Текст книги "Червонные сабли"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– У нас, в Первой Конной, существует закон: идти вперед и не озираться по сторонам! Кто побежит или будет сеять панику, тому голову с плеч! Красная кавалерия – армия смелых. Кто не выдержит суровых порядков, лучше не становись в наши ряды!..

Строй кавалеристов был недвижим, лишь кое-где всхрапывали кони. Жлобинцам понравилось, что их приравнивали к легендарным героям Первой Конной. Это было тем более дорого, что сказано в трудный час, в час поражения.

А командарм продолжал, и его живые черные глаза озорно сверкали:

– Смелость берет города. Но это бывает только тогда, когда смелость сочетается с мастерством боя. Перед нами враг коварный и опытный. Врангелевская армия заново обучена и насыщена техникой. Надо так научиться владеть конем и шашкой, чтобы хваленые белые офицеры дрожали при одном виде красного конника!

Перекатное «ура» загремело над колоннами, затрепетали на пиках кумачовые флажки, вскинулись обнаженные шашки, засверкали в лучах солнца.

4

В эскадронах началась боевая учеба. Опытные кавалеристы учили молодежь владеть саблей, брать на коне препятствия, рубить лозу, а вернее кукурузу, потому что лозы поблизости не было, а кукурузой засеяны неоглядные поля.

Тем временем на станцию прибывали воинские грузы. Артиллеристы скатывали с площадок гаубицы. Два вагона были нагружены пулеметами. Их расхватали в один миг, потому что в дивизиях была сильная недостача станковых пулеметов. На другой день прибыло пять, а потом еще столько же новеньких броневых автомобилей. Бойцы повеселели и смеялись над бродячим верблюдом, который подошел к броневику, понюхал его, а когда шофер рявкнул резиновой грушей, в испуге отскочил.

Прибыл маршевый эскадрон новобранцев, все бойцы на конях, но без седел. С ними прибыл обоз – вереница повозок с винтовками, кавалерийскими карабинами, хотя и не новыми, но вполне боевыми. Особенно радовались патронам. Красноармейцы как драгоценность пересыпали их в руках.

Набивали карманы и подсумки. В бою каждая обойма на вес золота.

Бойцы чинили обмундирование, ремонтировали пулеметные тачанки. В кузнице звенели молотки – там ковали лошадей, делали подковы.

По-прежнему недоставало коней. По окрестным селам отправились отряды по закупке лошадей. Но там гуляли банды, нередко завязывались перестрелки, и приходилось в бою терять товарищей.

Сергею Калуге посчастливилось добыть замечательную породистую лошадь. Было удивительно, как могла оказаться в глухом селе кобыла английских кровей? Хозяин-кулак замуровал ее в потайной конюшне за саманной стеной. Но Сергей был опытным разведчиком: он обстукал стены, обнаружил подозрительную пустоту, приказал взломать тайник и вывел чудо-коня!

Хозяина за укрытие лошади арестовали, а Сергей стал владельцем чистокровной кобылицы. Кое-кто из командиров с завистью поглядывал на лебединую шею породистой лошади с умными синеватыми глазами и пробовал соблазнить Сергея на обмен или продажу:

– Зачем тебе этакая раскрасавица? Уступи.

– Ишь чего захотели! – отвечал Сергей, посмеиваясь. – Мне и самому нужен резвый конь, чтобы ни один офицер не ушел от меня.

На этом разговор заканчивался: буденновцы знали приемы Сергея. Подражая Олеко Дундичу, он в атаке гонялся за офицерами. Это было его «специальностью», и она себя оправдывала: конники противника, потеряв командира, впадали в панику.

Добыл себе лошадь и Махметка. Ему достался кабардинец, горбоносый жеребец, злой как черт. Ноги у коня были сухие, мускулистые, шея тонкая. Махметка прозвал его Шайтаном. Конь и впрямь был похож на черта: глаза дикие, нрав горячий, он не умел стоять на месте, взвивался на дыбы.

Таким образом у Валетки появились друзья. Три лошади стояли на конюшне рядышком, похрустывали овсом, привыкая друг к другу. Ласточка обмахивалась длинным хвостом и хлестала по бокам Валетку. Конь одобрительно махал головой, как будто говорил: спасибо, соседка, отгоняй мух, а то у меня хвост куцый.

