Текст книги "Без вас невозможно"

Автор книги: Леонид Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Тогда я пойду вниз, – заявил Звездный посол. – Мне подсказали: там находится выход из города-лестницы.

Лоусон вспомнил о полицейских на площадке одного из нижних этажей, о том, что она простреливается засевшим в чужой квартире грабителем. Туда – и с верительными грамотами Галактического Содружества?..

– Мой вам совет, – сказал он Звездному послу. – Побудьте здесь до утра. Там, внизу, – он замялся, подыскивая понятные в данной ситуации слова. – Там сейчас идут… важные… переговоры. Вы можете помешать.

– О, конечно! – воскликнул вежливый Посол. – Я чту обычаи всех разумных существ. В таком случае я еще немного расслаблюсь и поплаваю под потолком в своей первичной форме. Пусть путь ваш будет приятным.

– Спасибо, – ответила Айрис. Она уже успела надеть туфли и стояла подтянутая и собранная. – Приятного вам плавания.

Они стали подниматься дальше. Буквально на следующей площадке Айрис, которая прикрывала губы рукой, не выдержала и громко рассмеялась.

– Ой, не могу! Бедный пришелец… Он никому не нужен – понимаете? Вместе со своими верительными грамотами – никому! И нам в том числе. Потому что единственное, чего нам хочется, – добраться домой, принять душ и упасть в постель. И никаких тебе пришельцев!

Генри промолчал. В самом деле. Не тащить же Звездного посла к себе в квартиру. А спускаться на ночь глядя вниз, куда-то ехать с ним, доказывать, что вы оба не сумасшедшие – где взять на это силы? Тут своих неприятностей вагон и маленькая тележка. Айрис права: люди поголовно эгоисты, даже те, кто играет в альтруизм. Просто им так выгоднее, удобнее. Например, он. Спас девушку от насильников, проявил благородство, а значит, тем самым возвеличил себя и теперь может втайне любоваться собой: ах, какой я хороший, какой благородный…

– Мы уже прошли все сто десять или сто двадцать этажей! – заявила Айрис. – Все, я больше не могу.

– Привал так привал, – согласился Лоусон. Он тоже изрядно устал. Ноги гудели от напряжения, сердце билось тяжело и громко, как большая рыба, которую вытащили на берег. – Можем, кстати, перекусить.

Айрис снова сняла туфли. Немного подумав, Лоусон достал папку с рукописью, положил на ступени.

– Садитесь. Да садитесь же, ничего ей не будет. Это для автора даже пикантно: таким образом определить судьбу своей книги.

Лоусон достал из сумки сыр и печенье, затем, выдержав паузу, извлек оттуда уцелевшую бутылку вина.

– Вы не просто мой спаситель, – сказала Айрис, и голос ее был таким, что Генри тотчас захотелось стать пожизненным альтруистом. – Вы – ангел! Ангел во плоти, который пьет красное вино и курит хорошие сигареты, сумка которого набита швейцарским сыром и отменным галетным печеньем. Давайте же быстренько все это на стол!

Айрис постелила на ступеньку газету, и они стали ужинать, перекидываясь ничего не значащими фразами и передавая друг другу вино – пить пришлось прямо из горлышка.

– Теперь мы будем знать мысли друг друга, – засмеялась Айрис. – Есть такое поверье: кто пьет из одной посуды…

– Вы рискуете, – предупредил ее Лоусон. Ему нравилась и их болтовня, и сама девушка – по-видимому, усталая и несколько разочарованная в жизни, но такая живая и непосредственная.

– Мне нечего терять, – махнула рукой Айрис. – Хотя, конечно, с писателями связываться опасно. Из-за вас и с обыкновенными людьми начинают происходить чудеса. Объясните мне: что это за калейдоскоп встреч и приключений на какой-то вонючей лестнице? В жизни ведь так не бывает.

– Разве наша жизнь это жизнь?! – Лоусон отломил кусок сыра, запил его глотком вина. – Мы движемся по одним и тем же замкнутым орбитам. Дом, работа, магазин, несколько приятелей или приятельниц. Плюс «окно в мир» – телевизор. Мы потому так охотно поглощаем синтетические модели жизни, что они безопасны. Книгу можно отложить, телевизор выключить. А здесь, на лестнице, все настоящее – непредсказуемое, порой опасное.

