Текст книги "Сказка серебряного века"
Автор книги: Леонид Андреев
Соавторы: Федор Сологуб,Зинаида Гиппиус,Николай Рерих,Александр Амфитеатров,Алексей Ремезов,Михаил Кузьмин
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)
Снегурочка – Т. 11. Книга превращений. СПб., 1914. Тема заимствована из рассказа Н. Готторна «Снежная кукла».
[Закрыть]
I
Просят дети:
– Снегурочка, побудь с нами.
Говорит Снегурочка:
– Хорошо. Я побуду.
Побыла с ними. Тает. Спрашивают детки:
– Снегурочка, ты таешь?
Отвечает Снегурочка:
– Таю.
Плачут дети:
– Милая, краткое время побыла ты с нами, – что же с тобою?
Тихо говорит Снегурочка:
– Позвали – пришла. И умираю.
Плачут дети. Говорит добрый:
– И уж нет Снегурочки? Только слезы.
Злой говорит:
– Лужа на полу – нет и не было Снегурочки.
И говорит нам тот, кто знает:
– Тает Снегурочка у наших очагов, под кровлею нашего семейного дома. Там, на высокой горе, где только чистое веет и холодное дыхание свободы, живет она, белоснежная.
Дети просятся:
– Пойдем к ней, туда, на высокую гору.
Улыбается мать и плачет.
II
Опять, опять мы были дети!
Ждали елки, праздника, радости, подарков, снега, огоньков, коньков, салазок. Ждали, сверкая глазами. Ждали.
Нас было двое: мальчик и девочка. Мальчика звали Шуркою, а девочку – Нюркою.
Шурка и Нюрка были маленькие оба, красивые, румяные, всегда веселые – всегда, когда не плакали; а плакали они не часто, только когда уж очень надо было поплакать. Были они лицом в мать.
Хотя их мать звали просто-напросто Анною Ивановною, но она была мечтательная и нежная в душе, а по убеждениям была феминистка. Кротко и твердо верила она, что женщины не плоше мужчин способны посещать университет и ходить на службу во всякий департамент.
С дамами безыдейными Анна Ивановна не зналась. Ее подруги, феминистки, считали ее умницею; другие ее подруги, пролетарки, смотрели на нее, как на кислую дурочку. Но те и другие любили ее.
Ее муж, Николай Алексеевич Кушалков, был учитель гимназии. Очень аккуратный. Верил только в то, что знал и видел. К остальному был равнодушен. Считал себя добрым, потому что никогда не подсиживал никого из сослуживцев. Отлично играл в винт.
Ученики побаивались Николая Алексеевича, потому что он был необыкновенно систематичен и последователен. Поэтому, хотя он преподавал русский язык, гимназисты называли его немчурою (немецкого учителя называли короче – немец).
Приближались святки. Дни были морозны и снежны. Шурочка и Нюрочка бегали в саду около их дома, на окраине большого города. Дорожки были расчищены, а там, где летом трава и кусты, снег лежал высокий.
Мать из окна в гостиной видела иногда из-за высокого снега только красные, пушистые шапочки на детях. Смотрела на детей, улыбалась, любовалась их раскрасневшимися лицами, прислушивалась к звонким взрывам их смеха и думала нежно и радостно:
«Какие у меня красивые, милые дети!»
Солнце, красное солнце хорошего зимнего дня светило ярко и весело, радуясь недолгому своему торжеству. Оно поднялось не высоко – и не подняться ему выше – стояло ближе к земле и к людям, и казалось ласковым, добрым и светло-задумчивым. Розовые улыбки его лежали тихие, не слишком веселые, на снегу по земле, на пушистых от снега ветках, на заваленных мягким снегом кровлях. От этого казалось, что весь снег улыбается и радуется. И такие забавные с кровли свешивались розоватые на солнце ледяные сосульки.
