Текст книги "Чья-то любимая"
Автор книги: Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Однако, мне сдается, что у вас тоже есть свои проблемы, – сказал Свен.
Чтобы это до него дошло, понадобилось немало времени. Но, по крайней мере, было ясно, что люди вокруг меня на деле оказываются не совсем уж таким дерьмом, как я порой думаю. У меня вдруг возникло острое желание сразу же встать изо стола и уйти, пока мое сочувствие к Свену не подавит во мне воспоминания о его жестоких и весьма неблаговидных поступках, свидетельницей коих я была, не говоря уж о том, что иногда он проявлял грубость по отношению ко мне лично.
– По сути дела, – заметил Свен, – мне кажется, мы с вами оказались в одной лодке. Только вы человек очень хороший и все будут на вашей стороне. На моей же не будет никого, и не потому, что я этого заслуживаю. Я ведь, знаете, был не очень-то счастливым победителем. Если ты оказываешься победителем в битве с Шерри, то обязательно что-нибудь случится. Вы сами подумайте – послать все это ко всем чертям, к чему утруждать себя и быть милым и хорошим, к чему тратить на это такое дорогое время! Ведь как весело, когда можно прищемить кому-то хвост, особенно потому, что большинство людей именно этого и заслуживает!
– Все как раз наоборот, – сказала я. – Большинство людей заслуживает того, чтобы с ними обращались по-хорошему.
– На самом деле это не так, – сказал Свен. – Вы просто сентиментальны. Большинство людей горят желанием вытереть о вас ноги, если вы сами не сделаете этого с ними. А как только у них появляется больше власти, чем у вас, они сразу же садятся вам на шею. Я это знаю, потому что я вот-вот стану жертвой этой потаскухи, мать ее так!
Доказательства его слов были очевидны. Съемочная группа явно выражала резкое неодобрение случившемуся. Люди заходили сюда поесть, объединяясь по два-три человека. Никто из них не подошел ко мне, не сказал ни единой шутки; никому не хотелось со мною просто поболтать. Свен всегда обращался с людьми как с ничтожным дерьмом. Так как же это я решилась сидеть с ним за одним столом? Время шло и шло, и мне становилось все труднее объяснить это даже себе самой. Существовала какая-то идиотская причина, возможно, просто я ненавидела весь этот бедлам и гробовую тишину, царившие сейчас в моей комнате, не знаю. Но я все сидела и сидела рядом со Свеном, хотя уже давно прошел тот момент, когда можно было найти какой-то предлог и уйти. При очевидной моей усталости и предлога-то не понадобилось бы.
Ко всему прочему, оказалось, что я здорово опьянела. Думаю, выпила я не очень много. Но в сочетании с усталостью и расстроенными нервами, этого было более чем достаточно. А потом, к моему удивлению и ужасу, Свен попытался меня совратить. Мы с ним просидели вместе часа три. Как я понимаю, в нашей профессии это считается достаточно долгим сроком при общении мужчины и женщины. И вдруг я обнаружила уже у дверей своей комнаты, что Свен пытается меня поцеловать. Я совершенно онемела и одеревенела, не в силах вымолвить ни звука или начать как-то действовать. Словно вдруг зациклились все приводные механизмы, управляющие моей речью. У меня еще хватило ума, чтобы увернуться от его поцелуев, да и то как-то замедленно, и Свен поцеловал меня где-то повыше глаза. В голове у меня вертелась только одна мысль – Боже, неужели он не знает, что именно этого-то ей и надо? Но, разумеется, Свен этого не знал. И сейчас он пытался меня соблазнить только потому, что находится в Техасе, а его подружка уже больше ему не принадлежит, а он сам просто не знает, что же ему с собой делать.
При всем при этом я была не настолько трезвой, чтобы понять, что же он, действительно, с собою сделал. Ну и что, к чему мне волноваться? Весь мотель битком набит беспокойными запутавшимися мужчинами, и Свен среди них был вовсе не в худшем положении. Наверное, он прошел через холл и вышел на улицу. А, может, провел ночь в аэропорту. Насколько я знаю, он на следующее же утро уехал. А до этого они с Шерри дико поругались, причем через закрытую дверь, которую она так и не пожелала открыть. Я увидела Свена только несколько месяцев спустя, случайно наткнувшись на него в гостиной отеля «Поло».