Лоусон помолчал, затем вздохнул и с горечью продолжил:

– Вот вы думаете: раз я писатель, у меня интересная, насыщенная жизнь. Ничего подобного. Во-первых, тяжкий ежедневный труд, борьба с собственным косноязычием и несовершенством. Во-вторых, многие из нас, литераторов, только делают вид, что исследуют реальность. На самом деле они бегут от нее, и я – в первых рядах этих беглецов. Вы правильно сказали о Посреднике, то есть обо мне, его создателе – «чего он так выпендривается». А все потому, что мне легче представить и описать беседу с богом, чем вас, или, например, тех, кого мы встречали на этой лестнице.

– Разве я такая уж загадка? – удивилась Айрис.

– Нет. Но вы – тоже мир в себе. Чтобы его изучить и понять, нужно время, усилия. Кроме того, нужно владеть одним из труднейших умений – искусством общения.

– По вечерам я обычно бываю дома, – улыбнулась Айрис. – Заходите, изучайте.

– Я всегда думал, хоть и не распространялся об этом, что жизнь познать невозможно, а главное – не нужно. Мол, душа моя настолько обширна и загадочна, что ее хватит на всю жизнь. Только пиши… Оказалось, этого мало… Я все время, пока мы тут карабкались вверх, думал о своем романе. Его отвергли не потому, что он так плох. Беда его, очевидно, в оторванности героя от реального мира. Я сам живу синтетической, искусственной жизнью и таким же сделал своего героя. Самоанализ, копание в своих чувствах… Он тоже, как комета, ходит по замкнутой орбите. В нем есть вращение, но нет движения. А без него нет чувств. Он – неинтересен, понимаете?

Айрис, чье лицо в полумраке лестницы казалось осунувшимся и усталым, вздохнула.

– Но ведь так живут многие, – сказала она. – Большинство. Не каждый же день обесточиваются небоскребы, и даже не каждый день тебя хотят изнасиловать… Однообразие нашей жизни, увы, не исключение, а правило.

– Значит, читателя надо обманывать, – заключил Лоусон. – Давать ему искусственную, но гальванизированную жизнь. Нарочито активную, нашпигованную неожиданностями и приключениями. Заметьте: моды и пристрастия меняются, а боевики и детективы всегда в ходу.

– Вам виднее, – Айрис пожала плечами. – Хотите, я прочту ваш роман и скажу, чего ему не хватает. Я не критик, но белое от черного отличить смогу.

– Буду признателен, – обрадовался Генри. – Кроме того, это идеальный повод увидеть вас еще раз.

На лестнице зацокали женские каблуки. Кто-то тоже поднимался на самую верхотуру Вавилон-билдинга.

Айрис подвинулась, чтобы пропустить путницу, завернула остатки сыра в газету. И тут же, приглядевшись к устало плетущейся по ступеням женщине, обрадовано воскликнула:

– Джулия, ты?! Привет!

– Айрис? – удивилась та. – Привет! Как тебя сюда занесло? О, да ты с парнем. Поздравляю.

– Спасибо, – засмеялся Лоусон. – Давно меня так не называли.

– Я иду с первого этажа, – ответила Айрис, – Такого насмотрелась… Если бы не Генри…

– Ну, ты даешь! – воскликнула Джулия. – Да тут даже днем небезопасно. Я живу тут, на лестнице, и то по вечерам не знаю, проснусь ли утром. Если, конечно, есть время спать.

Она хихикнула, повернулась к Лоусону.

– Ты береги ее, парень. Айрис – классная подруга. Я иногда захожу к ней погреться, и она, заметь, нос не воротит. А что? Проститутки – тоже люди.

Джулия попросила сигарету и, профессионально вихляя бедрами, пошла дальше. В полумраке снова громко зацокали ее каблуки.

– Гуд бай, – бросила она на прощанье. – Прошвырнусь немного, ребятки. А то одной да еще в темноте сидеть – скучища.

– Как хорошо! – воскликнула Айрис. – Мы уже почти у цели. Джулия живет на сто тридцать втором этаже. Да, прямо на площадке. Ты удивлен?

– Я уже ничему не удивляюсь, – сказал Лоусон, пряча в сумку рукопись романа и коробку с печеньем. – Пойдем. В самом деле скоро ночь.

