Текст книги "Такая работа"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

11

– Валерий! – сказал Ратанов. – Группа ребят из Дачного поселка отдыхала в Клязьминском пансионате. Надо установить этих ребят, проверить, не отдавал ли кто-нибудь из них железнодорожный билет Варнавину или его друзьям.

И вот Лоев идет среди коллективных дач поселка – маленьких деревянных теремков, садиков с фруктовыми деревьями, чистых, аккуратных заборчиков из штакетника. На верандах сидят молодые женщины в фартуках, юноши в «джинсах». Варят варенье, принимают соседей, играют в бадминтон. Под деревьями мелькают белоснежные детские панамки.

На пятой линии тянет гарью, кто-то окуривает деревья. Через дорогу навстречу Валерке идет молодая женщина в кокетливом хлорвиниловом фартучке поверх цветного сарафана. Она с удивлением смотрит на Лоева, на его синий жаркий шевиотовый костюм и галстук.

Дойдя до перекрестка, Валерка снимает галстук, расстегивает сорочку, кладет пиджак на руку. Сквозь заборчики к нему тянутся ветви с яблоками.

Иногда он спрашивает встречных:

– Не знаете, где здесь живут ребята? Они в июне приехали из дома отдыха.

– Спросите в шестьдесят четвертой даче, – подумав, советует какой-то парнишка в очках, – у волейбольной площадки…

Он находит на 7-й линии шестьдесят четвертую дачу и из предосторожности идет сначала в соседнюю. Ему навстречу с террасы выходит девушка в черном купальнике, рядом с ней лохматая шотландская овчарка колли.

– Я был где-то здесь в прошлую субботу, – поздоровавшись, объясняет Валерка, – но не помню, в какой даче… Кажется, вот в этой… И оставил магнитофонную пленку.

– На этой даче вы быть не могли, – улыбается девушка, – здесь живут престарелые муж с женой. Может, там?

Она показывает через дорогу.

– Помнится, они говорили, что ездили отдыхать под Москву, в какой-то дом отдыха…

У девушки приятное загорелое лицо, руки с выгоревшим седым пушком.

– Все ясно. Вы были в шестьдесят седьмой даче. Там живут ребята, студенты. Они действительно в июне ездили в пансионат, под Москву. Вон та дача… Найдете сами?

Шотландская овчарка смотрит на Лоева неприязненно, ворчит.

– Джерп! – укоризненно говорит ей девушка. Собака умолкает и подозрительно косится на Валерку.

Девушка и собака наблюдают, как он закрывает за собой калитку и идет по улице. Потом они возвращаются на террасу. В угловой даче заводят магнитофон. Чистый стереозвук четко передает тихий, чуть звенящий ход каравана. Не спеша, монотонно бредут по песку животные, тоскливо поет погонщик…

«Когда на душе тревожно, – поделился как-то с Валеркой Барков, – думай о своем дыхании. Обрати внимание, из каких ощущений складывается цикл «вдох – выдох»… Верное средство!»

Когда Барков вернулся в отдел, Тамулиса еще не было. На столе лежала записка:

«Звонила Галя».

С того воскресного дня они больше не виделись.

«Скорее бы Тамулис вернулся», – подумал Герман.

Он оставил Тамулису на столе записку и уехал в онкодиспансер: рецепт, выписанный Волчаре, так и оставался загадкой.

Барков уже обошел главных врачей и заведующих больницами, аптеки, всех старых специалистов. Теперь он встречался с молодыми врачами. В окошке регистратуры ему посоветовали поговорить с Фелицатой, оказавшейся, несмотря на свое древнее имя, молоденькой застенчивой девушкой. Посмотрев на рецепт, она, глядя Баркову куда-то между носом и подбородком, негромко сказала: «Это Сашка Урин писал, практикант. Он начал практику в первой больнице, а потом несколько дней был на практике у нас».