В середине той ночи я вдруг на какой-то краткий миг проснулась. Я была полуодета, возбуждена и проснулась – Боже мой! Неужели я спала со Свеном? Я сумела убедить себя, что этого не произошло только благодаря пронесшемуся у меня в мозгу воспоминанию о том, как, войдя в комнату, я тщательно почистила зубы, и что, пока я их чистила, никого, кроме меня, в комнате не было. Значит, переспать с ним я не могла, а мое сексуальное возбуждение, наверняка, было вызвано каким-то сновидением. Хотя мне никак не удавалось вспомнить, что или кого я увидела во сне.
Выпила я не так много, и меня не рвало, но утром все-таки подташнивало. И именно утром, когда я стояла в ванной и в раздумье созерцала свои немытые волосы, вернулся Оуэн.
ГЛАВА 3
В то утро сбор съемочной группы был назначен чуть позже обычного: мы меняли место съемочной площадки. Услышав, что открылась дверь, я подумала, что вошла горничная. Меня очень беспокоило, что и здоровье мое и мой вид становились все хуже и хуже. Когда я пять недель назад уезжала сюда из Голливуда, я была в отличной форме. А сейчас я выглядела так, словно все эти пять недель находилась на войне. Говоря по правде, мне даже пришло в голову, что, возможно, Оуэн ушел от меня именно потому, что я столько работала и позволила себе так скверно выглядеть. Потом я вернулась в спальню и стала искать спортивную рубашку. И тут я увидела Оуэна, который сам искал в шкафу рубашку. Он повернулся ко мне, держа рубашку в руке, как раз в тот момент, когда я вошла в комнату. Мы увидели друг друга более или менее одновременно. И в этот миг лицо его из веселого сразу сделалось мрачным. Меня это ужасно огорчило, словно при виде меня у Оуэна испортился весь день, который иначе мог бы быть просто прекрасным. То, что я оказалась в комнате тогда, когда должна была быть на съемках, помешало его совершенно безобидному желанию сменить рубашку. Оуэну это не понравилось.
И если лицо Оуэна как зеркало отражало его душу, то душа у него была абсолютно неблагодарной. Мне тут же захотелось прикрыть свое оголенное тело, и, отступив в ванную, я завернулась в большое полотенце.
Я решила, что вообще из ванной не выйду. Зачем лишние переживания, если от одного моего вида он чувствует себя несчастным? Да, по сути, он никогда особо и не стремился связываться со мной, если не считать самого начала наших отношений. Зачем мне его мучить?
Нет, подумала я, к чертовой матери! Мы, по крайней мере, могли бы поговорить. И, поплотнее закутавшись в полотенце, я вышла из ванной.
– Я не знал, что ты здесь, – сказал Оуэн.
– Если бы тебя хоть сколько-нибудь интересовало, как идут съемки, и их график, ты бы это знал, – сказала я. – Ты собираешься работать дальше или же нет?
При виде Оуэна я ощутила нечто вроде паралича. Я не испытывала ни малейшего желания выплеснуть на него все те сотни горьких слов, которые накопились у меня в душе.
– Собираюсь, – сказал Оуэн в ответ на мой вопрос. – Конечно!
Я чувствовала, что мне следует быть чрезвычайно осторожной – не надо смотреть ему в глаза, не надо задавать никаких прямых вопросов. Кроме того, я прямо физически ощущала беспорядок, царящий у меня в комнате. На всех стульях лежали кипы сценариев, или одежды, или еще черт знает чего. Не говоря уже о грудах шмотья и бумаг, валявшихся на полу. И потому мне было ужасно трудно придумать, как и где начать достойный разговор. Кроме кровати, в комнате ни одного другого чистого места не было.
– Ну, и когда же ты намереваешься снова посетить съемочную площадку? – спросила я.
