355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри) » Чья-то любимая » Текст книги (страница 21)
Чья-то любимая
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:34

Текст книги "Чья-то любимая"


Автор книги: Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Наконец Оуэн понял, что у нас ничего не получится, и перестал со мной бороться. Он отошел, плюхнулся в кресло и уставился в окно. На улице не было ничего интересного, кроме проезжающих по шоссе грузовиков.

Я приготовила ему какую-то выпивку. До того самого момента, когда возникла Шерри, единственное, чем он занимался все ночи напролет, была выпивка.

– Сегодня у Джо Перси был удар, – сказала я. – И это одна из причин моего расстройства. Ведь он и в самом деле очень, очень старый мой друг. Хотя я знаю, что тебе это не нравится.

– Он не такой уж плохой, – сказал Оуэн.

Он взял бокал и замолчал. Я выключила в комнате свет, чтобы лучше было видно улицу. Я тоже немножко выпила за компанию. И подумала, что если мы вот так вместе посидим и выпьем, что-нибудь да прояснится. Но пили мы довольно долго, пока я ни поняла, что ничего сказано не было и не будет, потому что у Оуэна нет ни малейшего желания что-нибудь объяснять на словах. В этом отношении мы с ним были абсолютно разные: мне необходимо было все выражать словами, все описывать, анализировать. Я не очень-то ценю это, но для меня это чертовски важно – или, по крайней мере, было важно до появления в моей жизни Оуэна.

В самом центре всего моего существования всегда был разговор. Но с Оуэном мы разговаривали очень редко, лишь время от времени, без особых целей; это было где-то на периферии его жизни.

После того, как мы немного выпили, и при этом он продолжал сидеть, не проронив ни слова, я почувствовала, что у меня появилось желание его простить – не за то, что у него было с Шерри, а просто за то, что ему не хочется об этом говорить. И винить его за это не стоит – я ведь все время пытаюсь навязать свой образ мыслей человеку, у которого он совершенно иной. Я выпила еще и даже напилась, чтобы попробовать заглушить в себе это навязчивое желание поговорить. Мне очень хотелось дойти до состояния полной бессмысленности, чтобы доказать Оуэну, что я действительно его люблю. Так, потягивая вино, мы просидели у окна часа четыре. Трубка телефона все время лежала рядом с аппаратом, чтобы у Шерри не было возможности позвать Оуэна к себе. Чем больше я пьянела, тем больше презрения ощущала я к тому, что сказали бы мои знакомые, если бы знали, что я сейчас делаю. Все бы в один голос завили, что я самолично разрешаю ужасному человеку себя топтать. Но, с другой стороны, все эти суждения о чужой личной жизни – такие мелкие, такие банальные, такие пустопорожние! Оуэн способен проявлять лишь свои потребности, а никак не привязанности. Вот и сейчас он демонстрирует одну из таких потребностей: много часов подряд мы сидим с ним здесь, и он убеждает себя, что я питаю по отношению к нему – ярость или гнев.

Мы следили за проезжавшими по шоссе грузовиками. Я повисла на руке Оуэна и положила голову ему на ногу. Оуэн молчал, погрузившись в себя. От этого его молчания мои мысли снова вернулись к Джо. Я попробовала представить себе нашу встречу. И тут я ужасно заволновалась, представив себе, как это будет, если Джо уже не сможет говорить и мне придется объяснять ему, как я живу, а он никак не сможет на это отреагировать. Ужасно!