– Вашу руку, доктор, – высокопарно произнес Барков, – спасибо.

Рука юной Фелицаты оказалась неожиданно жилистой, а пожатие довольно крепким.

Этот последний день августа был для него самым удачным за все лето. Случилось так, что именно на эти дни Урин приехал в город к отцу и уже примерно через час сидел в приемной дежурного автоинспектора, куда его вызвал Барков: брат Урина гонял на мотороллере, не имея прав.

Урин сидел на диване, высокий, на вид какой-то очень «свой», доступный, с открытыми светло-серыми сообразительными глазами. Его глаза быстро следили за всем, что происходило вокруг него, и, казалось, что он сразу схватывает и разгадывает больше, чем ординарный свидетель. Он приехал в милицию на мотороллере и теперь поигрывал защитными очками и щегольским дымчатого цвета беретом.

Барков и по его просьбе Рогов дважды проходили по коридору мимо кабинета автоинспектора, чтобы еще раз взглянуть на Урина и решить, с кем Баркову придется иметь дело. Потом у Баркова появилась одна идея.

Он вырвал из однотомника Шейнина рассказ «Ночной пациент» – о враче, оказавшем первую помощь раненому бандиту, спрятал рассказ в карман и, проходя мимо Урина, тоном гостеприимного хозяина сказал:

– Придется еще минут десять посидеть. Вы не спешите?

– Нет, – сказал Урин, – десять минут можно.

– Сейчас вам что-нибудь почитать достанем, одну минуточку. Щеглов! – крикнул он, приоткрывая дверь в пустой кабинет. – У тебя почитать нечего?

Вскоре он вышел, держа в руках «Ночного пациента», завернутого в белую бумагу. Взглянув на заглавие, Урин вздохнул и вернул Баркову вырванные страницы:

– Читал. Не люблю такие рассказы.

– Я тоже не люблю, – сказал Барков, – я больше люблю научную фантастику. У меня, – он помедлил, – есть к вам небольшой разговор. Пойдемте ко мне, пока автоинспектор придет.

Урин коротко вздохнул и пошел за Барковым.

– Дело такого рода, – сказал Герман, пододвигая Урину стул, – у меня ваш рецепт.

– Какой рецепт?

– Это ведь ваша подпись? – Барков протянул рецепт.

– Моя.

– Расскажите, кому вы выписали его и в связи с чем?

– Не могу себе представить.

– А вы постарайтесь вспомнить.

– Мне нужно посмотреть карточку больного…

– Этот больной к вам через больницу не обращался.

– Тогда не помню.

Наступила пауза, которую Урин, видимо, не намеревался прервать первым. Пришлось снова начинать Баркову.

– Давайте не будем ссориться.

Урин пожал плечами.

– Надолго к нам?

– На недельку, к отцу…

– Послушайте меня внимательно. Этот пациент в больницу не обращался. Вы в феврале в больнице не работали. Может, он обращался к вам частным образом? Я не облздрав, не инспектор финотдела…. Поговорим откровенно.

Урин посмотрел на часы.

– Не помню.

– Вот что, – сказал Барков. – Я поверил бы вам, если бы не знал, что пациентов у вас не так уж много…

Урин молчал.

«Пожалуй, это как раз тот случай, когда чем больше аргументов – тем хуже, – думал Барков, – нужно менее официально…»

– Ты на Колхозной давно живешь?

Вошел Тамулис. Он несколько минут слушал этот нудный разговор, потом взял карманный фонарик и от нечего делать стал его разбирать: на сегодня его рабочий день закончился. Он вывинтил ручку, высыпал на стол батарейки и стал копаться в корпусе. Герман в это время рассказывал невозмутимому, явно скучавшему Урину об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Он снова перешел на официальный тон.

Тамулис поставил батарейки на место, завинтил ручку и щелкнул выключателем. Лампочка не загоралась. Тамулис еще дважды разобрал и собрал фонарик. Света не было. Урин искоса поглядывал на его манипуляции с фонарем. Потом Баркова вызвал к себе Егоров, и Тамулис остался с Уриным. Он снова вынул батарейки.