На самом-то деле, мне хотелось, чтобы разговор начал он, а не я. Я надеялась, что он сам скажет что-нибудь точное и ясное. Мне было безразлично, что именно он скажет – пусть это будет самое для меня неприятное. Лишь бы все стало ясно, и я бы, наконец, знала, что к чему. Иногда слова из Оуэна приходилось вытягивать, как вытягивают из глубокого колодца бадью с водой. Для этого надо было много-много раз раскрутить лебедку. Оуэн сейчас спит с королевой Америки: вне сомнения, это обстоятельство должно придать ему достаточно духа, чтобы говорить со мной безо всяких обиняков.
Но нет, так не получилось. Оуэн молча стоял возле шкафа, держа в руке две безобразные рубашки в цветочек – словно само мое присутствие начисто разрушило его планы, которые иначе было бы так несложно осуществить: выбрать из двух безобразных рубашек одну. Я с тоской в сердце поняла, что взываю к Всевышнему, умоляя его заставить этого человека заговорить первым, чтобы мне не надо было этого делать самой. Мне казалось, что голосовые связки, нет не только они, но все органы внутри меня совершенно онемели. Если сейчас же ни он, ни я не заговорим, нам придется простоять тут весь день, посреди разбросанных останков нашей совместной жизни. Наконец, я подошла к постели и села на ее край.
– Ты не собираешься со мной разговаривать? – сказала я. – Я вовсе не хочу, чтобы ты передо мной извинялся или развеял ту святую веру, что ты внушил Шерри. Ничего такого мне не нужно. Мне бы хотелось только одного – чтобы ты мог мне сказать, что происходит. И тогда, возможно, я сумела бы как-то перестроить свою жизнь, чтобы мне не было больно.
Оуэн стал еще мрачнее, будто бы он знал, что именно этого я и потребую. Я начала бояться, что, вероятно, сошла с ума, или, по крайней мере, поступаю абсолютно не так, как все. Может, я была единственным человеческим существом, которое ни на миг не перестанет думать. Может, у других людей мозги включаются и отключаются, как светофоры на перекрестках.
– Я собирался на съемочную площадку, – наконец произнес Оуэн. – Мы разошлись.
В моем гадком сердце колыхнулась надежда.
– Разошлись? – спросила я. – После трех дней? О чем ты говоришь?
– Шлюха, – с горечью произнес Оуэн, имея в виду Шерри.
Но это вряд ли можно было воспринимать как объяснение. Не успела я попросить Оуэна высказаться более ясно, как он оказался поверх меня. Ощутив на своем лице его дыхание, я сразу почувствовала, как во мне разом пробудились все упорно подавляемые мною эмоции – и любовь, и ненависть в равной мере. Я не собиралась расплачиваться собою за отставку, полученную им только что от другой. Но преимущество было на его стороне. Оуэн был гораздо крупнее и сильнее меня.
И все же, если уж что-то я по-настоящему и умею, так это сопротивляться. На сей раз мне помогло то, что, выходя из ванной, я завернулась в большое полотенце, да еще обмотала его поплотнее, в два-три слоя. Крепко прижав руки к бокам, я низко опустила подбородок, и Оуэну досталась лишь малая толика моего тела. Он пришел в ярость, увидев, что я сжалась в комок, надежно защищенный обмотанным вокруг него полотенцем. Оуэн с такой силой рванул на себя полотенце, что оно лопнуло прямо у меня на голове.
– Что с тобой? – спросил он таким тоном, будто мое поведение было не чем иным, как безмерным упрямством – как это я смею сопротивляться, когда я ему так нужна!
Оуэн даже умудрился расстегнуть брюки и нужда его стала совершенно очевидной, все было понятно без лишних слов. Однако самый факт, что у него не было на мой счет никаких сомнений, только заставил мои тормоза работать на всю мощь. Осознав, что вот так запросто разорвать обернутое вокруг меня полотенце ему не удастся, Оуэн вдруг сел, ожидая того момента, когда я сама попробую сделать это физическое усилие. Он по-прежнему пытался меня поцеловать, хотя бы для того, чтобы я не начала говорить. Оуэн слишком хорошо меня знал и понимал, что если я начну говорить, то разозлюсь еще больше. В этом инстинкт его не обманывал. И если ему удастся побороть меня в этом, то он сумеет овладеть мной целиком. А половой акт неминуемо приведет к прощению, после чего все недоразумения будут забыты, и их причина покажется слишком незначительной.
