Текст книги "Чья-то любимая"
Автор книги: Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Выяснилось, что Шерри задерживается на неделю и прибудет уже на репетиции. Все это время она словно нависала над нами. Мы все занимались делом и не обращали на это никакого внимания. Но всеми владело ощущение ожидания.
Джилл стала слишком много говорить, настолько много, что я хотел даже перебраться в отдельную комнату. Иногда она болтала чуть ли до полночи. У нас сломался кондиционер, и ночью было невыносимо душно. Когда мы трахались, простыни промокали насквозь. Мы начали трахаться снова, когда ждали приезда Шерри. Ведь надо же чем-то занимать себя на натурных съемках, особенно если ты вынужден сидеть и ждать, когда же туча решит, где именно ей тебя накрыть. И никто из нас не мог понять, почему все было именно так. Я не мог объяснить даже себе самому, как я оказался впутанным в эту историю. А ведь у меня теперь была именно та работа, о которой я так мечтал целых три года.
Наконец появилась Шерри. Все в тех же темных, как крышка гроба, солнечных очках. Все с той же копной волос, похожей на крысиное гнездо. И при ней Свен Бантинг с таким видом, словно вот-вот пырнет кого-нибудь ножом. Провинциалы в аэропорту Амарилло таращились на Шерри так, словно она была самим Иисусом Христом.
– Послушайте, – сказал Свен. – Будет лучше, если нам дадут подходящий для нас люкс; я четко говорю – такой, какой нам подходит.
Шерри повернула свои солнечные очки в сторону Свена.
– Хо, хо, – папочка написал в штанишки, – сказала она. – Где, мать твою, по-твоему мы находимся – в Швейцарии?
После этих ее слов даже колокольный звон мог бы показаться благостной тишиной. Мы с Джилл, не смолкая, проболтали всю дорогу от мотеля и потом до самой съемочной площадки.
КНИГА 3
ГЛАВА 1
Я сидела в одном из павильонов для реквизита и с ненавистью наблюдала за моросящим дождем. Как раз в это время вошел Винкин Вейл. По его кудрям стекала вода. Винкин был сыном Шерри от ее второго мужа, Вилли Вейла, продюсера. Тот утонул при крушении своей яхты.
– Джилл, можно мне посидеть с вами? – спросил Винкин. – У меня нет с собой дождевика.
– Конечно, Винкин, – сказала я. – А где твой дождевик?
Винкин сел рядом со мной и сразу же взял меня за руку.
– Давайте возьмемся за руки, – сказал он. – Я совсем промок.
Я обняла его. Одна из костюмерш, которую звали Мария, уставилась на Винкина с такой злостью, словно хотела палкой вышибить ему мозги. Разумеется, он не обратил на нее никакого внимания. Что касалось съемочной группы, Винкин смотрел на всех глазами своей матушки. Он чисто автоматически делил людей на тех, кто занимал достаточно высокое положение, чтобы он имел с ними дело, и на тех, кто его общества был, на его взгляд, не достоин. Естественно, съемочная группа его ненавидела. Ему отказывали в той теплоте, которой обильно одарили бы любого другого ребенка, хотя бы просто потому, что все очень скучали и тосковали по дому и по своим собственным детям. Винкин ни у кого ничего не просил и ничего ни от кого не получал.
– Наверное, я уже простудился, – сказал он. Однажды он чуть было не умер от пневмонии.
И, разумеется, научился отлично спекулировать на своих мнимых и истинных болезнях. Я пощупала ему лоб.
– Никакого жара нет, – сказала я. – Просто ты здорово промок. Как это получилось, что у тебя нет дождевика?
У нас у всех были дождевики, такие большие, желтые, свободного покроя. Я уже начала подумывать, не стоит ли нам лучше совсем позабыть о солнечном свете и снимать наш фильм прямо на дожде.
– О, мой дождевик где-то у Шерри в автоприцепе. А пойти туда и забрать его из прицепа я не могу, потому что сейчас она там с кем-то трахается, – с грустью сказал Винкин.
Услышав эти слова, Мария чуть не перекинулась, едва не опрокинув вешалку с костюмами. Винкин смерил ее осуждающим взглядом.