Трое друзей каждую свободную минуту забегали проведать своих коней, поили, чистили соломенными жгутами с водичкой, чтобы кожа блестела.

Ленька даже ночью, когда не спалось, вставал и шел на конюшню.

Днем выезжали на учения в поле, упражнялись в лихой кавалерийской езде. Ласточка была так резва, что в скорости спорила с ветром. Но Ленькин малолетка-дончак не уступал «англичанке». Один Шайтан не слушался хозяина, то и дело изображал из себя свечку, и Махметка едва удерживался в седле, – хлестал коня плетью, усмиряя дикий нрав кабардинца.

Многие бойцы неплохо владели конем, но не умели действовать шашкой. Их обучали опытные кавалеристы-буденновцы. Ленька тоже учился, ведь он раньше служил пулеметчиком, а саблей владел не так искусно, как другие. Теперь он во весь опор пускал Валетку вдоль расставленных в два ряда стеблей кукурузы, с ходу рубил их, слыша позади себя либо возгласы одобрения, либо смех.

Махметка подсказывал другу, что надо рубить клинком на четверть от конца, тогда получается удар сильнее и с «протягом». Ленька внимательно прислушивался к советам Махметки и пробовал делать так же. Получалось лучше. Ленька радовался тому, что его умение крепнет раз от разу. С яростью рубил кукурузу, а сам думал о Геньке Шатохине: для него точил саблю и тренировал руку, с ним, вечным врагом своим, готовился встретиться в бою.

Неожиданно Ока Иванович назначил проверку в точности стрельбы: патронов в армии мало, и нельзя «стрелять в белый свет, как в копейку». Учебные стрельбы показали немало смешного – лихой рубака и наездник Махметка стрелял хуже всех. Ока Иванович сам был озадачен, подошел к бойцу и, точно не зная, что же с ним делать, к удивлению всех, подарил Махметке часы. Это была массивная серебряная «луковица», где на крышке виднелись два скрещенных ружья и надпись: «За отличную стрельбу». Махметка опешил.

Он ушел в овраг и несколько дней практиковался в стрельбе. Ему помогал Ленька: учил правильно ставить прицельную рамку, не спеша подводить мушку под цель, спокойно спускать курок. Махметка злился на себя, но советы друга жадно впитывал. Видно, не зря говорится в народе, что любовь к делу – половина успеха. Уже под вечер Махметка с победным видом подошел к друзьям. «Копейка есть?» – спросил у одного. «Нету». Махметка потормошил другого: «Копейка есть?» – «Чего пристал, зачем тебе копейка?» – «Пуговица есть?» – пристал Махметка к третьему. «Вот одна осталась, а что?» – «Давай сюда».

Махметка поставил пуговицу на глыбу камня, отмерил сто шагов, взвел карабин – и пуговицу точно ветром сдуло. – Вопроса есть? – торжествующе спросил он, достал часы командарма, поглядел на время и пошел к своему коню Шайтану.

5

За пацанов-юзовчан Ленька чувствовал ответственность. Особенно его беспокоил самый маленький – Филипок, которого удалось пристроить в обозе.

Ленька решил проведать его. К удивлению, он узнал, что Филипка перевели в санитарную часть. Когда он нашел его там, мальчишка стоял на посту с винтовкой, охраняя добро перевязочного пункта. Лохматая лошадка, запряженная в санитарную двуколку, мирно дремала. Винтовка, которую держал в руках Филипок, была выше его, а в буденовку могло войти две головы.

– Ты чего пригорюнился? – спросил Ленька Филипок шмыгнул носом и пожаловался:

– К теткам перевели... Только и знают издеваться. А еще обозники дразнятся.

– Почему?

– Приходят и смеются. Стишок про меня сложили.

– Что еще за стишок?

– Не хочется говорить...

– А ты скажи. Может, там ничего смешного нема.

– Ну да, нема... – Филипок вытер нос рукавом шинели, которая тоже была ему велика. – Знаешь, как дразнят? «Куда едешь?» – «Военная тайна». – «А что везешь?» – «Патроны».

– А ты не обращай внимания.

– Пойдем к дяде Мише на бронепоезд. Может, возьмет меня, как взял Абдулку...

Бронепоезд «Юзовский рабочий» стоял под парами, точно готовился в бой. Из стального бронированного окошка выглядывал Абдулка. Если бы он не помахал друзьям рукой, трудно было бы узнать приятеля: лицо у него лоснилось от угля, только зубы сверкали.