Оуэн попробовал просунуть руку под полотенце, но я ее перехватила и плотно зажала.
– Ничего не выйдет, – сказала я. – Я хочу знать, что произошло. Разве ты сам не понимаешь, какое свинство держать людей в таком неведении? Я чуть было не сошла с ума, а ведь мне еще надо делать фильм.
– Ты кто мне – жена? – заорал он. – Не помню, чтобы мы поженились!
Эта остроумная реплика была у Оуэна любимой. Он ее повторял все время. И таким образом выбирался из любой ситуации, когда оказывался загнанным в угол. Ведь мы же официально не женаты, малыш, и у тебя нет никакого права задавать мне свои вопросы. Эта его линия защиты была настолько банальной, что обычно я на какое-то мгновение замолкала и успокаивалась. На сей раз, не успел он произнести эти свои избитые слова, как зазвонил телефон. Меня этот звонок возмутил: я специально попросила телефонисток на коммутаторе ни с кем до девяти утра меня не соединять, потому что я все еще надеялась, что каким-нибудь чудом смогу поспать подольше. Телефон все трезвонил, и в конце концов мне пришлось снять трубку.
– Оуэна здесь нет? – спросила Шерри.
– Есть, – сказала я, разозлившись на себя, что сразу не догадалась, кто это звонит. Кто бы еще мог заставить телефонисток на коммутаторе нарушить мое распоряжение!
– Скажите ему, чтобы он поторопился; я есть хочу, – сказала она. – Минуточку, дайте я сама с ним поговорю.
Я повесила трубку, потом сняла ее с рычага, а сверху накрыла двумя подушками.
У Оуэна эрекция прошла, но настроен он был очень воинственно, как маленький мальчишка. Я поднялась с постели и подошла к нему.
– Видимо, твоя подруга не считает, что ваш с нею разрыв окончательный, – сказала я. – Она сообщила мне, что хочет есть, и желает, чтобы ты поторапливался. Тебе, наверняка, должно быть известно, что Шерри не любит, когда ее заставляют ждать. Так что будет лучше, если ты все это спрячешь обратно в штаны и поспешишь к ней.
Любой сарказм неизбежно вызывал у Оуэна взрыв наглости.
– Я просто хотел, чтобы ты сама на него посмотрела, – сказал он. – Ради того, что было.
Я чуть было не рассмеялась ему в глаза.
– Зачем ты мне врал? – сказала я. – Зачем ты сказал, что между вами все кончено, если ты собирался идти с ней вместе завтракать?
Оуэн встал с постели и начал переодевать рубашку.
– Потому что ты на меня давила, – сказал он. – Она на меня давит. Вам обеим всегда нужно давать ответ. А откуда, мать вашу, мне знать этот ответ? Может, я с ней и порву. Она такая же гадина, как и ты.
Натягивая на себя чистую рубашку, он вдохнул воздух и втянул живот, чтобы ее можно было застегнуть, затем убрал пенис в трусы, обращаясь с ним так, словно он уже больше своему хозяину не принадлежит. Я почувствовала жалость и стыд. Тело Оуэна вызывало у меня настоящую нежность. Проявлять ее мне всегда мешал его скверный глупый характер. Да уж лучше бы я с ним перепихнулась – Шерри так и так обо всем пронюхает. Пусть он теперь пытается сам ей все объяснить. Быстро соображать, что к чему, я никогда не умела, да и чутье меня постоянно подводит, или не знаю уж, что еще.
Застегнувшись, Оуэн с вызовом взглянул на меня. Он не мог мне простить, что я оказалась в комнате тогда, когда вовсе и не должна была там находиться. А из-за этого и произошел весь скандал.
– Если ты сейчас пойдешь наверх, то ко мне тебе уже пути не будет, – сказала я, изо всех сил стараясь придать своему тону оттенок каменной решимости.