Я почувствовала, что щеки мои наливаются горячей краской. Я эту свою реакцию ненавижу.
– Я попробовал туда войти и взять свой дождевик, потому что мне совсем не хочется простужаться, – сказал Винкин, барабаня пальцами по сундуку, на котором мы сидели. – Мамочка сказала, что если я опять простужусь, мне придется вернуться в Голливуд. А когда я попробовал туда войти, они на меня заорали. Это значит, они там трахаются, да? Как вы думаете?
– А может вовсе и нет, – сказала я. – Существует тысяча случаев, когда люди просто не хотят, чтобы их беспокоили.
– Возможно! Только с Шерри такое всегда бывает, когда она с кем-нибудь трахается, – сказал Винкин и стал разглядывать мое кольцо.
Я носила кольцо с маленьким опалом, которое купила себе несколько лет назад.
– Винкин, не употребляй этого слова, оно гадкое, – сказала я. – Я больше не хочу его от тебя слышать.
Я сказала это на полном серьезе. То, что такая мерзость звучала из этих крохотных уст, было просто ужасно, хуже всего остального.
– Мне кажется, с ней там мистер Дарсон, – добавил мальчик безо всякой на то необходимости.
Похоже, никто другой там и быть не мог: Свен Бантинг был в Лос-Анджелесе, ведя переговоры о специальной телевизионной программе.
– Если дождь перестанет, вы меня повезете кататься? – спросил Винкин.
– Не смогу, – сказала я. – Если дождь перестанет, мне надо будет продолжить работу.
Винкин пощупал свой лоб, чтобы убедиться, не ошиблась ли я, сказав, что температуры у него нет.
– А мне все равно, пусть и вправду отсылает меня в Голливуд, – сказал он. – Там сейчас Свен, а он у меня единственный верный друг.
– Правда? – спросила я. – Очень интересно! Вдруг Винкин начал говорить быстро-быстро, как это часто бывает у детей.
– Правда! Потому что мама обращается с ним очень плохо, – сказал он. – Она его заставляет глотать груду говна… Это так Свен говорит. Конечно, не настоящего говна, которое выходит у нас из задницы. Просто она очень плохо с ним разговаривает, а он из-за этого плачет. Я сам слышал, как он плакал. А она говорит: «Убирайся ко всем чертям, мне наплевать!», и всякие такие слова. А она их говорит все время. Но сам я больше никогда не позволяю ей делать так, чтобы я заплакал. Потому что если я из-за нее плачу, то она чувствует себя виноватой и начинает меня до смерти целовать. А потом закармливает. Понимаете?
У Марии был такой вид, словно она сейчас лопнет. А я только сидела и слушала.
– А когда она говорит: «Убирайся на все четыре стороны, ты чертов придурок», или что-нибудь такое, то Свен приходит ко мне и мы с ним играем. Мы любим играть в теннис по телевизору, знаете какой? В котором на экране подпрыгивают такие крохотные точечки. Мы со Свеном все время в это играем. И тогда он и делается моим настоящим другом.
Не успела я разобраться во всем услышанном, вошел Джерри, ассистент режиссера. Он принес репродукционный станок, чтобы я его посмотрела, если дождь так и не перестанет. На самом-то деле, это был просто нехитрый предлог. Он почему-то в меня влюбился, или ему самому так казалось. Джерри мне никогда ничего не говорил, но все было и так ясно по его устремленным на меня горящим взглядам, которые были красноречивее всяких слов. То же самое происходило и с Голдином Эдвардзом, главным рабочим сцены. Они уже начали между собою ссориться абсолютно безо всяких видимых причин, разве что из-за подавляемой ревности.
Винкин все еще держал меня за руку. Джерри он проигнорировал – согласно его собственной иерархии Джерри внимания не заслуживал. Мне тоже очень хотелось проигнорировать Джерри, но сделать этого я не могла. Горящую в нем страсть я ощущала на расстоянии пяти метров. Когда мужчина впадает в такое состояние, глаза у него всегда становятся как бы больше, и в них появляется какое-то молящее выражение. Глаза у Джерри и так уже были достаточно велики. Мне было ясно, что его сдержанности надолго не хватит.