Забавный мир детской игры, маленький сад, был огорожен с улицы невысоким дощатым забором. Слышались за этим забором порою шаги прохожих по захолодавшим мосткам, но дети не слушали их – своя была у них игра.
Им было тепло, – горячая кровь грела их тела, и мама одела их заботливо, – отороченные мехом курточки, меховые рукавички, сапожки на меху, шапочки из мягкого, как пух, меха.
Бегали долго, крича, как стрижки. Но одним беганьем весел не будешь. Играть!
И придумали игру.
III
Сперва недолго поиграли в снежки. Потом вдруг сказала Нюрочка:
– А знаешь что, Шурка? Знаешь, что мы сделаем?
Шурочка спросил:
– Ну, что?
– Мы сделаем Снегурочку, – сказала Нюрка, – понимаешь, из снега. Скатаем и сделаем.
Шурочка опять спросил:
– Снежную бабу?
– Нет, нет, зачем бабу! – кричала Нюрочка. – Мы сделаем маленькую девочку, такую маленькую, как моя большая кукла, знаешь, Лизавета Степановна. Мы назовем ее Снегурочкой, и она будет играть с нами.
Шурка спросил недоверчиво:
– Будет? А как же она будет бегать?
– А мы ей ноги сделаем, – сказала Нюрка.
– Да ведь она из снега! – говорил Шурка.
– А день-то сегодня какой? – спросила Нюрка.
– Какой? – спросил Шурка.
– Сегодня сочельник, – объяснила Нюрка. – Для такого дня она вдруг побежит с нами и будет играть. Вот увидишь.
– А и правда, – сказал Шурка, – сегодня сочельник.
И вдруг поверил. Но все еще спрашивал:
– А на другой день Снегурочка останется?
Нюрка ответила решительно:
– Конечно, останется на всю зиму, и будет бегать, и играть с нами.
– А весной? – спросил Шурочка.
Нюрочка призадумалась. Долго смотрела на брата, приоткрыв недоуменно ротик. Вдруг засмеялась и сказала весело, – догадалась:
– Ну, что ж весной! Вечной Снегурочка уйдет на высокую гору и будет жить там, где вечный снег лежит, все лето будет жить там, а зимой опять к нам спустится.
И зарадовались, засмеялись веселые дети.
Шурочка радостно кричал.
– Всю зиму будем бегать с нею! И маме ее покажем. Мама будет рада?
Нюрочка сказала серьезно:
– Еще бы! Только не надо будет водить ее в дом, а то она в тепле растает.
Шурка опять спросил:
– А где же ей спать?
Он был мальчик практичный и рассудительный, весь в отца.
Нюрочка решила:
– А спать она будет в беседке.
IV
Дети принялись за дело. Притихли.
Мать даже обеспокоилась, – что такое, не слышно криков и смеха. Тревожно глянула в окно, – да нет, ничего, ребятишки снежную бабу лепят. Успокоилась. Опять села на диван, продолжала читать книжку Эллен-Кей – очень хорошую книжку.
И уж как они только ухитрились, – уж не помогал ли им какой-нибудь добрый или злой дух, искусный в созидании тел, особенно там, где замысел жадно ищет возможности воплощения? – но Снегурочка под их быстрыми пальцами вырастала как живая. И все черты, самые тонкие, возникали точно, словно лепилась из снега живая человекоподобная душа. Нежные снежные комья лепились один к другому в сплошное нежное снежное тело.
Дочитала главу Анна Ивановна, посмотрела в окно – посреди площадки перед окнами, где летом цвел алый шиповник, стояла почти совсем готовая маленькая снежная кукла.
«Ловкие у меня детишки, – подумала радостно Анна Ивановна, – кукла выходит у них прехорошенькая».
И ей было приятно вспомнить, что те новые приемы воспитания и обучения, которых она придерживалась, дают превосходные результаты.
