Текст книги "Такая работа"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

4

Партактив органов милиции, суда и прокуратуры области начался в клубе управления ровно в десять.

Приехавших у вокзала ждали машины и развозили в гостиницы. Люди наспех завтракали и торопились в управление, к массивному красному зданию с четырьмя колоннами.

Начальники дальних райотделов милиции ходили по коридорам с длинными списками поручений, складывали в углах кабинетов пачки бланков, новые форменные фуражки, коробки с фотопленкой.

У начальника хозяйственного отдела – невысокого подполковника, с приятным звонким голосом и хитрыми карими глазами – посетителей было больше, чем у всех: он принимал решения быстро и легко, смело и напористо спорил, вспоминал какие-то забытые всеми анекдоты, первый громче всех смеялся, и только в коридоре посетители замечали, что получили лишь половину просимого.

Почти все собравшиеся знали друг друга по областным совещаниям и активам, по обзорам, приказам, газетам, начинали работать вместе или с общими знакомыми, кто-то кому-то помог, кому-то не исполнил в срок запрос… Начальники райотделов, секретари партийных организаций, следователи, судьи, прокуроры толпились в светлом вестибюле актового зала.

– Мы закроем границу вашего района, – шумел толстый майор милиции из Верхнего Парюга, загорелый, рябой, хлопал по плечу маленького щуплого капитана. – Ты так и знай, у нас все аварии в районе в основном ваши шоферы делают…

– Понятно, – ответил тот, – у нас автоинспектор молодой, энергичный, работает хорошо. У нас они аварии не делают, к вам едут…

После первого звонка, переговариваясь, все потянулись в зал.

– Макаров говорит: я дела возбуждать не буду…

– Представляешь, комсомольцы у меня даже газету свою выпускают – «Оперативник».

– Шальнова я знаю – можешь мне не рассказывать…

У входа на сцену подполковник Макеев разговаривал с заведующим административным отделом обкома партии Кривожихиным. Около них на почтительном расстоянии держался Скуряков – незаметно следил, не понадобится ли он для  с п р а в к и… У дверей в зал стояли областной прокурор, председатель областного суда, товарищи, прибывшие из Москвы.

После того как избрали президиум и договорились о регламенте, Кривожихин, избранный председателем, предоставил слово первому секретарю областного комитета партии. Из президиума поднялся невысокий плотный мужчина в темно-синем костюме и прошел к трибуне.

Артемьев заговорил низким негромким голосом, в ровной, спокойной манере людей, разбирающихся в тонкостях дела, о котором говорят. Секретарь обкома начал с положения дел в сельском хозяйстве и промышленности.

Он знал, что именно об этом нужно было почаще напоминать людям, сидящим в этом зале. Ведь они меньше других чувствуют каждодневную живую связь с производством, меньше знают об этом, захваченные без остатка своей повседневной текучкой, а потому теряют иногда мерило своей значимости в задачах, поставленных перед коммунистами области, слишком узко смотрят порой на вещи. Он говорил о мясе и молоке, о льне-долгунце и картофеле, на память приводил показатели лучших и худших районов и колхозов; он помнил, сколько квартир было сдано за весь прошлый год и за семь с половиной месяцев текущего.

Жизнь области, которая всем им представлялась по-разному и которую каждый видел только из своего района, бурлила и текла широким, крепнущим изо дня в день потоком. Артемьев приводил данные о производстве некоторых европейских стран, которые уже обогнала, оставила позади себя их маленькая, затерянная в лесах область. Она вывозила известную всему миру ценную древесину, строила крупнейший в стране завод крупнопанельного домостроения; созданные на ее верфях маленькие суда бороздили Дунай, Вислу, Ганг. По числу учителей, студентов и медицинских работников на душу населения область стояла выше Соединенных Штатов. Область получала десятки тысяч журналов, переписывалась с десятками стран, рисунок даличского пионера демонстрировался на международной выставке…

И люди, сидевшие в зале, слушали со вниманием: они как бы видели других людей, не тех, с которыми им приходилось часто встречаться по роду своей работы, а тех, которых было в десятки, сотни тысяч раз больше, тех, благодаря которым их труд приобретал подлинный смысл и значение.

