Текст книги "Круглый счастливчик"

Автор книги: Леонид Треер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

КРУГЛЫЙ СЧАСТЛИВЧИК

У Зотова в жизни был полный порядок: работа по душе, жена – прелесть, дети здоровые (два сына), квартира четырехкомнатная, гараж рядом с домом, в гараже – «Жигули» (подарок тестя) – словом, круглый счастливчик.

В детстве его любили учителя, соседи, одноклассники, в студенчестве – однокурсники, а позже – начальники и подчиненные. По службе Зотов продвигался резво. В тридцать три года заместитель директора проектного института – это, согласитесь, кое-что. Причем, локтями путь не расчищал и пресловутой «мохнатой» лапы не имел. Рос исключительно за счет деловых качеств и личного обаяния. Так что на судьбу Зотов пожаловаться не мог.

Но с некоторых пор стал он испытывать временами беспричинное беспокойство. По-прежнему все шло гладко на службе и в семье. По-прежнему все органы функционировали отлично, и после вечерних пробежек по парку, принимая душ, он напевал: «Феричита, феричита, феричита…» Но перед сном, ни с того, ни сего, вдруг подступала тревога. Словно вспыхнет в голове табло: «Внимание! Опасность!» и погаснет. Вспыхнет и погаснет…

К чести Зотова, он без паники пытался найти объяснение тревожным предчувствиям. Вывод, к которому он пришел, был банален и прост: «Если очень долго хорошо, значит, скоро будет плохо». Вопрос лишь в том – насколько плохо.

Держался Зотов молодцом. Никто в институте не подозревал, что с каждым днем беспокойство замдиректора усиливается, а улыбки даются все труднее.

В апреле в жизни города произошло событие: был сдан многострадальный концертно-спортивный комплекс, который строился двенадцать лет. По этому случаю состоялись торжества с вручением метрового ключа, с речами, с показательными выступлениями, с фотовспышками и стрекотанием кинокамер. От имени института, где проектировался комплекс, должен был выступать директор. Но Вагонин приболел, и заменить его пришлось Зотову. Говорить он умел. Собравшиеся аплодировали ему, точно вызывали «на бис»…

На следующее утро, сидя в своем кабинете, он развернул свежий номер городской газеты. Почти половину страницы занимал репортаж об открытии концертно-спортивного комплекса. Зотов пробежал глазами по фамилиям выступавших, но своей не обнаружил. Он просмотрел список более внимательно – результат был прежний. Взгляд его, скользнув чуть ниже, уперся в слова: «…и другие товарищи».

Зотов насторожился, придирчиво перечитал репортаж от первой буквы до последней и опять не нашел своей фамилии. Озадаченный, он отложил газету, попытался приступить к работе, но содержание деловых бумаг до него не доходило. Зотов вновь уткнулся в газету, просмотрел даже сообщение ЦСУ и «Заявление ТАСС», словно его фамилию могли по ошибке вставить в соседние материалы.

Вошла секретарша, напомнила, кому он назначил на сегодня встречи. Зотов кивнул, а потом вдруг перенес все встречи на завтра. «Меня нет!» – добавил он, указывая на телефон.

Ему хотелось без помех обдумать ситуацию. Отсутствие его фамилии в газете не могло быть случайной опечаткой. Назвали даже молоденькую артистку, которая и трех слов не сказала, а замдиректора крупного проектного института загнали в «другие товарищи»… С чего вдруг?

Мысли Зотова метались, словно животное в горящем лесу, но постепенно он погнал их в нужном направлении. Он знал, что городское начальство недовольно институтом. Вокруг проектов кипели страсти, строители свои грехи валили на проектировщиков. С этим концертным комплексом, к примеру, институт тоже нахлебался изрядно. Вагонину даже влепили выговор. Впрочем, на то он и директор. Но с какой стати страдать ему, Зотову, если он в замах без году неделя? Спросил и сам же ответил: на то и зам, чтоб не искать долго козла отпущения.

Обида на шефа захлестнула Зотова. «Больным прикинулся, – с горечью думал он. – А меня подставил, благодетель!» Он позвонил директору домой, надеясь выудить из шефа полезную информацию. Но супруга Вагонина ответила, что ночью у Валерия Матвеевича случился гипертонический криз, дважды вызывали «скорую», так что о разговоре не может быть и речи…

Криз шефа, если, конечно, жена не финтит, принес Зотову некоторое облегчение. Важно было выяснить вот что: нет ли в этой пропаже фамилии выпада лично против него? Недовольство институтом – это полбеды. Беда настоящая, если «стреляют» конкретно в него.