– Вы нажмите там чем-нибудь снизу вверх на пластинку, – сказал вдруг Урин.

Тамулис передал ему фонарик.

– Где?

Они провозились с фонарем минут десять. А когда лампочка наконец зажглась, они невольно рассмеялись – все дело было в парафиновой смазке батарей. Тамулис вытащил из кармана сигареты. Закурили. Тамулис спросил:

– Волчару давно знаешь?

Урин удивился:

– Какого Волчару?

– Ну, которому ты рецепт написал. Кто он тебе?

– Мне он никто. Я его, в сущности, и не знаю.

– Чего же ты тянешь?

– Тут с другим связано, с личным. – Урин поднял на Тамулиса свои светло-серые большие глаза, и Тамулис подумал, что молчание и нежелание отвечать Баркову дались Урину совсем не так легко, как тот думал. – Я потерял документы. А может, их у меня просто вытащили в магазине вместе с бумажником. Денег в бумажнике не было – одни документы: паспорт, комсомольский, студенческий. Конечно, настроение тяжелое: отец болеет, а тут – сразу все документы. Но я никому ни слова, ни в милицию, ни в райком. Я и сейчас поэтому не хотел говорить…

Вошел Барков, сел в сторонке. Урин повернулся к нему.

– И вдруг приносят домой. Один мужчина нашел и принес. И говорит: ты – медик, услужи тоже: к о р е ш  у меня заболел… Ну, я с радости и разговаривать не стал – на мотороллер, он сзади… Приехали к его другу. Поздоровались. Друг лежит, закрыт одеялом по пояс. Тот, который со мной приехал, говорит ему: показывай, не бойсь! Он одеяло откинул – пониже колена повязка, нога вспухла. Я посмотрел: рана сквозная, огнестрельная, с близкого расстояния… Судебную медицину я знаю. Я опять на мотороллер – в аптеку. Вернулся, сделал обработку, укол… Выписал пенициллин… Вот этот рецепт.

– Не спрашивал, что с ним?

Барков поднялся и пересел к столу.

– Они говорили – на охоте, хотели лося шлепнуть… Поэтому он и в больницу не обращался.

Тамулис подал Урину фотоальбом.

– Этот, – сказал Урин, увидев фотографию Волчары.

Фотографии второго в альбоме не было.

– Какой из себя тот, который привел к больному?

– Черный, высокий, в сапогах…

– Очень высокий?

– Нет, ниже меня.

– Значит: черный, среднего роста, в сапогах… Телосложение какое?

Барков вытащил из альбома несколько неподклеенных фотографий, достал еще одну из верхнего кармана пиджака, показал их Урину.

– Вот этот похож, – сказал Урин.

На столе лежал робот, изготовленный художниками…

– Пошли к Ратанову, – сказал Барков.

Тамулис крепко стиснул локоть Урина.

Еще утром им казалось, что сделано уже все, что дальше дороги нет, что они совсем выдохлись, заблудились. Но маленький, еле заметный огонек блеснул вдалеке. Что это? Пламя далекого костра, деревушка? Или просто так померещилось переднему, когда он перекидывал тяжелый рюкзак с одного плеча на другое и случайно поднял голову? Но уже бодрее и легче стучат сапоги, и рюкзак не так тянет плечо…

– Значит, кражи из квартир связаны с другом Волчары, – медленно, словно боясь вспугнуть свою мысль, сказал Ратанов.

– Возраст, одежда, – подхватил Тамулис радостно, – приметы!

– Судя по всему, – сказал Егоров, – Волчара был ранен в день кражи из универмага, а так как такое совпадение само по себе подозрительно, возможно, что оба факта связаны между собой.

– Хорошо ли осмотрели тогда универмаг? – спросил Ратанов.