«Искусство в жизни ребенка играет, несомненно, важную роль, и родители, – думала Анна Ивановна, – должны это помнить и всячески развивать детскую самодеятельность».
V
В саду Нюрка говорила Шурке:
– Как хорошо, что мы взяли, самый чистый снег! Вот она какая славная выходит!
Шурочка говорил рассудительно:
– Еще бы! Ведь этот снег прямо с неба упал; он чистый.
С восторгом говорила Нюрочка:
– Ах, какая она хорошенькая!
Шурочка сказал:
– У нее мордочка похожа на твою рожицу.
Нюрочка весело засмеялась. Сказала скромно:
– На маму похожа наша Снегурочка.
– И ты похожа на маму, – сказал Шурочка.
– И ты, – сказала Нюрочка.
Шурочка принахмурился.
– Я больше на папу похож, – объявил он.
Засмеялась Нюрочка, говорит:
– Выдумал! Мы оба в маму. И Снегурочка у нас в маму.
Смотрели, любовались.
– Знаешь, – сказала Нюрочка, – уж очень она мягкая. Потряси-ка эту яблоню, – вот те ледышки-висюлечки свалятся, мы из них сделаем ей ребрышки. А из тех, что посветлей, глаза.
Сказано – сделано. Вот у Снегурочки твердые ребрышки. Вот у Снегурочки ясные глазки. А вот у Снегурочки и белое платьице. А вот у Снегурочки и белые башмачки. А вот у Снегурочки и белая шапочка.
Готова Снегурочка!
Подбежали к окну, в стекло стукнули, спрашивают:
– Мама, хороша наша Снегурочка?
Мама отвечает из форточки:
– Хороша. Только у вас руки зазябли, идите погрейтесь.
Дети засмеялись. Но мама зовет, надо идти.
– А как же Снегурочка? – спросил Шурка.
– А ей еще рано, – сказала Нюрка, – она еще постоит, подумает. Мы придем к ней вечером, позовем ее, поиграем с нею.
Побежали дети домой. Говорили маме:
– Мама, сегодня вечером у тебя будет новая дочка Снегурочка.
Смеялась мама, Анна Ивановна. Улыбался папа, Николай Алексеевич: в сочельник он не ходил в гимназию; он сидел дома и читал последнюю книжку «Русского Богатства».
VI
Свечерело и вызвездило. Дети опять убежали в сад. Снегурочка стояла. Улыбалась. Ждала их.
Дети подошли к ней тихо.
– Надо ее позвать! – сказал Шурочка.
Помолчали. Вдруг стали робкими.
– Поцелуй ее! – сказал Шурочка.
– Сначала ты, – сказала Нюрочка.
Шурка посмотрел на сестру сердито. Сказал:
– Вообразила, что я боюсь. А нисколечки.
Подошел к Снегурочке и поцеловал ее прямо в бледные, красивые губы.
Оттого ли, что это был сочельник, ночь святая и таинственная – оттого ли, что крепко верили дети в то, что они сами придумали, оттого ли, что чародейная сказка обвеяла тихий сад тайными очарованиями и влила в излепленный детскими руками мягкий и нежный снег непреклонную волю к жизни, творимой по творческой и свободной и радостной воле, но вот небывалое свершилось, исполнилось детское неразумное желание – ожила белая Снегурочка и ответила Шурке нежным, хотя и очень холодным поцелуем.
Тихо сказал Шурка:
– Здравствуй, Снегурочка.
Ответила Снегурочка:
– Здравствуй.
Пошевелила тоненькими плечиками, вздохнула легонечко и сама подошла к Нюрке. И Нюрочка поцеловала ее прямо в губы.
– О, какая ты холодная! – сказала Нюрочка.
Снегурочка тихо улыбалась. Сказала:
– На то же я и Снегурочка.
Шурочка спросил:
– Хочешь с нами играть, Снегурочка?
Снегурочка сказала спокойно:
– Ладно, давайте играть.
И побежали все трое по дорожкам сада.
