Текст книги "Без вас невозможно"
Автор книги: Леонид Панасенко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
То, что выходит за пределы привычных представлений, всегда выглядит странно и пугает даже просвещенный разум.
Далеко за полночь вдоль берега притихшего океана миллионами окон сверкал бодрствующий Золотой Пояс. Бесконечный город уже четвертую ночь не спал.
На кольцевой лоджии возле декоративного пруда сидели академик Янин, его маленькая помощница – экзобиолог Этери и троица экспертов-Садовников.
Этери время от времени подсыпала в пруд корм. Золотистые рыбки церемонно собирались «к столу», а одна, большая и толстая, подплывала к самому берегу, смотрела на людей и беззвучно шевелила губами.
– Вот вам традиционная модель непонимания, – пробасил Янин, указывая на рыбку. – Только роли меняются. То мы в роли рыбки, то чей-то мир.
– Вы хотите сказать, что в каждой конкретной ситуации есть сторона говорящая и сторона слушающая? – спросил Славик. – Тогда мы плохие слушатели и вовсе разучились понимать язык аллегорий.
– Вы не совсем правы, – покачал головой Янин. – Все происходящее на планете можно, конечно, перевести в энергичную форму требования: «Люди, убирайтесь!» Но перевод может быть и другой. Совершенно другой. Если бы нас просто прогоняли, то это, наверное, происходило бы более конкретно. Скажем, каждый день по цунами. А так… Нас или дразнят, или… – академик пожал плечами, – испытывают… Обратите внимание, друзья! Как только мы начинаем реагировать на «выходки» Ненаглядной, она тут же меняет тактику. Развернули борьбу с лейкемией – пандемия резко пошла на убыль, начали волновую передачу энергии – «пряжа небытия», погубившая Скворцова, исчезла, Славик превозмог влияние чужой воли – и некто или нечто оставило в покое наших несчастных «исполнителей»… Нас все время, мягко говоря, активизируют. Теперь вот повальная бессонница… Зачем?
– Многим даже нравится, – засмеялась Этери. – Современному человеку катастрофически не хватает времени. Даже на отдыхе.
– А у Шевченко другая забота, – заметил Илья. – К нему поступают сотни запросов от тех, чьи отпуска продлила пандемия. Люди устали отдыхать, хотят заниматься делом. Кое-что мы, конечно, придумали: восстановительные работы по ликвидации последствий цунами, сто сорок человек послали на фабрику биосинтеза – там, оказывается, многое уцелело…
– Рядом с нами, на площади Зрелищ, энтузиасты-философы организовали институт глобальных проблем, – добавил Славик. – Жарятся на солнце и ведут бесконечные дискуссии.
– Это лучше, чем планетарная праздность, – оживился академик и попробовал погладить болтливую рыбу. Та поджала губы и, вильнув хвостом, уплыла. – Кстати, снятие карантина – вопрос нескольких дней.
Над Бесконечным городом в ночном небе вдруг расцвел фейерверк. Затем разноцветные огни сложились в слова, поплыли вдоль берега:
«Мы полюбили! Будьте сегодня нашими гостями! Индекс 14716.
Бианка, Чэд».
– Вот это я понимаю, – засмеялся Илья. – Это и есть давление жизни. Ненаглядная, будто старуха-ворчунья, нам козни строит, а нас на свадьбу зовут. Пойдемте, друзья?
– Пойдем, – хором ответили ему.
Возвращались со свадьбы утром. Егор и Этери, переплясавшие за ночь чуть ли не все танцы мира, разулись и, поотстав от компании, брели по мокрому песку. Иногда набегала полусонная волна, разливалась пенным прибоем. Пена тут же таяла, уходила в песок.
– А все-таки к тайне мы не приблизились ни на шаг, – с грустью заметила экзобиолог. – Я знаю, что гипотеза Ефремова—Висвалдиса специалистами опровергнута. Но ведь других объяснений происходящего попросту нет.