– Она в лифтах подрабатывает. Снимает… клиентов. Как-то попросила сигарету, заговорила… Вообще-то ее зовут Джульеттой, но у меня язык не поворачивается…

Айрис и Генри преодолели пять или шесть лестничных маршей и остановились перед «домом» Джулии. Он представлял собой два больших картонных ящика из-под мебели, скрепленные клейкой лентой. На стене его кто-то размашисто вывел: «Мисс Вавилон».

– Вот вам и сюжет, Генри. Готовый. Под рукой, – сказала Айрис, и Лоусон про себя заметил, как резко потускнел ее голос.

– Да, наш местный Данте прав: на свете Рая нет…

Лоусон устал от впечатлений. Последние годы он жил равнинной жизнью, а тут вдруг налетел ветер приключений и бросает его из одной невероятности в другую. В самом деле, мир полон сюжетов. Айрис права. Оказывается, они рядом, под рукой, в скучной громадине небоскреба, где он бездумно, как трава, прожил десять лет.

– На сто сорок восьмом этаже есть смотровая площадка, – сказала Айрис. – Я помню, когда проектировали, никак не могли выяснить, зачем она. Говорили, для каких-то технических целей.

– И вы предлагаете?

– Глотнуть свежего воздуха, полюбоваться ночным городом – и разбежаться по домам.

– Гениальное предложение. Вы знаете, я уже тоже едва бреду.

Остальной путь они проделали молча.

Когда Айрис толкнула узкую дверь, в лица им пахнуло свежестью и одновременно легким запахом тлена – то ли прелых листьев, то ли истлевшего от времени мусора. Вечерний полумрак смешивался с облаками, прятал огни огромного города.

«Откуда здесь листья? – посмеялся над собой Лоусон. – Это же тебе не парк. И даже не „висячий сад“».

– Там кто-то сидит, – шепнула Айрис.

В дальнем конце смотровой площадки стояло пластмассовое кресло. В нем спиной к ним сидел человек в глубокой шляпе с обвисшими полями.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался Лоусон.

Незнакомец не ответил, даже не пошевелился. Казалось, он напряженно высматривает что-то в сумрачном пространстве за перилами ограждения.

Какое-то смутное чувство шевельнулось в душе у Лоусона. Уж не ожил ли его Посредник, его дерзкая выдумка, и не разговаривает ли он сейчас с грозным Яхве?

Они приблизились к незнакомцу.

Айрис в который уже раз за этот вечер испуганно охнула.

Человек был мертв.

Он сидел здесь, по-видимому, многие годы, под дождем и на солнцепеке, занесенный зимой снегом и продуваемый всеми ветрами. Тело его успело не только разложиться, но и до предела сжаться, иссохнуть. На черепе с провалами рта и глаз болтались остатки кожи, седой бороды.

– Боже мой, – сказал Лоусон. – Вот смысл нашей жизни, Айрис, всего нашего восхождения. Мрак, уничтожение, распад… Знаете, чего мне сейчас хочется? Развязать папку и вытряхнуть ее в пропасть, за перила. А когда сотни листков закружатся в небе, – перешагнуть через перила, полететь вслед за ними. Представляете, как это хорошо?..

– Перестаньте! – с неожиданной силой и страстью оборвала его Айрис. Она взяла Лоусона под руку, повела обратно ко входу на смотровую площадку. – Что вы все время хнычете, черт побери?!

– Но ведь жизнь в самом деле бессмысленна. Девочка моя, неужели ты не видишь этого?

– Вижу. Смерть, однако, еще бессмысленней. Жизнь такова, какой мы ее представляем. Только и всего.

– Но ведь это ужасно, Айрис. – Голос Лоусона срывался. – Все ужасно. Этот дом, эта лестница…

– Нет, не все. У меня дома есть свечи и кофе. А вы, в отличии от осла с одиннадцатого этажа, не поленитесь плеснуть в чашки кипятка.

– Везде мрак и холод… Посредник мертв. Он ничего не сумел выпросить у бога, Айрис. Ни себе, ни людям. Вот как должен кончаться мой рассказ.

Айрис захлопнула дверь на смотровую площадку, нашла в темноте Лоусона, привлекла его к себе. Сердце его билось громко и неровно.