Оуэн со мной переспал. Я слишком расчувствовалась, или же напугалась, и в конце концов он своего добился, правда, ничего особо запоминающегося не случилось, принимая во внимание то состояние, которого мы оба к этому времени достигли. Эта наша физическая близость была каким-то образом связана с тем, что мы так долго вместе наблюдали за проезжавшими мимо грузовиками. Напротив выхода из мотеля висел светофор, и многие грузовики были вынуждены останавливаться перед ним и ждать, пока не погаснет красный свет, после чего они, урча, медленно двигались дальше, похожие на больших забавных буйволов; удаляясь в глубь Техаса, они постепенно набирали скорость. Я задумалась о парнях, сидящих за рулем в этих грузовиках, об их одиночестве. Оуэн чем-то был похож на них. Просто какое-то чудо, что он сейчас не там, с ними, не выжимает скорость на какой-нибудь пустынной трассе, не следит за светофорами, не глотает таблетки и не слушает громкую народную музыку, чтобы как-то убить ночь. Вместо этого он сидит здесь, с такой странной женщиной, как я. Наверное, я решила пожертвовать ему еще одну ночь, видимо, надеясь, что та сила, которая с самого начала соединила нас, какой бы она ни была, после этого не ослабеет.

Как бы то ни было, я не рассчитывала на то, что эта совместная ночь что-нибудь для нас решит. Она ничего и не решила. В полшестого мне позвонили, а я проснулась еще до этого звонка и лежа слушала, как дышит Оуэн. В этот момент в дверь постучал Джерри. Только что начало светать. Разглядеть черты лица Оуэна я пока не могла, но при косом взгляде на него можно было заметить отблеск занимающегося света, отражающегося на волосках у него на груди, даже маленькую полоску волос на его плече возле моего лица. На какой-то миг меня охватила детская горячая мечта, чтобы этот день замер, не наступал бы вообще. И даже когда я заставила себя встать и одеться, меня не оставляло острое желание снова повалиться в постель, и двигала мной не только усталость.

Я ушла, а Оуэн продолжал спать. В тот день я увидела его только один раз, да и то на расстоянии. Он сидел в лимузине Шерри. Это зрелище так меня расстроило, что я никак не могла унять дрожь в руках. Ясно, что со мною он завязал, не знаю только как. Может, Шерри переспала со своим бухгалтером, что вполне правдоподобно, поскольку он был очень хорош собой, да к тому же своего рода финансовый гений, благодаря которому миллионы Шерри плодились как кролики.

Не могу сказать, что я очень сожалела о прошлой ночи, но тем не менее, день для меня тянулся долго и утомительно. Весь этот день Терокс Викес наглядно демонстрировал, что у него полностью отсутствует профессионализм. Я его просто возненавидела и за некомпетентность, и за его самодовольство. А потом, уже почти под вечер, кто-то мне сказал, что с ним спит Анна Лайл. От этой новости я на Анну страшно разозлилась. Целый час или даже больше, я очень сожалела, что подобрала такую съемочную группу. Если Анна может теперь спать с Тероксом, которого ненавидела на протяжении двух месяцев, то она, наверняка, просто никудышняя актриса. Много лет спустя мы с ней над этим весело смеялись, но тогда я была на нее так зла, что весь день старалась ее избегать.

В тот вечер Оуэна на просмотре отснятого материала не было. Не было его и в моей комнате. Я заказала себе бутерброд с сыром и куриный суп и съела все, не выходя из комнаты, чтобы предотвратить любую встречу и любой возможный разговор. Я сидела в том самом кресле, в котором предыдущей ночью сидел Оуэн, и снова, как тогда, следила за проезжавшими мимо грузовиками. По крайней мере, никакой жалости к себе я не чувствовала, слишком уж я за этот день устала. Меня томило другое – я вдруг ощутила, что на какое-то время совершенно запуталась. Разве это жизнь? А если это и есть жизнь, то какое же странное место мне отведено в ней!