– Я неплохой интуитист, – сказал Егор, переступая через очередную гирлянду светящихся подводных цветов. – По крайней мере, специализировался раньше, да и здесь пробовал… Странное дело: на Ненаглядной все время получается зеркальный эффект. Я чувствую опасность, но вижу… себя или друзей. Значит, причину все-таки надо искать в нас самих… Экологическая несовместимость, о которой все толковали, – самое простое… Может, есть более высокие уровни общения с мирами, влияния на них? Скажем, эстетический? Наш друг Антуан перед смертью то ли шутил, то ли предупреждал: «Я знаю женщин… Мы ей просто не понравились».
– Это слишком, – улыбнулась Этери. – Отвлеченно и уж очень абстрактно: нравится – не нравится…
– Разумеется, – согласился Егор. – Конкретных загадок чересчур много, чтобы объяснять их общими суждениями. Вот еще пример таковой. С одной стороны, таинственная стерилизация. С другой, заметьте, ни один ребенок от злоключений планеты не пострадал, в том числе и от пандемии… Одно знаю наверняка: после «принудительной побудки» у меня напрочь пропало ощущение опасности. По-видимому, все же что-то сдвинулось, изменилось. В лучшую сторону, разумеется.
– Как вы сказали? – засмеялась Этери и нараспев повторила: – При-ну-дительная побудка… Но зачем? Зачем нас будить кому бы то ни было?
Егор хотел ответить сакраментальным «не знаю», однако его внимание привлекла непривычно молчаливая толпа, собравшаяся возле одной из прогулочных яхт. Недавний прилив оставил ее на песке шагах в тридцати от воды.
Янин, Илья и Славик, которые шли впереди, тоже остановились.
От толпы отделился парень в олимпийском тренировочном костюме, подошел к ним.
– Среди вас нет врача? – спросил он. – Там с девчонкой неладно.
– Что произошло? – Илья выступил вперед.
– Не знаем, – парень пожал плечами. – Мы с утра работали, молодежно-спортивный лагерь. Берег убирали. Вдруг наши девочки зовут: посмотрите, мол, что с ней… Ее, кажется, Таней зовут. Она из местных…
Илья поспешил к яхте. Еще издали он услышал негромкий, срывающийся голосок, который возвысился на слове «торопитесь», и оборвался.
– Пропустите врача, – сказал кто-то из толпы.
Девушка держалась за борт яхты, неудобно вывернув руки и изогнув спину. Голова ее запрокинулась, серебристо-черные волосы рассыпались, глаза были полуприкрыты.
«Сумеречное состояние, – сразу определил Илья. – Она в оцепенении, ничего не чувствует».
– Давно в трансе? – спросил он окружающих.
– Полчаса, не больше, – ответила пожилая женщина с гордым и тонким лицом. На ней тоже был олимпийский костюм. – Помогала моим девочкам сжигать сухие водоросли. Затем отошла в сторону… Ей сделалось плохо… Теперь вот прорицает…
Девушка вдруг снова вздрогнула, выпрямилась, будто тело ее испытало нечто вроде удара тока, заговорила:
– Не останавливайтесь! Торопитесь! Остановка – смерть! Без вас невозможно…
Слова вновь объявившейся пифии то и дело рвались, пропадали, еще не успев родиться, будто неведомая воля, завладевшая девушкой, не находила нужных понятий. Она скорее всего продуцировала некую общую мысль, а сознание перципиентки искало уже словесное выражение.
– Вы должны измениться! – голос девушки опять возвысился, – От вас исходит болезнь! Торопитесь! Без вас невозможно…
Она замолчала, безжизненно поникла.
С тихим свистом над толпой спикировал санитарный гравилет. Илью отстранили. Рослый негроид в белом комбинезоне неуловимо быстрыми движениями пальцев снял напряжение с оцепеневших мускулов девушки, подхватил ее тело на руки.
– Имеем новое действие, – вздохнул Янин, когда Они подошли к административному центру. – Увы, оно только умножило загадки. Нам втолковывают: от человека исходит какая-то «болезнь». Но что значат слова пифии: «Вы должны измениться»? Как? В чем? Зачем и куда нам советуют торопиться?
Он махнул рукой, проворчал, обращаясь к Илье:
– Пойду к Шевченко. Покажу ему запись этого прорицания. Вы на всякий случай узнайте – не было ли других пифий и что предсказывали они.
Кто-то бежал коридором.