Филипок с восторженной завистью смотрел на дышащий паром, закованный в броню паровоз, на рабочих парней, что расхаживали по крышам вагонов, как полноправные хозяева: их еще в Юзовке зачислили в команду, кого артиллеристами, кого к пулеметам или в обслуживающий персонал: механиками по ремонту, кочегарами.

Абдулка держал себя солидно, поздоровался с друзьями за руку, и было заметно, что он очень гордился своей должностью. Когда Ленька сказал, что пришел просить за Филипка, Абдулка ответил не сразу, озадаченно почесал в затылке: как бы командир не засмеял – кого, дескать, предлагаешь?

Однако все обернулось самым неожиданным образом. Сначала дядя Миша Кучуков рассердился и сказал, не глядя на Филипка:

– Держись, пацан, за мамкину юбку и не морочь людям голову.

Мальчишка не обиделся и ответил с вызовом:

– А у меня есть такое оружие, какого у вас нема.

– Секретное? – усмехнулся Папаша и погладил свою богатырскую бороду.

– Сейчас узнаете, – загадочно сказал Филипок и указал пальцем в степь. – Поглядите вон туда, товарищ командир. Что там видно?

Все повернули головы в указанном направлении, но никто ничего не видел. Папаша сердито переспросил:

– Куда смотреть?

– На дорогу.

– Ничего не видать.

– А вы смотрите лучше.

– Знаешь что, головастик? Катись-ка ты...

– Что-то двигается там, – сказал наконец Абдулка, щуря глаза. – Вроде собака бежит или волк...

– А вот и не собака, – посмеивался Филипок. – Едет бричка, волы рыжие, а погоняет их дед. У него рубаха, вышитая цветочками, а сам трубку курит...

Папаша поднял к глазам бинокль и долго смотрел в степь.

– Глянь, а ведь правильно. Волы. У деда рубашка вышитая... – Кучуков опустил бинокль и с удивлением поглядел на Филипка: – Ну и головастик! Сколько живу на свете, такого зрения ни у кого не встречал. Что же ты еще умеешь?

Мальчишка отошел в сторонку, сам тебе скомандовал: «Алле-гоп!», стал на руки и прошелся на них головой вниз, потом почесал левой ногой правую, чем вызвал смех. Наконец принял нормальное положение, отряхнул ладони и сказал:

– Вот что умею... А еще могу часы починить, ножик из обруча сделаю.

– Суп из топора сваришь? – пошутил кто-то из бойцов.

– Сварю, – ответил. Филипок, – Только по-французски.

– Как же это?

– К топору нужна щепотка соли, чуточку пшена и пара картошек, тогда выйдет такой суп, что пальчики оближешь...

– Брось лясы точить! – обиделся шутник.

Другие одобряли:

– Парень сорвиголова. Взять его связным.

У командира было хорошее настроение, но не брать же, в самом деле, такого мальца на бронепоезд. И он думал, как избавиться от пацана.

– Ну вот что... Загадку отгадаешь – возьмем. Не отгадаешь – не судьба тебе. А загадка такая: «В брюхе – баня. В носу – решето. На голове – пупок. Всего одна рука, и та на спине».

Бойцы засмеялись, а у Филипка лицо стало строгим, даже чуть сердитым.

– Такие загадки отгадывать – только время терять...

– Ну, ну?

– Чайник.

Грянул хохот.

– А ведь точно!

– Взять его, шельмеца. Уж больно сообразительный.

– Конечно, взять. Ленты пулеметные будет набивать патронами, ручки протирать: найдется хлопцу работа.

Кажется, и Папаша заколебался:

– Наблюдателем пойдешь?

– Пойду.

– Добре, головастик... Только гляди, чтобы никаких шалостей. Теперь ты не пацан, а защитник трудовой Республики.

– Наша взяла! – подмигнул Ленька Абдулке. – Шахтерская душа везде себя покажет.

А Папаша взял Филипка с одной-единственной целью, чтобы при первой возможности отправить мальчишку в Юзовку и сдать на руки родителям.

Но трое юзовчан, не догадываясь о хитрости Папаши, пошли на радостях на вокзал угоститься лимонадом. Местные торговки варили его на сахарине. Живот бурчал от такого напитка, но зато был он сладким до невозможности.