Играли долго. И всем трем было весело, как никогда раньше.
VII
Накрыли на стол вечером, – пить чай. Дети заигрались в саду. Мама позвала их – не шли. Только веселые слышались в саду голоса. Тогда Николай Алексеевич сказал:
– Пойду-ка я сам, возьму да и приведу их.
– Надень пальто, – сказала Анна Ивановна.
– Ну, я в одну минуту, – сказал Николай Алексеевич, – разве только шарф.
Укутал шею шарфом, надел теплую, меховую шапку, всунул ноги в глубокие калоши и вышел в сад. С крыльца он крикнул:
– Ребятишки, где вы? Чай пить, живо!
С веселым смехом бежали дети по дорожке. Разбежались, промахали мимо, и было их трое.
Николай Алексеевич сошел в сад. Крикнул:
– Дети, это вы с кем играете?
Дети повернули обратно; подбежали к нему.
Николай Алексеевич увидел прелестную маленькую девочку, беленькую, с легким румянцем на щеках, – и удивился ее легкому, не по сезону костюму; юбочка легонькая и коротенькая, башмаки летние, чулочки коротенькие, коленочки голенькие.
Николай Алексеевич спросил:
– Откуда эта девочка? Дети, ведите ее скорее домой, вы ее совсем заморозите.
Дети, перебивая друг друга, звонкими радостными голосами кричали:
– Это – Снегурочка.
– Это – наша Снегурочка, папа.
– Наша сестреночка.
– Мы ее сами сделали.
– Из снега.
– Из самого чистого снега.
– Она будет играть с нами.
– Всю зиму!
– А весной уйдет на высокую гору!
Николай Алексеевич слушал их с недоумением и досадою. Ворчал:
– Глупые фантазии.
Сказал:
– Ну, живо в комнаты. Ты совсем озябла, малюточка? Да ты откуда?
Белая девочка сказала:
– Я – Снегурочка. Я из снега.
Нетерпеливо сказал Николай Алексеевич:
– Пойдемте же греться.
Взял Снегурочку за руку.
– Совсем заморозили вашу гостью, – говорил он, – и откуда вы ее взяли? Руки у нее как лед.
Повел Снегурочку.
Тихо сказала Снегурочка, упиралась:
– Мне туда нельзя.
И дети кричали:
– Папа, оставь ее здесь.
– Она переночует в беседке.
– В комнате она растает.
Но Николай Алексеевич не слушал детей.
Он взял холодную Снегурочку на руки и внес в комнаты.
VIII
– Смотри-ка сюда, Нюточка! – крикнул Николай Алексеевич жене, входя в столовую, – какая-то девочка в одном платьице. Наши сорванцы совсем ее заморозили.
Анна Ивановна воскликнула:
– Боже мой! Девочка! Вся холодная. Скорее к камину.
Дети в ужасе кричали:
– Мамочка! Папочка! Что вы делаете! Снегурочка растает! Это – наша Снегурочка.
Но взрослые всегда воображают, что они все знают лучше. Посадили Снегурочку в широкое мягкое кресло перед камином, где весело и жарко пылали дрова.
Николай Алексеевич спрашивал:
– У нас есть гусиное сало?
– Нет, – сказала Анна Ивановна.
– Я схожу в аптеку, – сказал Николай Алексеевич, – надо потереть ей нос и уши, они совсем побелели от мороза. А ты, Нюточка, закутай ее пока потеплее.
Ушел. Анна Ивановна отправилась в свою спальню за теплым чем-нибудь – закутать Снегурочку.
Шурка и Нюрка стояли и растерянно глядели на Снегурочку. А Снегурочка?
Что ж, Снегурочке понравилось. Она сидела на кресле, глядела в огонь, и улыбалась, и таяла.
Нюрка кричала:
– Снегурочка, Снегурочка! Спрыгни с кресла, мы отворим тебе двери, беги скорее на мороз!