С этими мыслями я заснула. Где-то среди ночи я направилась в ванную и нечаянно наступила на поднос, который сама оставила на полу. Стоявшая на нем чашка из-под супа разбилась, и я чуть было не отрезала мизинец на ноге. Я почувствовала боль только наутро, когда, проснувшись, обнаружила, что ступня прилипла к окровавленной простыне. Вошел Джерри, нежно и осторожно отодрал простыню и отвел меня в больницу, где мне наложили четырнадцать швов; я даже не предполагала, что столько швов может уместиться на одном мизинце ноги. Чтобы как-то компенсировать мне эту боль, вся съемочная группа в этот день была просто олицетворением нежности и духа сотрудничества. И мы закончили ранее незавершенную сцену, последнюю у Шерри. Я была очень вежлива. Шерри играла не блестяще, но вполне терпимо. К середине дня мы все закончили, и она вернулась в мотель.

В ту ночь они с Оуэном подрались. Никто не знал, что у Шерри было ружье. Она выстрелила, и пуля, случайно попав в Винкина, сразила его насмерть. Выстрела, насколько мы помнили, не было слышно. Но все в мотеле сразу же услышали отчаянный вопль Шерри. В этот момент мы все сидели в кафетерии, а в мотеле было всего два этажа. Этот нечеловеческий крик раздался над нашими головами как какая-то трагическая ария. Только это было куда ужаснее любой арии – мы все сразу же осознали, что наши мелкие беды просто ничтожны. Потом по лестнице сбежал Оуэн, держа на руках умирающего мальчика. Оуэн сломя голову помчался в ту самую больницу, где мне накладывали швы на мизинец. Но было слишком поздно. Больше Шерри никогда не работала. Да и никто из тех, кто слышал тогда ее крик, не смог бы себе этого и представить. Шерри не умела воспитывать своего сына, но материнское чувство у нее все-таки было, и пережить своего собственного ребенка она не захотела. Восемь месяцев спустя, с большим знанием дела и с присущим ей умом, Шерри отрезала резиновый шланг от пылесоса и с его помощью отравила себя газом в своем собственном «БМВ», сделанном по ее заказу. Радио она не выключила. Это произошло в Беверли-хилз, в ее гараже, рассчитанном на семь автомобилей.

ГЛАВА 4

Не знаю, как нам удалось закончить съемки этого фильма. Собственно, в полном смысле этого слова, мы их не закончили, что стало очевидно после просмотра. Когда погиб Винкин, нам оставалось отснять еще несколько эпизодов, и мы это сделали. Голдлин Эдвардз набрался смелости и попытался пошутить, правда, шутка его получилась несколько мрачноватой. Он предложил дать фильму другое название, а именно «Зомби на пограничной территории». Никто даже не улыбнулся.

Я возненавидела средства массовой информации еще до того, как они начали свои наезды на нас. Всем нам было жаль Винкина. Но его гибель вызвала такую шумиху в прессе, которой все мы были возмущены. Создавалось впечатление, что все, случившееся с этим маленьким мальчиком произошло только потому, что он вырос на Беверли-хилз и был сыном суперзвезды. Нигде даже не упоминалось о том, что насилие в семьях – вещь повсеместная, и жертвами его часто становятся дети. Мне же казалось, что смерть – это вообще некая случайность, и я была против того, чтобы делать эту трагедию публичной.

Конечно, Оуэн уехал тогда же, когда уехала Шерри. Местная полиция никакого громкого шума из-за них не поднимала. А потом, два дня спустя, полиция задержала Зака, у которого обнаружили немного кокаина. И на беднягу обрушились с такой силой, словно это зелье изобрел он сам. Думаю, местному населению мы уже здорово надоели. Интерес к нам пропал, а времени подумать о всех наших дебошах и бесчинствах, еженощно происходивших в мотеле, у этих людей было достаточно.

Результат оказался весьма печальным: Заку оставалось доснять всего две сцены. Я думаю, тот злосчастный кокаин он не принимал – носить его при себе было для него просто вживанием в образ. Мистер Монд привел в действие некоторые рычаги, и нам удалось вызволить Зака из тюрьмы. Мы досняли сцены, в которых он был занят, и отправили его домой в Лос-Анджелес. Но все это отразилось на нашем фильме. В своих последних двух сценах Зак уже был сам не свой. Как будто выскочила какая-то пружина, на которой он держался. Он даже внешне изменился.