Я действительно так и думала. Но Оуэн отбрасывал любые заявления такого рода, словно смахивал с лица капли пота.
– Если же ты уходишь, то я хочу, чтобы ты забрал отсюда свои вещи, – сказала я. – По крайней мере, беспорядка будет меньше. И было бы очень хорошо, если бы ты снова приступил к работе. Фильм все равно надо заканчивать.
– Она хочет тебя уволить, – сказал Оуэн. – Она об этом ведет переговоры с Эйбом. Говорит, что просто не может с тобой работать.
Сообщив мне эту неприятную новость, Оуэн ушел. Ни единого слова про наши с ним отношения. Я никогда так и не узнаю, что было на уме у этого человека. Может быть, мне лучше всего просто обо всем забыть.
Чувствовала я себя преотвратно, а выглядела еще хуже. Потом я случайно увидела, как Шерри и Оуэн садятся в лимузин, чтобы ехать на съемочную площадку. Но лучше мне от этого не стало. Я нашла Сэмми и поехала с ним. Мне нужно было, чтобы меня утешил кто-нибудь старше меня. По правде говоря, я была настолько взвинчена, что мне было просто необходимо кому-то излить все свои несчастья. Сэмми слушал меня и молча вел машину. На нем был свитер с вышитой коровой. Он купил его в какой-то местной лавке.
Сэмми не очень-то охотно разделял мое настроение.
– Все на вашей стороне, – сказал он. – Абсолютно все. Это не значит, что мы имеем что-нибудь против Оуэна. Но все знают, что с вами он поступил скверно. Я ничего не имею против мисс Соляре, но она совсем у нас не популярна, вы это знаете. Ее никто не уважает, и потому у нее нет друзей.
Сэмми похлопал меня по ноге.
– А вас мы все любим, – сказал он. – Даже Терокс. Он вас любит.
– Нет, не любит, Сэмми, – сказала я. – Я Тероксу не нравлюсь.
– Ну, этого парня не так-то просто понять, – признался Сэмми. – Но мы все вас любим.
Да разве я этого не знала? Меня любили больше, чем кого-либо еще. Я для них была их собственной возлюбленной, с которой поступили так несправедливо. От этой роли я уже чертовски устала.
Когда мы прибыли на съемочную площадку, там уже находился юный Эйб. Он приехал для того, чтобы вселить в меня страх перед Богом. А начал он с того, что обнял меня. Это у него получалось не очень-то красиво, потому что обнимать кого бы то ни было старше шестнадцати Эйб не привык.
За нами тащился Фолсом. Когда мы приблизились к кофейной стойке, он вдруг свернул на пару шагов в сторону, а когда поравнялся с нами, в руке у него была чашечка кофе для Эйба.
– Говорю вам, ситуация плохая, – сказал Эйб. – Шерри расстроена, а вы знаете, что это значит.
– Только успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Шерри не перестает жаловаться все последние десять лет. Такой уж у нее стиль. Это ровно ничего не значит.
– Вы ошибаетесь; вот в этом-то вы и ошибаетесь, – сказал Эйб, отступая назад, чтобы можно было указать на меня пальцем. Где-то он научился, что так указуют перстом настоящие исполнительные директора.
– Это означает скандалы, – сказал он. – Это означает потерю денег, и бесконечные беды с утра до ночи. Это значит, что у меня опять разыграется моя проклятущая язва. И это лишь малая часть того, что это означает.
У меня немного болела голова после выпивки, и мне очень хотелось побыть одной хотя бы несколько минут, спокойно осмотреть первую съемочную площадку и поговорить о ней с ребятами. Раздумывая, как лучше всего успокоить Эйба, я увидела, что из костюмерной Шерри появился Винкин. Он медленно направился к нам. Мальчик двигался как старичок, а не ребенок семи лет от роду. Винкин подошел прямо ко мне и взял меня за руку. Он так и стоял, молча и вежливо, чтобы не мешать нашему разговору. При виде Винкина, Эйб смутился и сразу же замолчал.