Тихонько говорила Снегурочка:
– Я таю. Уже не могу я уйти отсюда, я вся истаяла, я умираю.
Текли потоки воды по полу. В глубоком кресле, быстро тая, оседала маленьким снежным комочком белая, нежная Снегурочка. И где ее ручки? Растаяли. И где ее ножки? Растаяли. Слабый еще раз раздался нежный голосок:
– Я умираю!
И уже только груда тающего снега лежала на кресле.
IX
Заплакали ребятишки, – громкий подняли вой.
Пришла Анна Ивановна с теплым одеялом. Спросила:
– Где же девочка?
Плача говорили дети:
– Растаяла наша Снегурочка.
Вернулся Николай Алексеевич с гусиным салом. Спросил:
– Где же девочка?
Плача говорили дети:
– Растаяла.
Сердито говорил Николай Алексеевич:
– Зачем вы ее отпустили!
Уверяли дети:
– Она сама растаяла.
Большие и малые смотрели на остатки талого снега и потоки воды, и не понимали друг друга, и упрекали друг друга:
– Зачем посадил к огню Снегурочку?
– Зачем отпустили девочку, не согревши?
– Злой папа, погубил нашу Снегурочку!
– Глупые дети, что вы говорите нелепые сказки!
– Растаяла Снегурочка!
– Снегу-то сколько натащили!
Плакали маленькие, а большие то сердились, то смеялись.
И не было Снегурочки.
Ёлкич[395]395Ёлкич – Т. 7. Дни печали. СПб., 1914.
[Закрыть]
Январский рассказ
I
Елка, елка, не сердись.
Елкич, елкич, не бранись,
Мне постели не топчи,
Сядь на елку и молчи.
Вера Алексеевна прислушалась. В скучной темноте зимнего рассвета из детской доносилось тихое пение, кто-то тоненьким голоском тянул песенку со странными словами. На лице Веры Алексеевны выразилась озабоченность. Она тихо подошла к дверям детской. Пение замолкло на минуту. Потом тоненький голос опять затянул, отчетливо выговаривая тихие и странные слова и придавая им трогательное и жалобное выражение:
Мама елку принесла.
Елка елкичу мила.
Елка выросла в лесу.
Елкич с шишкой на носу.
Вера Алексеевна, сохраняя на лице все то же озабоченное выражение, осторожно потянула к себе дверь детской. Старший мальчик, Дима, еще спал, приткнувшись носом к подушке и мерно дыша открытым ртом. Младший, Сима[396]396
Сима (от др. – евр. Серафим – «огненный», «пламенеющий»). Герой рассказа предчувствует свою судьбу, события (9 января 1905 г.), в которых ему суждено погибнуть, «сгореть».
[Закрыть], худенький, черноволосый и черноглазый мальчик, сидел на постели, охватив колени руками, смотрел горящими в темноте глазами в темный угол, покачивался и напевал. Вера Алексеевна позвала тихонько, чтобы не испугать его:
– Симочка.
Сима не услышал. Продолжал свою песенку, и звуки ее казались все более хрупкими и печальными.
Елкич миленький, лесной!
Уходил бы ты домой.
Елку ты не спасешь,
С нами сам пропадешь.
Вера Алексеевна подошла к постели мальчика. Нарочно стучала каблучками своих туфель. Сима повернул к ней лицо.
– Симочка, что ты поешь спозаранку? Дай Диме спать.
Дима проснулся. Пухлый, румяный, лежал на спине и сердито смотрел на мать.
Сима сказал печальным и хрупким голосом:
– Елкич-то, вот бедненький! Каково ему теперь! Елку срубили – где он теперь жить будет? Пустят ли его на другую елку? И как он туда доберется? Мама, как он теперь будет?
– Что ты говоришь, Симочка? – недовольным голосом заговорила мама. – Какой еще елкич тебе приснился? И как можно петь в постели! Всех разбудил.