– Глупенький, – шепнула она, гладя его волосы, лицо. – Почему вы все просите у бога? У бога, дьявола, судьбы? Это все равно, что у мертвых просить. Проси у людей, у меня. В мире есть все, что нужно человеку для счастья. Слышишь! Проси у меня. Все, что хочешь.

ПОВЕСТИ

Без вас невозможно[3]3
  ©«Искатель», 1982


[Закрыть]

Черное пламя

– Откройте окно, – попросил Антуан.

Илья Ефремов взглянул на Павлова – лечащий врач хмуро кивнул.

Илья включил проницаемость окна, и в палату ворвался ветер – порывистый, насыщенный влагой и солью. За Большим коралловым рифом гремел и ярился океан. Отсюда, с двадцать восьмого этажа, риф казался белым шрамом на теле океана – месиво из пены и брызг прятало известняковые гряды.

– Собрались наконец… Вся девятая группа, – прошептал Антуан. Его лицо стало спокойным. Раньше на нем проступал тщательно скрываемый страх – не смерти, нет, скорее всего, непонимания происходящего, а вот сейчас, с приходом друзей, отпустило.

– Все трое… – Антуан слабо улыбнулся. – Как вы вовремя, ребята! И все в форме. Значит, при исполнении.

– Четверо! – поправил его Славик. – С тобой четверо. От Совета миров прилетел Шевченко, ты его знаешь. Илья – руководитель группы Садовников.[4]4
  Сотрудники так называемой Службы Солнца, которая занимается вопросами счастья и духовной гармонии на коллективном и индивидуальном уровнях (фантаст.).


[Закрыть] Через час расширенное совещание всех специалистов… А тебя, Зевс, мы в два счета поставим на ноги.

Больной на школьное прозвище не отозвался. По-видимому, он вообще не слушал Славика – к лицу его опять подступила смертельная бледность. Руки Антуана блуждали по стерильному кокону жизнеобеспечения, пока не наткнулись на руку Ильи.

– Не надо обо мне! – вдруг быстро и жестко сказал больной. – Меня уже нет. Надо спасать людей! Сотни… не знаю, может, уже тысячи… Но это не эпидемия… Это беда! Что-то нарушило равновесие. Может, отдыхающие, может, Рай… Разберитесь, ребята. Как можно скорее… – Он задыхался от слабости. Рука его, поначалу цепкая и требовательная, вдруг истаяла, мертвым зверьком уткнулась в простыню. – Только маме, только маму… Не говорите ей. Придумайте что-нибудь. Мол, потерялся в космосе. Чтоб оставалась надежда…

Антуан взглянул на лица друзей, и ему стало жаль их. Он через силу улыбнулся и даже попытался пошутить:

– Я знаю, откуда беда, ребята. Мы не понравились Ненаглядной! Поверьте, я знаю женщин. Я все-таки француз…

Голова Антуана упала на подушку, створки кокона жизнеобеспечения сошлись над его лицом – заработали инжекторы. Машина в который раз ловила мятущуюся душу и возвращала ее умирающему телу.

Они вышли в коридор. И тут из белых пространств медцентра появился маленький лысый человечек – академик Янин и, не поздоровавшись, злым напористым басом заклекотал:

– Где он? Почему вы бездействуете? У вас куча возможностей. Почему Антуана до сих пор не отправили на Землю?

– Перестаньте кричать, – оборвал его Павлов. – Больной не подлежит перевозкам, а телепортация убьет его. Делается все возможное. Более того – к нам прибыли лучшие специалисты из всех Обитаемых миров.

– Картина крови? – Академик Янин усмирил свой бас, губы его горестно сжались.

– Полный обрыв кроветворения, – ответил за Павлова Илья. – Без малого две недели. Я в прошлом тоже, кстати, врач.

– Мальчик мой… – пробормотал академик. Он как-то съежился, стал еще меньше. С надеждой спросил: – Насколько я знаю, кокон может годами поддерживать?..

– Практически вечно, – сказал Павлов, глядя поверх головы Янина. – Некротированные ткани и органы постепенно убираются. Остается мозг. Вопрос в другом: захочет ли он…

– Нас учили управлять организмом, – пояснил Илья, преодолевая спазм в горле. – Когда он поймет, когда устанет… Короче, он сам может остановить сердце.

– Но ведь кокон!.. – опять вскричал академик. – Черт возьми, кто ему позволит…

– Рядовой Садовник умеет больше, чем йог высшего посвящения, – тихо сказал Егор. – Он погасит мозг.

– Извините, друзья. – Илья шагнул к выходу на кольцевую лоджию-сад – Через два часа совещание. Извините, мне надо побыть одному.

Он едва двигался в воздухе – по течению ветра. Память опять прокручивала кадры последних дней, а помимо них и сквозь них все проступало и проступало лицо Антуана, и сердце сжимала непроходящая боль. Откуда пришла беда? В чем она? Откуда проросли корни зла, где и почему вспыхнуло черное пламя смерти? Масса вопросов и ни одного ответа.

– Повтори сообщение Совета миров, – попросил он Помощника.[5]5
  Логически-информативный блок, который входит в комплект спецодежды Садовников (фантаст.).


[Закрыть]

– Ненаглядная, ведущий курорт Обитаемых миров, аналог Земли, – зашелестел бесстрастный голос. – На планете находится на сегодняшний день свыше восемнадцати миллионов отдыхающих и обслуживающего персонала. Вспышка острой спонтанной лейкемии зарегистрирована четвертого марта. Жалобы – лихорадка, слабость. Экспресс-анализы показали, что у всех четырехсот шестидесяти пациентов кровь наводнена молодыми патологическими клетками. География эпидемии…

– Это не инфекционное заболевание, – поправил его Илья.

– Термин применен к конкретному явлению, – возразил Помощник. – География эпидемии: Золотой Пояс – триста восемьдесят семь случаев заболевания, архипелаг Согласия – двадцать три, Северная Пальмира – тридцать шесть, континент Центральный – четырнадцать. Тщательные исследования воздействия ионизирующих излучений или лейкозогенных веществ не обнаружили…

«Вот оно, – с тоской подумал Илья. – Спонтанный! Значит, самопроизвольный, вызванный не внешними воздействиями, а внутренними причинами. Однако такой подход исключает эпидемию. Выходит, что внешний фактор все-таки есть. Неизвестный нам, недоступный приборам…»

– …Объявлена официальная версия, что с Вечных топей проникли комары, переносчики плазмодийной горячки (местный вид малярии). Течение обеих болезней внешне сходное… Четвертого марта, – добавил Помощник, – объявлен общепланетный карантин. Никаких ограничений в общении и отдыхе не вводилось. Запрещен лишь выезд.

– Какое сообщение курорта с Землей? – спросил Илья. – Имею в виду пассажирское.

– Восемь лет назад, ввиду необычной популярности курорта, построена станция нуль-пространственных переходов. Переход Ненаглядная – Земля оборудован десятью кабинами массового пользования, интервал между импульсами – двенадцать минут. Максимальная загрузка каждой кабины – сто пассажиров.

Илья тут же подсчитал: пять тысяч пассажиров в час. На случай срочной эвакуации за сутки можно перебросить сто – сто двадцать тысяч человек. Куда – ясно. Но вот зачем?!

Он тяжело спикировал на берег. Мимо лица промелькнули верхушки реликтовых сосен с плоскими широкими иголками, бесконечно длинные колонны стволов, бока замшелых гигантов валунов. Сбросил форму, шорты, рубашку, пошел к океану. На стволах застыли потеки янтарной окаменевшей смолы. Кое-где они были как бы поклеванные. Илья улыбнулся, представив, с каким трудом добывали себе неизвестные упрямцы сувениры на память о Ненаглядной. В другое время он обязательно снял бы сосны для своего видеогербария. В другое время! Здесь же, на Ненаглядной, это абстрактное понятие вдруг приобрело конкретный и грозный смысл: вместо праздного течения – неизвестность, угроза, смерть…

От рифа незаметно подкралась высокая волна, окатила его с головой, чуть не сбила с ног. Рядом закричали от восторга девушки, которые прыгали в набегающих валах. Зернистый тяжелый песок холодил босые ноги. То тут, то там вода перекатывала гирлянды подводных цветов – белых, полупрозрачных – и Илья осторожно переступал через них.

– Идите к нам, – позвала его на интерлинге одна из девушек – смуглая, грациозная, то ли китаянка, то ли вьетнамка. – Меня зовут Да Фуцзы – Большое Счастье.

– Это и так видно, без перевода, – улыбнулся Ефремов. – Простите, но мне надо улетать.