В последние десять дней съемок у меня – да и у всех остальных – так упало настроение, что, казалось, нам из этого состояния просто не выбраться. Один раз я даже ударила Джерри, когда он, наверное, в десятый раз заявил, что жизнь Винкина все равно уже была сломана. Конечно, Джерри говорил так только потому, чтобы хоть как-то облегчить себе душу. Но я не считала, что у бедного мальчика действительно была такая уж ужасная жизнь. И потому я Джерри ударила.

В тот самый день я от тоски закрутила роман с Голдином. По отношению к нему, бедняге, это было очень нечестно – одному Богу было известно, в каком скверном состоянии я пребывала. И очень скоро все его недостатки – самые обычные – сделались для меня олицетворением всей мирской скверны. Но я просто не могла больше оставаться такой одинокой в этом мире, а кроме того, Голдин все же вызывал у меня какое-то теплое чувство, чем-то схожее с материнским. По крайней мере, к этому времени он уже был разведен, так что оттого, что я с ним спала, ничья семья не страдала. Но, невзирая ни на что, все это было скверно.

И когда наконец, в один туманный августовский день, мы вернулись в Голливуд, я решила порвать наши отношения. Я его поблагодарила, попробовала объяснить то, что, как я надеялась, он давно уже понял сам – что тогда он был мне очень нужен, а теперь – увы, нет. Все это я попыталась изложить Голдину на ступеньках моего дома, когда мы к нему подъехали. Именно тут я осознала, что мне не хочется, чтобы он входил в мой дом, вносил туда свои сумки. Мне очень не хотелось, чтобы Голдин связывал со мной какие-то надежды. Если бы я только разрешила ему внести сюда свои вещи, мне потом пришлось бы много месяцев, а может и лет, потратить на то, чтобы он их унес. И потому поступить сейчас по-другому я просто не могла: все надо было прекратить тут же и сразу. Мне было очень нелегко, потому что Голдин относился ко мне в высшей степени благородно. У него были такие же мягкие голубые глаза и такое же лицо, как у Сэмми.

– О Голдин, ты ведь знаешь, как это все было, – сказала я. – Не надо тебе входить в мой дом. Но любовь моя остается с тобой.

Голдин по природе своей не был борцом. Глубокая обида отразилась в его голубых глазах.

– Каким же образом остается у меня твоя любовь? – спросил он и слегка повел плечами. А потом поднял свои сумки и стал спускаться с холма.

Конечно, этим дело не кончилось. Голдин вернулся, мы с ним с трудом договорились на какое-то время сохранить наши отношения. Потом я нашла для него работу, крайне необходимую ему для уплаты алиментов.

Когда по окончании этого контракта Голдин вернулся, у него уже была новая подруга. А у меня была возможность многие годы на деле доказывать ему, что моя любовь действительно все время оставалась с ним. По крайней мере, часть ее – хотя, на самом деле, очень большая часть.

И тем не менее, когда бы Голдин на меня ни смотрел, его глаза неизменно выражали глубокое замешательство. К счастью, он отличался на редкость крепким здоровьем и потому никак не мог меня убедить, что стал одной из моих жертв.

В ту самую минуту, как ушел Голдин, я тотчас же отправилась навестить Джо. После больницы он уже с неделю был дома. После многих попыток мне один раз удалось с ним поговорить, и тогда голос у него был довольно бодрый.

Сейчас, подойдя к его дому, я сначала украдкой на него взглянула. Джо был виден в окно. Он сидел в кресле и читал «Плейбой». С тех пор, как мы расстались, он похудел больше чем в два раза.

– Законченный развратник, – сказала я, входя в дверь.

Джо ужасно испугался – все мужчины терпеть не могут, когда их застают за чтением «Плейбоя». Им ужасно неприятно, если кто-нибудь подумает, что воображение у них работает только на уровне «Плейбоя».