Дима, который, вставая, всегда бывал груб, сказал хриплым и сердитым голосом:
– Пришла! Кому мешает. Усмирение с помощью родительских шлепков.
– Дима, не груби, – строго сказала мама. – Шлепков пока еще никому не было, ты их не хочешь ли?
– Попробуй, – все так же сердито отвечал Дима, – я ведь и зареветь могу.
Мама спокойно сказала:
– Ну, миленький, меня ревом не испугаешь.
Подошла к Диме, сняла с него одеяло, приподняла Диму за плечи, наклонилась к нему и шепнула:
– Разговори Симу, – ему опять что-то снится нескладное.
Дима был польщен. Сразу стал очень любезен. Поцеловал обе мамины руки. Поздравил с праздником. Шепнул:
– Трудно. Теперь он все будет рассказывать.
Тоненький голосок за ними опять затянул свою нескончаемую песенку.
Елкич в елке мирно жил,
Елкич елку сторожил.
Злой приехал мужичок,
Елку в город уволок.
Мама вздрогнула и короткое время стояла, как испуганная. Потом решительно подошла к Симе. Взяла его за плечо. Сказала решительно и строго:
– Симочка, не дури. Какой елкич? Что за вздор!
– А он, елкич, такой маленький, – заговорил тоненьким и возбужденным голосом Сима, – маленький, маленький, с новорожденный пальчик. И весь зелененький, и смолкой от него пахнет, а сам он такой шершавенький. И брови зелененькие. И все ходит, и все ворчит: «Разве моя елка для вас выросла? Она сама для себя выросла!»
– Это, Сима, тебе приснилось, – сказала мама. – Проснулся, так нечего в постели сидеть – одевайся проворно. Дима, одеваться! И не дурить. Смотрите вы оба у меня.
И мама ушла из детской спальни. Она знала, что надо бы остаться сколько-нибудь еще с мальчиками, но ей было так некогда. Эти праздники в городе, – их положительно не видишь, вздохнуть некогда. Столько разных выездов и приемов, положительно, какая-то неприятная праздничная повинность. И так много расходов, и так много домашних хлопот, суетни, неурядиц, неудовольствий, – с мужем, с детьми, с прислугою. Право, быть хозяйкою дома при современном строе жизни становится уже очень тяжело. Видно, и нам скоро придется ступить на ту же дорогу, по которой идут хозяйки в Северной Америке.
Такими соображениями утешая или, вернее, расстраивая себя, мама пошла в столовую, где уже ее ждали. Проходя мимо больших зеркал в гостиной, она с удовольствием, как всегда, кинула быстрый взгляд на отраженное в зеркалах прекрасное, еще такое молодое лицо, и на стройную фигуру в домашнем, совершенно простом, но очень изящном, и, что самое важное, очень идущим к лицу наряде.
II
А мальчики, оставшись одни, немедля заговорили о бедном елкиче, который так тоскует о своей загубленной елке и не может утешиться.
Маленький, зелененький, шершавенький, с зелеными бровями и зелеными ресницами, он все ходит по комнатам, и ходит, и ворчит. Никто его не видит, кроме маленького Симочки.
И ходит, и ворчит, и жалуется, и наводит тоску на Симу.
Ворчит:
– Разве она для вас в лесу выросла? Разве вы сделали ее?
Зачем вы ее зарубили?
Сима оправдывается:
– Милый елкич, да ведь нам зато как весело-то было! Ты подумай только, как свечки зажгли на елочке, вот-то весело стало! Разве ты этого не понимаешь? Ведь ты же сам видел – свечки на елочке, и золотой дождь, и блестки – так все и горит, и блестит, и переливается. Еще мне-то что, я ведь не первую елку справляю, а вот самые маленькие, и еще вот швейцаровы дети, – ведь им это какой праздник! Что же ты сердишься так, милый елкич?