Илья прогнал остатки сна, прикинул: вот человек пробежал мимо зала общений, комнаты Егора, рубки ментосвязи… Что такое? Куда подевался грохот тяжелой обуви? И вообще – что за спешка?
Он направился к двери – та спряталась в стену, будто растворилась.
На белом ворсе коврового покрытия лежал Франц. В своем размалеванном «живыми сюжетами» комбинезоне, разодранном на груди и плече, в болотных сапогах. Дикий и страшный, весь в грязи, тине, какой-то сизой паутине. Лицо его заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Анаконда на комбинезоне пожирала самое себя.
– Не подходи! – прохрипел предводитель Нищих. – Ты тоже можешь попасть… Не знаю, как назвать это. Неважно, – бормотал он. – Неважно как называть, но я в фокусе… Не подходи, говорю!.. Сломался чертов гравилет, я спешил, чтобы успеть – менял образ мыслей, играл, ускользал. Она чересчур большая, ей тяжело поймать такую малость. Но снизошла, я чувствую, выследила… – Франц то ли заплакал, то ли засмеялся. – Ко мне снизошла… чтобы раздавить.
– Что с тобой, брат? – Илья поспешно вызвал медцентр.
– Только не подходи. – Франц застонал, судорожно вцепился в белый ворс. – Ты был прав, мы – чумные. Все! Вся Ненаглядная! Особенно Нищие. Мы страшнее чумы… Дня три назад у меня были видения, а вчера Она меня обнаружила… Я уничтожил Рай, Садовник! Сам! Разогнал ребят! Заставь их что-нибудь делать. Обязательно! Немедленно! Иначе – смерть. Всем Нищим… И вам, если…
Он задыхался. Илья вдруг с ужасом понял, что белая паутина – это «пряжа небытия», которая съела, рассосала, разметала на атомы Колю, Николая Скворцова, Скворушку…
– Кто Она? Планета? – прокричал Ефремов, наклоняясь над предводителем Нищих. – О чем ты говоришь?
– Она на улице, смотрит… – пробормотал Франц. – Она здесь. Везде, во всем. Главное – думайте… Все время думайте, не давайте людям спать. Рассредоточьте их и дайте им дело! Много дела. Убейте праздность!
Тело его стекленело, превращалось в подобие медузы, но что-то там еще жило, может, только голос.
– Я случайно вычитал… И все понял. Только там, в книге, не так. На самом деле все наоборот. Она должна меняться, жить… Она должна развиваться. Суть в движении, а не в равновесии. Равновесие – это смерть. Она с ним борется уже миллиарды лет… Ее зовут Вселенная!
Только теперь Ефремов увидел: в двух шагах от умирающего на полу валялась старинная книга – зачитанная, ветхая, с выпавшими страницами. Видно, Франц уронил, когда падал.
По коридору уже бежали люди.
– Не трогайте его, – сказал Илья, поднимая один из листков, испещренный пометками и вопросительными знаками. – Поздно. Отойдите все.
Франц засиял. Он исходил светом, будто стал нитью накаливания, в которую вошел неведомой силы ток. Пахнуло жаром.
Илья отступил к стене, одним взглядом схватил глазами текст:
«… Если бы существовал только закон неубывания энтропии, воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы. Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно развивающегося разума может быть только одна цель: изменение природы Природы. Поэтому сама суть «закона Вечеровского» состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. Поэтому нет и не может быть сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем именно разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что иное, как первые реакции Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается».
«Вот оно что! – подумал Илья, не обращая внимания на расспросы, возгласы, толчею людей в коридоре, который вдруг стал тесным. – Какая там Ненаглядная – бери выше. А ведь Франц прав. Вселенная не боится разума! Это дитя ее, любимое, редчайшее в пространстве и времени, необходимое для продолжения рода Вселенных. Не может она душить свое дитя ни под каким предлогом. Напротив. Ей враждебна энтропия духа. Сон разума, праздность ума – хуже болезни… Ненаглядная, планета-курорт, превратилась в болото, в котором застоялся разум. Со стороны это выглядело как обширный очаг энтропии, точнее будто «черная дыра», всасывающая животворную энергию мысли… Да, Вселенная стала защищаться, будить нас, воздвигать препятствия и опасности. Неосторожно, грубо будила? Согласен. Как умела… Один Рай чего стоил: бездуховность, лень, покой, ожирение души, а там уже полшага до деградации и вырождения разума. Драгоценного разума, который, конечно же, родит сверхцивилизации – мы еще малое дитя, долго расти! – ибо природа Природы не может не изменяться. Не может – и точка».
