Текст книги "Круглый счастливчик"

Автор книги: Леонид Треер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ФОТОГРАФИЯ

На новогоднем вечере инженер Басин, будучи в нетрезвом состоянии, усадил себе на колени ровесницу Хвощину в том же состоянии. Хотя очень может быть, что она, как женщина современная, плюхнулась сама, без всякого принуждения.

Находилась Хвощина на худых инженерских коленях считанные секунды, но фотограф-любитель Тишаев успел нажать спуск. Вылезло из-за графина дуло объектива, щелкнуло и скрылось. А дня через три встретил Тишаев Басина, протянул фото девять на двенадцать и сказал:

– Таковы факты, Георгий…

Упомянутый вечер инженер помнил смутно, и снимок его удивил. Тамара Хвощина заливалась, белая грудь ее поднималась, как тесто из кастрюли, и над этим богатством азартно скалился Басин. Правую руку он устроил на бедре Хвощиной, да не просто устроил, а слегка сжал пальцы.

– Документ, – посочувствовал Тишаев. – Кимоно-то хреновато.

– Да, – сказал Георгий, сожалея. – Чего только по пьянке не случится!

– Много не прошу, – любитель подмигнул, – гони выкуп и получай улику!

Согласись инженер – на том бы история и закончилась. Но он показал Тишаеву кукиш и пошел по коридору независимой походкой.

Через неделю увидел Басин в родном «Гипробуре» толпу, радостно глазевшую на стенку. Он залез в самую гущу и тоже вытянул шею, желая получить удовольствие. Но удовольствия не получил, а увидел листы с новогодними фотографиями. Он побежал глазами сверху вниз и натолкнулся на пакостную работу Тишаева. Под снимком имелась грубая подпись: «Редкий кадр». Собравшиеся проявляли нездоровый интерес к этой фотографии, а некоторые даже шутили.

Инженер напрягся и начал пятиться, но сзади наваливались новые служащие, перекрывая пути отхода.

– Подумать только! – возмущался женский голос. – Мать двоих детей, и никакого стыда!

– Да и ему, видать, за сорок, – отозвался кто-то из толпы. – А все гусарствует…

Георгию захотелось крикнуть «Врешь!», но он выдохнул воздух, просочился сквозь щель и поспешил к рабочему месту, избегая людей.

Совесть его была почти чиста. Ну, прильнул к Хвощиной в момент душевного подъема – так на то и Новый год, чтоб встряхнуться. Если грех и был, то лишь в мыслях, а это, пардон, не в счет.

Инженер пытался успокоиться, но не мог. Этажом выше стояла у кульмана супруга его Лидия, верная подруга и мать его детей. А этажом ниже тасовал перфокарты программист Эдуард, муж Тамары Хвощиной. Вот какой роковой квадрат связал в «Гипробуре» козел-любитель Тишаев.

«Пойду, найду Тишаева и врежу!», – думал Басин, оставаясь сидеть. Жила в нем надежда, что все обойдется. Тактичные взгляды коллег ползали по его спине, но глупостей никто не говорил.

Правда, в полдень заскочил вздорный человек Процюк и закричал с порога:

– Ну, Георгий, жахнул! Ну, игрец! Усадить такой бабец…

– Пшел! – грубо сказал Басин и ткнул воздух логарифмической линейкой. Процюк обиделся, но исчез.

Инженер спустился в столовую, где питался коллектив «Гипробура», и занял очередь. В двенадцать тридцать обычно появлялась Лидия. Она садилась за столик, вытирала салфеткой ложки, а Георгий приносил пищу согласно меню. Но сегодня жена опаздывала. Басин толкал поднос по рельсам раздачи и все оглядывался на дверь. Он взял два комплексных обеда, но Лидия так и не появилась. Пришлось самому глотать все блюда, которые оставлять было жаль.

На выходе из столовой столкнулся Георгий с мужем Хвощиной. Программист Эдуард стрельнул в него нервным зрачком, пригнул голову, будто готовился к брачным боям, и проследовал мимо, раздувая ноздри.