И с тоскою прислушивался к тому, что ему ответит елкич. И уже заранее знал, что елкич не поверит его словам, что нельзя никакими словами утешить елкича, у которого зарубили его родную елку.
– Она у меня одна была, – ворчит елкич.
И ноет, и скулит тоненьким голоском. И только Сима слышит его.
– Какую власть взяли! – ворчит елкич. – Взяли мою елку, привезли, веселитесь. Если вам нужно вокруг елки плясать, ехали бы в лес сами. В лесу хорошо. А то срубили, погубили.
Ноет, скулит.
III
Сима наконец приступил к своему старшему брату, студенту.
– Кира, елкич-то все тоскует. Он, елкич-то, все ходит, и на домашних сердито смотрит, и все скулит таким тоненьким голоском. Какой он бедный!
– Результат чтения фантастических произведений, – проворчал студент.
– Нет, Кира, ты скажи, вот он жалуется, что елка не для нас выросла, а вот ее для нас срубили. Как же это так? Ведь она, и в самом деле – для себя? И каждый для себя. А то ведь этак каждого придут и возьмут, и сделают, что хотят.
Студент выслушал хмуро. Сказал:
– Елка – дерево. Ее можно срубить. А вот относительно нас с тобою, тут, действительно, дело обстоит неладно. Человек есть автономная личность, не правда ли?
Сима утвердительно кивнул головой. Кира продолжал:
– Ну и вот, приходят агенты власти, и берут тебя, и ведут, куда ты не хочешь, и заставляют делать то, что несвойственно твоей натуре. Ты говоришь: я для себя вырос. Тебе отвечают: нет, брат, шалишь, ты вырос церкви и отечеству всему на пользу, а раз на пользу, так мы тебя и используем. Так-то, брат, в общем хозяйстве все на пользу идет, ничто даром не пропадает.
– Это очень нехорошо, – убежденно сказал Сима.
– Хорошего, действительно, мало, – согласился студент, – но уж таков социальный строй. Служи другим, коли хочешь, чтобы тебе служили.
– Тогда я не хочу, – печально сказал Сима, – если надо заставлять и мучить, тогда я не хочу.
– Ну, брат, об этом нас с тобой не спросят, – сказал студент.
Затянулся папиросою. Видно было, что ему очень приятно курить и чувствовать себя дома на положении взрослого. Покровительственно посмотрел на Симу. Похлопал его по плечу. Сказал:
– Ты – забавный мальчуган. Все фантазируешь. Пожалуй, вырастешь, так поэтом будешь.
Сима помолчал, вздохнул, и сказал, краснея и потупясь:
– Елкича жалко. Как он теперь будет?
IV
Сима проснулся ночью. Услышал опять, как елкич ходит, скулит тоненьким голоском и ворчит. И домашние шепчутся с ним, стараются его утешить.
Тоненький голосок из угла говорит:
– Мы тебя не гоним. Будь с нами. У нас хорошо. Светики перебегают. Пылиночки кружатся. Очень хорошо.
– Насмотрелся я, – ворчит елкич. – Мне здесь у вас не нравится. Хозяева у вас нехорошо живут.
– Нам нет никакого дела до хозяев, – отвечает домашний[397]397
Домашние – домовые. Елкич, домовой, которому грозит расставание со своим «домом» – елкой, причиняет вред дому, куда он попал, – губит Симу своими советами.
[Закрыть]. – Мы сами по себе, они сами по себе – мы им не мешаем, они на нас не обращают внимания. Только Сима за нами иногда смотрит, да это не беда – он еще маленький, и он так и не вырастет – он к нам уйдет. Он для нас почти свой, а до других нет дела.
– Нет, – ворчит елкич, – не нравится да и не нравится мне у вас. Что хотите, а не нравится. Кровью тут у вас пахнет, а я этого запаха не люблю.
– А у вас в лесу разве ничем таким не пахнет? – с досадою и насмешкою спрашивает домашний.
