Текст книги "Круглый счастливчик"

Автор книги: Леонид Треер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

ГРЕШНИК АКИЛОВ

Акилов ехал к морю.

Утром, поцеловав на перроне жену Ирину и двух дочерей, он отправился в отпуск в жестком купейном вагоне. Жена просила его быть умницей, при этом лицо у нее было слегка растерянное. Это был первый случай, когда они проводили отпуск не вместе. Акилов в этом году на юг не собирался, но подвернулась курсовка в Гагры на сентябрь, и жена настояла на поездке.

С попутчиками ему повезло: ни младенцев, ни забулдыг в купе не оказалось. Ехал аккуратный старик в сочинский санаторий, а на верхних полках изнемогали молодожены-медовомесячники. Старик в душу не лез, покупал на станциях пачки газет и, нацепив очки, читал их от корки до корки. Узнав, что Акилов научный сотрудник, он спросил с укором:

– Что же вы, товарищи ученые, Луну профукали?

Акилов вопроса не понял.

– Я говорю, почему американская нога опередила русскую?

Акилов, пожав плечами, сказал, что ничего страшного в этом нет. Больше на научные темы они не беседовали. Старик зорко следил за всем, что можно было видеть из окна. Заметив ржавеющие трубы у заросших траншей или брошенную технику, он повторял с обидой:

– Нету хозяина, нету… – и добавлял, сожалея: – Никого не боятся, ничего не боятся…

Чем ближе к югу подкатывал поезд, тем богаче становились базарчики у вокзалов. Вдоль вагонов бегали тетки с ведрами яблок и груш. Акилов не торопился тратить деньги, рассчитывая, что дальше, в станицах, все будет дешевле. Лишь однажды, не выдержав, он купил у загорелой застенчивой молодухи крупную вареную курицу. На ужин он с удовольствием съел жирную птичью ногу, а утром обнаружил внутри птицы записку с корявым почерком: «Кура сдохла. Хош – еш, хош – не еш». Он брезгливо вышвырнул в окно остатки «куры», долго ждал последствий, но все кончилось благополучно.

В Сочи Акилов пересел на электричку и через два часа прибыл в Гагры. В Доме отдыха его направили по адресу, где предстояло жить. Медсестра долго объясняла ему, как пройти на улицу Эшерскую. Узкая ладонь ее изгибалась, как рыбка, указывая путь. Через четверть часа Акилов нашел, наконец, крепкий розовый дом, стоящий среди фруктовых деревьев. У калитки его встретил худой человек в майке и заляпанных краской брюках. Он осмотрел приезжего зеленоватыми, кошачьими глазами и спросил:

– По курсовке?

Акилов кивнул. Мужчина оказался домовладельцем.

– Гальцов! – представился он, улыбнувшись. Зубы его чем-то напоминали чесночные дольки. – Геннадий.

Он предложил гостю на выбор койку в доме, в комнате на троих, или же отдельное бунгало в саду. Акилов выбрал бунгало.

– Отдыхающие на нас не в обиде, – говорил Гальцов, ведя его к жилью. – Есть, которые по семь лет приезжают. Загурский Владислав Степанович, профессор из Москвы, Чечнева Вера Андреевна, завуч из Омска, и другие известные люди…

«Не люкс, конечно, – думал Акилов, оставшись в бунгало один, – но, в целом, неплохо!» В домике пахло нагретыми солнцем досками. Под потолком рукодельничал паучок. У маленького окна стояла кровать, застеленная чистым бельем. Стол, стул, тумбочка, вешалка – что еще надо? А главное – без соседей. Акилов любил уединение, но побыть одному ему удавалось редко. Дома – семья, на работе – коллеги. Поэтому он частенько сидел в ванной, опустив ноги в теплую воду, и размышлял о том, о сем, пока жена или дочки не начинали барабанить в дверь.

Акилов побрился, натянул на себя отечественные джинсы с альпинистом на ягодице, тенниску, сандалеты-плоскоступы и почувствовал себя курортником…

Вечером, когда он сидел на кровати и тщательно стриг ногти, раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказал Акилов, но никто не входил. Он поднялся, открыл дверь и увидел веснушчатую круглолицую женщину. Смущенно улыбаясь, она протянула ему накрахмаленное полотенце.

– Возьмите, – сказала она. – Гена забыл вам дать…

– Спасибо, – сказал Акилов, беря полотенце. – Вы его супруга?