По дороге Абдулка Цыган заговорил с Ленькой о родной Юзовке и вспомнил сестру.

– Когда ты уехал, Тонька собрала вещички и говорит: «Поеду Леньку искать, вместе воевать будем». Я ей сказал: «Убью, если поедешь». Так разве она спугалась?.. Горе с этими бабами...

– А я ее в Харькове встретил, – признался Ленька.

– Да ну?

– Правду говорю... Поехала учиться в Москву.

– Врет! Какое сейчас ученье?.. На фронт укатила.

– Не может быть. Сказала – на рабфак.

– Врет! Она мой кинжал стащила.

Уже первая звездочка замерцала на светлом вечернем небе, когда ребята вернулись к бронепоезду. По оживлению команды Ленька догадался, что настал час расставания. Абдулка сбегал к машинисту и вернулся озабоченный:

– Сейчас выступаем: Врангель прорвался к Орехову.

– Ну смотрите, – ободрил Ленька своих дружков. – Не забывайте, как ваш бронепоезд называется.

Ребята оглянулись и сквозь легкие сумерки увидели крупные буквы на одном из бронированных вагонов: «ЮЗОВСКИЙ РАБОЧИЙ».

– Поезжайте, а мы за вами, – напутствовал Ленька. – Бейте врага, не жалейте батога!

– Все будет, как надо, – отозвался Абдулка Цыган. – Привезем тебе Врангеля на суд и расправу.

– В мешок запечатаем и пришлем, – добавил Филипок.

Шутки шутками, а ребята отправляются в бой. Заныло сердце у Леньки: что-то будет с хлопцами в бою, ведь они даже не знают, что такое война, не обстрелянные.

Филипок будто прочитал тревожные Ленькины думы и, чтобы успокоить его, вспомнил любимую поговорку своего отца шахтера:

– Не горюй. Жизнь – копейка, голова – наживное дело.

– Ладно, иди... наблюдатель.

Простились скупо, по-мужски.

– Бувай здоров, кавалерист! – сказал Абдулка Цыган, желая подчеркнуть этими словами, что сам он, в отличие от друга, артиллерист. И то не беда, что он пока стоит с лопатой у паровозной топки. Придет час, и он займет почетное место у орудия.

– Друг за друга стойте, – подсказал Ленька.

– Не бойся: от шахтерской хватки кадеты покажут пятки, – пошутил Филипок и остался доволен придуманной пословицей. – Передавай привет Юзовке. Мамку увидишь, скажи, чтобы не тужила.

– Ладно, скажу...

– Валетке поклон передай! – кричал Абдулка, убегая.

– Скажи, нехай нас догоняет! – уже издалека донесся звонкий голос Филипка.

Глава шестая. ТРУБАЧИ ТРУБЯТ ТРЕВОГУ

На коней скорей,

Смело киньтесь на врага,

Шпоры коню в бок – и «ура!».

За свободу, за народ

Марш вперед и вперед!

(Кавалерийский сигнал)

1

На смену Щаденко, который уехал по делам снабжения, прибыл военком армии Макошин. Леньке он понравился с первого взгляда, а почему, сам не знал. Может быть, потому, что считал комиссаров людьми особенными. Кто-то говорил ему еще в Первой Конной, что комиссары – посланцы Ленина, что они все коммунисты и потому всегда впереди, встают во весь рост перед стеной огня и зовут бойцов в атаку. Не случайно враги революции боялись и ненавидели комиссаров, а если удавалось захватить в плен, вырезали звезду на груди, поднимали на штыки.

У Макошина глаза были лучистые, как весеннее небо, а волосы светлые, мягкие. Лоб высокий. Голос спокойный, негромкий. Чем-то Макошин напоминал Ваську, и к нему тянуло. А ведь Васька и был в жизни Леньки первым комиссаром...

Вот почему, когда Ленька услышал, что его вызывает военком армии, очень этому обрадовался.

В полештарме Городовиков и Макошин работали над картой, разостланной на длинном столе. Ни тот, ни другой не обратили внимания на вошедшего. Комиссар в задумчивости говорил:

– По-моему, главной задачей он ставит захват Дона и Кубани. Для этого решил сначала разбить нашу армию под Александровском, а потом через Донбасс прорваться на Дон и там поднять восстание против Советской власти.