– Прямо сейчас я уйти не могу, я смотрю за Винкином, – сказала я. – Шерри занята. Я приду через пару минут.
Вдалеке, за дымкой моросящего дождя, я увидела Анну Лайл. Она выходила из своей костюмерной. Анна бегом направилась к нам в реквизитный павильон. Разумеется, прямо ко мне: похоже, во мне заключено какое-то особое устройство, благодаря которому Анна, словно на крючке, всегда тянется за мной. Особенно тогда, когда я очень надеюсь, что она меня не найдет.
В одном Оуэн был совершенно прав – Анну мне приглашать не следовало. Полученный ею «Оскар» в каком-то смысле ее погубил. На Пита Свита эта премия не очень-то повлияла; он, как и раньше, ошивался, главным образом, где-то в Малибу, по-прежнему заводил интрижки с такими же, как и раньше, абсолютно пропащими женщинами, которые ему, видимо, нравились. Но с Анной после «Оскара» все стало по-другому. Шампанское и розы так отразились на ее психике, что она стала почти неуправляемой. С тех пор как мы приехали в Техас, Анна абсолютно ничего не делала, и только до бесконечности мусолила свои сцены в фильме. Она все время находила в них какие-то особо тонкие моменты, которых кроме нее не замечал никто. Разумеется, на самом-то деле Анна готовилась сыграть против Шерри, изо всех сил стремясь приуменьшить значимость роли, в которой была занята Шерри, и всячески подчеркнуть важность исполняемой ею. А это, помимо всего остального, меня просто изматывало.
Перед тем, как Анна до меня добежала, в дверь реквизитного павильона проскользнул Сэмми, режиссер по монтажу. Ему было шестьдесят пять, и я его искренне любила. Конечно, Оуэн не преминул съязвить, что Сэмми – просто еще один из обожаемых мною старичков, но я никогда не считала Сэмми стариком. Я точно знала только одно – в глазах у Сэмми было куда больше жизни, чем в глазах Оуэна. Глаза Оуэна напоминали облака, кроме тех случаев, когда он злился. Сэмми излучал доброту и счастье. Он обожал свою жену, обожал своих детей, своих внучат. А еще он любил свою работу. Правда, сегодня Сэмми выглядел не очень-то радостным – накануне мы обнаружили, что во время утренней съемки в линзу камеры попал волосок. Сэмми попробовал все уладить, но тем не менее не исключалась возможность, что придется все переснимать.
Сэмми обнял меня и надел на меня свою кепочку, после чего мы чуть-чуть покривлялись. Винкин выглядел очень торжественно. Потом к нам присоединилась Анна, притворявшаяся, что едва проснулась. Это была просто игра. Сейчас ее вид не имел ничего общего с прежним, когда она совершенно искренне взирала на мир с позиции «Что мне делать в этом бренном мире».
– Мне только что пришла по-настоящему хорошая идея по поводу сцены в интернате, – сказала Анна. – Правда, хорошая идея. Но это потом, когда у тебя будет время.
– Тогда поговорим в канун Рождества, – сказала я, не отпуская от себя Сэмми, чтобы он не бросил меня одну решать все мои проблемы.
У Сэмми были вьющиеся седые волосы и веснушки. И все это было такое древнее, что придавало лицу Сэмми особое достоинство. Мне ужасно хотелось ввести его в какую-нибудь сценку, но Сэмми был слишком застенчив.
– Моей женушке это не понравится, – сказал он. – Ведь тогда все женщины в мире про меня узнают. А ей, видите ли, нравится думать, что знает это лишь она одна.
– Понимаю, беби, – сказала я. – И нисколько ее за то не виню.
Анна плюхнулась на сундук и похлопала Винкина по спине, но мальчик от нее отодвинулся.
– О, Винкин, почему же мне нельзя тебя погладить? – спросила она.
Винкин хранил полное молчание, словно никто к нему и не обращался.
А тем временем Джерри и не думал уходить. Когда он оказывался возле меня, его лицо приобретало сходство с луковицей. Вошел один из статистов, который искал Джерри. Но ни тот, ни другой от нас не ушли. Очень скоро здесь соберется вся съемочная группа. Я подумала, что все они стараются быть поближе ко мне. Как бы смешно это ни выглядело, но именно я, в их глазах, гарантировала им некую надежность, уж не знаю, каким образом. А я тем временем не имела даже секунды, чтобы обдумать то, что я узнала про Шерри и Оуэна. Это лежало тяжким камнем у меня в груди.
Я подумала, что, может, хоть на пару минут мне удастся отвлечься от этих тяжких мыслей, если мы с Сэмми пройдем в монтажную и просмотрим уже отснятые кадры. Мы уже собрались уходить, как за нами увязался Винкин, будто имел на то законное право. А что мне оставалось? Если в этот момент его мамаша действительно трахалась с моим собственным дружком, я просто не могла вот так взять и отослать к ней ее несчастного сынишку. Нянька его, которой платили огромные деньги, куда-то исчезла. Сэмми чувствовал, что со мной что-то происходит, но он не из тех, кто умеет хорошо говорить. С ним можно только вместе дурачиться, с ним можно флиртовать, его можно поддразнить. Так или иначе, но нам не удалось даже добраться до машины, не говоря уже о монтажной. Дождь все моросил, а потом вдруг тучи исчезли, и оказалось, что можно начать съемки. Я пошла к звукооператорам, чтобы разобраться с проблемой, которая возникла там вчера. Почему-то меня об этом никто не уведомил, хотя Оуэну об этом сказали, но он мне ни словом ни о чем не обмолвился, разумеется потому, что на уме у него было совсем другое.
Справившись с проблемой у звукооператоров, я зашла в монтажную. А потом наступило прекрасное время послеобеденных съемок. И единственное, что меня беспокоило, – как угомонить Анну, которая все время немножко переигрывала. Половина всего рабочего времени ушла на то, чтобы заставить ее играть просто, без нажима. Нас спасла лишь необычайная забывчивость, присущая ей. В конце концов она забыла, что ей надо всячески поддерживать свой новый имидж всемирно известной кинозвезды, и как бы снизошла до своей роли в нашем фильме.
Я ни на минутку не оставалась одна; весь день возле меня толпились люди. Целых два часа у меня под боком крутился Винкин. Затем все-таки появилась его нянька и увела его. А Шерри так и не возникла. И Оуэн тоже. Я увидела его лишь к вечеру, да и то издалека, когда он спорил с каким-то мужчиной.
Весь этот день с меня не спускали глаз Джерри и Голдин. Их лица выражали любовь. Мне казалось, что вокруг меня нет никакого воздушного пространства, ни малейшего, невзирая на то, что мы находились в центре одной из самых больших в мире равнин. У меня не было времени для личных переживаний; я просто не могла себе этого позволить. Думаю, люди вокруг меня видели, что я настроена весьма сурово. Но я всегда настроена сурово, когда работаю, и потому сейчас это обстоятельство меня не пугало.
Что же до ощущения боли, притаившегося у меня в груди как шарик от гольфа, то избавиться от него я не могла никак. Но я находилась в толпе, и каждые двадцать секунд надо было принимать какое-то решение. Я была безмерно благодарна судьбе, что у меня есть эта работа, благодарна этой толпе, окружавшей меня. Несколько раз у меня возникала надежда, что снова появятся тучи и снова пойдет дождь. Тогда я бы смогла сесть на лошадь и умчаться хоть ненадолго подальше от всей этой суматохи, от съемочных тележек и трейлеров, от юпитеров, проводов, кабелей, от работы, от любви. Да и сама любовь тоже напоминала огромный узел проводов и кабелей. И ни один из них больше не включался.
Но солнце, разумеется, сияло до самого вечера. И мы все вкалывали как сумасшедшие, пока не дошли до полного изнеможения.
Я сконцентрировала все свое внимание на съемках; я это делаю всегда, и для меня это просто необходимо, если вообще такие съемки чего-то стоят. Но несмотря на всю свою занятость, я чувствовала, что атмосфера вокруг меня несколько изменилась. В первый раз с начала работы над фильмом, настоящую доброту ко мне стал проявлять Терокс Викес, оператор, или как ему нравилось себя называть – главный оператор. Этот Терокс на самом-то деле был просто дерьмом. Невысокого роста, напыщенный, наполовину француз, наполовину американец, он был протеже Джилли Легендре. Терокса я не уважала ни как человека, ни как специалиста. Тем не менее, Джилли его постоянно поощрял, и в результате сумел даже выжать из него довольно много – фильм «Горящая палуба» был сделан вполне компетентно. Но мне Терокс не нравился. И я пригласила его только потому, что все другие операторы, которых я бы предпочла ему, оказались занятыми. Мы запустили свой фильм настолько быстро, что никакой надежды на создание идеальной съемочной группы у нас просто и быть не могло. Всему виною была частая смена настроений, свойственная Шерри: мистер Монд хотел, чтобы камеры крутились как можно быстрее, пока Шерри еще не передумала и не отказалась сниматься вообще.
Весь этот день люди были со мной чрезвычайно милы. Я это замечала во всем, что бы мы ни делали. В съемочных группах нередко можно услышать бессвязные, но резкие реплики типа – «пошли вы куда подальше», «и он (она) будет меня учить», и так далее. От таких замечаний работа не очень-то спорится. Вокруг меня было сборище мальчиков-переростков, привыкших играть на публику, а на самом деле – мягкосердечных и легко ранимых. Сегодня же обычный тон разговора несколько изменился, все они словно защищали меня и покорялись мне. А означало это только одно – все уже знали, что Оуэн сейчас трахается с Шерри. И это милое отношение ко мне было проявлением сочувствия, но на сердце у меня сделалось еще тяжелее. Некоторые проявления сочувствия я просто ненавижу, особенно сочувствие такого рода.
Наконец наступил вечер. Снова начали собираться тучи, следовательно завтра нас снова ждали неприятности. Съемочная группа погрузилась в автобус. Я же медлила, медлила насколько было можно. Я все ждала, что произойдет что-нибудь хорошее, и все случившееся вдруг окажется чистой ошибкой. Потом Шерри и Оуэн сели в ее лимузин, вернее, села одна Шерри. Оуэн же подошел к нам с Сэмми. Оуэн хмурился. Он не злился, просто хмурился, будто ему неприятна была сама необходимость разговаривать со мной.
– Едешь с нами? – спросил он.
В это время у Винкина случился какой-то припадок. Я видела, как нянька тащит его к лимузину.
– Нет, поезжайте одни, – сказала я Оуэну, будто бы у меня еще были неотложные дела.
– Я поеду с ребятами, – добавила я. – Ты будешь на текущем просмотре?
– Конечно, – сказал Оуэн. Он слегка похлопал Сэмми по плечу и ушел.
И я уехала в автобусе с ребятами. Дорога в город проходила вдоль гряды – на много миль вокруг можно было видеть весь Западный Техас, возможно, даже часть Нью-Мексико. Вообще-то я очень люблю такие поездки, когда можно забыться, глядя на эти просторные равнины и огромное небо. Сегодня так не получалось. Садясь в автобус, я хотела занять место рядом с Сэмми, надеясь хоть как-то успокоиться. У него был на редкость добрый мягкий юмор. От Сэмми лучилось искреннее дружелюбие. Я надеялась, что мне станет лучше просто от сознания того, что есть на свете вот такой счастливый человек. Но планы мои не сбылись: возле меня оказался Терокс Викес, а Сэмми весело шутил с водителем.
– Все было здорово, все было здорово, – произнес Терокс.
Он любил вот так дважды повторять свою мысль. Сейчас, подумала я, Терокс имеет в виду сделанные нами сегодня съемки.
– Вы просто дьявол, а не женщина, – добавил Терокс самым интимным тоном.
На протяжении всех съемок он говорил мне это раз двадцать или тридцать. Все знали, что он меня не любит, просто не переносит. Вне сомнения, как только мы вернемся в Голливуд, он начнет говорить обо мне гадости по всему городу. Однако во время съемок Терокс считал своим долгом вести со мной своеобразный легкий флирт.
– Надо нам как-нибудь куда-нибудь вечерком сходить, – сказал он мне. – Я вполне серьезно, Джилл. Я знаю тут кое-какие приятные места.
Мне очень хотелось ему сказать, как ненавистны мне его усы, но я придержала язык. Было совершенно очевидно, что мы с ним знаем одни и те же места – и это я тоже хотела ему сказать. И еще я бы с удовольствием сообщила ему, что, по моему мнению, он, как оператор, просто ничтожество. Но ничего подобного я вслух не произнесла.
– Посмотрим, – сказала я.
По-видимому, Терокс решил, что его приглашение меня очень обрадовало и как бы поощрило его на дальнейшее, потому что он вдруг положил руку мне на ногу и начал рассказывать, почему он ушел от жены. До этого я уже по меньшей мере от десяти членов съемочной группы выслушала повествование о том, как они развелись со своими женами. Так почему же не послушать еще и Терокса? Над нами нависли сумерки – в Техасе они казались очень тяжелыми. Я почувствовала себя подавленной, и мне казалось, будто я еду по степям России в автобусе, битком набитом заключенными. Видимо, эта картина запала мне в память после какого-то давно забытого фильма. Никакой раздирающей душу боли я не чувствовала, внутри меня была бездонная пустота. Моя, стоившая мне стольких усилий, попытка просто провалилась, я имею в виду попытку что-то создать с Оуэном. И туго натянутая веревка вдруг развязалась.
Я ни слова не сказала Тероксу, и его рука по-прежнему лежала у меня на ноге. Но при всей своей расслабленности я четко ощущала какие-то затухающие импульсы, вызывавшие у меня неясную тревогу. Будь у меня в данный момент нож-мачете, я бы вонзила его со всей силы прямо в руку Терокса. Хотя бы только для того, чтобы увидеть, как это его ошарашит.
Естественно, Оуэн на просмотр текущего материала не явился. Мы прокручивали эти кадры в большом танцзале мотеля, в котором всех нас разместили. Присутствовали абсолютно все, кто должен был присутствовать. Не пришли только Оуэн и Шерри. Зак Келли, тот самый большой ребенок, который исполнял роль любовника Шерри, нашел здесь для себя подружку из местных. Он весь отдался танцам, отчаянно препираясь с парнем из постановочной группы, и всячески бахвалясь перед своей партнершей. А у малышки так перехватило дух от благоговения, что она, наверное, и не пискнула бы, даже если бы на нее обрушился потолок. Веселое настроение Зака несколько разрядило мрачную атмосферу, царившую в зале, но не до конца. Все равно чувствовалась какая-то напряженность, и центром ее была я.
Я выдержала десять минут, а потом позвонила в комнату Шерри. В конце концов, что бы там ни происходило, я все еще была режиссером своего фильма. Сейчас вокруг меня стоит не менее десяти человек, все усталые и голодные, всем сердцем жаждущие, чтобы этот затянувшийся день наконец-то окончился. Возможно, те двое там наверху в данный момент находятся на самом пороге прекрасного романа, а может быть, для них этот порог уже позади. Все равно, такое невнимание ко всем остальным это ничуть не оправдывает. Подобное неуважение к людям – единственное, чего я не приму никогда, потому что все те люди, которыми я по-настоящему восхищаюсь, всегда умеют уважать остальных, в каких бы жизненных обстоятельствах они сами ни оказались. Больше того, я изо всех сил старалась как-то не распространять эти свои правила на Оуэна. А теперь настало время положить всему конец. Хотя я всегда понимала, что осуждать его за скверные манеры просто бессмысленно. Хорошие манеры были ему совершенно не свойственны, и они для него ровно ничего не значили. Возможно, он никогда не чувствовал себя настолько надежно, чтобы подходить к жизни с такой меркой, как хорошие манеры. И жизнь он воспринимал не головой, как многие люди, а только нутром. Но это ничего не меняло. Сейчас я судила не его, я судила себя, и я уже устала от своих бесконечных внутренних попыток еще и еще раз его оправдать.
Телефон в комнате Шерри был занят. Я несколько раз безуспешно пыталась дозвониться, а потом сдалась. Мы просмотрели весь отснятый материал, а чуть позже в кафетерии столкнулись с Винкином и его нянькой. Винкин с непередаваемой меланхолией смотрел на гамбургер, к которому он так и не притронулся. Когда в Голливуде происходит истинная трагедия, то она неминуемо распространяется на детей. Я присела рядом с Винкином и его нянькой. Вероятно, еще и для того, чтобы избавиться от Джерри, который весь день не отходил от меня дальше, чем на три шага. По-видимому, в его понимании такое незначительное расстояние между нами давало ему больше шансов.
– Я сейчас с тобой посижу и помогу тебе получше разглядеть твой гамбургер, – сказала я Винкину. – А потом, когда гамбургер подадут мне, ты поможешь мне как следует разглядеть мой, хорошо?
Винкин вяло улыбнулся и, откусив крохотный кусочек гамбургера, тут же его выплюнул. Нянька Винкина была типичной англичанкой, полностью лишенной какого бы то ни было чувства реальности. Она всегда одевалась во все серое. Поведение Винкина вызывало у нее трепет, и, как мне показалось, в душе она была благодарна мне за то, что я разделила их общество. Когда бы я ни поднимала глаза, я все время ловила устремленный на меня взгляд Джерри.
– Как вы думаете, они сюда крысиное дерьмо кладут? – спросил Винкин. – Свен говорит, что в большинство гамбургеров кладут крысиное дерьмо.
– Зачем же ты тогда их заказал? – поинтересовалась я. – Ведь есть и другая еда.
– Их заказала мисс Соляре, – изрекла нянька. – Она-то и выбрала гамбургеры.
– А, выбрала, выбрала, – сказала я. – Тебе не хочется бутерброд с сыром, разогретый в гриле, Винкин?
– А можно? – спросил мальчик, сначала взглянув на няньку, а потом на меня. – Даже если Шерри мне велела есть гамбургер?
– Мы, режиссеры, имеем некоторую власть, – серьезно сказала я.
Не очень-то большое возмездие – разрешить ее ребенку съесть разогретый в гриле бутерброд. Но и в этом есть свой смысл! Миссис Хупс, нянька Винкина, удалилась в туалет, вне сомнения для того, чтобы снять с себя всякую ответственность за происходящее.
Винкин за милую душу слопал весь разогретый бутерброд, а я уставилась на поданный мне гамбургер. Винкин, поняв мои слова буквально, принялся разглядывать его вместе со мной. Я скосила глаза и так, искоса, все глядела и глядела на лежащий передо мной гамбургер. Это здорово развеселило Винкина. Вернулась миссис Хупс, с явно подавленным макияжем на лице. Но она по-прежнему не могла взять в толк, что происходит между мной и Винкином.
– Вы и вправду верите в крысиное дерьмо? – спросил у меня Винкин. – Свен в это серьезно верит.
– Там, в верхних штатах, у них не очень хорошее телевидение, – добавил мальчик. – Я почти все их мультики видел.
Когда я вижу грустного ребенка, меня всегда гложет одна и та же мысль – может, точно также грустит и мой собственный сын. А ребенок, который своим лучшим другом считал Свена Бантинга, изначально обречен на грусть. Правда, в конце концов, если Шерри, родная мать Винкина, могла доводить его до слез, может, оно и к лучшему, что рядом с ним находилась хоть одна живая душа. Свен должен был вернуться к нам через два-три дня, и очень интересно, что тогда будет.
– Так хочется заняться чем-нибудь по-настоящему интересным, – сказал Винкин.
– О, Винкин, не надо так грустить, – сказала я. – Что же ты считаешь по-настоящему волнующим? Ты сам придумай такое занятие, а я с удовольствием к тебе присоединюсь.
– Хорошо бы посмотреть буйволов, – сказал Винкин. – Я никак на них не насмотрюсь.
– Ну Винкин, – сказала миссис Хупс. – Ты же знаешь, твоя мама требует, чтобы ты ложился спать пораньше.
При ее словах на лице мальчика мгновенно появилось выражение полной обреченности. Я просто не могла этого вынести и заставила его снова повернуться ко мне.
– Слушай, дружок, тебе надо непременно уметь постоять за себя, – сказала я. – Сейчас только восемь часов. И я не вижу абсолютно никакой причины, которая могла бы нам сейчас помешать поехать и взглянуть на этих буйволов. Мне и самой очень этого хочется. Может быть, ты сначала съешь мороженое?
Миссис Хупс отлично понимала, что своим попустительством подвергает себя отчаянному риску. Но она явно почувствовала облегчение, что ей не придется снова разочаровывать мальчика. Я попросила у Джерри взятый им напрокат автомобиль, и мы с Винкином выехали из города, направляясь миль за двенадцать на ранчо, где находились буйволы, которых мы использовали на съемках. Их там было штук двадцать. Пока мы ехали, Винкин во всех деталях критиковал телевизионные программы штата Техас. Возражать ему я просто не могла, потому что из-за отсутствия времени ни одной из этих программ ни разу не видела.
– Наверное, вам на самом-то деле все равно, что думает Шерри, правда? – спросил мальчик, на минутку забыв о своем мрачном настроении.
– Ты прав, Винкин, меня действительно это не волнует, – сказала я.
– И меня тоже, только не всегда, – сказал он даже с какой-то гордостью.
На ранчо нас окружили собаки. Сначала они залаяли как сумасшедшие, а потом, опознав меня, замолчали. Хозяин ранчо, мистер Дебо, вышел из двери своего дома. Но, по-видимому, он узнал машину Джерри, потому что тут же вернулся в дом. Буйволы стояли в большом загоне, вокруг кормушки с сеном. Мы с Винкином забрались на деревянную ограду, уселись на нее и стали за ними наблюдать. Было прохладно, и я прижала мальчика к себе, а он не сопротивлялся. Над нами светила луна, то появляясь, то исчезая за редеющими тучами. Один или два буйвола повернули головы в нашу сторону, остальные же, как ни в чем не бывало, продолжали жевать свое сено. А потом, к безграничному восторгу Винкина, один буйвол, видимо, вполне насытившись, отошел от кормушки и приблизился к нашей ограде. Он издал несколько ворчливых звуков, а потом мы услышали, как он вздыхает – точно так, как это делают все, когда наступает время ложиться спать. И после этого буйвол опустился на пол. Винкин взял меня за руку – наконец-то он видел нечто интересное. Мы могли бы даже перейти за ограду и влезть буйволу на спину.
– Ему приснится сон? – спросил мальчик.
– А что, по-твоему, может буйволу присниться? Винкин хихикнул. Это был первый нормальный детский звук, который я от него услышала за весь этот день.
– Может быть, ему приснится, что его будут снимать в кино, – сказал Винкин. – Может, он от этого очень разволнуется.
– А с другой стороны, может быть, ему приснится, что мы все разом умерли, – предположила я. – Тогда он, и его друзья, снова могли бы завладеть всеми этими равнинами, как это было когда-то в старые добрые времена.
– Когда их тут были буквально миллионы, – добавила я. – Много-много миллионов. Подумай об этом.
Винкин призадумался. Мы просидели на ограде целых полчаса, слушая, как дышит лежащий рядом буйвол. Когда тучи совсем закрывали луну, становилось так темно, что остальных его собратьев было почти не видно. Правда, мы отчетливо слышали, как они вытягивают из кормушки пучки сена. А потом из-за туч снова появлялась луна, белая-белая, и снова можно было разглядеть рога у буйвола и даже тени, отбрасываемые их большими телами. Мы явственно ощущали запах от пыльной шкуры буйвола, лежавшего прямо под нами. Винкин сидел, ни разу не шелохнувшись. Вокруг нас простиралось бескрайнее море травы, над нами были белая луна и высокое небо, а рядом тихо лежали эти большие животные. И все это создавало такое ощущение, будто нас с Винкином коснулось дыхание чего-то бессмертного. Возможно, ни разу до этого момента Винкин ничего подобного не испытывал. Думаю, он вот так – не двигаясь – мог бы просидеть всю ночь напролет. Но в конце концов мы оба поняли, что наша радость тоже имеет свой конец. И мы просто еще немножко посидели на ограде, по мере сил стараясь продлить удовольствие.