– Он всегда что-нибудь забывает, – сказала женщина с той же виноватой улыбкой.

– А вы, значит, хозяйка? – опять спросил Акилов.

– Он в доме отдыха работает, в котельной, – ответила странная женщина. – Он сегодня во второй смене…

И тут до Акилова дошло, что она не слышит.

– Как вас зовут?! – почти крикнул он.

– Нина, – сказала она. – Я тоже в доме отдыха работаю, в столовой.

– Очень рад познакомиться! – прокричал Акилов. – Меня зовут Юрий Иванович! Юрий!

Она закивала и сказала, будто оправдываясь:

– Вы уж, пожалуйста, не стесняйтесь. Если что постирать, погладить – говорите, не стесняйтесь…

Она стояла, следя за губами Акилова.

– Непременно! – очень громко произнес он. – Спасибо!

Хозяйка повернулась, пошла тяжеловатой походкой, и он с облегчением закрыл дверь.

Утром, обнаружив себя в странной клетушке, Акилов не сразу вспомнил, что находится в Гаграх. В окошко заглядывало солнце, обещая славный день. По двору сновали обитатели гальцовских нумеров. Самые расторопные уже спешили на пляж. Сам хозяин сидел на ступеньках своего дома, курил и, щурясь, провожал глазами жильцов. В нем было что-то от фермера, который любуется молодыми бычками, подсчитывая доход.

Через час, плотно позавтракав в Доме отдыха, Акилов, в пестрых югославских плавках, с достоинством входил в прозрачную воду. Он плыл брассом, высоко держа голову и брезгливо отталкивая редких медуз. Усталость, накопившая ся за год, растворялась в Черном море. Хотелось петь. У буйка Акилов перевернулся на спину, разбросал по воде руки и, жмурясь от ярких лучей, тихо замурлыкал: «У той горы, где синяя прохлада…»

На берег он вышел, подтянув живот и расправив плечи. Он нравился себе, что бывало с ним не часто. Натянув на голову полотняную кепку, он устроился на лежаке и принялся изучать публику.

Справа от Акилова загорала молчаливая чета. Супруги молча ели фрукты, молча купались и так же молча загорали. Говорить им, видно, было не о чем. Слева от Акилова расположилась компания из трех мужчин и трех женщин. Все шестеро были средних лет, поджары и веселы. Они дурачились в море, играли в карты, ели огромный арбуз и держались очень непринужденно.

«Богема, наверно», – решил Акилов, ловя себя на мысли, что завидует этим людям. В них была какая-то раскованность, уверенность в себе. Они отдыхали легко. Акилов так не умел. В нем постоянно копошилось множество мыслей, воспоминаний, прожектов, бог знает что выплывало из памяти, не давая ему раскрепоститься.

Среди пляжной публики было немало одиноких женщин, но заводить знакомства Акилов не собирался. Он относил себя к породе однолюбов и, кроме того, очень дорожил душевным покоем. Стоило ему обратить внимание на какую-то женщину, как в голове его тотчас щелкало предохранительное реле, и грешные мысли отступали…

Прошла неделя. Дни были похожи друг на друга, но их однообразие устраивало Акилова. Он не любил перемен и чувствовал себя спокойней в устойчивом мире. После обеда он отдыхал в своем бунгало, часам к пяти снова брел на пляж. Вечером совершал морскую прогулку на катере или ходил в кинотеатр. На экскурсии ездить ленился. Перед сном читал и, засыпая, удовлетворенно отмечал, что день прожит благополучно.

К концу второй недели погода переменилась. Задул ветер. Со стороны Турции потянулись низкие серые тучи. Море разыгралось. Двухметровые волны обрушивались на берег, доползая пенистыми языками до тентов. Пляжи опустели. Давление падало, и небо набухало фиолетовой тяжестью. К вечеру, наконец, ударил ливень. Ничего похожего Акилову прежде видеть не приходилось. Дождь стоял над побережьем сплошной стеной. Молнии непрерывно разрывали небо, и вспыхивающие трещины слепили мертвым сварочным сиянием. Перекатываясь, грохотали раскаты, словно за тучами сталкивались гигантские шары. Акилову казалось, что потоки поды вот-вот подхватят его хибару, закружат и понесут в море.