Гуреев поднялся:

– Осматривал я и следователь, в присутствии майора Веретенникова…

– Извините, – сказал Ратанов. – Дмитриев, срочно – книгу суточных рапортов от дежурного. Посмотрим, что у нас еще было тогда за сутки…

– Я помню тот день, – начал Дмитриев, – больше ничего не было!

– Не ленись. – Барков нацелился на освобождающееся на диване место. – Тащи книгу…

– Барков, – сказал Ратанов, – позвони дежурному по области, узнай, что у него было в тот день…

Дмитриев и Барков вышли.

В тот морозный февральский день по городу и по области других происшествий зарегистрировано не было.

– Скорее всего, это случайный выстрел во время или после кражи, – негромко сказал Егоров. – Раньше, я помню, Варнавин ходил на кражи с пистолетом.

– Завтра мы тщательнейшим образом осмотрим универмаг, – безапелляционно произнес Ратанов, – а сейчас хочу сообщить еще одну радостную новость.

Лоев покраснел.

– Найден молодой человек, который отдал Варнавину свой железнодорожный билет. Карамышевым он уже допрошен и произведено опознание Волчары. И нашел этого свидетеля Лоев. Ну вот, а сейчас всем по домам.

– Порядок! – воскликнул Рогов, вскакивая со стула и сильно хлопая Валерку по плечу. – Я же говорил, что мы все сделаем! Даешь универмаг!

Ратанов, Егоров и Барков пошли домой вместе по Советской.

– Итак, завтра ты идешь к следователю, – напомнил Егоров.

– Да, – рассеянно пробормотал Ратанов, – я думаю вот о чем: не опознает ли этого «робота» свидетель Сабо? Представляете: универмаг – убийство – квартирные кражи…

В это время Гуреев, несмотря на поздний час, сидел с тестем на кухне. Спать не хотелось – возбуждение не проходило.

– Если их снимут, остается кто? Я да Рогов, ну и мальчишки. Все они после меня пришли. Веретенников – за меня, Шальнов – тоже. Могут, правда, заставить на следующий год пойти в высшую школу… Это ничего. Желающих на место начальника отделения уголовного розыска не так уж много!

Он налил себе настой чайного гриба, и рот обожгло кислотой. Видимо, жена забыла добавить сахару. С минуту следил, как колышется в банке рыхлая масса.

– Смотри, Коля, не упусти, – сказал в это время тесть, недавно ушедший на пенсию, – у нас в дивизии был такой случай…

«Мальчишка он все-таки, дурак, – подумал Гуреев о Ратанове. – Главное в нашем деле – не рыпаться!»

Глава третья
ВЫБИРАЮ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК

1

Любое уголовное дело начинается с белого или зеленого листка бумаги небольшого формата.

Листок этот – «Постановление о возбуждении уголовного дела» – подшивается в папку. И с этого момента все дальнейшие действия людей, чьи фамилии упомянуты в тексте, – и тех, кто его составил и утвердил, и тех, кому посвящены скупые казенные строки, – определяются не их помыслами, чувствами, а только четкими формулировками статей закона и твердыми, неумолимыми процессуальными сроками – так думал Скуряков, перечитывая свое постановление, и эта мысль доставляла ему удовольствие, потому что, думая об этом, он ощущал себя частью, необходимым винтиком машины, которую никто не в силах остановить, машины, законсервировавшей в себе кипение бурных человеческих страстей и потому – бесстрастной, машины многоликой и потому – безликой.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(о возбуждении уголовного дела)

30 июля                  гор. С-к

Прокурор следственного отдела С-ской областной прокуратуры юрист 1 класса Скуряков, рассмотрев материал по факту нарушения социалистической законности в органах милиции С-ской области,

Установил:

28 июля сего года начальник отделения уголовного розыска отдела милиции исполкома С-ского городского Совета депутатов трудящихся капитан милиции Ратанов И. В. и сотрудники того же отдела – старший оперуполномоченный ОУР майор милиции Егоров С. И. и оперуполномоченный ОУР старший лейтенант милиции Барков Г. В., получив оперативные сведения о намерении Варнавина и Мальцева совершить кражу из магазина-2 Кизляковского сельпо, расположенного в дер. Барбешки, вместо того, чтобы в соответствии с действующими служебными инструкциями предотвратить кражу, умышленно, из карьеристических мотивов, создали условия, объективно способствовавшие совершению преступления.