Зотов стал вспоминать всех, кто выступал на торжествах, чтобы определить, кого еще не назвали в репортаже. И сразу же всплыл Сичкарев из монтажного треста. Зотов, в который раз, взялся за газету. Сичкарева он не нашел. А ведь тот выступал, Зотов точно помнил. Фигура Сичкарева давала ключ к разгадке: из репортажа выпали вполне определенные фамилии, под которыми зашатались кресла. Сичкарева совсем недавно раздраконили на совещании в пух и в прах, он уже звонил в институт, прощупывал, не найдется ли местечко в случае чего…

С работы Зотов вернулся подавленный. Жена никогда прежде его таким не видела, стала допытываться, что стряслось? Он сослался на усталость, молча поужинал н, подсев к телевизору, вновь погрузился в тяжкие думы.

Ночью, лежа в постели, он прочесывал институт по вертикали и горизонтали, ища противников. Откровенных недругов у него не было. Скрытых он насчитал с десяток. Но это все мелочь, как говорится, с фигой в кармане. От институтских недоброжелателей Зотов переключился на «внешних». Раньше он считал, что таковых у него нет. Теперь же – разглядел. И не где-нибудь, а в горисполкоме.

Вдруг Зотова осенило: кому-то потребовалось его кресло! Ведь кресло-то с перспективой – у Вагонина здоровье ни к черту, долго не протянет. Вот и все, что требовалось доказать… Он хотел повернуться на другой бок и замер от внезапной боли в груди: словно воткнулось в него шило. С сердцем хлопот у Зотова еще не было, он испугался. Шевельнулся – опять укол. Он лежал, как бабочка, пришпиленная к картону, потом разбудил жену. Сонная супруга с отпечатком подушки на щеке сначала решила, что он желает ласки, но Зотов тихо послал ее за лекарством. Она прибежала с пузырьком, стала капать в чашку вонючую жидкость, которую Зотов проглотил с отвращением.

Легче ему не стало, боли усилились. Пришлось вызвать «скорую». Приехали парень-врач и пожилая сестра. Работали они слаженно, быстро, без лишних вопросов. Посмотрев на зубчики ЭКГ, врач успокоил: ничего страшного, дистрофия какой-то мышцы (какой именно – объяснять не стал). Он поставили Зотову два укола, и он почти сразу заснул…

Утром он проснулся с тяжелой головой. Жена настаивала, чтобы он отлежался, но Зотов пошел в институт. Ему казалось, что его отсутствием кто-то непременно воспользуется. Вдобавок, он надеялся найти выход, успеть принять контрмеры.

День был трудный: два совещания, утряска конфликта с заказчиком, кадровые вопросы, заседание жилкомиссии. Но чем бы Зотов ни занимался, мысли его кружились вокруг газетного репортажа.

В конце рабочего дня он не выдержал, позвонил в редакцию. Ответственный секретарь, выслушав вопрос (почему в таком-то материале не названы фамилии всех выступавших?), вежливо спросил:

– С кем имею честь беседовать?

– Сичкарев Василий Антонович, – представился Зотов, приглушив голос.

– Дело в том, Василий Антонович, что десять строчек не влезали, – объяснил сотрудник редакции. – Сообщение ЦСУ и Заявление ТАСС, как вы понимаете, идут без сокращений. Пришлось урезать репортаж, последние пять фамилий. Вы уж нас извините!

Положив трубку, Зотов несколько минут не шевелился. Он был так измотан за эти два дня, что, казалось ему, еще не скоро обретет прежнюю форму. Но Зотов на сей счет ошибался. Он был сравнительно молод. Плюс природный оптимизм и регулярный бег трусцой.

Через четверть часа он вышел из института в отличном настроении, сел в свой голубой «Жигуленок» и покатил по вечерним улицам. Светофоры, словно сговорившись, встречали его приветливым зеленым глазом. Как и положено встречать круглых счастливчиков.

ПОХИТИТЕЛЬ

Короедов, впечатлительный жилец, вышел из подъезда. До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.