Пошатываясь от нахлынувшей вдруг усталости, Ефремов осторожно обошел выжженное в ковре пятно. «Эх, Франц, предводитель… Вот твой след – дырка, ничто!» – и вышел во двор.
За Большим коралловым рифом по-прежнему гремели и ярились волны. А над головой Ильи собрались на вече звезды – страшно далекие, но, оказывается, неравнодушные даже к такой малости, как один-единственный человек на берегу океана.
Статисты
Воздух вдруг как бы сгустился – дышать стало совершенно нечем. К кисло-пресному привкусу металла и вездесущей пыли прибавился острый запах мочи.
Тони брезгливо поморщился.
«Сидят… Или стоят, уцепившись за что-нибудь… Втискиваются в спинки сидений, в стенки вагонов, прижимаются к закрытым дверям. Лучше всего тем, кто сидит. Они обезопасили себе спину. По крайней мере, хоть сзади тебя не ударят, не пырнут ножом, не вцепятся в горло… Они все в трансе. Замерли, сжались, затаились, оцепенели, будто гусеницы в коконе. Их всех душит страх. За себя, за родных и близких, которые остались на поверхности и, по-видимому, погибли. В лучшем случае – раненные или потерявшиеся во взорванном мире… Эти выжили. Но все они раздавлены отчаянием. Наверху – руины города. Здесь – тупое отчаяние и бессмысленная надежда. Они сидят и стоят, вжимаются в стены вагонов и надеются: вот зажжется свет, появятся полицейские или солдаты. Их найдут, выведут, спасут…
Бедные безмозглые существа, чья выживаемость не выше, чем у бабочки-однодневки. Кому они нужны?! Они не видят друг друга, но слышат чужое дыхание, и оно представляется им дыханием хищного зверя. Они боятся промолвить слово, заговорить с попутчиком. Если где и прорвется слово, то бессвязное, истеричное. Как камень в горах вызывает лавину, так слово во мраке вагона, стон или крик открывают тайную запруду, и оттуда выхлестывает волна ужаса, гонит несчастных неведомо куда. Они натыкаются во тьме на стены, сиденья, бегут, сбивая друг друга с ног. Те, кто решился выскочить из поезда, тут же пропадают в лабиринте тоннелей… Это в случае паники. Большинство же предпочитает сидеть по вагонам. Страх не дает им отлепиться от стенки, оторваться от поручня, выйти из поезда хотя бы по нужде. Они задыхаются от нехватки воздуха и зловония и все-таки тайком мочатся под себя…»
Тони по-прежнему ничего не видел, но по сгустившемуся воздуху, запаху металла и мочи определил: впереди очередной поезд. Снова придется объяснять этим полоумным, что помощи ждать напрасно, единственный путь к спасению – пробираться к станциям, которые на окраине города. Они могли уцелеть. Придется командовать этим стадом, объяснять раз, другой и третий, орать и ругаться, а они будут молча пугливо щуриться в свете фонарика – ну настоящие тебе куры на насесте – и не понимать, чего от них хотят.
– Слушай, Беспалый, – толкнул его Арчибальд. – Кто-то кричит.
Тони оторвался от своих грустных мыслей, прислушался.
– …Помо…помоги-и-ите…
Звук был глухой, невнятный, словно из-за стены или перегородки. Кричала, очевидно, женщина.
«Это в вагоне», – сориентировался Тони.
– За мной! – скомандовал он Арчибальду и, выставив покалеченную руку вперед, чтобы не разбить голову о вагон, побежал по шпалам.
Приоткрыв дверь хвостового вагона, Тони увидел тусклый свет фонарика и суетящиеся вокруг него тени.
– Еще раз крикнешь, мы тебя крысам скормим. По кусочку, – с угрозой сказал тот, кто держал фонарик. – Серьги и кольца, быстро! Они тебе уже не понадобятся.