Но елкич не отвечает и ворчит себе свое:
– И не нравится, и не нравится. Рубят, бьют, а для чего, и сами не знают.
Сима приподнялся на локте и тихонько, чтобы не разбудить Димы, шепнул:
– Миленький елкич, почему же тебе у нас не нравится? Мы все – добрые.
Стало очень тихо. Домашние молчали и чутко ждали, что ответит елкич. Помолчал елкич. Сказал сердито:
– Иди завтра на улицу – сам увидишь.
Домашние засмеялись, зашушукались. Симе стало тоскливо.
– Что же я увижу? – спросил он. – Милый елкич, ты иди со мною и покажи.
– Покажу, покажу, – ответил елкич.
Пискливый голос его казался злым и угрожающим, но Сима не боялся этого: он знал, что елкич тоскует по своей елке и не может утешиться, и потому такой сердитый.
– Покажу, – повторял елкич, – будешь доволен мною.
Домашние тихонько шушукались и смеялись тоненькими, шелестинными голосками, и не понять было Симе, добрые они или злые, смеются ли они от злости или от милой веселости. Жутко было Симе, и, чтобы подбодриться, он опять шепотом спросил елкича:
– Милый елкич, когда же ты мне покажешь? Утром? Правда? Когда мы пойдем гулять с фрейлейн Эмилиею? Да?
– Да, да, – ворчал елкич. – Утром так утром.
И шелестинные расстилались по всем углам смешки и шепотки.
И опять спросил Сима:
– Милый елкич, ты ведь маленький, как же ты с нами пойдешь? Фрейлейн Эмилия как зашагает, так только поспевай. Она говорит: моцион надо делать весело. Так как же ты?
– Ничего, – сердитым голосом сказал елкич, – уж я от вас не отстану. Я к тебе в карман сяду.
Шелестинные шушукались, смеялись голосочки во всех уголочках. И под шелестинный смех заснул Сима.
V
Утром мальчики, как всегда, пошли гулять с фрейлейн Эмилиею. Но неспокойно и страшно было на улицах. Шли толпы. Слышались злые слова. И вдруг раздались вдали резкие звуки рожка.
Старший Симочкин брат пробежал мимо.
– Фрейлейн, – крикнул он на ходу, – ведите детей домой.
Но уже фрейлейн и сама ухватила обоих мальчиков за руки и бросилась бежать в переулок, дальше от толпы, от веселого рожка.
– Елкич, елкич, – кричал Сима, – что же ты мне покажешь?
– Беги за братом, – быстро шептал елкич, – брось немку, беги за братом. Его сейчас убьют.
Сима громко закричал и рванулся от фрейлейн Эмилии.
– Сима, Сима, ради Бога, куда вы? – кричала испуганная фрейлейн, пытаясь поймать Симу.
Но Сима убежал в толпу. Скрылся за народом. Фрейлейн растерянно металась, не зная, что делать. Дима плакал. Кругом бежали какие-то испуганные, плохо одетые люди. Кричали что-то.
Сима догнал брата.
– Кира, пойдем вместе, – кричал он.
Студент испуганно глянул на мальчика и побледнел.
– Зачем ты здесь? Где фрейлейн?
Опять в ясном и морозном воздухе весело и звонко зарокотали звуки рожка. Нестройный гам поднялся в ответ этим звукам. Вдруг все побежали. Перед Симою и студентом стало пусто и светло. Стройный ряд наклонившихся штыков вдруг дрогнул и задымился. Сима в страхе отвернулся. Страшный треск пронизал, казалось, все его тело. Земля заколебалась, поднялась, камни под снегом холодной мостовой прижались к Симочкину лицу. Короткий миг было очень больно. И потом стало легко и приятно. Раскинув на снегу маленькие, помертвелые руки, Сима шепнул:
– Елкич, миленький.
И затих.
1908