Артемьев перешел к оценке работы партийных организаций административных учреждений области. В докладе замелькали знакомые фамилии, цифры, дела. Он упомянул городской отдел милиции областного центра и сделал паузу – все притихли.

– К сожалению, – сказал первый секретарь, и в зале стало совсем тихо, – в нашем городе произошел неприятный случай: есть сигнал, что группа работников уголовного розыска во главе с начальником отделения коммунистом Ратановым допустила нарушение социалистической законности. Есть сведения и о том, что оперуполномоченный этого отделения Барков, находясь в приятельских отношениях с одним из преступников, устраивал у себя на квартире выпивки…

Ратанов чувствовал, что на него смотрят десятки людей, но не видел ни одного из них, впившись глазами в лицо Артемьева.

Докладчик перешел к другим вопросам, он анализировал работу областной прокуратуры, областного суда…

После доклада был перерыв.

Ратанов не выходил из зала, чтобы не рассказывать в сотый раз о Волчаре, Баркове, Джалилове, не заводить разговор о том, почему таких, как Варнавин, нужно обязательно ловить прямо на месте преступления, во имя тех же самых людей, о которых говорил Артемьев. И все же он записал на листе бумаги:

«1. Кто такой Волчара.

2. Кто такой Джалилов.

3. Как предупредить преступление.

4. О Баркове. О Шальнове. О Скурякове».

После второго перерыва он послал в президиум записку с просьбой дать ему слово.

Собравшиеся в зале не привыкли отмалчиваться на совещаниях. Почти все привезли с собой записи, заметки с предложениями, замечаниями.

Это были люди, прошедшие трудную жизнь сельских и городских начальников милиции, прокуроров, судей; многие были членами бюро райкомов партии, депутатами райисполкомов, решали сложные вопросы районного и городского строительства, производства, колхозной жизни. Поэтому Ратанову пришлось долго ждать, пока наконец председательствующий сказал:

– Подготовиться Ратанову – горотдел милиции.

И с этой минуты он уже ничего не слышал, до того момента, когда в президиуме снова прозвучала его фамилия.

– Каяться пошел, – сказали сзади, но он не оглянулся.

– Товарищи! В докладе секретаря обкома партии упоминались работники уголовного розыска горотдела, я и другие, как спровоцировавшие преступление. Я должен сказать, что никто из нас его не провоцировал… Я должен в нескольких словах рассказать здесь о преступнике, которого называют Волчарой…

Ратанов чувствовал, что говорит без души, совсем не то и не так, как надо было говорить в этом зале. Слишком много раз он мысленно произносил эту речь…

Он пробовал охарактеризовать Волчару, но острое чувство совершаемой ошибки отвлекало на себя все его внутренние силы, он говорил вяло, и зал зашелестел разговорами.

– Товарищ Ратанов, – внезапно перебил его Кривожихин, – вот вы здесь говорите, что факты, которые привел в своем выступлении секретарь обкома, неверны, вы позволили себе так выразиться… В связи с этим у нас в президиуме возникли два вопроса, ответьте, пожалуйста, на них, и все будет ясно… Вы о краже знали заранее?

– Мы узнали за час…

– Хорошо. Можно было ее предупредить за это время?

– Можно, но…

– Минуточку. Вы допустили совершение преступления?

– Мы арестовали преступников в момент его совершения.

– Да, но оно совершилось, поскольку преступник уже вынес из торгового зала кусок материала… Вы преступление допустили. Так о каких неточностях вы говорите?! – Голос Кривожихина зазвучал высоко и тонко. – В чем вы сомневаетесь? По-моему, все ясно, товарищи, – обратился он к залу. – Как?

– Ясно! – закричали несколько человек из первых рядов.

Ратанов перевел взгляд на сцену.

Кривожихин, наклонившись к Артемьеву, что-то шептал тому на ухо, и Артемьев несколько раз согласно кивнул головой. А в глубине сцены, позади длинного стола президиума, за маленьким круглым столиком трудилась редакционная комиссия. Скуряков, видимо, избранный председателем, озабоченно листал напечатанный на машинке проект резолюции… Все было знакомым, привычным, неизменным.