«Найду Тишаева и врежу!» – твердо решил Георгий и двинулся мстить. Но мерзавец Тишаев такой вариант предвидел и скрылся у стоматологов под предлогом зубной боли. Ждал его Басин до конца рабочего дня и, конечно, напрасно. Он побежал в вестибюль и стал ждать жену, чтобы идти домой вместе. И тоже напрасно. Сегодня Лидия удрала пораньше, потому что глубоко его презирала. Тогда Георгий купил на базаре цветок гвоздику и понес его домой как мирное предложение.

Лидия взглянула на гвоздику, и цветок начал увядать. Ужин прошел в тишине, нарушаемой чавканием детей и вещанием радиоточки.

– Надо поговорить! – сказал Георгий, оставшись на кухне с женой.

– Не подходи ко мне! – Лидия швырнула в кастрюлю похожую на палицу кость. – Все кончено!

– Ты, Петровна, между прочим, тоже на вечере была… – нервно заметил Басин. – И с кем плясала, неизвестно. А Хвощина сама на меня села!

– Ты жалок, Георгий, – сказала жена и вдруг заплакала.

Басин с трудом вспомнил слова утешения.

– Будет тебе… – пробубнил он, подумал и добавил: – Я тебя люблю как никогда…

Но Лидия размазывала влагу по лицу и повторяла, что жить так больше не может и не хочет! Спать она легла отдельно, на раскладушке.

Впервые за восемнадцать лет семейной жизни Басин остался на тахте один. Он лежал на спине и мысленно вешал Тишаева на городской площади.

На следующий день Георгий прибежал в институт раньше всех. Он решительно подошел к плакату с фотографиями и начал отдирать вредный снимок. Фотография была приклеена намертво. Басин остервенело вгрызался в нее ногтями, пока с большим трудом не оторвал головы себе и Хвощиной. Покончив с туловищами, он стал соскабливать ноги, и тут его застукал плановик Струев. Плановик приблизился неслышно, молча понаблюдал безобразие, потом громко сказал: «Это уже серьезно!» и удалился.

Георгий, конечно, расстроился и даже бросил начатое дело. Так и остались красоваться пара мужских и пара женских ног. Теперь он, конечно, жалел, что затеял эту глупость, но изменить ничего не мог.

В тот же день по «Гипробору» пошел слух про испорченный снимок. К месту происшествия потекли заинтригованные служащие. Они разглядывали ноги и сходились на том, что тут поработали или Хвощины или Басины.

Интерес к Георгию был всеобщим. Особенно со стороны женского пола. А Лиза Хабибулина, вьющая из мужчин веревки, встретив его в коридоре, загадочно прошептала: «Ух, бесенок! Никогда б не подумала…» В другое время Басин был бы тронут, а сейчас нахмурился. Тем более, что увидел Эдуарда Хвощина, желавшего говорить с ним тет-на-тет.

Они вышли на лестничную площадку и закурили, чтобы скрыть мужское волнение.

– Чего у тебя с Тамаркой? – спросил программист Эдуард, глядя в сторону.

Басин разъяснил, что ничего не было и быть не могло, поскольку, дескать, Тамара не в его вкусе, а что касается фотографии, то это случайный эпизод. Хвощина даже обидело, что его жена получила такую низкую оценку. В девятнадцатом веке он, конечно же, вызвал бы Басина к барьеру, а теперь сдержался и побежал к супруге Георгия.

– Ты, Лида, в курсе! – сказал программист Эдуард. – Ты своего приструни, а я свою приструню. Выбьем из них дурь!

А тем временем встретил Басин, наконец-то, любителя Тишаева. Столкнулись они на малопосещаемой боковой лестнице по счастливой случайности. Тишаев, который поднимался снизу, заметил Георгия с опозданием, развернуться не успел и понадеялся на торжество разума. Но инженер заговорил с позиции грубой силы и молча толкнул Тишаева в грудь.

В результате Тишаев покатился по лестнице, вывихнул указательный палец и испытал нервное потрясение. Это хулиганство Басина не могло остаться безнаказанным. Тем более, что уборщица Стеша видела катящееся тело.

Дело кончилось товарищеским судом, который длился четыре с половиной часа и мог бы длиться еще, если бы не хоккей по телевизору. Выступили и плановик Струев, и уборщица Стеша, и супруги Хвощины, и другие озабоченные товарищи. Фотограф-любитель Тишаев сидел в первом ряду и держал загипсованный палец высоко, чтобы все видели это вещественное доказательство.

Припертый к стене, Георгий струхнул и чистосердечно признался, что насильно усадил себе на колени Хвощину, воспользовавшись ее нетрезвостью, а потом уничтожил фотографию, выследил Тишаева и нанес ему телесное повреждение. Инженер заверял, что такое больше не повторится, и просил поверить.

Товарищи, разумеется, учли чистосердечие Басина, который сорвался первый раз в жизни. Ему поверили и лишили квартальной премии. Так что дело кончилось вполне благополучно. Супруга Лидия с месяц помыкалась на раскладушке, затем оттаяла, сняла с себя эмбарго и вернулась на тахту. С Тишаевым Георгий тоже помирился, и они не раз вспоминали за пивом эту несуразную историю.

ПОХОД

Было утро месяца июня.

На школьном дворе галдели пионеры, веселые, как звенящие будильники. Вокруг стояли родители, печально глядя на детей. Папы и мамы приподнимали рюкзаки, набитые тушенкой и свитерами, вздыхали и пытались поцеловать наследников. Наследники отбивались и самостоятельно затаскивали зеленые горы на свои хрупкие лопатки.

Тревожно и радостно пропела труба. Десятидневный поход по нехоженым тропам начался.

Караван с песней обогнул ларек, где тридцать три богатыря ждали пива, и вышел на тракт. Родители плелись сзади, выкрикивая названия лекарств и призывы к осторожности.

Отряд свернул в лес. На горизонте, в дрожащем зное плавали благословляющие персты.

Дети шли торжественно, как первопроходцы. Впереди ступал физрук Петр Мамонтов. Он расталкивал сосны квадратными плечами. Комары, ударяясь о его лоб, теряли сознание. Ответственные за гербарий шли сзади, щипая флору. Специалисты по фауне хватали насекомых. Пахло хвоей и формалином.

Между пионерами развернулось соревнование: «Иди быстрей! Иди дальше! Иди качественней!». Найденный наконечник стрелы – след татаро-монгольского ига – вручался победителю.

Тридцать претендентов шли быстро и качественно. Природа не спеша раздвигала перед ними занавес, и юные зрители с тихим восторгом смотрели на сцену.

В Голубом Каньоне они пили воду, чистую, как совесть новорожденного. На Орлином Утесе туристы держались за облака и чертили метровые приветствия пионерам других планет.

На привалах дети разжигали костер и, повизгивая от удовольствия, ели кашу. Бесхитростную, как лицо двоечника, и вкусную, как самая первая каша на Земле.

Ночью, когда дети засыпали, появлялись лесные духи. Духам было под сорок. У них горели глаза и ныли натертые ноги. Духи хотели есть, но никто из них не трогал продукты юных туристов.

Тени неслышно скользили по лагерю, усаживались у спальных мешков, из которых торчали детские головы, и, раскачиваясь, бормотали что-то.

Потом лесные духи принимались штопать одежду туристов и приводить в порядок их обувь.

Когда первая птица приветствовала рассвет, духи исчезали.

Беззаботные дети не замечали по утрам, что отлетевшая пуговица пришита, а дыра на ковбойке аккуратно заштопана.

На седьмую ночь, когда кабаний клык месяца вспорол мешок неба и звезды хлынули серебряной рекой, ученик шестого «Б» класса Семен Кошкин проснулся от поцелуя. Семен увидел своего папу.

У папы было измученное лицо с запущенной щетиной. Папа жевал какую-то траву, а по щеке у него катилась мутная слеза.

– Папа! – сказал Семен Кошкин и приподнялся.

Кошкина-старшего не было. Лишь странные тени уходили большими прыжками на северо-восток.

Утром школьник Семен рассказал физруку Мамонтову о ночном видении.

Физрук слушал с улыбкой чемпиона.

– Сеня, – сказал он, жуя ягоду, – у тебя слабые мышцы. Надо меньше читать. Надо спать ночью, Сеня.

Отряд совершил стремительный бросок с нехоженой тропы на хоженую и через двое суток без единого засорения желудка, с песней вернулся домой.

Вечером того же дня из леса вышла группа оборванных людей. Люди брели темными городскими переулками, и прохожие, прижимаясь к заборам, протягивали им ценности. Люди не брали ценности, а просили кефир. Им было под сорок.

Все родители, кроме папы Кошкина, добрались домой вполне благополучно. Дети мыли пап и мам в семи водах, кормили яичницей и кефиром и мазали зеленкой. Папы и мамы засыпали от счастья.

Заблудившийся Кошкин-старший был найден геологами через месяц. Он спал на дереве в гнезде пернатого. Родитель совершенно одичал и не хотел возвращаться в город.

Сейчас папа Кошкина Семена чувствует себя хорошо. Лишь иногда, проснувшись ночью, он крадется в комнату сына, чтобы пришить оторванную пуговицу.

ВСАДНИК

В микрорайоне животных любили. Знаменитый заповедник вымирал от зависти к местной фауне. В квартирах кричали пижонистые попугайчики, гася семейные ссоры. Под диванами шуршали ежи, таская на иголках колготки и роман-газеты. Забыв про разную каку, дети скребли мудрых черепах. Упитанные хомяки дремали в картонных ящиках, вспоминая родню из черноземной полосы.

По вечерам на улицы выходили собаковладельцы. Застоявшиеся пинчеры носились и прыгали, заглядывая в окна второго этажа. Озабоченные бульдоги волокли хозяев к рекламным тумбам. Флиртовала кучерявая мелочь. Всем было приятно жить.

Именно в этом микрорайоне получил квартиру Герасим Обойщиков, задумчивый холостяк с рядовой биографией. Наступив в младенчестве на хвост спящей бесхозной Му-му и будучи укушен, Герасим надолго охладел к животному миру. Личным контактам с четвероногими он предпочитал полотна анималистов. Тридцать шесть лет судьба хранила его, но теперь предъявила счет. Въезжая в новую квартиру, Обойщиков радовался…

Июльским вечером Герасим гулял перед сном. Земля, накрытая дуршлагом неба, затихала.

Обойщиков вдыхал запахи растении, стараясь забыть про дневные стрессы.

Вдруг неясная тень вылетела из-за угла, и призрачный лунный свет облил силуэт огромного животного.

Угрюмый кобель выходил на Герасима тет-а-тет. Обойщиков перестал дышать и вспотел. Друг человека обнюхал его колени, выбирая десертные места.

Блеснуло пенсне, и появился хозяин.

– Дик! – недовольно закричал он. – Фу!

Дик проглотил слюну, но подчинился приказу. Поседевший Герасим еще долго стоял, не двигаясь, потом побрел домой.

В эту ночь он спал плохо.

На другой день Обойщиков отправился в кинотеатр. Сеанс уже начался, когда он нырнул в темноту зала и под гусиное шипение публики пополз к своему месту. Усевшись, он начал привыкать к темноте.

Неожиданно обезьянья лапка легла на его руку. Герасим приготовился к худшему и повернул голову. Слева от него, сидя на хозяйском животе, радовался жизни молодой макак.

– Не бойтесь, – прошептал хозяин. – Сеня, поздоровайся с товарищем!

Макак обнял помертвевшего Герасима, и тихий смех зажурчал над его ухом.

Что происходило на экране, Обойщиков не помнил. Он бежал из кинотеатра, не выдержав обезьяньих ласк. Только в подъезде своего дома вздохнул он. Но тяжелое дыхание зверя сбило его на лестничной площадке.

Пятнистый дог пролетел по ступенькам, волоча язык, как шарф. На шее у него болталась авоська с гремящими бутылками. Следом с криком: «Чайлд! Ты забыл деньги!», протопала старуха Баскервилева, соседка Герасима.