Лицо у Джо похудело так, что выпирали скулы – просто неправдоподобно, но это было именно так. Мой приход удивил его гораздо сильнее, чем я думала. Сразу ответить мне шуткой Джо не смог; вместо этого он встал с кресла, а в глазах его появились слезы. Возможно, о том, что он болен, ни одна из его девиц даже и не знала. Мы обнялись. Я прижала его к себе как можно крепче, чтобы хоть как-то скрыть волнение: в моем представлении Джо всегда был по-настоящему веселым человеком, несмотря на мрачность после попоек, свидетелем чего я так часто бывала.

– Ну, сердечный удар – это тебе не пьяный угар, ты уж прости мне эту рифму, – сказал Джо. По крайней мере, хоть голос у Джо был прежний, – самый сексуальный голос во всей округе; своим баритоном Джо не без оснований очень гордился.

– Однако тебе совсем не хочется слушать рассказы о всяких там болячках, – сказал он. – Болезни у всех одни и те же. Любая болезнь кажется особенной только для того, кто ею болеет.

– О, ничуть не сомневаюсь, что твой удар был совершенно особый, – сказала я.

Джо очень изменился – он стал каким-то напуганным. На какой-то миг я растерялась, потому что таким его никогда не видела и не ожидала увидеть. Джо всегда был очень непринужденным. Один раз он мне даже сказал, что после смерти жены все время лелеял мечту о легкой смерти. Наверное, после перенесенного сердечного приступа мечтать о смерти он перестал.

Прошло немного времени, и мы с Джо как-то заново привыкли друг к другу. Я задержалась и приготовила ему ужин.

Странное ощущение, когда снова встречаешь человека, с которым не виделся почти целый год: даже те люди, которых знаешь очень хорошо, за это время в чем-то меняются. И когда вы снова оказываетесь вместе, приходится приспосабливаться к тысяче самых различных мелочей. Сейчас мой старинный друг уже, вне сомнений, больше не был тем прежним мужчиной, который трахался с кем попало, лишь бы его партнерша была молода и богата. Оказалось, что пока я не увидела Джо своими собственными глазами, я не имела ни малейшего представления о том, как быстро увядают люди. А если мужчина всегда был очень сексуальным, невзирая на свою огромную полноту, то сейчас, когда полнота эта вдруг начисто исчезла, весь облик этого некогда столь сексуального мужчины вызывал ужасную жалость. Джо изменился не только физически, но и духовно. Он попытался добродушно пошутить, как в добрые старые времена, но шутка его показалась мне лишь пародией на прежнего Джо. Какое-то время я с этой пародией мирилась, а потом все это стало вызывать у меня дикое раздражение.

– Послушай, Джо, перестань, – сказала я. – Тебе на самом-то деле вовсе не хочется шутить. Почему это ты решил, что тебе надо разыгрывать передо мной этот глупый спектакль?

– Как почему? Потому что я это делал всегда, – сказал он. – Все эти годы я тебя дурачил. И любила ты не меня, а того клоуна, которого я из себя разыгрывал.

Я его слова проигнорировала.

– Ну ладно, расскажи-ка мне про этого парня из Техаса, – сказал он.

– Он не был просто парнем из Техаса, – сказала я. – У него было свое имя.

Говорила я гораздо более резко, чем собиралась. Никто из моих знакомых больше никогда не называл Оуэна по имени, о нем вообще просто не вспоминали. И все мои закопанные, как казалось мне, чувства на поверку были закопаны не очень-то глубоко – в любой момент они могли прорваться наружу. Подсознательно я все время Оуэна защищала от любых невысказанных вслух обвинений. Кто что мог знать? И что знала я сама?

– Тогда расскажи мне про свой фильм, – попросил Джо.