Оборвав фразу на полуслове, Ратанов, махнув рукой, пошел с трибуны.

Подполковнику Макееву теперь было все ясно. Управление пока не вмешивалось в уголовное дело, которое вела прокуратура. Он несколько раз прощупывал почву в административном отделе, но так ничего и не уяснил. А после неумного мальчишеского поступка Ратанова Макеев понял, какова будет реакция.

Прямо перед ним во втором ряду сидел Веретенников. Прикрыв нижнюю часть лица блокнотом, он что-то шептал нагнувшемуся к нему Шальнову.

– Их могут не сегодня, так завтра под стражу взять, – говорил Веретенников, – а они у нас с оружием ходят…

«Доволен», – с неприязнью отметил Макеев.

– Молод еще, – вздохнул Шальнов, – сам сломал себе шею. Не надо было выступать.

Когда на трибуне появился начальник отдела кадров, Ратанов совсем упал духом: он уже дважды до этого громил Ратанова за нерегулярные занятия с оперсоставом, за Гуреева, который пропускал в вечернем университете каждый третий семинар. Но на этот раз начальник ОК ничего плохого о горотделе не сказал.

Ратанова неожиданно поддержал один из ораторов – прокурор соседнего города, которого Ратанов лично не знал, но слышал, что тот «толковый» и «работяга». Они там тоже задержали с поличным опасного рецидивиста, и ничего предосудительного он в этом не находил.

Просили слова Карамышев и Щербакова, но им не дали – хотели больше послушать работников периферии: со своими – городскими – всегда можно встретиться.

Макеев внимательно слушал выступающих и следил за Ратановым.

Ему вспомнилось, как в начале пятьдесят третьего года в этом самом зале решался вопрос об увольнении его из органов госбезопасности; как бывший начальник управления, не проработавший в их коллективе и полгода, свалившийся к ним откуда-то из Зугдиди прямо в пятикомнатную квартиру, обставленную конфискованной мебелью, говорил о его политической мягкотелости, незрелости, о противодействии мерам, санкционированным лично Берия. Большинство сидевших в зале и знавших Макеева лично, смущенно прятали глаза, застигнутые врасплох привычными громкими фразами, которые на этот раз били по хорошо известному им человеку. Никто из них не осмелился выступить. Да это было бы и бесполезно, и он сам боялся поставить кого-нибудь под удар.

«Думаешь, струшу, промолчу, – мысленно говорил он Ратанову, – плохо же ты думаешь обо мне!»

Уже выступили областной прокурор и председатель облсуда.

«Давай, Петр Васильевич! – сказал себе мысленно Макеев, идя к трибуне. – Оратор ты не бог весть какой, однако…»

– Ратанов действовал с согласия заместителя начальника управления, – медленно сказал он, – а согласие начальника становится в этом случае приказом…

Он видел, как Артемьев записал что-то себе в блокнот, а Кривожихин отвернулся от трибуны и стал смотреть в зал.

– Гуманизм не всепрощение, – говорил еще Макеев. – Недавно мы задержали с поличным карманника. Так знаете, что он сказал милиционеру? Он сказал ему: «Ты видел, как я лез в карман, почему же ты меня не одернул, не предупредил, неправильно, мол, товарищ, делаешь! Вас профилактике учат!» А карманник этот Жахен – его многие знают, – он уже раз пять сидел за карманные кражи…

Перед заключительным словом Артемьева выступил Скуряков.

– Неужели Барков не подумал, кого он ведет к себе домой? – начал Скуряков. – Вора-рецидивиста, убийцу – Джалилова! Кого вы хотели скомпрометировать, товарищ Барков? Органы милиции? Или всех нас, работников административных органов, сидящих в этом зале? Вы не постыдились даже ввести в заблуждение заместителя начальника управления, санкционировавшего эту в кавычках операцию…

Заседание закончили около девяти вечера. Прокуроров, судей и начальников милиции вместе с секретарями партийных организаций оставляли еще на один день. Остальные уезжали ночью. На следующий день, по окончании совещания, планировалось коллективное посещение областного драматического театра.

Ратанов с Егоровым вышли на улицу последними.