Он осмотрел двор. Около ямы с песком для детей, на бельевой веревке, висела темно-коричневая дубленка.

Короедов подошел к ней взглянуть, чье производство. Дубленка пахла нафталином и дальними странами.

«Визг моды, но как хороша! – думал Глеб Иванович, щупая дубленку. – Какой идиот вывесил во двор такую вещь? Могут украсть в два счета…»

Пора было отправляться на работу. Он сделал три шага и остановился, прозрев.

«Дубленку украдут. Кто-то из жильцов, возможно, видел, как я подходил к ней и щупал…»

В мозгу Короедова завыли сирены, защелкали тумблеры.

«Необходимо обеспечить алиби! Кто-то должен видеть, как я ухожу, а дубленка остается висеть…»

На балконе второго этажа появился опухший мужчина в трусах и майке – мастер спорта по домино Сева Дмитряк.

Сева находился на иждивении жены и тренировал дворовую команду доминошников. Он только что проснулся и, стоя на балконе, плевал вниз.

– Доброе утро, Сева! – приветливо сказал Короедов.

Дмитряк молчал.

– Дубленка-то висит, – как бы между прочим бросил Глеб Иванович.

– Висит падла! – неожиданно согласился Сева и ушел с балкона.

Такое алиби Короедова не устраивало.

Он уже опаздывал на работу. Его топтание выглядело подозрительным. Надо было принимать меры.

«На работу не пойду, – решил, наконец, Глеб Иванович. – День отгула у меня есть. Покараулю вещь. Так спокойнее…»

Он поднялся в свою квартиру и устроился в кухне у окна. Отсюда хорошо были видны все подходы к дубленке, и похититель не мог остаться незамеченным.

Рабочий день был в разгаре. В беседке, анализируя эндшпиль последней партии, ругались Сева и сантехник ЖЭКа Вольдемар. Дубленка пока была на месте…

В шесть часов вечера она продолжала висеть.

Люди вернулись с работы. Двор наполнился детским криком.

…А может, бросить караулить?

Короедов вздохнул.

…Нет, надо следить. Кто-то должен появиться – или вор, или хозяин…

Стемнело. Сумерки скрыли ценность. Чтобы продолжать наблюдение, Глеб Иванович вышел во двор и стал прогуливаться по дорожке. В полночь, когда в окнах погас свет, он залег в яме с песком.

Облака, гангстеры ночного неба, замотали Луну в свои тряпки. Ночь созрела для преступления…

Глеб Иванович волновался. Теперь мог прийти только похититель…

Вдруг в конце двора послышались шаги, и появился силуэт. Петляя, фигура приближалась к дубленке.

Короедова прошиб холодный пот.

Поравнявшись с ямой, фигура плюхнулась на песок рядом с Короедовым. Глеб Иванович почувствовал запах спиртного и узнал в неизвестном Севу Дмитряка.

Дмитряк запел.

– Тише, – прошептал Короедов:

– Глебчик! Кожанка ты старая! – радостно закричал Сева и полез целоваться.

– Вы мешаете мне работать, – заявил Короедов, отпихивая белыми руками пахнущий водкой Севин рот.

Слово «работа» оказало на Севу гнетущее впечатление. Он перевернулся на спину и, грустно глядя в небо, спросил:

– Глеб, почему Земля вертится? Только правду!

Короедов кратко изложил небесную механику.

Сева, пораженный продуманностью мироздания, притих, неожиданно сказал: «А ты докажи, гад!» – и заснул.

Глеб Иванович, кряхтя и задыхаясь, взвалил его на плечи и потащил домой.

Дверь открыл Дмитряк-младший.

– Я папу принес, – сказал Короедов.

– А мамы нет, – сообщил Дмитряк-младший, – она в вагоне-ресторане работает поваром.

– Куда папу положим?

– Мама всегда кладет его в ванну. Чтоб раньше очухался!

Уложив Севу в ванну, Глеб Иванович вернулся на свой наблюдательный Пункт.

В яме с песком было холодно и одиноко.

Короедов решил забрать дубленку домой, а рано утром вывесить ее опять…

На рассвете дом был разбужен страшным криком: «Украли дубленку! Убью!»

Кричал Сева.

– Перестаньте орать, Всеволод! – сказал подошедший пенсионер Штранный. – Я знаю, кто ее украл!