…Барков Г. Б., получив сведения о готовящемся преступлении, через Джалилова А. подстрекал Варнавина и Мальцева к совершению кражи из магазина…

В момент задержания Егоров С. И. без достаточных оснований применил оружие в отношении Мальцева, об участии в крайне которого он знал заранее, со слов Баркова Г. Б.

Учитывая, что в действиях Ратанова И. В., Егорова С. И. и Баркова Г. Б. имеются признаки составов преступлений, предусмотренных статьями…»

Если бы у Ратанова было больше свободного времени на воспоминания, он, несомненно, вспомнил бы высокого пухлого второкурсника, выступившего в его бытность на кафедре истории государства и права юрфака с большим и интересным докладом. Второкурсник разбирал коллегии Петра Первого. Ратанов учился тогда на последнем курсе, но пришел на доклад. Фамилия докладчика была – Розянчиков.

Розянчиков держался на трибуне свободно и просто, словно каждый день докладывал с нее кандидатам и доцентам права кое-какие забытые ими поучительные факты. Зав. кафедрой – высокий лохматый старик, хотел, видимо, позлить этим докладом своих молодых коллег, потому что все время посмеивался, без устали тер и без того чистые стекла очков и перекладывал из одного кармана в другой свою большую черную трубку с металлической крышкой.

Доклад и в самом деле заслуживал внимания и отличался от обычно несмелых и куцых студенческих рефератов. Единственное, что неприятно поразило тогда Ратанова, – безапелляционность оратора, счастливая ребяческая вера в себя, в свое лицо, в свою научную непогрешимость. И это вызывало желание с ним поспорить. Однако недостатка в желавших выступить не было, и Ратанов промолчал. Больше они ни разу не виделись.

Такое же желание – спорить с ним, возражать ему – вызывал Розянчиков и у своих коллег по работе в прокуратуре Республики.

«Неглупый парень, эрудит, вопросы сложные решает быстро и почти всегда правильно, – говорил о нем начальник отдела, – но если первое его решение неправильное, сам он ни за что не поправится».

Поэтому расследование уголовного дела для Розянчикова было всегда не узнаванием нового, а всего лишь подтверждением его первого, по счастью, правильного предположения.

Человек он был еще молодой, энергичный, аккуратный, но несколько высокомерный. Он сразу же поставил Скурякова в положение подчиненного, продиктовал ему список лиц, которых следовало допросить. В день приезда он посетил заведующего административным отделом обкома партии, побеседовал с корректным, сожалевшим обо всем случившемся Веретенниковым и взял под стражу Джалилова.

Поступок работников розыска вызвал у него смешанное чувство возмущения и жалости: «шустрые ребята», как он называл оперативников, переусердствовали не по разуму; конечно, карьеру они на этом сделать не хотели, просто Варнавин им мешал, доставлял много хлопот. Они хотели сделать лучше, а в результате грубо попрали закон.

Допрос Ратанова Розянчиков взял на себя. Он листал лежавшее перед ним уже довольно пухлое дело, поминутно поглядывая на часы: Ратанов должен был вот-вот появиться. Потом позвонил Скурякову: «Войдете минут через десять после начала допроса: вы его все-таки знаете лично…»

В это время Ратанов вырвался, наконец, из узких прокуренных коридоров. Во дворе горотдела автоинспекторы осматривали машины, Тамулис о чем-то шептался со своими комсомольцами у забора, милиционеры мотовзвода, или, как их называли «точильщики», заполняли двор гулом и тарахтением моторов.