– Нужно было сказать, что Волчара обворовал универмаг, – недовольно сказал Егоров.

«Передали ли Артемьеву мое письмо?» – думал в это время Ратанов. Он послал его накануне.

– Просто из головы все вылетело… тем более, что обвинение Карамышев не предъявил еще…

– Формальность. Ты знаешь, что Скуряков приказал не давать Варнавина нам на допрос? Варнавин написал, что мы пытаемся навязать ему какие-то дела, объявил в знак протеста голодовку…

– Завтра с утра Дмитриев поедет искать пистолет. Он где-то недалеко от магазина, если ребятишки его не прибрали…

В вестибюле еще толпился народ.

– Румянцеву два года дали…

– С этим теперь строго…

– «Дело Румянцева», «дело Ратанова», «дело 306»…

У выхода к ним подошел Веретенников – он собирался в горотдел.

– Там, наверное, дружинники ждут… Надо проинструктировать.

– Сегодня я не могу, – ответил Ратанов, – у меня много дел. Тем более, что по графику вы должны это сделать.

Веретенников отошел.

– Почему ты его не послал к черту? – спросил Егоров.

По дороге он обдумывал какую-то мысль.

– Знаешь, – наконец сказал он, – я во многом виню себя…

– Почему это? – удивился Ратанов.

– Ведь дело все в Веретенникове… Я с ним работал долгое время… Спроси меня: сколько раз я громил его на собраниях, в стенгазете, сделал посмешищем в управлении? А я мог это сделать, я видел, что он из себя представляет! А ни разу! Почему? Я надеялся на то, что он исправится? Нет! Я знал, что ему у нас не место! Просто не хотел связываться! С т ы д и л с я  говорить об этом! Стыдился! Я – а не он! Вот ведь как бывает. На что же я надеялся? Что кто-то избавит нас от Веретенникова. Кто же, как не мы сами, должны избавляться от карьеристов? Ведь иначе, рано или поздно, они все равно сделают то, что нам сейчас делает Веретенников…

5

Утром пошел мелкий осенний дождь.

Сразу почернели заборы и стены домов, по тротуарам побежали грязные, желтые ручьи, и, глядя на серое, будто затянутое тяжелым чехлом небо, нельзя было решить, утро сейчас или вечер. На остановках под деревьями жались люди, ожидавшие автобусов. Пешеходов не было видно.

Постепенно дождь усилился, и к половине девятого, когда Барков пошел на работу, разыгралась настоящая водяная феерия. В углублении на перекрестке Садовых впадали сразу три реки с пересекающихся улиц, в водосточных колодцах вода бурлила, как в котле, косой крупный дождь хлестал наотмашь по деревьям, домам, плащам, лицам прохожих.

Барков шел быстро, стараясь держаться ближе к стенам домов, и, перескакивая пузырящиеся лужи, вспоминал, что означают пузыри: конец дождя или, напротив, его усиление. Внезапно он услышал около себя скрип тормозов. Дежурный махал ему рукой из кабины, показывая на кузов. Там уже сидело несколько человек.

С появлением Баркова все замолчали.

«О нашем деле говорили, – с горечью подумал Барков. – Наше дело!»

Они молча проехали несколько улиц.

– Товарищ Барков, – не выдержал молоденький участковый уполномоченный с участка Дмитриева, – товарищ Барков, как же это случилось? Говорят, вы навели Волчару на кражу, а сами…

Барков повернулся не к нему, а к самому старшему – Михаилу Терентьевичу.

– Вы тоже так думаете, Михаил Терентьевич?

Пожилой высокий чуваш улыбнулся.

– Я-то этому ни на грош не верю. Ратанова я ведь знаю с тех пор, как он в лейтенантах с Мартыновым ходил… Ратанов, Егоров – они на такое не способны.

– В чем же дело? – настойчиво спросил молодой.

– По-разному люди славы добиваются. Взять хотя бы Веретенникова… И его я знаю…

– Об этом не нам судить, – возразил кто-то.

– А кому же? Так, знаете, до чего домолчаться можно? Все на дядю привыкли надеяться…

Сверху по кузову дробно стучал дождь, а здесь было жарко и душно, пахло распаренной, мокрой резиной.