Почти сутки он следил за дубленкой и знал о ней все. Штранный, Дмитряк и домоуправ Кудасов вошли в квартиру Короедова, проспавшего нужный момент.

Дубленка висела в прихожей.

Сева хотел тут же приступить к нанесению телесных повреждений, но домоуправ не допустил.

Объяснения Короедова лишь подтверждали рассказ Штранного, который обстоятельно описал каждый шаг Глеба Ивановича – от утреннего топтания у дубленки до злодейского похищения.

Можно было вызывать милицию.

Взоры двора обратились к Севе.

Герой дня не таил зла.

За ящик пива и признание домино древнейшей игрой Сева согласился обойтись без милиции.

Репутация Короедова была подмочена. Увидев его, соседи замолкали. Бабушки пугали внуков его именем:

– Будешь баловаться, дядя Короедов украдет тебя!

Постепенно Глеб Иванович свыкся с мыслью, что он действительно хотел украсть дубленку.

Страдая, он забрел однажды в дворовую беседку. В ней было пусто. Транзисторный приемник «Рига» одиноко стоял на скамье.

«Такую вещь оставляют без присмотра, – бессознательно подумал Глеб Иванович, – любой может украсть».

Он вздрогнул.

«Кто-то видит, как я стою у приемника. А если его украдут? Второй раз не простят…»

Он быстро взглянул на дом.

Из окна третьего этажа внимательно и строго смотрел на него пенсионер Штранный.

– Товарищи! – отчаянно закричал Короедов. – Чей приемник?

Дом молчал!

Мужские проблемы

ДЫХАНИЕ ШИВЫ

Кочергин заинтересовался йогами с того самого дня, когда посмотрел документальный фильм про их способности. Особенно поразили Семена кадры, где смуглолицый парень с хрустом жевал стеклянный стакан. Когда у клуба повесили афишу, что в субботу выступит с лекцией городской йог Чинцов Е. П., Семен заранее купил билет.

В субботу, к восьми вечера, он уже сидел в третьем ряду. Клуб в Карасевке был новый, на четыреста кресел, но сегодня он не вмещал желающих. Наконец на сцену вышел сухощавый коротко стриженный брюнет, на котором никакой одежды, кроме плавок, не было. В руке он держал плоский чемоданчик.

Зал притих. Кое-где осторожно захлопали. Брюнет слегка поклонился. На вид ему было лет тридцать, сложен он был неплохо, но плавки, в белую с черной полоску, многих шокировали, а старухи просто-таки плевались. Лектор попросил не удивляться его одежде, объяснив, что это необходимо для выступления. Затем рассказал историю возникновения йоги, привел удивительные примеры. Зал загудел, услышав случай про йога, которого по его просьбе закопали живьем в землю, а через неделю извлекли в полном здравии.

– Но не это для нас главное, товарищи, – сказал лектор. – Мы заимствуем у йогов только то, что нам полезно. А полезны нам их асаны, или, проще говоря, позы, которые укрепляют тело и дух.

Он извлек из чемоданчика коврик, расстелил его на сцене и начал демонстрировать различные позы, сопровождая их пояснениями. Он то становился на голову, то поджимал ноги, то скручивался в такую немыслимую каральку, что нельзя было разобрать, где и что торчит. И каждый раз йог застывал, точно изваяние, отключаясь от мирской суеты.

Семен старался запомнить все позы. Он уже не сомневался, что стоит обучиться этим упражнениям – жить станет гораздо проще.

«С женой, скажем, поцапался или настроение поганое, – думал Кочергин, – свернулся калачиком на коврике, вырубился – и никаких печалей…»

Йог выступал больше часа. Перед тем, как закруглиться, он спросил, нет ли у кого вопросов? Семен, не выдержав, встал.

– Извиняюсь, – сказал он. – А долго этому обучаться?

Лектор объяснил, что все зависит от конкретных особенностей человека. К примеру, худощавым или тренированным людям овладеть йогой не так уж и трудно…

Домой Кочергин вернулся возбужденный. Жена с сыном укатили в гости к теще, так что никто не отвлекал Семена от размышлений. Он включил по привычке телевизор, подошел к трюмо. Худым он себя не считал, но для тридцати шести выглядел очень неплохо «А чего откладывать, – подумал Семен. – Сейчас и начнем!»

Он разделся. Оставшись в трусах, присел у стены, уперся головой и руками в пол и, оттолкнувшись ногами, попытался принять вертикальное положение. С третьей попытки ему удалось прислонить ноги к стене, и он застыл головой вниз, прямо напротив телевизора. На экране пять танцевальных пар плясали румбу. Девицы были в предельно коротких юбчонках и вертелись с большой скоростью. Кочергин стоял на голове и, вместо того, чтобы отключиться от мирской суеты, глядел на их длинные ноги. Держался он до тех пор, пока в голове не зашумело от прихлынувшей крови.

И тут Семен вспомнил интересную позу, увиденную сегодня в клубе. Называлась она, кажется, «дыхание Шивы» или что-то в этом роде. Отдохнув, он решил попробовать эту асану. Он просунул руки под колени и начал подтягивать их к лицу, чтобы сцепить пальцы на затылке. Задача оказалась гораздо сложней, чем он ожидал. Кочергин побагровел от напряжения, но все же, благодаря длинным рукам и двум непечатным словам, ему в конце концов удалось перевести ладони через голову и сцепить пальцы на шее. Голова его тотчас поникла под тяжестью груза, и теперь он мог смотреть лишь на пол.

«Ай да я! – пробормотал Семен, косясь на болтающиеся у глаз ноги. – Шиву в один присест оформил!» Он хотел было поглядеть в трюмо, чтобы знать, как он смотрится со стороны, но голову приподнять не удалось. С непривычки Кочергин быстро утомился и решил, что на сегодня хватит.

К его удивлению, разжать пальцы на затылке не удалось. То ли руки одеревенели, то ли нерв какой прищемило – словом, он продолжал сидеть в том же нечеловеческом положении, глядя прямо в пол. После нескольких безуспешных попыток освободиться от «дыхания Шивы» Семен затих. «Это ж надо… – размышлял он. – Сам себя повязал! И развязать– то некому…»

По телевизору выступала Эдита Пьеха. Видеть экран Семен не мог, но голос любимой певицы узнал сразу. «Надо только выучиться ждать, – нежно внушала Пьеха. – Надо быть спокойным и упрямым».

Кочергин снова попробовал расцепить пальцы, и опять ничего не вышло. Он понял, что влип капитально. Если ночь так просидеть, к утру, как говорится, можно и коньки отбросить. В бессильной ярости он костерил и йогов, и себя, и жену Катерину, уехавшую так некстати.

Вдруг скрипнула дверь. Кто-то вошел в избу.

– Кать! – сказал женский голос. – У тебя лавровый лист найдется? – Голос был соседки, Тони Мориной.

– Антонина! – хрипло позвал Кочергин. – Зайди-ка!

Соседка вошла в комнату, увидела на полу скорчившееся тело и, завизжав, вылетела из избы.

«Ну дуреха! – досадовал Семен. – Что визжать-то?»

Вскоре опять заскрипела дверь. На сей раз соседка привела мужа, плотника Петра. На всякий случай он прихватил с собой топор, но Семен этого не видел.

– Ты чего, Сеня? – вкрадчиво спросил сосед, не решаясь приблизиться.

– Расцепляй! – простонал Кочергин. – Ну что стоишь?!

Плотник подошел, оглядел непонятную конструкцию, покачал головой и начал разжимать посиневшие пальцы Кочергина. Семен вскрикнул.

– Может, лучше в район позвонить? – забеспокоилась Тоня. – Пусть «скорую» пришлют, а то случится чо – мы и виноватые…

– Не-е, – возразил Петр, доставая «Беломор». – Врачей не надо. Хирурги чикаться не будут, оттяпают руку-ногу – и с приветом!

– Да не стой же, Морин! – умолял Семен. – Сил больше нет…

– Беги за Володькой Наумовым! – приказал Петр жене.

Володька Наумов, киномеханик, два года проучился в мединституте и считался в Карасевке большим костоправом. Пока Тоня бегала за помощью, Морин принес в ковшике воды и, присев на корточки, дал Семену напиться. Потом он предложил папиросу, но Кочергин отказался.

– Ловко ты, Сеня, завернулся, – искренне удивлялся сосед. – Заставь, к примеру, меня такое изобразить – ни в жисть…

Хлопнула дверь. С шумом ворвался Володька Наумов.

– Где умирающий?! – крикнул киномеханик, сбрасывая куртку. Он обошел вокруг Семена. – Так… В траве сидел кузнечик коленками назад! Работаем без наркоза! – он повернулся к плотнику: – Ты, Петя, оттягивай ноги, а я займусь клешнями. Только дружно! Понял?

Они навалились на Семена. В глазах у него вспыхнули мелкие звезды, он зарычал от боли, но дело было сделано. Освобожденный от «дыхания Шивы» Кочергин сидел на полу, не чувствуя ни рук, ни ног. Шея не разгибалась. Володька с Мориным подняли Семена, разогнули и повели по комнате. Поначалу он валился, как подрубленный, но постепенно конечности оживали…

В общем-то история эта закончилась благополучно. Иногда, правда, снится Кочергину, будто вместо рук у него растут ноги. А что растет вместо головы – даже страшно видеть. В такие моменты Семен вскрикивает, пугая каждый раз жену Катерину.

ГОСТЬ

Серж Лыбзиков, инженер, видящий цветные сны, ехал в деревню Лупановку к сестре.

От станции до Лупановки десять километров. Худощавая лошадка средних лет не спеша тащила сани. В санях, на сене, вздыхал инженер Лыбзиков. Затюканный городской суетой, он радовался смычке с природой. Сосны следили за дорогой, точно зрители за лыжной гонкой. С веток свешивались снежные морды белых медведей. По-лягушечьи кричали сороки.

Возница, краснолицый мужичок в тулупе, покачивался впереди инженера.

«Ехать бы так вечно, – думал Серж. – Не думать о проектах, премиях и прочем».

– Благодать у вас, – сказал он, улыбаясь. – Не то что в городе!

Мужичок сплюнул, обидел лошадь словом и сказал:

– В городе сортиры теплые…

В деревню они въехали молча.

Дом сестры стоял метрах в ста от дороги. Любаша обхватила брата мокрыми от стирки руками, приподняла и поцеловала.

– Генка Мой в Сочи поехал! – сообщила она, накрывая на стол. – Пусть, идол, море посмотрит.

Кормила Любаша брата долго и упорно. Желудок Сержа, воспитанный в традициях общепита, быстро утомился, и пища больше не радовала. На десерт был пирог с рыбой.

Лыбзиков протестовал, сестра настаивала, и он умял пирог.

Отяжелевший и согретый приемом Серж заснул прямо за столом.

Любаша легко перенесла тело проектировщика на кровать и накрыла одеялом.

Проснулся он вечером. Закат золотил стены. Любаша опять накрыла на стол. Они славно поужинали. Потом сели смотреть семейный альбом.

Долго любовались пожелтевшей фотографией: мать держала за руки девочку с удивленным ртом и испуганного мальчика.

– Письмо было от мамы. Пишет, крыша течет. – Любаша вздохнула. – Просит 15 рублей на ремонт. Надо бы помочь…

Они помолчали.

– Я бы с удовольствием, – краснея, сказал Серж, – но мне путевку обещают, вокруг Европы…

– А мы мотоцикл купили, – обиженно сообщила Любаша, – «Урал» с коляской. С долгами рассчитаться не можем…

Огонь метался в печке, злясь, как голодный муж. На лавке, видя сексуальные сны, вздрагивал сытый кот. Брат и сестра продолжали ворошить детство.

Растроганные воспоминаниями, они поели картошки на сале, выпили чаю с вареньем и, подперев головы кулаками, уселись перед телевизором. Восьмая серия детектива, передача для молодых родителей, показательный суд «Пьянству – бой», телеспектакль «Не в деньгах счастье», репортаж с первенства по стоклеточным шашкам, новости, погода – четыре часа пролетели незаметно.

Любаша забарабанила по подушкам, распределяя пух. День кончался славно.

Серж выбежал на улицу.

Ах, какая удивительная ночь притаилась над деревней. Избы лежали в снегу теплыми гнездами. Мороз постукивал костистым пальцем по их бревнам, словно врач по ребрам пациента. В звездном небе плыло одинокое облако, похожее на рябую курицу. Серебряное яйцо луны выпало из него и покатилось по Млечному Пути.

«Чудо какое», – подумал Лыбзиков и шмыгнул в дом.