– О, зачем? – сказала я. – Это то же самое, что говорить про твою болезнь. Фильм этот – особенный для меня, а для любого, кто сделал хоть один фильм, все это будет лишь повторением старой истории. Если не считать того, что за этот фильм Винкин Вейл поплатился своей жизнью.

Многие годы наши беседы с Джо всегда лились быстро и естественно, и остановить их было невозможно. Теперь же в разговоре были сплошные паузы. В тот вечер мы больше почти и не говорили. В молчании сидели на диване и смотрели на Голливуд. Джо держал меня за руку. В прошлом мы с Джо очень любили обниматься, но за руку он меня почти никогда не брал. А сейчас, когда он взял мою руку, я, насколько помню, взглянула на него в полном недоумении.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я уже сперму выделять не могу.

– Что? – спросила я. – Что это должно означать? Джо очень смутился. Возможно, он хотел привлечь внимание к тому, о чем, в его представлении, надо было больше всего жалеть.

– Это очевидный факт, – сказал он.

– Ради всего святого! – сказала я. – Ведь у тебя удар был всего месяц назад. Мне кажется, чтобы восстановились твои старые аппетиты, надо хоть чуточку больше времени, ты не согласен? Ты еще не раз сможешь предстать перед дебютанточками этого мира в своей лучшей форме.

Через пару минут я заметила, что Джо заснул. Шея у него была совсем худой; подбородок опустился на грудь. Я его разбудила, чтобы довести до постели. Джо указал мне на маленькую красную бутылочку, стоявшую на его прикроватном столике.

– Это секонал, – сказал он. – Если вдруг почувствую, что надвигается еще один удар. За него пришлось отдать огромные деньги, но если я почувствую приближение удара и если успею, то я его выпью. Я не хочу долгие годы лежать без движения и разглядывать над собой потолок. Ведь тогда возиться со мной придется тебе, потому что никому другому до меня не будет никакого дела.

– О, Джо! – воскликнула я, хотя хорошо понимала, что само наличие под рукой этого секонала придавало Джо уверенность.

Джо тотчас же снова заснул.

Я вернулась к себе домой и распаковала вещи, чтобы одежда перестала пахнуть чемоданом. Потом я пошла взглянуть на свои чашки – не разбились ли они. У меня к красивым чашкам особая страсть. Когда разразилось последнее землетрясение, я сразу же это поняла, потому что услышала, как бьются мои чашки. Однако новые чашки, которые я приобрела взамен разбитых тогда, стояли на своем месте. И с ними ничегошеньки не случилось.

Пока я стояла и любовалась чашками, зазвонил телефон. На секунду я ужасно испугалась, будто это был сигнал о землетрясении. Кто это может мне сейчас звонить, ведь я дома только первую ночь? Конечно же, больше всего я боялась, что это Оуэн. И если это он, что я должна ему сказать? Хотя, скорее всего, это Голдин, что тоже достаточно скверно.

– Охотник с холмов вернулся домой, – раздался голос Бо Бриммера, когда я сняла трубку.

– Не с холмов, а с равнины, – сказала я. – Как вы узнали, что я дома?

– Умнее компании «Юниверсал» только один Бог, – сказал он.

Я очень обрадовалась, что звонит именно Бо. У него был на редкость живой и цепкий ум, особенно по сравнению в той кашей, которая окружала меня целых два месяца. Не слишком высокая оценка моей съемочной группы, но так оно и было.

– Жаль, что мы не женаты, – сказал Бо. – Нам обоим было бы тогда не так одиноко.

Бо почти непрерывно делал мне предложения. Мне кажется, это стало для него чем-то вроде ритуала. Правда, если бы я согласилась, мол – «давайте попробуем», он бы, вероятно, не отступился.

– Не могу сказать, что это невозможно, – пошутила я.