В эту ночь Обойщиков вообще не сомкнул глаз.

Кривая кошмаров ползла вверх. В субботу в дворовой беседке выступал Бешбармаков, хозяин лучшего в городе террариума. Он читал лекцию и демонстрировал целый узел змей, от которых Герасиму сделалось дурно. В финале Бешбармаков играл на мандолине, а гюрза Настя плясала в корзине «Барыню».

В воскресенье на столбе у дома появилось объявление: «Потерялся ручной тарантул по кличке Капа. Нашедшего просят вернуть за приличное вознаграждение». Нервы Обойщикова шалили.

Бессонной ночью, лежа в гамаке (на всякий случай), Герасим услышал легкий шорох. На полу, под гамаком, кто– то скребся в газете. Затем край газеты приподнялся, и таракан, мирный житель щелей, замер в лунных столбах.

– Капа! – мелькнуло в измученной голове Обойщикова. – Тарантела проклятая!

Раскачав гамак, Герасим катапультировал в коридор и прямо в пижаме бросился к соседям.

Утром он отправился на прием к невропатологу.

– Дорогой мой, – сказал врач, стуча молоточком по мохеровой груди пациента, – ваше спасение – в животных. Купите любого зверька – и все пройдет!

Обойщиков начал думать. Он отклонил аргентинских попугайчиков, вопящих: «Я здесь, Пепита!», сиамских котов, гордящихся ленью, и рекомендации макакофилов. С собаками были связаны плохие воспоминания. Кандидатуры снимались одна за другой.

Писатель ТатьПрикумский, знаток зверей и людей, которому Герасим написал письмо, посоветовал ему приобрести лошадь.

«… Нет более покладистого и терпеливого существа! – восклицал писатель. – Сядешь, бывало, на Лыску и скачешь в Тарабарино…»

Ободренный Герасим снял деньги с книжки, взял отпуск и отправился за лошадью.

В деревне Большие Куры какой-то старик продал ему тихую, пропахшую махорочным дымом кобылку со странным именем Шарлотта.

– Хочешь – корми ее! – сказал старик, пересчитывая деньги. – Не хочешь – не корми! Она у меня как верблюд.

Шарлотте было все равно кого возить.

Внуки старика закатили упитанное тело Герасима на ревматическую лошадиную спину. Хребет Шарлотты изогнулся, пугая деревню прогибом, и Обойщиков отправился в город.

Родной микрорайон притих, провожая глазами идальго Герасима. Оставляя каштаны, Шарлотта двигалась по велосипедной дорожке. Обойщиков поместил ее в арендованном гараже.

В его жизнь вошел праздник. По вечерам, накормив и начистив лошадь, Герасим выезжал на прогулку. Сидя на Шарлотте, он без опаски глядел на мир. Доберманы и терьеры носились внизу, не в силах цапнуть наездника. Тарантул Капа, находящийся в бегах, потерял сознание от цоканья Шарлоткиных копыт. Женщин не привлекал больше блеск «Жигулей». Мужественный всадник томил теперь их воображение.

– А не совершить ли набег на Валдайскую возвышенность? – все чаще думал Обойщиков.

Но до набега дело не дошло. Природа микрорайона не терпела дисгармонии.

Первыми возмутились дворники.

– Крупно гадит Шарлотка, – заявили они. – А зарплата прежняя!

Протест подхватили болонкодержатели, чьи Марго, и Лулу приходили в истерику при виде кобылки.

– Цветы лошадьми пахнут! – заголосили с балконов домохозяйки, размахивая кактусами.

Домком дребезжал от сигналов. Жэк засучивал рукава, предвкушая борьбу. На субботу был назначен лошадиный процесс. Но борьбы не получилось.

Кобылка Шарлотта, 1953 года рождения, не выдержав старости и городской жизни, в ночь с пятницы на субботу была зарегистрирована в небесной канцелярии.

Горе Герасима было так велико, что он не выдержал одиночества и женился.

Через год супружеской жизни Обойщиков совершенно спокойно относился к змеям, лягушкам и к прочей живности. А собаки от его взгляда начинали мелко дрожать и поскуливать…

ОШИБКА ЭВМ

Инженеру Галкину не спалось. Он трогал свой живот, прислушивался, вздыхал и вспоминал странные события минувшего дня.

Все началось с того, что электронно-вычислительная машина, начисляющая зарплату служащим, вдруг начислила ему, Галкину, декретные. Коллеги радостно хлопали его по плечу и спрашивали, кого он собирается рожать.

Галкин, человек молодой, стеснительный, краснел и пытался отшучиваться. Потом он пошел в бухгалтерию, чтобы сообщить об ошибке и сдать лишние деньги.

Главбух Костин, постоянно ждущий подвоха, выслушал посетителя недоверчиво. Он подозрительно покосился на длинные локоны Галкина, подумал и многозначительно произнес:

– Что-то раньше машина не ошибалась…

– Вы о чем? – опешил инженер.

– Да о том же, – главбух вздохнул. – Я недавно «В мире занимательного» интересный факт прочитал. В одной латиноамериканской стране сорокалетняя женщина вдруг превратилась в мужчину. И причины неизвестны… – он развел руками. – Так что принять у вас деньги без справки мы не можем!

Галкин вздрогнул:

– Какой еще… справки?

– Медицинской! – твердо произнес Костин. – Понимаю, для вас это звучит довольно странно, но надо понять и наше положение… Порядок есть порядок!

Инженер остолбенело смотрел на главбуха, все еще надеясь, что он шутит. Но Костин не шутил, и Галкин, растерявшись, покинул кабинет.

Сначала он решил никуда не ходить, но вскоре засомневался. Он был исполнительным человеком, да и дело-то было, если разобраться, пустяковое – взять у врача справку. «А кроме того, – рассуждал Галкин, – деньги декретные до сих пор у меня… Непорядок… Могут быть неприятности».

На другой день он пришел в поликлинику. В регистратуру он обращаться не стал, поскольку дело было деликатное, а сразу поднялся на второй этаж. У нужной ему двери сидели будущие матери. Галкин не стал занимать очередь, а начал прохаживаться в некотором отдалении.

Дождавшись, когда все стулья опустели, он постучался в дверь и вошел.

Врач Пащенко, молодой здоровяк, недавно кончивший с трудом институт, что-то быстро писал на листках. Не поднимая головы, он буркнул: «Раздевайтесь за ширмочкой», и Галкин покорно побрел за ширму.

Раздевшись, он вышел оттуда, держа руки по швам. Доктор продолжал писать. В кабинете было прохладно, и кожа инженера покрылась пупырышками. Переминаясь с ноги на ногу, он читал висящие на стене таблички с советами молодым матерям.

Пащенко заполнил, наконец, листочки, сказал: «Я вас слушаю!» и поднял глаза. Если бы он сейчас увидел лошадь, он, пожалуй, поразился бы меньше.

– Товарищ, – сказал врач. – Вы ошиблись кабинетом…

– Я не ошибся! – волнуясь, ответил Галкин и начал торопливо пересказывать свою историю.

«На сумасшедшего, вроде, не похож, – размышлял Пащенко, слушая необычного посетителя, – а справку просит идиотскую… Как бы не влипнуть…»

Инженер кончил говорить.

– Теоретически, конечно, исключено, – задумчиво произнес врач, – но, если не ошибаюсь, в году… то ли в тысяча семьсот, то ли в тысяча восемьсот, точно не помню, в Южной Америке имела место мать мужского пола…

У инженера разом вспотели ладони и пересохло во рту.

– Но не будем торопиться, – продолжал Пащенко. – Прежде всего, принесите мне справку, что у вас в роду аналогичных случаев не наблюдалось!

И вот теперь Галкин лежал во втором часу ночи в своей постели, страдая от бессонницы. Он перебирал всех своих родственников до третьего колена, но никаких отклонений вспомнить не мог. Дед, правда, рассказывал про какого-то далекого предка, мелкого чиновника, который никогда не был женат, но, тем не менее, вырастил двух детей…

– Чушь, – прошептал инженер, переворачиваясь на другой бок.