Ливень продолжался всю ночь. Утром Акилов вышел в сад. Небо было по-прежнему затянуто тучами. В лужах валялся инжир, сбитый дождем. Было душно и сыро. О пляже нечего было и думать. После завтрака Акилов отправился бродить по городу. Дорога, в конце концов, привела его к базару.

У входа на рынок стояли молодые цыганки, повторяя негромко: «Жувачка! Жувачка!». Небритый человек, поравнявшись с Акиловым, тихо спросил: «Выпьем чачу?» и, заметив его удивление, быстро исчез.

Острый запах специй и трав висел над рынком. Шум, гам, теснота оглушили Акилова, и он, подталкиваемый со всех сторон, двинулся в глубь гагринского чрева. Глаза его успевали замечать лишь отдельные лица над горками овощей и фруктов. Запомнились старец в папахе, счищающий щеточкой пушек с крупных персиков, и продавец арбузов с полуметровым ножом.

Накупив груш, орехов и вареной кукурузы, Акилов начал протискиваться к воротам, как вдруг в небе громыхнуло, и почти сразу же ударили крупные капли. Люди ринулись в укрытия. Самые везучие успели заскочить в магазины. Акилов прильнул к металлической сетке овощного ларька, и козырек крыши защитил его от струй. «Когда же это кончится?» – в тоске подумал он и тут заметил молодую женщину, семенившую под дождем. Она пыталась на ходу открыть японский зонтик, но, вероятно, что-то в нем заело; зонтик был похож на птицу с подстреленным крылом. Женщина беспомощно оглянулась.

– Бегите сюда! – неожиданно для себя крикнул Акилов. Потеснившись, он уступил часть «жилплощади» промокшей незнакомке.

– Благодарю вас, – сказала она, сворачивая зонтик. – Я даже растерялась.

Они стояли молча. Акилов делал вид, что не обращает на нее внимания. Он смотрел, как водяные гвозди врезаются в асфальт, потом увидел мокрые босоножки соседки и, косясь, точно конь, стал изучать ее. Это было обычное создание лет тридцати, худенькое, темноволосое, стриженное под мальчишку. Узкое лицо, нос с горбинкой, слегка раскосые черные глаза, под ними – едва заметные морщинки. Тонкие губы были сжаты.

«Властная, должно быть, баба, – подумал Акилов. – И беспокойная…» Они стояли близко. Он видел, как сбегали капли по ее шее, исчезая за вырезом платья. Ни с того ни с сего ему вдруг захотелось схватить за плечи эту женщину и прижать к себе. Боясь, что желание можно прочесть на его лице, он поспешно отвернулся в другую сторону.

А дождь все хлестал, и в небе не было ни просвета. Редкие смельчаки, отчаявшись ждать, покидали укрытие и шлепали домой прямо сквозь ливень.

За спиной Акилова, внутри овощной лавки, где было сухо и сумрачно, веселились продавцы – два абхазских паренька. Сначала они играли в футбол, пиная кочан капусты. Потом включили портативный магнитофон, и дребезжащий голос запел «одесские» куплеты. Продавцы, обнявшись и дурачась, танцевали фокстрот, вскрикивая вместе с певцом: «Ой вэй!».

Акилов и женщина засмеялись.

– Бесплатный концерт, – сказала женщина. – Для тех, кто в воде!

– Да, – согласился Акилов. – Репертуар, правда, нэповский.

Выбирать не приходится, – женщина улыбнулась.

«Мелкие, очень белые зубы, – отметил Акилов. – Из семейства грызунов…» Дождь стал косым, козырек крыши едва защищал их от струй. Акилов вжался спиной в сетку ларька, плечо соседки касалось его руки.

– Повезло… – он покачал головой.

– А где-то сейчас молятся о дожде, – сказала женщина.

– Предлагаю написать жалобу, – пошутил Акилов. – До каких пор будут неправильно распределять осадки…

– Я – за, – поддержала женщина. – Потом получим ответ: меры приняты, товарищ Всевышний получил строгий выговор!

«Неглупа, – подумал Акилов, – чувство юмора, по крайней мере, у нее есть». Он достал из сумки два початка вареной кукурузы и протянул один из них соседке.

– Угощайтесь, – сказал он. – Неизвестно, когда мы отсюда выберемся.

Она не отказалась, и они начали жевать теплые желтые зерна.