– Эйб, возвращайтесь к себе в Голливуд и ни о чем не беспокойтесь, – сказала я. – Недели через две с половиной или чуть попозже мы здесь все закончим. И ничего плохого не случится.
Эйб меня не слушал. Сейчас он сосредоточился на новой проблеме, а именно на Винкине.
– Послушай, Винкин, – сказал Эйб, – не мог бы ты нас на пару минут оставить одних, а? Мне с Джилл надо обсудить кое-какие взрослые дела.
В свойственной ему манере, которая могла просто свести с ума, Винкин пропустил слова Эйба мимо ушей. Он крепко сжимал мою руку, глубоко погруженный в свои собственные мысли. Этого Эйб вынести не мог. Он пошарил у себя в кармане, вынул из него пачку банкнот и отделил от нее одну в двадцать долларов. А потом протянул ее Винкину.
– Послушай-ка, малыш, вот тебе двадцать баксов, если ты минут на десять отсюда исчезнешь, – сказал он. – Пойди-ка к ребятам, пусть они тебе дадут посмотреть в съемочную камеру.
Меня жест Эйба ошеломил, а у Винкина он вызвал полное презрение.
– Я миллион раз глядел в эту камеру, – сказал он. – Если вы хотите поговорить про траханье, то валяйте. Я все про траханье знаю.
У Эйба был такой вид, будто он вот-вот затолкнет эту двадцатидолларовую банкноту Винкину прямо в глотку. Но он сдержался.
– Хорошо, – сказал он. – Пусть услышит то, что услышит. Шерри говорит, что вы губите ее роль из-за Оуэна. Она говорит, вы с этой ролью справиться не можете и только заставляете ее все портить. Она хочет, чтобы вы из фильма ушли.
– Послушайте, за две с половиной недели может случиться уйма бед. Могу рассказать вам для примера немало историй.
– Но это бессмысленно! – сказала я. – У нее прекрасные сцены. Вы же видели отснятый материал.
– Видел, но ведь это было раньше! – возразил Эйб.
– Мне надо идти работать, – сказала я. – Мы упускаем отличные световые условия. Если вы хотите меня уволить, увольняйте. Но мне кажется, вашему дедушке это не очень-то понравится.
Разумеется, молодой Эйб сам прекрасно это знал, иначе он избавился бы от меня прямо тут же на съемочной площадке. Он вяло махнул рукой, что для Фолсома должно было означать приказ подать машину. Фолсом стремглав, по самой короткой прямой, бросился за машиной, а мы с Винкином вернулись на съемочную площадку.
– Жирная задница, – произнес Винкин. – Так его зовет Оуэн.
Оуэн стоял рядом с оператором и разговаривал с Голдином, Джерри и еще несколькими осветителями. Рядом с ними Терокс Викес флиртовал с Анной, которая его начисто не выносила. Напряженность, ощущавшаяся в этой группе, была настолько очевидна, что словно лучилась вокруг. Спокойным был один только Оуэн. Когда мужчина трахается с кинозвездой, у него, наверняка, появляется чувство превосходства над всеми, даже если эта кинозвезда не очень-то мила и приятна. Шаг за шагом приближаясь к этой группе, я начала возмущаться собственным мазохизмом. Ну почему я просто не ушла? Мне вовсе не хотелось вести беседу с Оуэном в присутствии Голдина и Джерри. Никакой фильм не стоил этого. Наверное, невысказанные чувства столь же смертельны, как и рентгеновские лучи: если это верно, то и я, и Винкин, и Джерри, и Голдин – должны вот-вот отправиться на тот свет.
Тем не менее, я твердой походкой подошла к группе и вслух раскритиковала то, что мне на новой площадке не понравилось. Я ужасно удивилась собственному спокойному голосу и своим более или менее уместным профессиональным замечаниям. Но так со мной бывает часто. Какое чудо делает сейчас мой голос таким спокойным, а голову заставляет нормально работать, когда все остальное во мне – лишь перепутанный клубок горьких эмоций? Этого я никогда не понимала. Мне кажется, я стала бы уважать себя куда больше, если бы хоть на какое-то мгновение моя женская суть одержала верх над сутью профессиональной. И за что может любить меня мужчина, если я ко всему отношусь с такой профессиональной дотошностью? А с другой стороны, мне были противны бабы, демонстрирующие всему миру свои эмоции. Это позволительно лишь тогда, когда больше демонстрировать уже нечего.