Голос грабителя показался Тони знакомым.
«Неужели Флайт? – удивился он. – Вот подлец».
– Пошевеливайтесь, леди и джентльмены, – подгонял тот. – И не мешайте моим помощникам. Живо освобождайтесь от лишних вещей. Драгоценности, часы, деньги. Впрочем, – он засмеялся, – деньги можете оставить себе. Кому они теперь нужны… Поторапливайтесь!
Грабитель повернулся – луч света скользнул по бледным испуганным лицам пассажиров.
«Флайт!» – убедился Тони. В правой руке давнишнего недруга он заметил пистолет.
– Возьми на себя его помощников, – шепнул он Арчибальду.
В несколько прыжков он пересек вагон, перехватил пистолет и одновременно еще в армии отработанным ударом сбил Флайта с ног. Фонарик выпал из рук бандита и погас.
– Свет! – крикнул Тони.
Арчибальд зажег свой фонарик. Свободной рукой он, будто клещами, сжимал горло одного из помощников.
Флайт вскочил. Не зная, кто нападающие и сколько их, он рванулся к двери, соединяющей вагоны. За ним поспешно ретировались и его помощники.
– Спасибо, сэр, – пролепетала смертельно перепуганная женщина. – Это… ужасно… Он дважды ударил меня по лицу и чуть не сломал палец, снимая кольцо…
– Послушайте, – сказал Тони, обращаясь сразу ко всем пассажирам. – Вы умрете здесь от голода или задохнетесь. Надо идти и искать выход из метро. Самим! Никто вас здесь не станет спасать. Мы не знаем даже – уцелел ли вообще кто наверху.
Женщина, возле которой он стоял, всхлипнула. Остальные продолжали сидеть и стоять, отводили глаза.
– Смелее, ну! – Тони понял, что эти люди боятся и его. Он спрятал в карман отобранный у Флайта пистолет, попытался улыбнуться.
– Я неплохо знаю подземку и попробую вывести вас. По крайней мере, это шанс. Сидеть здесь и ничего не предпринимать – значит погибнуть. Кто хочет жить – за мной.
Он двинулся к двери, за которой перед тем исчезли Флайт и его дружки.
Один из пассажиров, рыжебородый мужчина в берете и клетчатом пальто, отлепился от поручня, ухватил Тони за рукав куртки.
– Сэр, – забормотал он. – Я дико опаздываю. Я волнуюсь. Я не могу ждать, пока нас откопают. Возьмите меня с собой.
– Зачем лишние слова? – сказал Тони. – Мы с приятелем приглашаем всех желающих. Как тебя зовут, приятель?
– Ричард.
– Ты тоже ехал на съемки?
– Нет… Какие еще съемки?
– С тобой все ясно, – засмеялся Тони. – Пошли.
– Куда вы идете?! – вдруг выкрикнула женщина, которую только что пытались ограбить. Голос ее прерывали рыдания. – Зачем наверх? Там ничего нет. Там все мертвы! Все! Вы понимаете – все!
– А может, и не все, – спокойно возразил Тони. – Себя-то, пока живы, зачем хоронить?
Он открыл дверь в торце вагона, чтобы идти дальше. Обостренный слух уловил, как ожили и зашевелились люди за его спиной. Он подумал:
«Больше агитировать не надо. Они околевали здесь во мраке и безнадежности. И вдруг явилась Надежда и улыбнулась им. Конечно же, они пойдут за этой красавицей хоть на край света».
Он проследил за своими мыслями и ухмыльнулся. Ничего себе красавица-Надежда в образе жилистого тридцатичетырехлетнего профессионального убийцы по кличке Беспалый.
Тони прошел обе секции, все шесть вагонов, не замечая, что к его маленькому отряду присоединяются все новые и новые пассажиры. Он шел впереди, за ним Арчибальд и рыжебородый чудак, который куда-то опаздывал, еще дальше – остальные. Все, кто поверил в него или кого погнал в путь ужас бездействия.
Поезд кончился, и они осторожно гуськом спустились на шпалы.