До прокуратуры было всего несколько минут ходу. Областная прокуратура и суд занимали массивное здание бывшего губернского дворянского собрания.

У кабинета областного прокурора, который предоставлен был в распоряжение Розянчикова, за двумя маленькими столами, друг против друга, сидели две машинистки. Они быстро стучали по клавишам, но одна из них строчила длинными равномерными очередями, как автомат, а вторая стреляла быстрыми короткими залпами, и это было похоже на перестрелку в цепи, когда на одиночные выстрелы неприятеля отделение отвечает винтовочными залпами.

Увидев Ратанова, секретарь, полная, черноволосая женщина, поправив привычным жестом прическу, пошла в кабинет. Ратанов подошел к стенгазете. Карикатура изображала женщину в прокурорской форме, несомненно, Щербакову, сидевшую по-кавалерийски на громадной, втрое больше ее, папиросе. Заметка о вреде курения была подписана Скуряковым.

Секретарша вышла, открыв перед ним дверь.

«Папиросный дым, – вспомнил Ратанов слова заметки, проходя в кабинет, – особенно опасен нам, тем, кто не курит. Пора бы подумать об этом комсомолке Щербаковой!»

Розянчикову показалось, что Ратанов, входя, иронически улыбнулся.

Если в течение нескольких лет тебе приходится ежедневно, ежечасно встречаться с незнакомыми людьми и расспрашивать об интересующих тебя вещах и если успех работы зависит подчас только от твоих расспросов, то в короткое мгновение, перед тем как задать первый вопрос, ты стараешься быстро прикинуть: кто перед тобой? Можно ли, экономя время, начать с главного или только с пустяка? Быть ли корректно официальным или держаться просто, не принуждая себя? Как отнесутся к твоему первому вопросу? Как ты произнесешь: правильное – «фамилия» или местное искаженное, но уже привычное «фамиль»? Все это нужно решить почти мгновенно, сразу, только взглянув на незнакомое лицо, только оценив фигуру и плечи, зацепив краем глаза руки, платок или кепку.

И сначала ты всегда ошибаешься. Ты намеренно говоришь «фамиль», и тебя поправляют. Ты строг и официален, и человек обращается уже не к тебе, а к твоему коллеге, который вынул папиросу, предложил закурить и дал мальчишке поиграть с зажигалкой.

Но потом ты понемногу начинаешь разбираться в людях, находишь ключ к пониманию характеров в лицах или в окружающей обстановке. Реагируешь и на сломанную оправу очков, и на виднеющийся из кармана автоматический карандаш, и на прическу.

Розянчиков обратил внимание на незагорелое, узкое лицо Ратанова, на отсутствие университетского значка на потертом коричневом пиджаке, на спутанную прическу. Ратанов, в свою очередь, оценил классическую позу ожидания, принятую Розянчиковым, облатку аспирина и последний номер журнала «Государство и право» на столе, новенький блокнот-алфавит, вложенный в уголовное дело. Лицо Розянчикова сразу показалось ему знакомым.

Ратанов произвел на Розянчикова впечатление человека, измученного каждодневными мелочами провинциального уголовного розыска, скрупулезным исполнением указаний всех-всех инстанций, не хватающего с неба звезд, нечестолюбивого, наивного и честного. Свой университетский значок Ратанов, видимо, перевесил на форменный китель, пылившийся в шкафу в ожидании строевого смотра. В это дело с Джалиловым попал он, безусловно, случайно и сейчас жалеет обо всем и нервничает.

И в чем-то Розянчиков был прав.

Ратанов увидел перед собой преуспевшего молодого человека, юриста с теоретическим уклоном, возможно – аспиранта. Переубедить такого было трудно. Из дела он, конечно, умел делать «конфетку» и, наверное, лечился в Москве в платной поликлинике от ревматизма или хронического ревмокардита.