«Странный день, – размышлял Акилов, вгрызаясь в початок. – Этот ливень, базар… посторонняя женщина, оказавшаяся рядом…»

– Взгляните, – сказала она, – колоритный тип!

Проследив за ее взглядом, он увидел напротив ларек «Пиво – воды». В окошке, не шевелясь, торчала толстая усатая голова, подпертая с двух сторон темными кулаками.

Казалось, продавец спал с открытыми глазами, убаюканный шумом дождя.

– Вы, случайно, не художница? – усмехнувшись, спросил Акилов.

– Что вы! – она слизнула прилипшее к губе зернышко. – Я всего лишь детский врач.

– Благородная профессия, – механически произнес он.

– И очень нужная людям, – продолжила она. Акилов уловил иронию и был слегка озадачен: он почему-то считал, что способность иронизировать у женщин встречается редко.

Они продолжали перебрасываться шутливыми фразами. Этот забавный разговор устраивал обоих как игра, позволяющая коротать время. Оба понимали, что стихнет ливень – и они разбегутся в разные стороны. Акилов старался не смотреть на соседку, но всякий раз, встречаясь с ее взглядом, он испытывал беспокойство. Ему казалось, что женщина видит его глубже, чем ему хотелось бы. Он не любил, когда его изучали. Но, вместе с тем, беспокойство было приятным…

Дождь кончился. Все пришло в движение. Люди торопились купить и продать прежде, чем вновь разверзнутся хляби небесные. Акилов и педиатр несколько секунд стояли на прежнем месте, потом женщина сказала:

– Можно двигаться… Спасибо вам!

– За что? – Он усмехнулся.

– За приют… До свидания!

– До свидания, – Акилов смотрел, как она уходит все дальше, подумал, не пойти ли следом, но что-то удержало его.

«Эге, Акилов, – говорил он себе, пробираясь к выходу, – не хватало тебе только курортного романчика!».

И все же в этот раз защитное устройство не сработало. Встреча не выходила из головы. Он досадовал, что не узнал ни имени, ни адреса, хотя времени на это было предостаточно. Нельзя сказать, что в нем, как принято выражаться, вспыхнула страсть. Для этого он был слишком рассудителен. Но женщина почему-то стояла перед глазами. Он пытался найти рациональное объяснение, раскладывая по полочкам ее внешность, речь и убеждая себя, что ничего особенного в ней нет, но дело это было бесполезное.

Вечером, когда Акилов лежал в постели с книгой в руках, в дверь постучали.

– Войдите, – сказал он.

– Не помешал? – спросил Гальцов, входя в домик.

– Нисколько, – вежливо ответил Акилов, предлагая гостю сесть. От домовладельца крепко пахло спиртным.

– Вижу, свет горит… – Глаза Гальцова были почти неподвижны, точно передвинуть зрачки стоило ему больших усилий. – Дай, думаю, с интересным человеком поговорю!

– Я, что ль, интересный человек? – удивился Акилов.

– Ну не я же! – Геннадий с шумом подставил под себя стул и сел. – Вы меня извините, я маленько выпил… А человек вы интересный. Да! Я точно говорю…

– С чего вы так решили? – Акилов отложил книгу. Он не любил слушать пьяные откровения, но из деликатности терпел.

– С чего? – Гальцов хмыкнул, перекатил папиросу в другой угол рта. – Я в Гаграх за шесть лет всякого брата насмотрелся. Но чтоб мужик ваших годов читал вечером книжку – тут вы меня извините! Если он с женой приехал, дело другое. Но который в одиночку… – Гальцов покачал головой. Акилову стало смешно.

– Какая б золотая жена ни была, – развивал мысль Геннадий, – от нее надо сбегать. Хоть ненадолго, а сбегать!

– Вот я и сбежал в Гагры, – Акилов улыбнулся.

– Чтоб книжку читать? – Гальцов поморщился. – Вы же человек грамотный, давайте разберемся научно, – он придвинулся ближе к кровати. – В море купаетесь? Купаетесь! – он загнул мизинец. – На солнце загораете? Загораете! Это два. Кормят вас как на убой. Забот – никаких. Значит, что? – он ждал ответа, но Акилов молчал. – Энергия в вас, дорогой товарищ, накапливается, а выход ей вы не даете. Что получается? Организм внутри раздувается, только нервы трещат, а вы книжку читаете, когда надо искать даму…

Акилов с тоской слушал домовладельца, не зная, как от него избавиться, а тот и не думал останавливаться.

– У меня в прошлом году капитан жил, Бульский его фамилия. Он так говорил. Я, говорит, месяц здесь покуролесю, и мне этого на год хватает…

Акилов посмотрел на часы, зевнул, давая понять, что пора ставить точку. Гальцов, наконец, смолк, уставясь в пол, затем вздохнул и сказал:

– А меня Нинка к себе не пустила…

– Супруга? – спросил Акилов.

Геннадий кивнул.

– Я, когда выпимши, ее желаю, а она меня – нет. На ключ закрылась, тетеря глухая! – он обиженно поскреб шею. – А я для нее уродуюсь… Сказали врачи, мол, ей надо жить в тепле – перебрались в Гагры. Сказали, надо ей второго родить – помог родить. Захочет колечко золотое – на тебе колечко! Такие мужики на дороге не валяются. Почему же не ценит? – Гальцов махнул рукой. – Ладно, шут с ней! – он поднялся со стула, грустно помолчал. – Пойду-ка спать… Извиняйте, если что не так. Жильцы на меня не в обиде. Есть которые по семь лет приезжают… Загурский Николай Степанович, профессор из Москвы…

Он вышел и, удаляясь, продолжал что-то бубнить. Акилов, выключив свет, лежал на спине и думал о встреченной сегодня женщине.

С утра вновь синело небо, солнце сушило землю, пляжи были усеяны телами, и лишь желтоватая прибрежная полоса в море напоминала о недавних ливнях. Акилов загорал на старом месте; все вроде было по-прежнему, но ощущение покоя исчезло. Он поймал себя на том, что осматривает публику в надежде увидеть Ее. Это раздражало Акилова, нарушая порядок в мыслях. Он был исследователем и привык подчинять свое поведение простой и удобной формуле «Разумно – неразумно». Он никогда не рисковал и не понимал людей, склонных к душевным срывам. Нет, «сухарем» он не был. Напротив, мир он воспринимал остро, но, не доверяя эмоциям, держал их под неусыпным контролем. Даже в молодости, прежде чем жениться, Акилов тщательно проанализировал качества будущей супруги, сведя возможность ошибки к минимуму. И семейная жизнь убедила его в правильности выбора. Но сейчас, на сорок третьем году, несмотря на сигнал «неразумно», он вновь хотел видеть женщину, с которой свел его дождь…

До отъезда оставалась неделя. Как-то, после обеда, он бродил по городу в поисках подарка для жены. Во всех магазинах продавали одни и те же синтетические блузки, безвкусные сувениры и холщовые торбы с изображением душки-ковбоя. В конце концов он приобрел в «Художественном салоне» вполне приличный браслет с голубыми камешками и, довольный, отправился домой. Было душно, и потому, увидев на бульваре столики, где люди ели мороженое, Акилов поспешил занять очередь. Вскоре, получив вазочку с четырьмя тугими шариками пломбира, он устроился за дальним столиком. Он с наслаждением держал на языке холодные кусочки, ожидая, пока они растают. Поглощенный этим занятием, Акилов не сразу услышал вопрос: «Извините, здесь не занято?»

Он механически ответил: «Пожалуйста», поднял глаза и увидел Ее. Выражение его лица сменилось столь стремительно, что женщина, не удержавшись, рассмеялась.

– Здравствуйте, – сказала она, усаживаясь напротив него.

– Добрый день, – сказал Акилов, стараясь есть как можно медленней. – Мир тесен…

– Особенно в Гаграх, – насмешливо произнесла она.

– Вы тогда не простудились? – спросил Акилов.

– Не успела, – сказала она, – вы вовремя пришли на помощь.

При солнечном свете она выглядела моложе, чем в тот день на рынке. Нос с горбинкой и темные глаза придавали ее лицу живость. Он машинально глянул на ее тонкие пальцы, похожие на чайные ложечки, и отметил отсутствие кольца на правой руке.

Звали женщину Галима.

– Редкое имя, – сказал он. – Мне нравится.

– Мне не очень, – сказала она. – В школе меня дразнили Галиматья…

Они засмеялись. Покончив с пломбиром, Акилов и Галима медленно пошли по бульвару. Разговор складывался без усилий, без натужных попыток найти общие темы. Оба чувствовали черту, за которой начиналась «чужая территория», и не пытались нарушить границу. Впрочем, за легкой беседой скрывалось пристальное внимание друг к другу. Как и тогда, на рынке, Акилов опасался встречаться с ней взглядами и, одновременно, хотел этого. Он вдруг подумал, что в любую минуту она может попрощаться и исчезнуть, и потому, когда на пути возник кинотеатр, он, глянув на афишу, объявил:

– «Картуш»! В главной роли несравненный Бельмондо, Фильм демонстрируется по заявкам педиатров и научных сотрудников, – он повернулся к Галиме. – А что, если?..

Она молча смотрела на афишу. «Не пойдет», – с тревогой подумал Акилов.

– Я – за! – сказала она. – Только лучше на вечерний сеанс.

Вечером они смотрели «Картуш». Фильм был слабый, и несравненный Бельмондо ничем не мог помочь. Акилов видел эту картину в прошлом году, поэтому происходящее на экране его не интересовало. Весь сеанс он искоса следил за Галимой. В темноте ее шея казалась длинной и хрупкой; он подумал, что, держа эту шею в ладонях, почувствуешь, наверное, будто в пальцах у тебя дрожит птенец.

После сеанса, прогуливаясь у моря, они дружно критиковали фильм. Он с удовольствием слушал точные замечании Галимы и был рад, что вкусы у них совпадают. Прогулки закончилась у подъезда пятиэтажного дома, где жила Галима.

– Интересно, сколько с вас дерут в этом фешенебельном отеле? – спросил Акилов.

– Нисколько. Я остановилась у своей тети.

– Родственники в Гаграх – самые любимые, – пошутил он. – Тетя, наверное, сейчас притаилась у окна…

– Она поехала в Ессентуки, – Галима усмехнулась. – Племяннице грозит дурное влияние улицы.

Акилов подумал, не напроситься ли на «кофе», но тут же отогнал эту мысль. Он боялся услышать вежливый отказ, боялся разрушить хрупкий мостик, возникший между ними.

Молчание длилось несколько секунд. Галима, как бы давая понять, что он не ошибся, коснулась пальцами его руки и сказала: «До завтра, товарищ Галилей!». Они расстались, договорившись встретиться на пляже.

И опять Акилов лежал в своем бунгало, пытаясь навести в душе порядок. «Отдышись, – говорил он себе. – Что ты Гекубе – что тебе Гекуба? Не будет ничего, кроме хлопот и беспокойства». Напрасно он призывал на помощь рассудок. Галима стояла перед глазами. Он заснул с мыслями о ней и проснулся, думая о ней…

Утром Акилов пришел на пляж раньше обычного и занял два лежака, подтащив их к самой воде. Галима появилась через час.

– Я уж думал, вы не придете, – сказал он.

– Почему?

– Не знаю, – Акилов кивнул на лежаки. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома…

Она сбросила с себя сарафан, оставшись в черно-желтом открытом купальнике, подчеркивающем ее загар и стройность фигуры. Рядом с ней Акилов чувствовал себя грузным и неуклюжим. Его раздражали обращенные к Галиме взгляды мужчин; хотя, с другой стороны, эти взгляды тешили его самолюбие.

Они заплывали далеко в море, и однажды даже за ними погналась спасательная моторка. После купания они падали на горячие камни и, подставив спины солнцу, наблюдали за пляжной публикой. Выбрав какую-нибудь колоритную фигуру, они сочиняли диалоги, которые ведут Он и Она. Посмеиваясь над чужим флиртом, они как бы избавлялись от скучных, банальных разговоров. Забавная игра, требующая выдумки и остроумия, нравилась обоим, но вскоре Акилов почувствовал, что постоянная ирония может, подобно бумерангу, обратиться против них самих.

– Между прочим, – сказал он, – не исключено, что кто-то сейчас хихикает над нами.

– А разве мы с вами не похожи на героев такого же водевиля? – спросила Галима.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы так думали, – сказал Акилов.

Она промолчала.

В тот день они впервые заговорили про свои «анкетные» данные. Галима жила в Свердловске с восьмилетним сыном и матерью. С мужем разошлась четыре года назад. Акилов хотел спросить: «Почему?», но удержался. О себе он сообщил одним предложением: «Жена, две дочки, трехкомнатная квартира, лаборатория в НИИ».

– Все хорошо? – она улыбнулась.

– В принципе, да, – ответил Акилов.

Больше к этой теме они не возвращались.

Когда в Доме отдыха объявили об экскурсии в Новоафонские пещеры, он записал себя и Галиму. Она обрадовалась, поскольку попасть в пещеры было нелегко, особенно «дикарям».

Автобус доставил их в Новый Афон. Примерно час их группа ждала своей очереди; наконец, они сели в вагонетки, и состав с тяжким грохотом помчался в глубь горы, по холодному, тускло освещенному туннелю. Начало было малоприятное. Внизу их встретила девушка-экскурсовод и повела за собой в узкую дверь.

В первом же зале они словно очутились среди искусно сделанных декораций. Причудливые сталактиты и сталагмиты блестели в лучах прожекторов. Внизу, под смотровой площадкой, отливало прозрачной зеленью озерцо. Тени людей отпечатывались на изломанных стенах, и Акилов вспомнил сказку про Али-Бабу и сорок разбойников, так волновавшую его в детстве. Экскурсовод сообщала данные о пещере, и слова ее гулко метались под сводами. Притихшие посетители стояли вокруг, настороженно поглядывая по сторонам. Переход от шумного солнечного дня в подземное безмолвие завораживал людей, точно скачок в далекое прошлое.

– Нравится? – тихо спросил Акилов Галиму.

– Не то слово, – ответила она, не оборачиваясь.

По узкой тропинке группа отправилась в следующий зал, лампы гасли позади одна за другой, и был короткий миг, когда наступила совершенная тьма. Кто-то из женщин вскрикнул, многие в испуге остановились, а Галима ухватила Акилова за локоть и не выпускала, пока впереди не вспыхнул свет.

– Страшно, – оправдываясь, прошептала она. Страх ее, смущение и инстинктивная вера в то, что он, мужчина, может защитить – все это взволновало Акилова, и он, осторожно взяв ее ладонь в свою, уже не выпускал до конца экскурсии.

Последним был зал «Иверия», где звучала органная музыка. Слушая ее здесь, в полумраке пещеры, Акилов испытал то редкостное чувство, когда человек начинает верить в бессмертие. Музыка Баха, словно исторгаясь из глубин земли, освобождала его душу от слабостей, болезней, от телесной оболочки и уносила ее бог знает куда. Боясь шевельнуться, стоял Акилов с влажными глазами, пока, устыдившись приступа сентиментальности, не задергал носом. Украдкой взглянув на Галиму, он заметил, как она провела пальцем по щеке…

Возвращаясь из Нового Афона, они говорили мало. Не было прежней легкости слов, будто там, в пещерах, они растеряли иронию и остроумие.

Вечером, когда они сидели на скамейке и смотрели, как багровая луна выкатывается над морем, Галима вдруг сказала:

– Завтра, в это время, я уже буду в Свердловске…

– Завтра? – Акилов растерялся. – То есть как это?

– Очень просто, – она пожала плечами. – Вылет в шестнадцать тридцать.

«Задержитесь», – хотел сказать Акилов, но вместо этого лишь шаркнул туфлями по асфальту.

– Что же вы раньше молчали? – обиженно произнес он.

– Разве это так важно? – Галима усмехнулась.

Он взглянул на часы.

– На прощальный ужин в ресторан мы уже не попадем…

– Я не люблю рестораны, – сказала она. – Трезвой я там чувствую себя, как на дурном спектакле, а выпивку переношу плохо.

– Нет, нет, так нельзя! – Акилов разволновался, вскочил. – Что же мы сидим, в самом деле! Последний вечер… Хотя бы шампанским отметить… – он оглянулся по сторонам. – В конце концов в запасе у нас гастроном!

Она с грустной улыбкой следила за его суетой, потом сказала:

– Успокойтесь, Юра. Зачем вам гастроном? Садитесь, нам ведь хорошо и без шампанского…

Он покорно опустился на скамейку, понимая, что она права. И вновь они смотрели на море, шуршащее совсем близко, на огоньки прогулочного катера и молчали. А вокруг кипела курортная жизнь, и с ближайшей танцплощадки доносился голос, усиленный микрофоном: «Кавалеры берут дам и идут ко мне! Смелей, товарищи, смелей!»

Провожая Галиму в этот последний вечер, Акилов искал те несколько слов, которые он собирался сказать на прощание. В сущности, искать их не надо было: слова толпились в голове, как машины перед шлагбаумом. Боясь выглядеть смешным, он говорил не о том.

– Вот мы и пришли, – сказала Галима, когда они остановились у подъезда.

– Да, – сказал Акилов, – добрались.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом она произнесла:

– Пора прощаться… Мне было хорошо с вами, Юра… До свидания! – и, приподнявшись на носки, Галима прикоснулась губами к его щеке и уже шагнула к подъезду, когда Акилов, издав горлом странный звук, как глухонемой, рванулся к ней и, подхватив на руки, понес по лестнице.

– Вы сошли с ума! – она пыталась вырваться. – Да пустите же, слышите!

Обозлившись, она ударила его по лицу, но он поднимался все выше, пролет за пролетом, почти не ощущая веса ее тела.

– Остановитесь, же! – взмолилась Галима. – Вот моя квартира!

Он опустил ее перед дверью и стоял, тяжело дыша.

– А теперь убирайтесь! – сказала она. – И хватит дурить.

Щелкнул замок, за ней захлопнулась дверь.

Акилов по-прежнему стоял на площадке, словно оглушенный, не слыша ничего, кроме бухающих ударов в груди. Он и сам не понимал, что с ним стряслось и чего он тут ждет…

Неизвестно, сколько прошло времени. Вновь щелкнул замок, дверь приоткрылась. Встревоженная Галима смотрела на него.

– Может, вызвать «скорую»? – спросила она.

Он не ответил.

– Что же дальше?

Акилов пожал плечами.

– Входите, – подумав, сказала Галима. Он вошел.

Эту ночь они были вместе. Вся нежность, которую Акилов прятал от самого себя, даже не подозревая о своей способности любить, все то, что он не растратил ни в молодости, ни позже и о чем сам не догадывался, – все это поднялось из неведомых глубин Акилова и хлынуло неудержимым, мощным потоком, поразив и его, и женщину, вызвавшую эту бурю. Были минуты, когда обоим казалось, что они выброшены за пределы жизни и вернуться назад уже невозможно.

– Мы не должны расставаться, – сказал Акилов, когда бледный рассвет проступил за окнами. – Мы не сможем жить друг без друга. Во всяком случае, я не смогу…

Галима молчала.

– Почему ты молчишь? – он с тревогой смотрел на нее.

– Мне кажется, мы опоздали… – медленно ответила Галима.

– Перестань! – сказал Акилов. – Мне сорок три. Младшая дочь скоро кончит школу. Все зависит только от нас, – он взял ее лицо в ладони. – Только от нас. Понимаешь?

– Я буду тебя ждать, – сказала Галима. – Буду молиться, чтобы ты всегда был со мной… Но помни, ты ничем мне не обязан…

Днем Акилов провожал ее в аэропорт. Они шутили, говорили о чем-то второстепенном, и посторонний взгляд не угадал бы, как им не хочется расставаться. Лишь в Адлере, когда объявили посадку на свердловский рейс и пассажиры ринулись в пропускник, где проверялась ручная кладь, Акилов поспешно обнял Галиму и, не обращая внимания на публику, стал целовать ее лицо.

– Мы скоро встретимся, – он говорил торопливо, словно боясь не успеть. – Все изменится… Осталось совсем немного… Дождись меня…

Она кивала, пытаясь улыбаться, и долго смотрела на Акилова из автобуса, увозящего ее к самолету…

Через несколько дней он покинул Гагры. Вопрос был решен. Лежа в купе, он обдумывал детали предстоящего развода. Семье он оставит абсолютно все, с собой возьмет лишь свою одежду и необходимые книги. С женой надо будет поговорить сразу, не откладывая; если не в первый день, то уж на следующий – обязательно. Разговор, разумеется, предстоит тяжелый… К Ирине никаких претензий нет, она была хорошей женой все годы, и не ее вина, что так получилось. По отношению к ней шаг, конечно же, жестокий. Но разве не более жестоко остаться и мучаться вместе до конца дней? Нет, изменить уже ничего нельзя. Разойдемся спокойно, достойно, сохранив уважение друг к другу. Это не порыв, не минутная страсть. Это – судьба… Дочки, наверняка, осудят, Но они уже взрослые, не очень-то и нуждаются в отце. А материально он будет им помогать…