– На Дону собрать армию Врангелю не удастся, – сказал Ока Иванович. – Помнишь, как разбегались казаки от Деникина?

Военачальники вели деловой разговор, и Ленька подумал, что тут, пожалуй, не до него. Наверно, хлопцы пошутили... На всякий случай он еще постоял у двери.

– С Деникиным кончено, – сказал Макошин в раздумье. – Другое дело врангелевцы: кулачье, именитое казачество. Они будут драться до смерти...

Только теперь Ока Иванович заметил Леньку и спросил:

– Тебе чего? Ах да... Константин Алексеевич, ты хотел поговорить с этим героем.

Внимательно оглядев Леньку, комиссар, казалось, разочаровался: уж очень молод парнишка. Ока Иванович заметил это и, желая поддержать авторитет своего воспитанника, сказал:

– Ты не гляди, что он мал ростом. У калмыков есть пословица: «Хоть не остер, а все же нож. Хоть и мал, а все же мужчина».

– Еще какой!.. – улыбнулся Макошин и обнял Леньку. – Ты член Союза молодежи?

– Комсомолец.

– Давно?

– Всю жизнь...

Ленька произнес эти слова так убежденно, что комиссар с уважением поглядел на юного бойца.

– Грамотный?

– Читать и писать умею.

– В армии научился?

– С детства.

– Гм... Молодец...

Окно в сад было открыто, и там зеленели деревья, пели птицы. Макошин оперся локтями на подоконник и, глядя в сад, негромко заговорил:

– Вот какое дело, братишка... Мы знаем, что в армии комсомольцев немало и это самый боевой народ, но они разбросаны по эскадронам и службам. Ячеек у нас нет, и многие хлопцы, наверно, стали забывать, что они комсомольцы. Мы этого допустить не можем: ведь комсомолец – завтрашний коммунист.

Задумался Ленька, а комиссар продолжал:

– Не зря Врангель подписал приказ: коммунистов и комсомольцев в плен не брать. Они ему страшнее пуль и снарядов. А если так, то наша задача ясна – как можно больше коммунистов и комсомольцев.

Подошел Ока Иванович и спросил с улыбкой:

– Понял, Алексей Буденнович?

Ленька молчал.

– Надо собрать комсомолию, – продолжал Макошин. – И я бы начал с того, что переписал всех в тетрадку, а потом провел беседу, чтобы молодежь тянулась к идеям Коммуны.

– Ну что растерялся? – усмехнулся Ока Иванович. – Ты ведь сын шахтерский! Не одной шашкой должен уметь владеть, а и словом. Знаешь ли ты, что огневое слово – это тоже оружие?

Ока Иванович так вдохновился, что Макошин и тот с интересом слушал его.

– Спектакль надо подготовить, бойцы соскучились по веселому слову, – подсказал Ока Иванович.

Ленька вышел из полештарма озадаченный. Что и говорить, не мастер он был на слова. Вот если бы стрелять из пулемета или брать препятствия верхом на Валетке, тогда другое дело.

Махметка сочувствовал другу:

– Не дрейфь, я с тобой пойду. В случае чего... – Он не договорил, и осталось неясным, кому он грозил.

2

Неожиданно выручило воззвание «От Днепра до Буга...», подобранное в Харькове с аэроплана. Вспомнив об этой листовке, Ленька обрадовался: сто лет будешь думать и не придумаешь таких пламенных слов, какие написаны в том листке, – за душу берут!

В пустой селянской клуне – огромном сарае под соломенной крышей, Ленька устроил себе «кабинет».

В дальнем углу сарая валялись поломанные брички, плуги, какие-то ящики. Один из них Ленька приспособил для стола, на другой сел сам. На двери клуни, на самом видном месте приклеил харьковское воззвание: «От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря пылают села и города...»

– Якши дело, – сказал Махметка. – Сейчас всех буду звать...

Долготе время было тихо, потом послышались чьи-то мягкие шаги, и в приоткрытую дверь заглянул верблюд.

– Киш, пошел отсюда! – И Ленька замахнулся на него.

Наконец подошли к двери трое молодых бойцов – должно быть, новобранцы. Они стали читать вполголоса воззвание, переговариваясь между собой. Ленька решил не мешать: пусть прочитают.

Неожиданно раздался громкий голос:

– Вы чего тут стоите?

