Текст книги "Такая работа"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

10

В первое мгновение дежурный растерялся и молча смотрел на вошедшего. На коммутаторе оперативной связи зажегся огонек, но он не замечал его: у стола стоял первый секретарь обкома партии. Артемьев оглядывал помещение дежурки, давая возможность дежурному собраться с мыслями. Двое уполномоченных, назначенных в помощь дежурному, встали.

– Майор милиции Федоренко. Докладываю: за время дежурства преступлений по городу не зарегистрировано, – отчеканил наконец дежурный.

Артемьев одобрительно кивнул и стал здороваться. Одного из помощников дежурного он узнал сразу – это был высокий пожилой участковый уполномоченный, портрет которого висел в парке культуры, в Аллее «маяков».

– Малинин, – вспомнил Артемьев.

Федоренко так и не предложил ему стул, и стоял сам, так как был уверен, что секретарь обкома зашел в горотдел милиции в связи с какими-то чрезвычайными обстоятельствами, которые потребуют усилий дежурного, а может, и всего личного состава. За двадцать с лишним лет работы в милиции секретарей обкома он никогда здесь не видел.

– Давайте сядем, – улыбнулся Артемьев, пододвигая к себе стул.

Он знал, что некоторые люди часто волнуются и робеют, разговаривая с ним, и это ему не льстило и не раздражало его, а только вызывало досаду за потерянные драгоценные минуты, которых всегда не хватало. Видимо, многие забывали или им просто не приходило в голову, что сам Артемьев, как и они, совсем не баловень судьбы; что он всю жизнь работал и ничего не давалось ему легко – ни батальон, ни диссертация, ни совхоз-гигант; что он тоже знает минуты волнений и радостей; что у него часто не хватает времени на дочерей, которым жена потакает, и они могут вырасти белоручками; что сам он, Артемьев, когда-то играл в футбол за институт…

– Как идет служба, товарищ Малинин? – спросил Артемьев, вынимая коробку папирос.

– Не жалуемся…

Дежурный в этот момент отвечал по телефону:

– На шестой пост машина уже вышла…

Зазвонил другой телефон.

– Извините. – Малинин снял трубку: – Вы позвоните начальнику розыска капитану Ратанову, 59-211. Он у себя. Только что прошел.

– Ратанов сегодня вечером работает? – спросил Артемьев.

– Он, вот еще Альгин, Егоров – эти всегда здесь, – сказал Малинин. – Дело вот какое. – Он замялся, помолчал. – Конечно, всего мы не знаем. А все-таки непонятно мне, я за себя буду говорить, – в чем же их вина?

Под окном скрипнули тормоза, в коридоре послышалась какая-то возня.

– Извините, – буркнул дежурный в трубку и выскочил из-за стола.

– «Магадан-6», «Магадан-6», – бубнил в микрофон второй помощник, – как меня слышите? Прием.

Молоденький милиционерик с помощью Федоренко ввел в дежурку высокого парня.

– Разбил стекло в автобусе и кондуктора ударил…

Парень был пьян.

– Отпустите руки. Кто вам дал право руки крутить?

– Кто дал тебе право хулиганить? – спросил Малинин, оглядываясь на Артемьева.

– Врет она!

– Я трех свидетелей записал, а там можно было весь автобус переписать. Все возмущены были! – сказал милиционерик, косясь на свой оторванный погон.

– Почему мне руки крутили? Кто дал право?

– Народ дал право, – неожиданно сказал Артемьев.

А в двери уже входил мужчина в майке и женщина в наброшенном наспех демисезонном пальто. Пальто было ярко-красное и как-то не вязалось ни с этими стенами, ни с лицом женщины, бледным и заплаканным.

– Посадить захотела? Сажай!

– Все в доме перебил…

– «Магадан-6», «Магадан-6», как меня слышите? Прием…

– Отпусти руки…

– Садитесь, вам говорят…

Артемьев пошел с Малининым по коридору. У дверей детской комнаты молодая женщина разговаривала с пареньком в спортивном костюме.

– Я ее ненавижу, больше я к ней не вернусь, не вернусь, – плача повторял паренек, – она меня опозорила, меня дразнят теперь этим… Уеду в другой город! Врач нам говорил, это болезнь.