Под утро он впал в тревожное забытье. Ему снились джунгли Южной Америки, в которых страшно кричала мать мужского пола. Потом возник врач Пащенко и протянул Галкину младенца. У младенца почему-то оказалось лицо главбуха, и инженер проснулся в ужасе.

На другой день он начал ходить по разным учреждениям в поисках справки, что у него в роду по мужской линии никаких отклонений не было. Одни шарахались от него, грозя позвонить, куда следует. Другие слушали с сочувствием, но помочь не решались. Лишь на десятый день сердобольная дама из домоуправления сочинила нужную бумажку. Он прибежал с ней к Пащенко.

Врач тоскливо разглядывал справку, не зная, как отвязаться от странного человека. Затем протянул Галкину направления на анализ крови и мочи и сказал:

– Давайте не будем торопиться. Приходите через две недели…

Прямо из поликлиники взволнованный инженер отправился в библиотеку, где принялся рыться в медицинских справочниках. Чем больше он узнавал из книг, тем тягостней ему становилось. Галкин сразу вспомнил, что в последние дни его частенько подташнивало и что многие запахи стали его раздражать. Но больше всего Галкина поразил тот факт, что уже несколько месяцев он постоянно и с большим удовольствием ест селедку, а также соленые огурцы…

Две недели он не находил себе места. По вечерам Галкин созерцал свой живот и убеждался, что он растет. Ел Галкин, правда, за двоих, но в его положении это было вполне естественно.

В назначенный день он пришел в поликлинику. Пащенко при виде его заскрежетал зубами, занервничал и решил ставить точку.

– Вот что! – строго сказал врач. – Оставьте меня в покое со своей дурацкой справкой. И не просите!

– И не прошу, – грустно отозвался Галкин и начал выкладывать свои ощущения и симптомы. Пащенко слушал его сначала с удивлением, затем – с интересом. «Да он же псих! – теперь врач не сомневался. – Типичная мания. Как же я сразу не просек!»

– Ну что ж, дорогой, – задушевно сказал Пащенко. – Значит, будем рожать… Как говорится, погуляли – нагуляли! Не вы первый, не вы последний, Ждите схваток!

На прощание он вручил Галкину памятку будущей матери.

Теперь, когда все прояснилось, Галкин успокоился и стал готовиться морально и физически. Прочитав, что нужно накапливать в организме витамины, он начал поглощать столько овощей и фруктов, что в животе у него постоянно гудело и толкалось. Толчки эти воспринимались им как должное. Инженер располнел и был вынужден купить новый костюм на два размера больше. Он забросил работу, а когда начальник пригрозил увольнением, Галкин усмехнулся и тихо ответил:

– Не выйдет, Пал Ваныч. Закон на стороне будущей матери…

От этих загадочных слов начальник совершенно растерялся и тут же выскочил из комнаты.

Сидя как-то в троллейбусе, на переднем кресле, Галкин случайно услышал беседу двух гражданок в интересном положении. Из их разговора он узнал, что главное на последних месяцах – есть побольше грецких орехов. В тот же день он купил на базаре три кило орехов и весь вечер щелкал их до одури, умяв не меньше килограмма. В полночь начались схватки. Было очень больно. Галкин, хотя и ждал этого события, все же испугался и сразу вызвал «скорую».

Его быстро доставили в приемный покой. Дежурный врач надавил ему на живот и быстро отдернул руку. Инженер вскрикнул.

– Ясно! – сказал врач и повернулся к медсестре: – В десятую!

В десятой палате лежали одни мужчины.

«Господи, неужели столько случаев?» – поразился Галкин и хотел спросить об этом медсестру. Но медсестра быстро всадила ему шприц ниже спины и исчезла.

Утром инженеру вырезали аппендикс. Галкин был доволен, что все кончилось благополучно, но в глубине души испытывал некоторое разочарование. Выписываясь из больницы, он все-таки уговорил врача выдать ему нужную справку.