Это стало бы возможным лишь тогда, когда я была бы готова выйти замуж за человека только за то, что у него трезвый ум. Но этого я Бо сейчас не сказала. В эту нашу игру мы с ним играли уже давно, а теперь чуточку от нее отошли. Бо уже не собирался слишком настаивать на своем предложении, а я – слишком категорически его отвергать.

– Наконец-то я расстался с Джекки, – сказал он.

– Мне жаль это слышать, – сказала я. – Я верю в неразумные страсти, даже если они чаще всего приносят огорчения. Эти страсти куда выше, чем те обычные договоренности, которые всем нам так свойственны.

– Простите меня, – сразу же добавила я, – которые свойственны большинству из нас.

– Я не всегда относился к этому вот так свысока, – сказал он. – У меня с моей женой договоренность была во многом такая же, как и у всех. А поскольку живет она в Литтл Рок, то люди просто забывают, что у меня и впрямь есть жена. По правде говоря, я гораздо больше склонен к семейной жизни, чем вы. Цель любого брака – порядок, а я порядок уважаю. Мне даже удалось его добиться в своей собственной жизни, правда, слишком большой ценой.

Так, без особого смысла, как-то наспех и слегка коснувшись многого, мы с Бо проболтали больше часа. Беседовать с Бо было все равно, что играть в словесный пинг-понг – мячик всегда с безупречной точностью возвращался назад. И это давало какое-то отдохновение.

Я очень удивилась, услыхав от Бо, что фильм Тони Маури все еще делает сборы. Я о нем почти забыла благодаря своей такой напряженной работе.

– Но это очень логично, – сказал Бо. – Ведь это фильм для лета. Он у нас идет на открытых площадках для автомобилистов по всей Америке. В летнее время люди любят смотреть, как противники убивают друг друга мечами.

– А что слышно о фильме Оуэна? – спросила я.

– Мы его закрыли, – сказал Бо, не вдаваясь в подробности.

Мне стало как-то грустно. Бедный Оуэн! Ему хотелось только одного – сделать такой фильм, который назовут Великим. Сама идея его была старомодной, но ведь таким был и сам Оуэн. Ему не нужно было в фильме никакого содержания, лишь бы участвовать в пышном шоу – с лимузинами, с роскошными гостиничными люксами, с парочкой рабов и, главное, чтобы в газетах напечатали его, Оуэна, фамилию. Такой подход к кино свойствен тысячам людей, и у них все так и получается, а у Оуэна – никогда. Он все время как бы оступается с края тротуара. Лимузины проносились мимо него. А если он чудом в этом лимузине и оказывался, то лишь благодаря какой-нибудь женщине – мне, Шерри, какой-то другой даме, которая пожалела его в очередной раз.

– Ну ладно, – сказал Бо. – Я послал его в Рим по одной-единственной причине. Прежде всего, я надеялся, что там либо Бакл, либо Гохаген разнесут ему башку. Мне надо было, чтобы вы были свободны. Вы здесь единственная женщина, которая меня понимает.

– Никого я не понимаю, – сказала я. – И, конечно же, я совсем не понимаю вас.

То оживление, которое я было почувствовала после разговора с Бо, быстро иссякло, как только он попытался заставить меня вникнуть в его расчеты. Бедняжке Оуэну очень нравилось считать себя расчетливым. Но в сравнении с Бо все расчеты Оуэна были жиже самого жидкого пудинга.

– Весь город бурлит из-за слухов о вашем «Одном дереве», – сказал Бо. – Говорят, Шерри очень волнуется. Думаю, вам здорово повезет, потому что, видимо, будет много шума по поводу монтажа.

– Сомневаюсь, чтобы тут большую роль сыграл монтаж, – сказала я. – Я для такого дела не очень годилась. И вы абсолютно правы, отказавшись от этого фильма.

– Разумеется, я был прав, – сказал Бо.

– Бо, – спросила я, – если я вам и впрямь не безразлична, почему же вы не отговорили меня браться за этот фильм?