И в чем-то Ратанов тоже был прав.

– Садитесь, пожалуйста, – громко и немного в нос произнес Розянчиков, – устраивайтесь поудобнее.

Ратанов сел за приставной столик.

– Что же это вы такое натворили, Игорь Владимирович, друг вы мой? – Розянчиков двинулся в обход большого стола по кабинету, не глядя на Ратанова. – Я знакомился с вашим личным делом. У вас чудесные характеристики… Кто в ваше время вел уголовный процесс в университете?

– Профессор Стругавичус. Но дело не в этом. Дело, видимо, в том, что мы арестовали преступника, некоего Варнавина. Арестовали за преступление, которое он совершил. Вы наверняка уже знаете, что представляет собою Варнавин…

– Игорь Владимирович, батенька вы мой, – заговорил Розянчиков, видимо, подражая кому-то из своих пожилых коллег. – Я поэтому и прилетел сюда! Для закона нет Варнавина, Иванова, Сидорова. Есть субъект преступления. Его прошлые судимости и прочее, если, конечно, в законе нет упоминания о специальном субъекте, – вы меня понимаете, все это не играет роли! Милиция об этом почему-то забывает. Так вот Сидоров или Иванов, а в данном случае некто Варнавин решил пойти на совершение преступления. Вы об этом узнали. Почему же вы не сделали всего, чтобы это преступление не совершилось?

– Лично я в прошлом несколько раз предостерегал Варнавина от совершения преступлений… С ним беседовали и другие работники.

– Это как раз менее всего интересно… Вы ведь дали возможность войти в магазин, взять рулон дорогостоящего материала… По существу, вы взяли Варнавина и Мальцева, когда они собирались уже в обратный путь…

– Это не так. Ночь была очень темная… Магазин стоял у самого леса, на краю деревни…

– Но вы допускали мысль, что Варнавин совершит кражу и вы возьмете его лишь потом?

– Я ставил перед собой задачу – задержать преступника с поличным.

Розянчиков снисходительно улыбнулся.

– Чисто милицейский подход. Человек, который находится на свободе, если только он не бежал из-под стражи, не может быть для нас преступником. Вот когда он будет осужден и приговор в отношении его войдет в законную силу, тогда мы можем считать его таковым. А до этого он такой же, как любой Сидоров, Иванов, Петров, как мы с вами… И как вы выглядели в ту ночь? Вы, юрист, старший страж порядка! Вы терпеливо сидели и ждали совершения преступления! Ждали и хотели преступления! Хотели!

– Я не хочу и не могу брать на себя функцию суда. Окончательное слово принадлежит суду! Но препятствовать совершению преступлений и собирать доказательства мы обязаны. Находясь в засаде, я ждал не преступления, а доказательств преступного умысла Варнавина. Ничто не мешало ему отказаться от своего намерения. Вы ведь знаете его прошлое.

– Опять вы о его прошлом!

В кабинет вошел Скуряков. Ратанов кивнул ему и продолжал разговор:

– Мы знали, что он продолжает готовиться к совершению преступлений и наверняка совершает их сам или подстрекает других. Иногда он проигрывал в карты крупные суммы денег.

– Надо было привлечь его к уголовной ответственности за какое-либо из совершенных преступлений…

– Он бы все отрицал, а доказательств у нас не было…

– Вот видите: доказательств не было!

– По вашему, значит: не пойман – не вор. Поймать на месте нельзя: надо предупредить преступление! На следующий раз – «не пойман не вор»! Что бы сказали мне люди, если я рассказал бы на какой-нибудь фабрике о нашем с вами разговоре!

– Это обывательские разговоры. А мы юристы, не обыватели: нам нужны полноценные доказательства…

– Теперь они есть у вас…

– Эти доказательства не против Варнавина, – сказал Скуряков, кивком испросив у Розянчикова разрешения вмешаться в разговор и пересаживаясь поближе к Ратанову, – а протии вас и ваших работников. Вы знаете, что Варнавина, видимо, придется освобождать из тюрьмы?