Он медленно тонул в перине, размышляя о прелестях сельской жизни, когда сестра вдруг сказала:

– Завтра, Серега, кабана будем резать.

– Какого кабана? – испуганно встрепенулся Лыбзиков.

– Обыкновенного, – ответила Любаша, расчесывая тяжелую косу. – Резать будет Васька Глотов, а ты ему поможешь.

– Но я не умею, – волнуясь, сказал Серж.

– А чего тут уметь! – сестра рассмеялась. – Держи и все. Ты же мужик! Или не мужик?

– Мужик, – прошептал инженер.

Спать расхотелось. Стало душно и нехорошо. Он лежал в темноте, как приговоренный в ожидании рассвета. На раскладушке похрапывала сестра.

Лыбзиков бодрствовал.

«Зачем убивать живое? – тоскливо размышлял он. – Зачем я приехал так некстати? Зачем?»

Серж вспомнил свой первый и последний грех – рыбную ловлю, когда юный окунь, заметавшись на крючке, плюхнулся в воду с разорванной губой.

Он вдруг услышал шумное чавканье кабана в сарае.

«Надо бежать, – пронеслось в голове Лыбзикова. – В три часа идет скорый».

Но за окном была ночь, и кашляющий лай собак, и зеленоватые огоньки в степи. А до станции десять километров…

Под утро Серж впал в тяжелую дремоту. Вместо приятных цветных снов-короткометражек начался мрачный черно-белый фильм.

Он сидел в огромном и пустом зале за кульманом и пил черный кофе. Отворилась резная дверь и, раскачиваясь, вошел кабан.

– Почему же меня? – грустно спросило животное. – Чем я, Серж, хуже тебя?

– Ничем, – ответил Лыбзиков, не поднимая голову.

– Ты ведь порядочный человек, – продолжал кабан. – Давай с тебя и начнем!

– Давай, – прошептал инженер.

Кабан встал на задние ноги и быстро пошел на Сержа.

Лыбзиков вскрикнул и проснулся.

Любаша стояла рядом, положив руку ему на плечо.

– Подъем, братик! – сказала она. – Васька уже пришел, ждет во дворе.

Он натянул на себя старую одежду Любашиного мужа, смочил виски водой, пробормотал «Боже мой» и шагнул на двор. Там топтался Васька Глотов, счастливый человек без угрызений совести. Буднично гудела горелка.

– Здорово, помощничек! – сказал Васька. – Смотри, чтоб не вырвался.

Он шагнул в сарай, где за перегородкой бродили два кабана. Серж остался у входа.

– А ну, курносые! – раздалось из сарая – Кому жить надоело?

И тотчас воздух задрожал от визга.

У инженера вспотели ладони и ослабли ноги. Из избы, на ходу надевая ватник, спешила Любаша.

В сарае раздался треск и топот. Серж заглянул туда и замер. Из темноты мчался на него центнер обезумевшего мяса.

Лыбзиков ойкнул, отпрыгнул в сторону. Мимо пролетел кабан. Следом, что-то крича, бежал Васька.

Могучая Любаша в тройном прыжке настигла кабана. Тут подоспел Глотов. Серж стоял на прежнем месте, теряя силы.

– Что стоишь! – крикнула сестра. – Хватай, елки– моталки!

Лыбзиков неловко ухватился за кабанью ногу, уткнулся лицом в теплый бок Любаши и стиснул зубы…

Когда все было кончено, он побрел в дом, плюхнулся на лавку и застыл, чувствуя себя убийцей. Васька с сестрой смолили кабана.

В полдень все трое сели за стол, уставленный едой. Глотов пригладил чуб, сказал: «Жить можно!» – и подмигнул Сержу.

Ели и пили долго. Васька хлопал Лыбзикова по плечу и гудел:

– Не бойсь, инженер! Мы законы природы не нарушили. Понял?

– Понял, – кивал Серж, пьянея.

– Вот за это я тебя люблю! – рявкал Глотов. – Дай-ка я тебя, Серый, поцелую!

Лыбзиков покорно клал голову в разинутый Васькин рот и улыбался.

На другой день из Лупановки на станцию бодро бежала косматая кобылка. В санях, радуясь смычке с природой, сидел инженер Лыбзиков. Он прижимал к животу завернутую в сатин свинину и тихонько напевал.