Я не могла прямо сказать «если вы меня любите»: этого слова мы оба всегда избегали. Что свидетельствует о хорошем вкусе как с его, так и с моей стороны.

– Мне хотелось, чтобы вы провалились, – без малейшего колебания произнес Бо. – Простым абстрактным советом вас изменить нельзя. А мои советы для вас совершенно бесполезны. Вам необходимо самой прийти к каким-то решениям, понять все самой. Вам надо непременно пропотеть всеми возможными потами, потерять свою собственную кровь, трахнуться с настоящими трахарями и самой потерять свои деньги. Только после этого вы сможете согласиться с моими мыслями, с тем, что я могу провернуть в своей голове за какие-нибудь пять секунд. Мне не нужен никакой опыт, вы же без него и шагу сделать не можете. Может быть, теперь вы сами понимаете, что режиссер из вас не получился.

– Не получился? – спросила я, хотя сама я, в большей или меньшей степени, была с ним согласна.

– Нет, не получился, – повторил Бо. – Кое-что из того, что делают режиссеры, вам вполне под силу, но вы – не режиссер.

– Можете вы мне сказать – кто же я по-вашему тогда, – спросила я. – Если у вас такая прекрасная голова, почему же тогда вы такой несчастный?

Бо хихикнул.

– Тут сразу два вопроса, – сказал он. – Отвечу на них в обратном порядке. Я несчастный потому, что не могу завоевать тех женщин, которые мне нравятся больше всего. Это достаточно грустно, но совсем не трагично, да и особой исключительности тут нет.

– Ответьте на первый вопрос, – сказала я. По правде говоря, мне нравилось слушать его голос, но вид его меня отталкивал.

– Постановщик, – изрек Бо. – Вы могли бы стать самым лучшим постановщиком всего Голливуда. В этом деле вы бы превзошли абсолютно всех. И если вы этим займетесь, я завтра же дам вам фильм для постановки. Это бы у вас получилось просто превосходно, и мы с вами создали бы отличную команду.

Раз или два я строила такие же фантастические планы. Возможно, из меня получился бы неплохой постановщик, и мы с Бо, вполне возможно, составили бы хорошую команду. Если бы он только перестал меня любить, или же я бы вдруг смогла влюбиться в него. Похоже, ни то, ни другое в реальности случиться не могло.

И тут меня стало беспокоить, что наш телефонный разговор так затянулся. Линия занята уже очень долго, а Джо мог проснуться и, возможно, пытается мне дозвониться. Извинившись, я повесила трубку. Но, конечно же, никто не позвонил. Я распахнула окна и стала слушать шум далеких машин, гул самолетов, время от времени пролетавших надо мною.

Сейчас я была в своей постели одна, что в последнее время стало для меня необычно, и это вызывало странное ощущение.

Когда я проснулась, день оказался теплым, и на холмах не осталось никаких признаков тумана. Надев брюки и рубашку, я сразу же пошла к Джо. Он был не только жив, но даже выбрался из комнаты и сидел сейчас на ступеньках террасы. На Джо была пижама и сильно поношенный старый купальный халат.

– Теперь я утратил связь и с лошадьми, – сказал мне Джо вместо приветствия. При утреннем свете выглядел он не так уж и скверно, хотя я пока еще не привыкла видеть его столь отощавшим.

– От твоих жалоб на судьбу я уже устала, – сказала я.

Как только я присела с ним рядом на крыльцо, Джо, как и вчера, снова взял меня за руку. По-видимому, в этом проявилась новая для него потребность. Я подумала, что он сидел здесь, ожидая моего прихода.

Но когда я приготовила ему завтрак, Джо все съел с хорошим аппетитом. Он намеревался через неделю вернуться на работу. И я начала надеяться, что ему будет получше. Когда мы поели, я спустилась с холма к своему дому. Я спешила, потому что мне хотелось поскорее узнать о нашем фильме, хотя, вполне возможно, монтажировать его мне не позволят.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю