы, словно шаги какого-то животного, которое можно заметить лишь ночью. Бекки осталась под навесом бассейна на несколько минут, наблюдая, как тысячи светлячков сновали по водной поверхности, привлеченные светом. Она была поражена тем, что услышала, не потому, что не поверила или не чувствовала сострадания – все этого было так. Она не могла поверить, что именно к этому стремился Генри двадцать лет. Неужели именно этого он хотел? Бекки встряхнула головой. Она подумала про Амбер и Танде и ту жизнь, которой заживет Амбер, как только они поженятся. Она ненавидела представлять это; более того, она боялась думать об этом, но прежний страх зависти снова обращал к ней свое уродливое лицо. Амбер обрела правильную Африку и жизнь. А Бекки, как обычно, не смогла этого сделать.

Впервые за многие годы Мадлен с трудом могла сконцентрироваться на работе. Короткий отдых на Менорке открыл ей глаза на совершенно другую жизнь. Она вдруг вспомнила, как почти пятнадцать лет назад они с Амбер и Бекки шли по дороге с ранцами за спинами и развевающимися на ветру волосами. Как и сейчас, они принадлежали к разным мирам. Но теперь это никак не было связано с деньгами, успехом или богатым домом – всего этого Мадлен более или менее достигла. На этот раз их жизни отличались удовольствиями. Бекки и Амбер получали от жизни такое удовольствие, о которых Мадлен уже и позабыла – да и знала ли она когда-нибудь об этом? Лежать у бассейна, наблюдая, как твоя кожа становится золотистой, а потом коричневой... повернуться и почувствовать доносящийся из сада запах граната... бокал вина перед вечерним ужином, оставленный человеком, чье имя ты уже могла забыть... конечно, это была другая жизнь, такая непохожая на ее... и в то же время она завидовала им. Она никогда не могла избавиться от того чувства, что она не совсем вписывается в их общество. Простые каждодневные радости, которые они принимали, как должное, были для нее драгоценными моментами, которые она снова и снова перебирала в уме, наслаждаясь ими.

Послышалось легкое покашливание справа от нее. Она очнулась от своих мыслей и обеспокоенно подняла глаза. Группа вопросительно смотрела на нее. Она снова замечталась. Она схватила бумаги и попыталась сконцентрироваться на деле. Они были на встрече с главными членами ООН. На повестке дня стоял вопрос о выделении насилия из остальных незаконных действий против человека как отдельной статьи преступления. Это была рискованная стратегия – они хотели, чтобы прошлые истории насилия над женщинами перестали выносить на всеобщее обсуждение в суде, как это обычно происходит с гражданскими делами. Джамиля и Дари были намерены достичь принятия положительного решения как можно скорее, но Мадлен была уверена в обратном.

– Простите, – сказала она минуту спустя, глядя виновато на Джамилю и Дари. – Но я не согласна с этим.

Джамиля вздохнула.

– В чем заключается ваше несогласие? – вступил в разговор один из юристов ООН.

Мадлен посмотрела на него с благодарностью за то, что он открыл этот вопрос для нее.

– Я думаю, проблема намного сложнее, чем мы даже можем допустить. Выделить насилие полноправным преступлением, чем мы сейчас занимаемся, очень даже неплохо, но вы также должны учитывать законные традиции самого преступления. Пойдут ли на это женщины? Какова вероятность того, что хотя бы одна из них когда-нибудь подавала в суд на обидчика? Разве они представляют, что насилие в мирное время – это преступление?

– Но, Мадлен, – обратилась к ней Дари, – если мы сейчас не узаконим этот процесс, тогда бесполезно спорить о том, станут ли женщины бороться или нет. Им будет не за что бороться.

– Не согласна. Мы тратим время, все эти деньги – я имею в виду, что все эти процессы стоят целого состояния – и все же женщины, о которых мы здесь говорим, родили детей и пытаются бороться не только с насилием, но и с его последствиями. Распространив на них закон, мы не поможем делу. Послушайте. – Она вдруг остановилась и наклонилась к своей сумке. Через секунду она что-то достала из нее. Двенадцать членов комитета за столом нахмурились – что у нее на уме? Она вынула довольно потрепанную фотографию. На ней были изображена Мадлен, стоящая перед каким-то полуразваленным зданием, обхватив рукой хорошенькую улыбающуюся темноволосую девушку лет четырнадцати-пятнадцати, наверное. Они дружно улыбались в камеру. Фотография прошла по кругу за столом. Что она этим хочет сказать? – Это дочь одной пары, у которых я жила два года в Сараево. Ее изнасиловали в тринадцать лет, но после рождения сына освободили. Ей еще повезло – у нее было к кому вернуться; оба ее родителя все еще живы. Но тысячи других девушек не настолько удачливы. Для них изнасилование – это просто огромная травма. Без должного сочувствия и помощи после произошедшего никто из нас, сидя в Нью-Йорке и безрезультатно споря о том, уместным ее случай был или нет, не сможет помочь им. Этим девочкам по тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет – какой опыт у них может быть? – Наступила тишина, когда она замолчала.