«О карантине знают пока немногие. Те, кто собирался домой, – думал он, заплывая все дальше и дальше. – Коконов жизнеобеспечения на планете триста семнадцать. За неделю их развернут еще максимум триста-четыреста. Чертовски сложная штука, эти коконы… Тяжелых больных сейчас человек семьдесят. Но завтра, послезавтра… Если пандемия будет развиваться такими темпами, через неделю у нас будут тысячи больных… Никто из отдыхающих не знает пока, что в огне так называемой «малярии» уже сгорело два человека – Осси Деланца и Лена Коканова. И этого не скрыть. Мы разучились что-либо скрывать… Люди, конечно, будут терпеть вынужденное безделье. Но если пандемию не удастся остановить, может начаться паника. Миллионы людей хлынут на Землю, во все концы Обитаемых миров… А вдруг все-таки эта лейкемия имеет возбудителя? Вирус пойдет гулять по всем мирам… Нет, невозможно! То есть возможно, но допустить этого никак нельзя».

– Пловец, вы слишком далеко заплыли. Вернитесь к берегу, – пророкотал над головой бездушный голос спасавтомата.

Илья повернул, и красная капсула тотчас умчалась ловить другого нарушителя.

Совещание заканчивалось. Шевченко оглядел собравшихся, спросил:

– Все ли считают, что чрезвычайные меры необходимы?

– Нет, тысячу раз нет! – вскочил академик Янин. Он даже руки скрестил перед собой, как бы останавливая товарищей. – Мир уже несколько столетий живет по совести, а вы ему хотите вернуть ложь?! Причем самую страшную – организованную ложь. Я – против!

Славик нахмурился.

– Это возвышенная демагогия, – резко сказал он. – Есть интересы курорта Ненаглядной и есть интересы многомиллиардного человечества. Это несоизмеримые понятия. И если Ненаглядная станет вдруг угрозой для человечества, если не останется никакого другого выхода, я призову не только ложь, которая заключена в идее уничтожения нуль-пространственных переходов. Я первым попрошу, чтобы всю эту планетку немедленно взорвали. Вместе с нами, кстати.

За столом воцарилось молчание.

Наконец встал Шевченко.

– Ставлю вопрос на голосование, – заключил он хмуро. – Так… Двенадцать «за», два «против». Предложение Ефремова принимается.

Он помолчал, затем сказал:

– Итак, осталось самое неприятное. Кто из нас возьмет на себя роль варвара? Предупреждаю: истинные мотивы не подлежат огласке. Поэтому исполнитель, естественно, будет предан общественному презрению. Если ли добровольцы?

Все опустили головы.

– Позвольте? – Илья встал и тут же мысленно себя выругал: «Выскочка! Не твое это дело. Служба Солнца здесь ни при чем. Это прерогатива Совета миров. Шевченко может назначить любого из нас… Зачем тебе добровольно брать на себя такой позор?»

Вопреки своим же мыслям он, пожевав губами, сказал:

– Я первым подал идею локализировать опасность. Я рад, что вы ее поддержали. Значит, мне и осуществлять задуманное.

Он улыбнулся, как бы ободряя присутствующих и призывая их принять его жертву:

– Вы не обижайтесь, ребята… Я в прошлом хирург. Мне привычнее отсекать ненужное и опасное… Позвольте выполнить наш общий план.

– Идите, Садовник, – сказал Шевченко.

Площадь Перемещений выходила на Приморский бульвар, простиравшийся вдоль всего побережья. Бульвар объединял многочисленные курортные поселения в один бесконечный город развлечений, который и назывался Золотым Поясом.

После полуночи на разноцветных дорожках движущихся тротуаров прохожих почти не было. «Это к лучшему, – подумал Илья. – Чем меньше людей увидит инсценировку, тем лучше. Варварство противно самому существу человека… А информацию они получат: утром будет специальное сообщение по программе «Инфор». Кроме того, каждый сможет собственными глазами убедиться, что натворил неизвестный сумасшедший…»

Вход на площадь Перемещений перекрывало заграждение из прозрачной силитовой пленки, на которой через каждые пять-шесть метров светились надписи на интерлинге: «Вход строго воспрещен! Карантин! Межпланетные сообщения временно прекращены».