Мысль о Надежде разбередила душу. Все живут ею. Только одним она является сама и в образе юной леди, дарит все, что ни попросишь, а другие, чтобы заманить ее в свой дом, выскребают из карманов последние фунты… У них своя Надежда. Она как последняя уличная девка берет твои деньги, берет все – силы, здоровье, жизнь и… обманывает тебя. Захохочет в лицо, дохнет перегаром дешевого виски – и нет ее. Она водит людей по кругу – этот призрак, болотный огонь, мираж раскаленных городских улочек. Надежда – это вечный самообман, который, однако, не дает тебе взять веревку и удавиться…
Тони вспомнил Рут.
После смерти матери сестренка стала маленькой хозяйкой их маленького дома. Золотоволосое эфирное существо. Прекрасный мотылек, залетевший в пыльный чулан жизни. В одиннадцать лет врачи обнаружили у нее врожденный порок сердца. Многочисленные обследования за полгода съели сбережения отца, обыкновенного почтальона, который к тому же добрую треть своего заработка отдавал «одноруким бандитам» – игральным автоматам. Все надеялся разбогатеть… Врачи пришли к неутешительному выводу: спасти Рут может только сложная операция на сердце. Когда он, морской пехотинец Тони Макфейл, узнал о болезни сестры, сам напросился на эти богом забытые Фолкленды…
Что-то мягкое и шустрое ткнулось Тони в ногу, метнулось в сторону.
– Посвети, – сказал он Арчибальду, который шел сзади.
В ярком луче, высветившем часть тоннеля, мелькнуло несколько серых теней.
– Крысы! – взвизгнула одна из женщин.
Не обращая внимания ни на свет, ни на людей, крысы поодиночке и небольшими группками прошмыгивали мимо отряда Тони и убегали во мрак тоннеля.
– Вы поняли?! – крикнул обрадованно Тони своим попутчикам. – Вы все поняли?! Мы правильно идем. Крысы всегда знают, где выход.
К нему подошел Ричард.
– Хоть я и опаздываю, но людям, я полагаю, надо дать отдохнуть. – Он взглянул на часы и заключил: – Они не спали ночь. Сейчас утро, без четверти одиннадцать. Люди валятся от усталости с ног.
– Какого дьявола? – удивился Тони. – Куда теперь можно опаздывать? На тот свет, что ли? – Он хмыкнул и уже спокойнее добавил: – Дойдем до станции – передохнем.
Он приловчился идти в темноте по шпалам так, чтобы поминутно не спотыкаться. Разговоры и остановки сбивали с этого удобного темпа, заставляли снова гадать при каждом шаге – куда опустится нога.
«Уже утро. Одиннадцать… – подумал он. – Значит, мы сидим здесь около полусуток. Несчастные статисты – в кино и в жизни, – которые зачем-то уцелели во время всемирной бойни. Зачем?»
Тони невольно вспомнил вчерашний вечер – во всех подробностях, которые обычно ничего не значат. Однако после ТОГО, ЧТО ПРОИЗОШЛО, даже мельчайшие детали приобрели силу и отчетливость стоп-кадра.
Часов в десять вечера в ночлежке сказали, что старина Пайпер, нагловатый и разбитной помощник продюсера, утром будет набирать статистов для какого-то нового супербоевика и что ему, бывшему морскому пехотинцу, и карты в руки. Сказал один из старых знакомых, с которым они не раз вместе снимались в массовках, зарабатывая таким образом на пропитание.
Впервые в это сомнительное предприятие Тони встрял года три назад по дикой нужде, чтобы не подохнуть с голоду. Ему тогда даже понравилось играть народ. Вокруг такие же обездоленные и равнодушные люди, как и ты. Но вот вспыхивают прожектора, звучит команда: «Мотор!», и начинается фальшивая жизнь фальшивых героев – римских легионеров, рабов или солдат, а то и просто прохожих с улицы или каких-нибудь подонков. Кого угодно изобразим, лишь бы платили. Это поначалу только помнишь, что куплен, что ты герой на время. А потом штурмуешь, например, Бастилию и почти веришь, что все это происходит на самом деле. Не он, нет, не он придумал поговорку: вся жизнь – игра. Что ж, это святая правда. В жизни, как и в кино, мало кому достаются главные роли. Все остальные статисты. А он, и еще около сотни таких как он, прижившиеся при киностудии, – вдвойне статисты. И в жизни, и в кино.