– Там кто-то сидит...

– А вы заходите.

– Боязно.

Кто-то сильный открыл скрипящую дверь, и Ленька увидел комиссара Макошина. Тот вошел, оглядел клуню, точно собирался купить ее и оценивал.

– Помещение у тебя подходящее. Только под лежачий камень вода не течет. Идем-ка по эскадронам. Бери свою листовку – и пошли. – Комиссар шлепнул Леньку по спине ладонью, подталкивая к двери.

3

Комсомольцы собрались под развесистой ветлой. Это было дерево-гигант, в шершавой коре, с широким дуплом и спиленным вторым стволом, от которого остался пень.

Пришли в основном новички, молодое пополнение, только что прибывшее на Волноваху. Явились и старые комсомольцы; их можно было отличить по обветренным лицам, по оружию, ловко пригнанному и ухоженному. Одни покуривали, спрятавшись в тени дерева, другие принесли чурбачки, расселись кто где и, чтобы время зря не проходило, чинили гимнастерки, точили сабли, чистили винтовки.

Великан Прошка, который тоже оказался комсомольцем, пристроился на высоком пне и побалтывал ногой, подчеркивая свою независимость.

Было объявлено, что представитель из политотдела армии прочтет лекцию о роли комсомола на фронте. А тут пришел какой-то мальчишка в красных галифе и с маузером. Прошка сразу узнал того самого юнца, который болтался возле командарма в день приезда. Почему-то он не внушал доверия, и Прошка решил осмеять «щеголя».

– О чем будет баланда? – крикнул он, глядя на докладчика с высоты.

Ленька уловил насмешку и решил не спускать шутнику.

– Приготовь котелок и узнаешь, какая баланда.

– Мой котелок не всякую пищу принимает.

– Потому и пустой! – крикнул кто-то из бойцов, и все засмеялись.

– Прошка, что ты там сидишь на троне и чепляешься до товарища оратора? Дай сказать человеку.

– Какой из него оратор? – огрызнулся Прошка. – Дите в люльке! Он еще под стол пешком ходил, когда я знал про его лекцию.

Это замечание вызвало смех, потому что сам Прошка был ненамного старше «лектора».

Казалось, Махметка оскорбился за Леньку больше, чем он сам, и решил вступиться за друга.

– Послушай, дядя, тебя как зовут по имени? – И он взялся за рукоятку кривой сабли.

– Прохор, а что?

– Хочешь, я из тебя два Прохора сделаю?

– Убери свой обруч, не таких видали...

Мальчишка-трубач, который тоже был здесь, крикнул издалека:

– Эй, доктор, то бишь оратор! Ты в Первой Конной кем был?

– Пулеметчиком.

– А знаешь хоть, с какого конца стреляет пулемет? – снова задал ядовитый вопрос Прошка.

Трудно было сдерживать себя, а надо. И Ленька спокойно предложил:

– Можем поспорить, кто лучше знает пулемет.

Махметка будто того и ждал. Он кинулся искать глазами пулемёт. Поблизости стояла распряженная тачанка. Махметка ухватился за дышло и подкатил ее поближе. Прошка выжидательно смотрел и болтал ногой.

Вместе с ездовым Махметка расстелил на земле брезент, снял «максим» с тачанки и повернул пулемет стволом в сторону Прошки, точно собирался скосить его с «трона». Тем временем Ленька достал из кармана красный платок, свернул его в несколько раз и стал завязывать себе глаза.

Бойцы повскакали с мест, заинтересованные тем, как разрешится спор между Прошкой и «лектором».

Когда приготовления были закончены, Махметка подвел за руку к пулемету Леньку, и тот опустился на колено, ощупал кожух, пошарил ладонью по брезенту, как бы запоминая места, куда будет складывать разрозненные части. Затем быстрыми движениями, с завязанными глазами, стал разбирать пулемет и раскладывать его части на брезенте – одни справа, другие слева. Делал он это быстро и ловко. Махметка расталкивал столпившихся вокруг бойцов:

– Не мешайся, отойди!

– Да он видит, – засомневался мальчишка-трубач. – Как же он слепой разбирает?

– Видит? – вскипел Махметка, сорвал с себя шапку и надвинул на глаза Леньке поверх повязки. – Теперь тоже видит? Нет? Тогда не бреши и отойди сторонка!