– Вы считаете, что мне эти двадцать растраханных долларов надо было взять? – спросил у меня Винкин чуть позже, когда мы смотрели, как передвигают камеры.
– Нет, не надо было. И потом, мне кажется, я просила тебя больше это слово не употреблять, – сказала я.
– О, – сказал Винкин. – Я позабыл.
Когда поведение Винкина не одобряли, он расстраивался так, словно готов был себя убить.
– Не надо так на меня смотреть, – сказала я. – Все не столь уж важно. Дело не только в этом слове.
В это время рабочие перевозили буйволов на ближайший холм. Один из ковбоев, высокий парень по имени Джимбо, подошел к Винкину и спросил, не хочет ли тот пройти к пикапу и взглянуть на животных. Восторгу мальчика не было предела, не только от предстоящей поездки в пикапе вместе с настоящим ковбоем, но и от того, что он снова увидит буйволов. У Джимбо была очень толстая жена, я их не раз видела вдвоем в одном из местных кафе. Я попыталась представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за простого хорошего человека, например, за кого-нибудь из местных жителей. Что было бы тогда у меня в душе – такое же смятение и путаница, как сейчас, или же покой и счастье, а может быть, только тоска и скука? Ответа на этот вопрос я так и не нашла.
В середине того же дня я проходила мимо одного из пикапов и, взглянув внутрь, увидела там Оуэна. Он сидел, согнувшись, за рулем. Сначала я решила, что он умер, и меня прошиб озноб, но потом поняла, что он просто спит. Вовсю палило солнце и Оуэну должно было быть очень жарко. Он весь склонился вперед; голова лежала на руках, вцепившихся в руль, а рубашка на спине насквозь промокла от пота и прилипла к телу. Я физически не могла двинуться с места – мне надо было хорошенько его разглядеть, чтобы попробовать найти хоть какой-нибудь ключ, который помог бы мне себя понять. Разумеется, никакой разгадки я найти не смогла, но, почувствовав на себе мой упорный взгляд, Оуэн проснулся и вдруг увидел, что всего в метре от него стою я и смотрю на него. В моем взгляде не было никакой враждебности, хотя, возможно, это его удивило. Переживания всегда выматывали Оуэна. Нередко после наших с ним стычек он вот так сваливался и мог проспать несколько часов подряд. Сейчас, всего после трех дней, Шерри настолько его измочалила, что он вот так рухнул в раскаленном на солнце пикапе.
Когда Оуэн открыл глаза, мне показалось, он очень обрадован, что видит меня, даже больше, чем просто обрадован.
– Мне нужно сегодня вечером с тобой встретиться, – произнес Оуэн к моему великому изумлению.
– Это что-то новое, – сказала я.
– Приезжает бухгалтер Шерри, – сказал он. – Шерри не хочет, чтобы я в это время был у нее, потому что не желает, чтобы я знал, какая она богатая.
– И потому ты хочешь убить время, пока будешь в изгнании? – спросила я.
Тут к нам подбежал Джерри. Если бы прибежал не он, это непременно сделал бы кто-нибудь другой. Каждые тридцать секунд ко мне обязательно кто-нибудь подбегал.
– Я приду на просмотр отснятого материала, – сказал Оуэн.
И он пришел. К этому часу я уже очень устала. Все время после обеда я снова и снова говорила себе, что окончательно решила больше его не видеть. Какой смысл? Мне надо вести себя гордо, хотя почему именно гордо, я не знала. Большую часть своих тридцати семи лет я была гордой и одинокой. И потому в моем сознании эти два состояния души стали взаимосвязанными. Чем больше гордости, тем больше одиночества. Честно говоря, за многие годы я не нашла подтверждений этой истине. Равно как и тому, что мужчинам еще больше хотелось меня завоевать именно из-за того, что я была для них такой трудной добычей. Ведь большинство их них воспринимали мой характер слишком серьезно и от меня сразу же отступались, находя для себя других женщин, овладеть которыми было гораздо легче, чем мной.