– Новый детский работник, – шепнул Артемьеву Малинин. – Педагог!

Они свернули на лестницу. На втором этаже было пусто.

– Вот здесь Ратанов занимается, – сказал Малинин, показывая на дверь, обитую черным дерматином. – Зайдете?

– Зайду, – ответил Артемьев, – спасибо.

Ратанов встал. Здесь, в маленьком кабинете, рядом с открытым сейфом и картой города он уже не казался таким юным и неуверенным, каким выглядел на трибуне актива. Он знал свое дело, ему не за что было бояться. И так же, как раньше, будучи деканом сельхозинститута, Артемьев почти безошибочно угадывал, с каким студентом имеет дело, так теперь он угадал в Ратанове и честность, и скромность, и любовь к работе. Все это совпадало со слышанным им о Ратанове в обкоме.

– Здравствуйте, товарищ Ратанов. А почему вы не в театре? Скоро, по-моему, начало.

– Я в театр не пойду.

Наступила пауза.

– Я должен извиниться перед вами. На областном активе я, наверное, возражал вам не совсем… тактично…

Он остановился. Артемьев нахмурился.

– Сидите. Если коммунист считает возможным и необходимым поправить секретаря обкома, то я понимаю, что он это делает, будучи совершенно уверенным в своей правоте. И в этом случае вопросы самолюбия я отбрасываю. Я секретарь обкома Коммунистической партии…

Ратанов начал рассказывать. Артемьев слушал его с интересом, брал в руки отвертку, которую привезли из Шувалова, приглядывался к роботу. Ратанов намеренно избегал каких бы то ни было оценок Шальнова, Веретенникова, Скурякова, излагая только факты, чтобы у Артемьева была полная ясность в существе вопроса.

Потом они прошли по всему зданию. Артемьев познакомился со старшим экспертом-криминалистом, «колдовавшим» над дактилокартами, послушал, как сразу покрасневший при их появлении Лоев допрашивает карманника. Артемьев обратил внимание на цветную репродукцию, лежавшую под стеклом на столе у Рогова.

– Джорджоне. Дрезденская галерея. А рядом робот, – задумчиво сказал Артемьев, – интересные у вас ребята.

– Здесь КПЗ, – сказал Ратанов, – зайдете?

– Конечно, раз пришли.

Ратанов позвонил.

Задержанных в КПЗ было мало.

В первой камере сидел жалкий спившийся человек, бывший бухгалтер. Он сразу же попросил закурить и с жадностью, дрожащей рукой потянул из рук Ратанова сигарету.

В следующей, вытянувшись во весь рост, лежал человек в нижнем белье. Аккуратно сложенный костюм был у него под головой. И Артемьев понял, что хотя этот задержанный молод, но достаточно опытен и к пребыванию в камере относится как к неизбежному недостатку избранной им профессии.

– Гражданин начальник, а в тюрьму когда же?

– Вы за что попали? – спросил Артемьев.

– Не знаю… Говорят, порезал одного…

– Ударил ножом человека, сделавшего ему на улице замечание, – сдерживая возмущение, объяснил Ратанов. – Рана, проникающая в грудную полость, тяжелая… Пострадавший ему в отцы годится, мастер с судоверфи…

Дежурный по КПЗ уже открывал следующую камеру:

– Этот уже давно просит кого-нибудь из начальства.

Маленький черноволосый человечек шагнул им навстречу:

– Товарищ начальник! Дай мне кусок черного хлеба! Прошу!

– Вас что, не кормят? – спросил Артемьев.

– Начальник, я буду у тебя на глазах хлеб на пол бросать, топтать и клясться! Не знаю я никакого Бирюкова, ничего я не привозил…

– Задержан за спекуляцию, – пояснил Ратанов, – дело ведет ОБХСС. Он и некий Бирюков приехали с товаром. Ехали в одном вагоне. Задержали их в одном номере гостиницы. Живут там, у себя, на одной улице… А сейчас выкинули трюк: не знают друг друга! Для чего? У него, например, даже квитанция изъята на чемодан Бирюкова. Так я говорю?

– Не знаю я его…

– Была у вас квитанция?

– Начальник, дай, прошу тебя, черного хлеба…

Артемьев молча вышел на улицу.