Как бы там ни было, услышав новость, Тони решил ехать на студию немедленно. «Ночь как-нибудь перекантуюсь, – подумал он – зато утром буду в числе первых».
Он едва наскреб восемьдесят пенсов на метро, прихватил несколько бутербродов, чтобы, стоя утром в очереди, разом и позавтракать, и поспешил к станции подземки – время уже шло к полуночи. В метро он встретил Арчибальда.
– Куда так летишь? – спросил тот.
Тони замялся, придумывая, что бы его солгать, но вдруг вспомнил об одолжении, которое сделал ему как-то этот хмурый парень.
– Слушай, – хлопнул он Арчибальда по плечу. – Поехали со мной. Утром будут набирать статистов для съемок какого-то нового супербоевика. Шесть или семь массовок. Представляешь?!
– Здорово! – обрадовался Арчибальд. – Я как раз на мели.
Они вместе спустились по эскалатору.
На платформе станции людей было мало – человек двадцать. Подошел сверкающий огнями поезд. Они сели в пустой вагон, стали вспоминать разные смешные случаи, которые происходили с ними на съемках.
– Пару лет назад я снимался в «Понтии Пилате», – скупо улыбнулся Арчибальд. – Таскался в толпе учеников Христа. Его знаменитый Гарди играл, да, тот самый Гарди. Так вот. Пришел я на заключительную массовку, а Христу учеников уже не требуется. Пайпер объясняет: его сейчас, мол, на Голгофу поведут, все ученики по сценарию разбежались. И еще говорит: если хочешь, бери камни и иди в толпу, оплата одинаковая… Что ты тут будешь делать?! Взял я пару бутафорских резиновых камней и пошел добивать Спасителя нашего…
Тони, в свою очередь, рассказал, как они однажды изображали оргию завоевателей и Чарли, проныра и ворюга первый сорт, притащил с собою бутыль вина и, пока мы лакали подкрашенную воду, хорошенько нализался. Тут тревога. Все вмиг протрезвели, а его по-настоящему повело: в сапожищах – и на скатерть, перевязь с мечами не может надеть. Оператор орет: «Не трогайте его! Мне правда жизни нужна…»
Поезд подошел к какой-то станции. Свет в их полупустом вагоне вдруг погас, зажегся снова. Динамики системы оповещения дико захрипели, а затем испуганный голос диспетчера объявил:
– Воздушная тревога! Воздушная тревога! Через несколько минут город будет подвергнут атомной бомбардировке. Все в укрытия! Соблюдайте…
Что они должны соблюдать, друзья не дослушали. Они опрометью выскочили из вагона и, вопреки призывам диспетчера, бросились к бегущей вверх лестнице.
Вот тут-то и настиг их конец света.
Пол под ногами вздрогнул от могучего удара, из тоннеля, ведущего на поверхность, ядовитым клубком выметнулось облако дыма и пыли. Там, наверху, что-то грохотало и рушилось, на остановившиеся эскалаторы посыпались камни вперемежку с песком, куски штукатурки.
На станции около их поезда металось несколько десятков смертельно перепуганных людей.
Свет замигал и погас, зажегся снова. Очевидно сработала аварийная система.
Отовсюду – из обоих тоннелей, сверху и снизу, от эскалаторов – шел низкий и мощный гул. Казалось, это стонет сама земля. Тони и Арчибальд прижались к колонне.
– Не рухнет? – спросил Тони, указывая глазами на потолок.
– Нет, здесь глубоко, – ответил Арчибальд.
В это время свет погас окончательно.
– Давай, приятель, держаться вместе, – предложил Арчибальд. – По одному отсюда не выбраться. Кроме того, у меня есть фонарик. По вечерам всегда таскаю с собой, чтобы не сломать голову, когда пробираюсь в свою дыру…
О'кэй! – согласился Тони. – Надо идти к станциям, которые на окраине города. По идее какая-нибудь из них должна уцелеть.
И только тут до него наконец дошел смысл происходящего. Гул, идущий отовсюду, затих. Тони нашел в темноте плечо Арчибальда, изо всей силы сжал его.