– Смотрели вчера по телевизору чешский фильм? – спросил кто-то. – Здорово сделано: так до конца и не знаешь, кто преступник!

– У нас это каждый день, – засмеялся Барков.

– Ты не расстраивайся, – сказал Михаил Терентьевич, – разберутся…

– Конечно, разберутся…

– Начальник скоро выходит…

В горотделе его ждал «сюрприз»: в небольшой комнатке, рядом с оружейной, разместилась комиссия по проверке оружия. Проверка была внезапной, и кое-кто уже попался. Больше других пострадал один из следователей: он нес пистолет под плащом, завернутый в газету. Ребята улыбались, никто ему не сочувствовал – было смешно.

– Понимаешь, вечером нес домой во внутреннем кармане, а сегодня одел новый костюм, пожалел карман оттягивать, – жаловался он каждому.

Пожилой придирчивый инспектор из отдела службы и ружейный мастер осматривали пистолеты, а майор Веретенников стоял у входа и смотрел за тем, чтобы никто не прошмыгнул, не показав оружия, в здание.

– Барков! – крикнул он, едва Герман показался в коридоре. – Сюда! Из уголовного розыска – в первую очередь!

– Всем нужно быстрее, – сказал кто-то.

– Давай, давай! – снова крикнул Веретенников.

Перед Барковым показывал пистолет Тамулис. Блеснуть ему было нечем. Даже снаружи заметны крохотные пылинки табака.

– Это сейчас только, – бодрился Алька, подмигнув Баркову, – пока вынимал…

– Просто беда с вами, – шумно вздохнул инспектор службы, – где вы больно уж прыткие, а где руки лишний раз боитесь приложить…

– Мы пистолеты не в сейфах держим, – покраснел Тамулис, – иногда и не в кобурах… Иногда и пользоваться приходится…

– Оно и видно, – коротко согласился инспектор, – читали в газете и вчера слыхали… На всю Федерацию прогремим… А теперь, – голос его сразу изменился, – почистить и через пятнадцать минут показать!

– Слушаюсь, – повеселев, крикнул Тамулис и повернулся кругом: в приказ, издающийся по результатам таких проверок, он уже не попадет.

В пистолете Баркова комиссия обнаружила неисправность выбрасывателя, и ружейный мастер спрятал пистолет к себе в чемоданчик. Барков облегченно вздохнул – за такие неисправности оперативник не отвечает.

Пользуясь задержкой, сотрудники прямо в коридоре чистили пистолеты.

– Перед смертью не надышишься, – сказал им Веретенников. – У кого нагар в патроннике был, все равно не сотрет!

У Гуреева и других более опытных работников оружие было в порядке, и они спокойно покуривали.

– Сколько фамилий установлено на аптечном складе? – спросил Гуреева Егоров.

– Фамилий двенадцать…

– И ни о ком из них мы раньше не слышали?

– Нет. И рядом с Варнавиным никто не проживает.

– Так.

– Егоров! – позвал Веретенников. – Майор Егоров! Сергей, твой черед.

Егоров не спеша вынул пистолет из кобуры и положил на стол. Убедившись, что пистолет не заряжен, и вынув предварительно магазин с патронами, инспектор несколько раз нажал на спусковой крючок.

– Посмотрим, как хранят оружие ветераны…

Потом разобрал его. Все части и затвор чуть блестели, покрытые тонким слоем масла. Инспектор пододвинул пистолет оружейному мастеру. Веретенников тоже нагнулся за столом. Ружейный мастер долго и внимательно осматривал пистолет, присоединял и отсоединял части, потом, подумав, сказал, что при повороте предохранителя до начала подъема шептала курок пистолета не блокируется.

Это было сложно даже для Егорова.

– Устранить! – объявил Веретенников, пододвигая пистолет к чемоданчику. – Следующий!

– Что, что? – удивился Егоров. – Ну-ка, дайте взглянуть!

Веретенников протянул руку над столом.

– Он быстро устранит, завтра-послезавтра возьмешь. Или даже сегодня после обеда.

Другого неисправного оружия комиссия не обнаружила и, осмотрев еще десятка два пистолетов, перебазировалась в кабинет Шальнова, приказав секретарю вызвать в кабинет начальников отделений.