Во дворе он с удовольствием вдохнул свежий осенний воздух, услышал шорох листвы на тополях, шум проносившихся совсем рядом самосвалов с бетоном, увидел через дорогу изящные витражи нового магазина.

«Вытащить эту дрянь на суд сотен и тысяч людей, – думал Артемьев, – запретить судам заседать в четырех стенах, судить только на заводах, в колхозах, перед людьми. Чтобы видела дрянь, на кого она поднимает руку…»

Он простился с Ратановым и поехал домой. Дома жена ему сказала, что уже несколько раз звонил областной прокурор. Не раздеваясь, Артемьев позвонил ему на квартиру:

– Максим Романович, – начал прокурор, – сегодня я весь день знакомился с этим делом, на работников розыска. И со мной в конце концов вынужден был согласиться и Розянчиков – не дело, а липа…

– Так, видимо, и есть. Сообщите в Москву, Дмитрий Степанович.

– Я так и сделал.

А в это время дежурный по управлению сообщал о побеге Варнавина.

11

Рядом с шофером сидел Тамулис, сзади Вера, Егоров и проводник Карата – Морозов Васька. Тамулис обнаружил его в кабинете администратора, когда прибегал туда звонить по телефону. Васька рассказывал администратору и еще каким-то удивленным и восхищенным людям, как готовить лагманы и шашлыки по-карски. Уже месяц на всех дежурствах Васька с упоением читал «Кулинарию» и сыпал рецептами блюд и коктейлей. Другой книги у него под рукой не было.

Конечно, операцию можно было отложить на утро, но многолетняя боязнь опоздать, которая стала уже болезнью Егорова, взяла верх. К тому же он спешил опередить действия Веретенникова и Скурякова.

– Нужно узнать, дома ли Николаев. Но так, чтобы в случае его отсутствия, никто ничего не заподозрил бы, – сказал Егоров. – В дом пойдет Тамулис с Верой. Слушайте, – он повернулся к шоферу, – у вас на каком сиденье ковер почище?

– На заднем.

– Возьмите с собой ковер с сиденья. Предложите купить. Приметы преступника Алик знает. Мы с Василием подойдем к окну. Если на крыльце, когда вы будете выходить из дома, окажется камень или палка, значит, вам надо вернуться в дом, мы сейчас тоже войдем… Ясно?

Из-под колес на дорогу вылетали маленькие камешки. Они то и дело стучали по крыльям и диферу машины. Шофер гнал с завидной скоростью.

– Может, Вере Васильевне не ходить? – спросил Тамулис.

– Почему же? – Чувствовалось, что она ни за что не откажется.

Тамулис откинулся головой на спинку сиденья, в спокойное, пружинящее тепло. Шофер включил радио.

– «Апассионата», – обернувшись, шепнул Тамулис.

Николаев жил на самой окраине города.

– Где ставить машину? – спросил шофер.

– Вон у того дома…

Машина остановилась.

– Пошли, – сказал Егоров.

Они двинулись молча, гуськом, по узкой тропинке, между какими-то заборами и кюветом. Егоров взял Веру за руку, помогая обойти канаву с водой.

Было тихо, но в домах еще не спали.

– Сюда, – шепнул Егоров, – и ни пуха, ни пера!

Вера, а за нею Тамулис со сложенным вчетверо ковриком молча шагнули через высокий порог калитки во двор. Через минуту раздался стук, потом напевный женский голос:

– Вам ковер не нужен? Продаем по случаю отъезда.

Дверь скрипнула, на миг блеснул свет, и снова стало темно.

Егоров и Васька подбежали к окну.

За столом, так близко, что, если бы не стекло, их можно было бы тронуть рукой, сидел мужчина и две женщины. Вера прямо на столе показывала им ковер. Еще одна женщина возилась у печки. Друга Варнавина, запечатленного на роботе, среди них не было.

Там за стеклом Вера внезапно покачала головой и стала сворачивать ковер. Видимо, не сошлись в цене.

Егоров и Морозов встали за крыльцо.

В доме заскрипела дверь, щелкнула задвижка в коридоре.

Секунда, другая…

Тамулис вышел первым. Вот он на крыльце… Ищет ногой камень. Еще секунда.

– Слушай, – где-то совсем рядом негромко сказал Тамулис, – ковер – это пустяк… Мне Черень нужен… Дело есть.