Но тут во мне заговорило любопытство, и еще гордость. Мне захотелось узнать, что Оуэн думает по поводу всего происходящего между ним и Шерри. Можно, решила я, хотя бы попробовать это выяснить.
Потом Оуэн появился у меня в комнате. И поступил так, как я и предполагала, попытался сразу же меня трахнуть. Несмотря на то, что все это было абсолютно предсказуемо – ведь точно так же все происходило и утром, для меня его желание оказалось неожиданностью. Я, видимо, полная противоположность бойскауту – я никогда ни к чему не готова.
Но готова я была к атаке Оуэна или нет, я встретила его попытки как неприступная стена. Сразу же после работы я узнала, что с Джо Перси случился удар, не очень серьезный, судя по всему, но все равно – у него был сердечный приступ. Я ужасно испугалась и огорчилась. Я позвонила в больницу, но поговорить с Джо мне не разрешили. И я подумала: Боже мой, что будет, если ему станет хуже, и вдруг он умрет, а я с ним не успею поговорить? Это было единственное, о чем я могла думать. Поэтому, когда Оуэн появился в комнате и загнал меня в угол возле туалетного столика, я воспринимала реальность еще меньше, чем утром. Сопротивлялась я чисто механически, не очень осознавая все, что со мной происходит. И лишь потому, что Оуэн такой огромный, он смог без особого труда меня растормошить и привлечь мое внимание к себе.
На какой-то миг в голове у меня прояснилось. Я постаралась взглянуть на него реального, живого. Я убеждена, что если мне удается какого-нибудь человека разглядеть поближе, то я всегда могу узнать, что в нем истинное, а что наносное. Что до Оуэна, то мне никогда не надо было его слушать – он все время только лгал, лгали и его слова, и его тело. Истину придется выяснять своим собственным методом.
– Оуэн, пожалуйста, перестань, – сказала я. – Ну хоть на минутку перестань. Ради всего святого, секс из этой путаницы выбраться не поможет.
– Если ты меня любишь, то поможет, – сказал он. – Если ты меня любишь, то почему же ты этого не доказываешь?
– Потому что сначала мне надо получить ответ на некоторые вопросы, – сказала я. – Например, почему ты, говоря, что тебе нужна моя любовь, проводишь свои ночи с Шерри. Это для меня чертовски важно.
– Этого я сам не знаю! – закричал Оуэн. – По-твоему, люди все знают? Если ты меня любишь, почему же ты за меня не борешься? Может быть, я еще сам ничего не решил.
Я едва не расхохоталась. У этого зрелого мужчины, пытающегося затащить меня в постель, интеллект развит куда менее, чем у крохи Винкина Вейла. Он уговаривает меня с ним трахнуться, чтобы ему можно было сделать выбор между мною и другой женщиной. Неужели все мужчины на свете такие же идиоты и способны на такие же глупейшие высказывания?
Тем не менее, я видела, что с Оуэном происходит нечто очень серьезное, потому что он очень редко добивался близости со мной с таким упорством. Как правило, он предпочитал возлежать на постели и ждать, пока я начну его соблазнять. На сей раз в этой его эгоистической настойчивости было какое-то отчаяние. Я сказала, что у меня менструация, но, видимо, Оуэн меня даже не слышал, хотя обычно в такие дни он меня не трогал. Не из особой брезгливости, скорее он просто радовался поводу не утруждать себя.
В голове у меня царило полное смятение, а мое тело сопротивлялось изо всех сил. Оуэн в буквальном смысле являл собою отрицательный пример из учебника: он нарушил все правила, нисколько не считался со мной и моими личными чувствами. И все-таки я бы, наверное, с ним переспала, если бы не почувствовала вдруг, что мое тело словно окаменело. Все ощущения как-то сразу притупились. Однако в душе у меня тлелась к Оуэну своего рода нежность – нечто вроде жалости к нему за то, что он в таком неистовом отчаянии, а я никак не могу ему помочь.