– Ты… Ты… понимаешь, что произошло?! – запинаясь, спросил он. – Какой ужас! Все-таки это произошло!
– У тебя кто-нибудь остался? Там. Наверху, – голос у Арчибальда был абсолютно спокоен.
– Нет… То есть несколько приятелей. Знакомые…
Арчибальд долго молчал.
Затем как бы нехотя сказал:
– Я ничего не должен этому миру. А он мне задолжал. Много. И бессовестно обманывал… Будем считать, что мой должник умер… Пошли, приятель. Ты, говорят, приемы знаешь?
– Есть немного. Десантником был.
– Прекрасно. Иди тогда впереди и вправляй мозги всем сволочам. Их тут в ближайшие полчаса будет больше, чем надо.
Они спрыгнули на путь и, приноравливаясь к сплошному мраку, двинулись вперед.
Из тоннеля навстречу бредущим по шпалам людям дохнуло свежим воздухом.
«Станция», – догадался Тони.
– Подождите здесь, – негромко сказал он Арчибальду. Взял у него фонарик и, держась ближе к краю платформы, осторожно двинулся вперед – на разведку.
На станции никого не было.
Тони направился к экскалаторам и чуть было не ударился лбом о металлическую перегородку, перекрывшую тоннель входа.
«Этого еще не хватало! – Он растерянно поводил лучом фонарика. – Никогда не слышал о таком. По-видимому, строители предусмотрели защиту на случай обвала или… атомной войны… Если эта штуковина сработала на всех станциях – нам крышка. Нет… Не паникуй! Не было еще случая, чтобы среди множества механизмов не нашелся хотя бы один неисправный… Да и автоматика у них там, наверху, вся дымом пошла. Точнее – ясным пламенем. Эта заслонка скорее исключение, чем правило…»
На всякий случай Тони поискал вокруг металлического щита какой-нибудь пускатель, но ничего не нашел.
В разгромленной комнате диспетчера он обнаружил умывальник и, отвернув кран, с радостью убедился – вода поступает. Потыкал в кнопки мертвого селектора, поднял телефонную трубку. Она, как того и следовало ожидать, тоже молчала.
Тони вернулся к своим спутникам.
– Там, в комнате, можно попить воды и умыться, – сказал он, указывая лучом фонарика на распахнутую дверь. – Соберите все, что у кого есть из еды. Перекусим – и спать. Даю вам на отдых пять часов. Спать всем в комнате. Мужчины по очереди будут дежурить снаружи у входа. Я дежурю первым.
…В подземелье становилось душно, и Тони снял куртку, постелил ее под себя на каменный пол. Он сидел у двери и слушал беспокойную тишину, в которой то и дело возникали какие-то шорохи, что-то где-то просыпалось или падало, и звук этот далеко разносился по гулким тоннелям. Несколько раз Тони слышал шаги и даже голоса. В таких случаях, сориентировавшись на звук, он на секунду зажигал фонарь. Шаги и голоса тотчас пропадали – пленники подземелья то ли поворачивали обратно, то ли, крадучись, торопливо проскальзывали мимо опасного места.
Луч фонарика разбудил воспоминания.
Отец как-то весной отвез их к своей сестре в пригород. Дом тети стоял возле леса, которого раньше они никогда не видели. Он и Рут днями пропадали в лесу, излазили все деревья, осмотрели все опушки и поляны, забирались в сырую чащу и глубокие овраги. Однажды вечером он собрался подследить с фонариком семейство сов, которые как-то странно, зигзагами, перелетали с дерева на дерево и чье гулкое зловещее уханье пугало Рут.
«Возьми меня с собой», – пристала сестра.
«Тебе нельзя гулять ночью в лесу, – возразил он. – У тебя больное сердце».
Рут расплакалась, и он конечно же уступил, взял ее с собой.
Они весело гонялись по вечернему лесу за серыми бесшумными тенями, перекликались, пугукали, подражая голосам сов. Рут уже не плакала, а смеялась, и ее золотистые волосы мелькали меж темных кустов, будто заблудившийся в ночи солнечный зайчик. Совы перестали их пугать – наверное, испугались сами – и попрятались.