С начальниками ГАИ, ОБХСС комиссия покончила за три-четыре минуты, зато Голубеву пришлось прослушать десятиминутную обстоятельную беседу о пробелах университетского образования в части использования мягких протирок. Возвращая пистолет начальнику следственного отделения, инспектор убежденно сказал:

– Чистка и смазка оружия – не второстепенное дело. Если хотите – это для всех нас главное… Вы, кстати, скажите Роговой, она ведь у вас в отделении, – выговаривал инспектор, – нехорошо нарушать положенную форму одежды, я имею в виду чулки… Все-таки капрон не положен!

– Я, конечно, ей скажу, – серьезно пообещал Голубев, пряча пистолет. – Я как-то не замечал раньше, свыкся с нарушением, а теперь я буду смотреть…

Он подмигнул Ратанову и пошел к выходу.

Ратанов спешил поскорее покончить с проверкой, чтобы вернуться к делам.

Он вынул свой новенький ПМ-1235, бережно провел по нему белым лоскутом и положил на стол. Черная полированная грань сверкнула матовым вороненым отливом. Ружейный мастер вытащил ударно-спусковой механизм.

– Меня сегодня до обеда не будет, – говорил пока Шальнов, – останешься один. Если что, товарищ Веретенников здесь будет, поможет…

Веретенников кивнул головой. Ружейный мастер все еще возился с курком. Ратанов взял из пепельницы кусочек бумаги, оттер лишнюю смазку.

– А теперь?

…Когда Егоров вошел к Ратанову, он застал его сидящим за пустым столом. Ратанов смотрел в окно. Егоров привык его видеть за бумагами или с людьми, подвижным, разговорчивым или молчаливым, бесстрастным, радостным или озабоченным, но всегда чем-то занятым.

– Что? – спросил Егоров.

– То же самое… неисправности… Что-то с целиком, что ли! Я даже не понял…

Минут через пятнадцать весь горотдел знал, что у Ратанова, Егорова и Баркова отобрали личное оружие.

– Надо уходить, – сказал полушутя-полусерьезно Рогов. – У Нины в Костромской области брат служит… Вакансии там есть, работать можно…

– Спеши, милый, – сказал Тамулис, – напиши нам оттуда, как с вакансиями? Потом Лоева заберешь, меня. Мы все уедем. А Егоров, Барков пусть сами выкручиваются… Что нам этот город? Много ли здесь нашего пота? Если б Андрюха был жив, он тоже бы с нами уехал…

– А что ты предлагаешь? – разозлился Рогов. – Чтобы Веретенников получал благодарности за раскрываемость? Пусть он с Шальновым вместо нас поработает!

– Испугал! Да он рад-радешенек от нас избавиться! Ему сто раз спокойнее без нас!

– А ты что предлагаешь?

– Ты представляешь, что будет, если мы докажем Волчаре и его  к о р е ш к у  убийство Андрея! Мы-то верим, что это они! Представляешь, что будет! Веретенников уходит из управления, Шальнова заменяют! Все преступления раскрыты!.

– Помяните меня, – сказал Рогов, – Тамулис еще будет нашим начальником… Шуток он не понимает и спустит с нас последнюю шкуру! Вот увидите!

– Ты уже говорил это про Баркова!

– Так давай же действовать! Что ж ты стоишь!

…За окном так же монотонно сыпал холодный мелкий дождь. У проходной гаража лежала перевернутая жестяная банка из-под автола, и, барабаня по ней, дождь наигрывал свои самые унылые и безрадостные мелодии.

– Я тоже не паникер, – говорил Егоров, – но больше ждать сложа руки нельзя!

– Должен же Артемьев получить наше письмо, – ответил Ратанов.

Зазвонил телефон.

– Черти! – услышал Ратанов веселый голос Карамышева. – Что же вы приуныли, черти! Сабо опознал фоторобот! Представляете, какая цепь: «робот» совершает две квартирные кражи, до этого приводит к Волчаре Урина, покупает у спекулянтки рубашку и появляется ночью на пути Сабо! Что же вы после этого унываете, черти! Мильтоны несчастные!