Кое-кто из бойцов взобрался на тачанку, чтобы лучше видеть, как Ленька собирал пулемет. Вот он напоследок щелкнул крышкой, сорвал повязку и бросил ее Прошке.

– Твоя очередь.

– Буду я руки смазкой пачкать, – сказал Прошка, и в голосе его послышалась неуверенность.

– Ага, струсил? Гайка слаба! – донимал Прошку Махметка. – Тебе надо в голове дырка вертить, мозги наливать.

– Кто на что мастер, – загадочно проговорил Прошка и кивнул мальчишке-трубачу: – Матвей, дай-ка вон ту подкову.

Трубач поднес подкову, и Прошка сжал ее в своих ручищах, переломил и половинки вернул мальчишке.

– Отдай лектору, пускай склеит.

– Ну и силища у тебя, Прошка!

– Попался бы ему Врангель – наверно, в узел бы его завязал.

– И никакая Антанта не развязала бы.

Раззадоренные спором, бойцы бросились повторять Ленькин фокус, завязывали себе глаза, отталкивая друг друга, пытаясь вслепую разбирать пулемет, но выходило одно баловство.

К Леньке подошел кавалерист в английском френче и потертых кожаных галифе. Это был Павло Байда, киевский комсомолец. В дивизии имени Блинова он был командиром разведчиков. Байду любили за красивый голос, он знал много народных украинских песен и часто пел, да так, что заслушаешься. Бойцы и командиры уважали Байду за скромность и смелое сердце.

– Молодец, – сказал Байда и пожал руку Леньке. Обернувшись к своим, он по праву старшего скомандовал: – Все по местам, собрание продолжается.

Бойцы присмирели. Даже Прошка затих.

А у Леньки аж сердце заныло: куда проще в атаку ходить, чем стоять на трибуне. И вспомнился ему далекий Маныч, ряды комсомольцев, стоявших перед дулами винтовок, нацеленных в грудь. Падали товарищи под залпами врага и точно просили смертью своей: «Отомсти за нас!» Как же не сказать о них горячее слово?

– Товарищи! От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря пылают села и города, бьют нагайками детей, отнимают хлеб и землю, угоняют молодых с винтовками... Кто пришел и мучает бедняков?..

Ленька сурово оглядел собравшихся и прочел в их глазах вопрос: «Кто же?» И он продолжал:

– То помещики и капиталисты хотят загнать освобожденный народ в подвалы и надеть на него царские кандалы. То кровавая победа богатых над бедными, торжество частной собственности над идеями Коммуны!

Снова Ленька посмотрел строго на бойцов, словно спрашивая: можно ли допустить такое, чтобы богачи издевались над бедняками и чтобы Коммуна, за которую идет битва, погибла под ударами буржуев?

– Товарищи! – Голос Леньки зазвучал уверенней, внимание людей волновало его. – Эти бедствия зовут нас к защите революции. Вступай же в свой Коммунистический союз, молодой рабочий и крестьянин! Классовые враги боятся нашей организованности!..

Увлекшись чтением листовки и сам переживая ее пламенные слова, Ленька не видел, как незаметно подошел комиссар Макошин, сел в последнем ряду и стал слушать вместе с бойцами.

Листовка заканчивалась, а Ленька только разошелся, ему захотелось самому что-нибудь сказать. Да и комсомольцы смотрели доверчиво, будто ждали его слов.

– Кто такие комсомольцы? – Ленька спросил почти грозно. – Это герои беззаветные, которые первыми идут в бой, первыми получают пулю в грудь, но и врага кладут в могилу!

Ленька переждал минуту и закончил:

– У нас мало пулеметов, и это из рук вон плохо, то есть нехорошо. Но мы обойдемся теми, которые есть. У нас не хватает патронов – будем рубить шашками. Но мы не можем обойтись без комсомола!..

Речь Леньки понравилась бойцам. Не гляди, что в красных штанах, а говорит складно!

Со всех сторон посыпались вопросы:

– Браток, когда нам коней дадут?

– А у меня обувки нету.

– Скажи, как Ленин себя чувствует?

– Поправляется, – ответил Ленька, хотя сам не знал, так ли это на самом деле.

– Скажи, товарищ, а тем, кто беспартийный, можно в комсомол поступить?