Егоров с силой сжал Ваське плечо.

– Черт бы его побрал, твоего Череня! Б а р о  д р о м е с к и р о! Явится в год раз и трясись каждую ночь из-за него! Ушел он с этим…

– С кем?

– Ну, с высоким таким, здоровым чертом…

– А придет он? Вещи его здесь?

– Какие у него вещи! Ты знаешь его или нет? Он, может, сегодня придет, а может, через год! Что ему?!

Откуда-то, может, из соседнего дома доносилась захватывающая мужественная мелодия. Она приветствовала мир, в котором не было места ни волчарам, ни веретенниковым, ни мелкой зависти, ни себялюбию. Дверь захлопнулась. Умолкла музыка. Во дворе стало темно. Тамулис и Вера вернулись к машине.

– Я с Морозовым остаюсь, – поглаживая Альке руку, тихо сказал Егоров. – Ты поезжай к Ратанову. Теперь мы все знаем. Молодец. И захвати Веру.

Показавшись в театре, Скуряков поехал на работу. Веретенников уже ждал его. Варнавина привезли еще раньше.

В своем объяснении о дальнейших событиях этого вечера майор Веретенников писал так:

«В половине восьмого вечера, выполняя отдельное поручение прокурора следственного отдела т. Скурякова Г. Г., я находился в служебном кабинете прокуратуры с арестованным Варнавиным. Как обычно, конвоировавшие арестованного милиционеры находились в соседней комнате, чтобы не мешать допросу. К половине девятого должен был подъехать и т. Скуряков Г. Г. Арестованный во время допроса сидел на стуле, в трех метрах от двери и был отделен от меня служебным столом и приставным столиком. Позади меня находилось окно кабинета и застекленная дверь на балкон второго этажа.

В поведении арестованного ничего подозрительного не отмечалось. На вопросы он отвечал охотно и сообщил ряд сведений, заслуживающих оперативный интерес.

В частности, Варнавин сообщил, что видел в городе некоего Зубарина, по кличке «Удав», располагающего огнестрельным оружием. За время допроса Варнавин встал со стула всего один раз, чтобы выпить воды из графина, стоявшего на приставном столике. Мне было известно, что Варнавин отказался в тюрьме от приема пищи, настаивая на отстранении от расследования по его делу тт. Карамышева и Ратанова. И вследствие этого чувствовал слабость и недомогание.

Около девяти часов я услышал, как в соседнюю комнату вошел т. Скуряков, встал из-за стола и подошел к дверям. Я слышал, как т. Скуряков спрашивал обо мне у конвоиров, и, открыв дверь, сказал, что я здесь. Скуряков спросил меня, не отказывается ли арестованный от дачи мне показаний. Я ответил отрицательно. Пропуская т. Скурякова в комнату, я увидел, что стул, на котором сидел Варнавин, пуст. Дверь на балкон была полуоткрыта.

Мною и т. Скуряковым были приняты следующие меры для розыска преступника по горячим следам:

а) организация преследования бежавшего силами конвоя,

б) личный осмотр прилегающего участка площади…»

…Перед третьим действием к театру подкатила «Волга», и худощавый человек пробежал мимо замешкавшихся билетерш в зрительный зал. Он с минуту задержался у центральной ложи, где сидели Макеев и Александров, и перед самым поднятием занавеса прошел к рампе. Зал добродушно зааплодировал.

Помощник дежурного по управлению поднял руку:

– Работников уголовного розыска города, управления и района прошу срочно спуститься к кабинету администратора. Членам городской добровольной народной дружины и оперативного комсомольского отряда собраться в вестибюле.

Макеев и Александров вышли из зала первыми. В темноте раздался скрип кресел, шарканье ног. Оркестр заиграл увертюру к последнему действию пьесы, так глубоко взволновавшей Тамулиса.

К утру и весь следующий день город был взят в невидимое постороннему глазу кольцо, и Ратанов, проезжая на машине по городу, видел на автобусных остановках, у закусочных, столовых, парикмахерских знакомых людей. Они были в одиночку и со спутницами, они подолгу ждали автобусов, читали газеты на стендах, любовались витринами, разговаривали или читали газеты. Иногда ему встречались и незнакомые лица, в которых он безошибочно угадывал дружинников. Узнать человека, который кого-то ищет, всегда просто.