– Но ведь кражу он все-таки пытался совершить?

– Мы считаем, что есть люди, которые виновны в этом больше, чем Варнавин, которые пошли на поводу у другого преступника, совершившего уже не одно тяжкое преступление…

– Кто же эти люди, виновные больше Варнавина?

– Скоро узнаете. Что вам известно о взаимоотношениях Джалилова и Баркова? – Скуряков впился взглядом в лицо Ратанова. – Вы знаете, что они вместе пьянствовали? Вам лично много раз приходилось выпивать с Барковым или Егоровым?

– Я на такие вопросы отвечать не буду. – Ратанов подчеркнул голосом слово «такие».

– Нет, будете, – уже со злостью сказал Скуряков.

– Вы должны были им во что бы то ни стало помешать идти на кражу. – Розянчикову был неприятен обвинительный азарт Скурякова.

– Давайте просто рассуждать, – почувствовав это, сказал вдруг Скуряков спокойно и рассудительно. – Почему это Джалилов, если он стал таким честным, сам не задержал Варнавина? Вот и был бы у вас прекрасный свидетель! И не было бы сейчас этого разговора. Было бы это открыто, честно… По-нашему!

«Ханжа, – думал Ратанов, глядя на его самодовольное лицо, – как ты только попал сюда? Все-то ты понимаешь, только прикидываешься…»

За дверью по-прежнему стучали пишущие машинки, там шло настоящее сражение: треск частых коротких залпов покрывали уверенные, неторопливые автоматные очереди.

– Смотрите, Игорь Владимирович, – тянул Розянчиков, которому от роду не было еще и тридцати лет и который сам никогда не сталкивался с тем, от чего он предупреждал Ратанова, – вас ждут большие неприятности…

– Дайте оценку, – стрелял Скуряков, – дайте правильную принципиальную оценку случившемуся… Что для нас всех может быть дороже прав гражданина? Иванова, Петрова, Варнавина?

Лицемеры и догматики никогда не приносили ничего, кроме вреда, тому делу, за которое больше всего ратовали на словах и к которому в глубине души всегда оставались равнодушными. Догматик напоминал Ратанову орудие, не менявшее прицел после начала атаки: сначала оно стреляло по врагу, а когда тот отступал, било в спину своим, ворвавшимся в чужие окопы…

– Мы говорим на разных языках, – сказал Ратанов, – и не можем понять друг друга: я знаю, чьи интересы защищаю, а вот чьи вы защищаете, намереваясь освободить Волчару, мне непонятно.

– Ну, это уж слишком! – Скуряков встал, укоризненно глядя на Ратанова.

Розянчиков пожал плечами:

– Что ж. Постановление готово?

Скуряков подал отпечатанный на машинке лист бумаги. Это было заранее подготовленное постановление о предъявлении Ратанову обвинения.

Ратанов читал постановление как чудовищную, несправедливую характеристику его работы, его надежд, его стремлений на порученном ему, пусть маленьком, участке сделать все, чтобы заслужить благодарность людей, чей труд и покой был ему доверен.

Потом от него взяли подписку о том, что он, Ратанов Игорь Владимирович, уроженец гор. Москвы, русский, член КПСС, образование высшее юридическое, начальник отделения уголовного розыска, никуда не скроется от следствия и суда с постоянного места жительства – ул. Дзержинского, дом 19/24, кв. 43 – без разрешения следователя.

…Кабинет, в котором его допрашивали, находился на втором этаже, позади стола была большая стеклянная дверь на балкон и большое, полное солнечного света окно. За окном стонали и дрались между собой дикие голуби. Вся их жизнь проходила здесь, около кормушки, под высокой железной крышей балкона с ложными колоннами.