Ленька заколебался, ему было велено записывать в тетрадку только комсомольцев, а как быть с желающими записаться? На выручку пришел Макошин, подошел к Леньке и стал рядом с ним.

– Можно. Кто хочет вступить, пишите заявления.

Леньке было непонятно, и он спросил у Макошина:

– У нас же ячеек нет. Кто будет принимать?

– Тебе ячейки нужны или комсомольцы?

– Комсомольцы...

– Вот и будем принимать.

– А кто неграмотный, что делать? – послышался голос.

– Товарища попроси.

– А если и он ни бе, ни ме, ни кукареку...

Под смех бойцов к Леньке подошел мальчишка-трубач и протянул клочок бумаги, исписанный соседом под диктовку.

– Вот... заявка... Только подписи нема, а крестик не хочу ставить, бо неверующий.

Макошин передал заявление Леньке.

– Распишись за него.

Помусолив во рту химический карандаш, Ленька написал внизу:

«А занеграмотного расписуюсь я, Устинов».

Заявлений поступило немало, и комиссар незаметно подмигнул Леньке: дескать, вот как хорошо у нас получилось.

Павло Байда ожидал момента, когда Ленька освободится, и подошел к нему с бойцами.

– Пойдешь ко мне в разведку?

– Правильно, Павло, забрать его к нам. Парень – гвоздь!

– Нашему взводу обещали тачанку, – объяснил Байда. – А первого номера нема. Согласен?

– Чего раздумываешь? Соглашайся. У нас хлопцы боевые.

– И чубатые, – подсказал один из бойцов и надвинул на глаза чубатому соседу кубанку.

– Надо спросить разрешения у командарма, – ответил Ленька. – Или вот товарищ военком здесь...

– А в чем дело? – заинтересовался Макошин.

– Хотели мы собрать отряд разведчиков, чтобы из одних комсомольцев, – объяснил Байда.

– Замечательно! – одобрил комиссар. – Тем более, что знамя у вас уже есть. – И Макошин подозвал бойца, который стоял в сторонке со знаменем. Это был подарок юзовских комсомольцев. На красном полотнище с золотой бахромой призывные слова: «Уничтожь Врангеля!» Ветерок развернул знамя, и оно надулось парусом, затрепетало.

Настроение у комсомольцев поднялось. Павло Байда вышел наперед и скомандовал:

– В колонну по четыре!.. Стано-вись!

Комиссар тоже присоединился, и колонна двинулась вперед. Грянула песня блиновской дивизии.

Верь, товарищ, всегда

В силу наших идей,

В новом мире труда

Уж не будет цепей.

Шаг сделался ровней. Отовсюду сбегались люди. А песня звала:

На бой! На бой!

Вперед смелей!

Пусть блиновцев семья

Соберется тесней!

4

Вспыхнувшую искру надо было раздувать. И Сергей Калуга, старый комсомолец и признанный артист, сочинил пьесу. Затратил на это два часа и был уверен, что пьеса зажжет сердца бойцов.

– Сцену готовь, – приказал он Леньке, – а я артистов поищу.

К вечеру все было готово. На четырех сдвинутых вместе повозках устроили площадку. Между задранными в небо дышлами протянули веревку. На ней повесили две простыни – они изображали занавес.

На просторной площадке возле школы собралась добрая тысяча бойцов и местных жителей, главным образом девчат. Красноармейцы дымили махоркой, лузгали семечки, ожидали начала представления.

Наконец Сергей раздвинул простыни и объявил:

– Прошу внимания! Сейчас будет представлена сильная драма из жизни черного барона Врангеля и его союзников. Парад алле!

Сергей исчез за простынями. И смешно было, как на сцене гремели лавками, кто-то бегал, бряцая шпорами. Наконец занавес открылся, и перед собравшимися предстало препотешное зрелище.

За колченогим столом сидела старуха в платочке, в длинной пестрой юбке, из-под которой выглядывали сапоги со шпорами. Почесывая в затылке карандашом, старуха громко разговаривала сама с собой, сочиняя письмо:

– А еще кланяюсь благодетелю нашему, господину Плеханову, и осмелюсь ходатайствовать... – Старуха пожевала губами карандаш и спросила в задумчивости: – О чем бы такоича попросить старика? Скуп стал. Грозится на советскую платформу перейти. Ох и времечко пришло!.. Эй, слуги, позовите Эсеру Савинкову.