Илья включил гравипояс, перемахнул через заграждение, осмотрелся. Кабины нуль-пространственных переходов располагались подковами по обе стороны площади. Их белые продолговатые эллипсоиды, увенчанные коронами антенн, напоминали то ли внеземные плоды, то ли грустные лица идолов. Слева – кабины приема, справа – передающие. «Они-то мне и нужны», – подумал Садовник.

Он снял с пояса тяжелый цилиндр универсального инструмента, включил генератор атомного распада. В торце цилиндра зажегся красный глазок индикатора готовности.

Ефремов еще раз проверил расстояние до цели и силу заряда. Атомный обстрел должен повредить лишь шлюзовые камеры и частично площадь возле них. Словом, надо сделать так, чтобы на площадь Перемещений страшно было взглянуть. В то же время при необходимости ремонтники должны через два-три часа запустить нуль-переходы.

Илья прицелился, выстрелил. С громовым раскатом перед крайним зданием-эллипсоидом взметнулось голубое пламя. Он повел стволом, и в огненном вихре исчезли павильоны-ожидалки, розарии и летние кафе. Площадь наполнилась удушливым дымом испепеленных пластиковых покрытий, жаром искореженных и частично расплавленных конструкций. Откуда-то повалил пар.

Ефремов отступил ближе к ограждению, опустил ствол излучателя. Краем глаза он заметил, что к площади бегут люди. Размазав на лице пот и копоть, Илья опять нажал спуск. Скорее! Скорее выжечь здесь все, вздыбить в атомном расплаве землю, пощадив лишь уникальные творения человеческих рук – кабины нуль-переходов.

Он сделал последний выстрел и отвернулся от безобразной пляски огня.

За неощутимо тонкой пленкой ограждения стояли люди. Сотни людей. Толпа все прибывала, разрасталась.

Илья машинально шагнул к людям, но вдруг словно включился звук и он услышал через гоготание пламени взволнованные голоса, увидел мужчин, которые старались разрушить ограждение, чтобы схватить маньяка, то есть его.

«Все. Можно уходить, – подумал Ефремов. – Черное дело сделано. Теперь хоть на люди не показывайся».

– Не трогайте его! – крикнула какая-то девушка, сдерживая толпу. – Разве вы не видите, что он безумный?!

Голос показался знакомым. Илья подошел к пленке, которую уже разрывали сильные руки, и узнал в своей защитнице Большое Счастье.

– Вот теперь я свободен, Фуцзы! – крикнул он ей.

Девушка в ужасе отпрянула от пленки-стены, и Илья, включив гравипояс, свечой взмыл в ночное небо.

В его комнате горел свет.

Он вошел, кивнул Егору и Славику, словно к нему всю жизнь гости приходили именно под утро – темнота за окнами стремительно таяла. На самом деле он, конечно, и удивился, и мгновенно заметил, что лица друзей горестные, серые от усталости. Сердце сжало предчувствие беды. Чтобы избавиться от него, Ефремов шутливо доложил:

– Маньяк-террорист прибыл! Не надо оваций! Я должен принять душ, иначе меня тут же опознают возмущенные соотечественники.

Он прошел в ванную комнату, включил программу «жесткой обработки» на максимум, чтобы хоть как-то продлить время. Стоя под кинжальными струями то горячей, то ледяной воды, терзаемый со всех сторон электрическими иглами и микровзрывами массажиста, Илья вдруг с тоской подумал:

«Все, что угодно. Но только не это!»

Он вышел из ванной, стал преувеличенно громко и живописно рассказывать, какой он устроил на площади Перемещений «театр». Потом замолчал, ощущая, как немеет все внутри, как напрягается душа в предчувствии плохих вестей.

Егор сдвинул белесые брови, опустился в кресло.

– За ночь прибавилось еще двести восемьдесят шесть больных. И еще двое умерло, – сообщил он.

– Кто? – не спросил, а скорее выкрикнул Илья.

– Технолог Газанфар, житель Северной Пальмиры, и… – Егор замолчал.

– Второй? Кто второй? – закричал Ефремов. – Почему вы играете в прятки?!

– Мы не играем. – Егор встал, опустил голову. – Мы плачем, Илья.

Ефремов повернулся к Славику и в самом деле увидел, что его чуть раскосые глаза полны слез.

– Час назад умер Антуан, – сказал Славик.