Розянчиков все утро провел в кабинете. Он ничего не писал, не читал, только ходил из угла в угол и не мог успокоиться. Скуряков пытался вывести его из этого состояния, но каждый раз во взгляде Розянчикова чувствовался такой отпор, что Скуряков не выдерживал.

Перед обедом в кабинет к Розянчикову пришел областной прокурор, а позднее к ним присоединился Карамышев и начальник следственного отдела.

На широкий, затянутый зеленым сукном стол легло дело об убийстве старшего лейтенанта милиции Мартынова.

12

Лоев слушал нетерпеливо и смотрел в окно: обидно – ведь именно сегодня, в свой выходной день, он решил, наконец, навестить девушку с пушистой, немного ворчливой овчаркой колли. Из кабинета Ратанова был виден ставший по-осеннему неприветливым маленький внутренний дворик и вход в КПЗ. Милиционер из конвойного взвода шел по двору, держа в руках малюсенький металлический чайник.

Барков был настроен скептически. Во всяком случае, хотел выглядеть таким.

– Будьте осторожны, – повторял через каждые десять-пятнадцать слов Ратанов. – Это самое главное. За вами будет железнодорожная станция и два клуба. Баркову разрешено получить табельное оружие.

Когда они выходили, в кабинет вошли прокурор области, Карамышев и Розянчиков. Лоев не знал его, он только увидел, что молодой, не по годам располневший человек с университетским значком остановил в дверях Баркова и начал что-то говорить ему взволнованным высоким голосом. Лицо молодого человека покраснело, слова у него не шли, и он то и дело качал головой и гладил себя по макушке, и этому жесту и Лоев, и Барков поверили больше, чем его непонятной оборванной речи.

– Я-то что? – сказал Барков. – Вот Джалилов!

Розянчиков взметнул головой, как будто у него на шее захлестнули петлю.

– Я думаю, он поймет…

Эдик ждал их у машины.

Они выехали из города. Было темно. По обеим сторонам дороги стоял лес. Деревьев уже не было видно – просто высокие стены сплошного черного забора касались звезд своими неровными острыми зубцами. Дорога подсохла, и «победа» легко тянула по дороге. Иногда им попадались встречные полуторки и еще издалека начинали перемигиваться с «победой» тусклыми желтоватыми огнями.

Валерка вспомнил, как однажды к нему домой зашел Егоров. Мать поставила чай, послала Валерку за «клубничной». Они вспоминали Валеркиного отца, уголовный розыск и сидели утомленные и потеплевшие, ставшие словно ближе друг другу.

– Знай, Валерий, – говорил Егоров, – тебе придется десятки раз выбирать между своим и общим, оставаясь один на один со своею совестью. Жена будет встречать многие праздники без тебя. Может случиться, что в новогоднюю ночь ты только пожмешь руки товарищам и никуда не уйдешь из кабинета… Но будут дни, когда ты почувствуешь себя самым нужным человеком в целом городе, потому, что ты, ты спас жизнь людям! Ты никогда не пресытишься этим чувством: тебя всегда будут ждать другие, такие же нужные дела, и всякий раз раскрытие преступления начинается с самого начала… Я лично – выбираю уголовный розыск…

Метрах в двухстах от клуба они остановились. Где-то невдалеке прокричал паровоз, раздался лязг сцепляемых вагонов. Станция была рядом.

– Ну пока, ни пера, ни пуха, – шепнул Эдик, хотя вокруг никого не было.

Барков ушел на станцию, а Валерка замешался в толпу ребят – студентов сельскохозяйственного института, проходивших практику в совхозе. Купив билет, он подошел к пожилому лейтенанту, стоявшему у дверей, и передал привет от Ратанова. Это был участковый уполномоченный Созинов, о котором их предупредил начальник отделения.

В клубе хозяйничали девчата. Они сновали по двухэтажному зданию из зала, находившегося на втором этаже, в раздевалку, к большому прямоугольному зеркалу, вставленному в массивную дубовую раму.

Лоев сразу заметил заведующую клубом – девушку лет двадцати трех, с большими голубыми глазами и толстой длинной косой, закрученной вокруг головы. Она рассеянно, слегка морща лоб, слушала плотного крепыша в очках, говорившего ей что-то низким грубоватым голосом.

«Когда березку стройную ты встретишь на пути, – пела радиола, – ты на нее, пожалуйста, вниманье обрати…»

В городе эту песню уже давно не пели.

Валеркой никто не интересовался, как и он бывало, не обращал внимания на сидевших в зале незнакомых ребят, когда приходил в клуб на танцы. А ведь, наверное, были случаи, когда и там, рядом с ним, сидели такие же Лоевы, которые тоже отказывались от чего-то своего ради его спокойствия и его счастья.

Дядя Вася кивнул Лоеву. Валерка вышел в коридор.

– Десятый час. Все тихо. Я, пожалуй, к Бусыгинскому клубу подамся. А заведующую я на всякий случай предупредил и тебя ей показал… Ты не против?

– Ничего… Счастливо!

Высокая, еще совсем прямая фигура участкового мелькнула в проеме дверей…

Показался Барков. Они вышли на крыльцо. Теперь музыка звучала тише, приглушеннее, как будто рождалась она на бетонированном лесном шоссе вместе с ночным ветром и шелестом сухих осенних листьев; ночной холодок медленно обволакивал и крыльцо, и сад, и побелевшие далекие звезды.

На шоссе слышались чьи-то голоса.

– Грустишь? – спросил Барков.

– Выбираю уголовный розыск…

С шоссе взлетела уже новая мелодия: «Все часы сговорились и не идут…»

Четверо мужчин прошли мимо них в клуб. Они шли гуськом, и один из них негромко сказал:

– Ушел. Я сам видел. И здесь потеплее.

Валерка вздрогнул. Барков с силой наступил ему на ногу.

– Он. Их четверо, нам его вдвоем не взять… Беги к Бусыгину, зови дядю Васю… Поднимай наших…

Валерка отошел от крыльца, темнота словно смыла его и выбросила где-то далеко от клуба. Выждав несколько минут, Барков погасил папиросу, осторожно вошел в клуб. И сразу увидел Волчару. Рядом с ним стоял второй мужчина, лицо которого Баркову показалось тоже очень знакомым, как будто он повторял уже кому-то эти запоминающиеся приметы: «волосы черные, рост средний, телосложение крепкое, в сапо…»

Как сон!

Рядом с Варнавиным стоял оживший робот – Николаев. Черень.

Барков вспотел. Он больше не смотрел на них, боясь вызвать то самое странное притяжение, когда человек мгновенно оглядывается, будто почувствовав затылком устремленный на него тяжелый взгляд.

Черень посмотрел на часы и что-то сказал Варнавину.

«Поезд, – вспомнил Барков, – запаздывающий на час поезд!»

Теперь все зависело только от него. До поезда оставалось минут тридцать и до этого времени Валерка все равно не успеет.

Барков обошел здание и по пожарной лестнице поднялся к окну. Заведующая клубом вывела из зала злостного курильщика и читала ему нотацию в коридоре. Волчара и Черень спокойно стояли у дверей.

А в это время Валерка уже свернул с шоссе и бежал по узкой едва заметной тропинке, но не к Бусыгину, а к Ридину, удлиняя вдвое и без того дальнюю дорогу.

Барков снова вернулся на крыльцо. Здесь стояли двое парней, пришедших с Волчарой и Черенем.

«Надо спешить, надо действовать!»

Минутная стрелка, казалось, летела по циферблату часов.

Он поманил к себе заведующую клубом.

– Я вас давно знаю, – улыбаясь, сказала она, – я учусь в техникуме, вы дружите с…

– Правильно! – перебил он. – Посмотрите на тех двух мужчин! Заманите их в свой кабинет! Во что бы то ни стало! Попросите их передвинуть денежный ящик! Им не отказаться от этого!

– Но у меня нет денежного ящика!

– Неважно… Пусть только зайдут! Быстрее!

Отойдя в сторону, он переложил «ПМ» в боковой карман пиджака и загнал патрон в патронник: теперь ему достаточно было опустить большим пальцем предохранитель, чтобы сделать подряд восемь выстрелов. Это было крайней мерой. Потом Барков оглянулся: Волчара и Черень спускались по лестнице. За ними странно семенила молоденькая заведующая.

Они прошли в двух шагах от него.

– Пора! – ударило сердце.

Барков вытер платком правую руку, сунул ее в карман и распахнул дверь в кабинет. Заведующая стояла за столом, дергая запертый выдвижной ящик. Впереди, у окна, прислонившись к стене, стоял Волчара, а у стола – Черень, удивленно смотревший на Баркова.

То, что они стояли не у самой двери, было чистой удачей, потому что он забыл подумать об этом.

– Я из уголовного розыска. Не двигаться!

Он сказал это не очень громко, но твердо – не голосом, всем своим существом, так, как учил его Егоров, так, чтобы и Волчара и Черень поняли, что он из тех, кто скорее умрет, чем струсит, а если и умрет, то перед смертью все равно вцепится им в руки, в горло, в одежду и будет держать самой последней, самой страшной хваткой, пока не прибудут свои.

Не вынимая руку из кармана, он щелкнул предохранителем. Если бы в этот момент они бросились вперед, он выстрелил бы прямо через карман.

– Ни с места, – сказал еще Барков, – стрелять буду сразу.

Он не спускал с них глаз, не чувствуя больше ни растерянности, ни тревоги, а только свою большую правоту, которая позволяла ему так поступать с ними. И еще вспомнил он в эту минуту дом на Смежном переулке и те бурые пятна на асфальте, которые из осторожности называют в протоколах «похожими на кровь».

– Варнавин, повернитесь к стене! Руками одежды не касаться! Ну! А вы вернетесь в зал. – Голос его и тон не изменились, и на заведующую он не смотрел. – Если их друзья спросят вас, скажите, что ушли с девушками. Танцы закончите пораньше. А сейчас потушите здесь свет и закройте нас снаружи на ключ. Не проходите между нами, идите позади меня. Все! Гасите свет!

Щелкнул выключатель. Девушка еще долго возилась в коридоре с замком, слышно было, как она дважды уронила ключ, потом дернула ручку двери. Дверь была заперта.

Барков держал на прицеле Череня, Варнавин стоял от него дальше, сбоку от окна.

Прошло несколько минут. Волчара пошевелился: в комнату проникал свет фонаря, и все было видно. Барков отступил назад, в темноту.

– Я предупредил, что стрелять буду сразу!

Тот что-то пробормотал, выругался.

«Попалась бы Валерке машина… Какая-нибудь машина навстречу… Машина… Машина…»

Наверху зазвучал марш, и на лестнице послышались смех, громкие голоса, топот ног. Танцы закончились. Очень скоро все стихло.

Потянулись минуты молчания. Сколько их прошло? Две? Сто?

Внезапно у клуба раздался свист.

– Черень! – позвал кто-то. – Э-э-эй!

Где-то очень далеко, чуть слышно крикнул паровоз.

– Закурить можно будет, начальник? – спросил Черень.

Барков перевел на него взгляд.

– Нет!

И в этот самый момент Волчара, нащупавший на подоконнике кусок железа, служивший кому-то вместо молотка, бросился на Баркова. Герман выстрелил в него почти в упор. В раме вылетели стекла. Черень успел схватить его за руку.

Они катались с Черенем по полу, сбивая стулья, тесно прижавшись друг к другу, пачкая лицо и руки во что-то вязкое и липкое, пока Баркову не удалось отшвырнуть его в сторону, а самому облокотиться на стол и выставить вперед пистолет.

Когда Валерка с дружинниками открыли кабинет, Барков не мог двинуться им навстречу. И ничего не сказал Валерке. Они ни о чем и не спрашивали, только повели Череня в машину. Герман сам дотащился до крыльца и лег там, судорожно глотая воздух. Грудь покалывало сотнями иголок, воздуха явно не хватало. Заведующая клубом приподняла его голову и положила себе на колени. Вокруг стояли какие-то люди, но Герман не замечал их. И впервые ни о чем не думал.

Вскоре приехала скорая помощь и еще машина. Его положили в скорую помощь. О Волчаре никто не говорил, и он понял, что Варнавина больше нет. Герману показалось, что он слышит голоса Ратанова и генерала Лагутина.

– Я считаю, что оружие применено правильно, – будто бы сказал Ратанов.

– Безусловно.

Голова у Баркова все еще не болела. Она разболелась лишь в госпитале, когда вокруг раны стали остригать волосы.