Текст книги "Червонные сабли"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Голос Ленина звучал гневно. Он обнажал перед комсомольцами всю подноготную мира наживы и мелкой собственности, от которой грозит революции самая большая опасность.

– Старое общество, – продолжал Ленин, – было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб. И, понятно, что воспитанные в этом обществе люди, можно сказать, с молоком матери воспринимают психологию, привычку, понятие – либо рабовладелец, либо раб, либо мелкий собственник, мелкий служащий, мелкий чиновник, интеллигент, словом, человек, который заботится только о том, чтобы иметь свое, а до другого ему дела нет...

До чего правильно говорит Ленин! Помнится, как еще в детстве Сенька Цыбуля на базаре хвастался Леньке: «Хочешь, куплю тебя вместе с рубашкой и штанами? Говори, сколько ты стоишь? Заплачу все до копейки!» Это он задавался подлым своим богатством – ведь его отец был тогда городским головой. Хорошо, что Ленин выводит богатеев на чистую воду...

Ленин стал говорить о том, что каждый юноша, вступив в коммунистический союз, взял на себя обязанность помочь партии строить коммунизм, помочь молодежи всему поколению создать коммунистическое общество. Вот почему комсомольцы должны обучать неграмотных людей азбуке, сажать огороды, чтобы спасать детишек от голода.

– Мы хотим Россию из страны нищей и убогой превратить в страну богатую, – продолжал Ленин. – И нужно, чтобы Коммунистический союз молодежи свое образование, свое учение и свое воспитание соединил с трудом рабочих и крестьян, чтобы он не запирался в свои школы... Только в труде вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящими коммунистами...

Теперь Ленька понял, что слова «мораль» и «нравственность» вовсе не загадочные. Если борешься против капиталистов – твоя мораль правильная. А если защищаешь собственников – гнилая твоя мораль, а нравственность еще хуже. Если присваиваешь чужой труд – твоя мораль буржуйская, и сам ты живоглот! Нужно, сказал Ленин, чтобы все работали по одному общему плану на общей земле, на общих фабриках и заводах и по общему распорядку... Правильно, коммуной надо жить! Жалко, что не знает товарищ Ленин, какая у них собралась замечательная комсомольская коммуна! Никто в ней ни перед кем не задается, друг другом не командуют, и все решается сообща, по справедливости.

Два часа длилась речь Ленина, а на лицах делегатов отражалось все то же напряженное внимание. Он закончил свою речь, как начал, и никто не думал, что этим словам суждено стать завещанием:

– Только смотря на каждый шаг свой с точки зрения успеха этого строительства, только спрашивая себя, все ли мы сделали, чтобы быть объединенными сознательными трудящимися, только в этом длительном процессе Коммунистический союз молодежи сделает то, что он полмиллиона своих членов объединит в одну армию труда и возбудит общее уважение к себе.

Ленин сложил вдвое конспект речи на клочке бумаги и спрятал в боковой карман. Какое-то время стояла тишина, точно делегаты не верили, что речь окончена. И вдруг, словно тысячи птиц, вспорхнув, захлопали крыльями – грянули аплодисменты. Все снова поднялись и опять взлетали под самый потолок буденовки, папахи, кепки... Небывалый порыв радости нарастал. Гремело «ура», от которого стекла дрожали в окнах.

В передних рядах скандировали:

– Бу-дем ком-му-нис-та-ми!

Овация бушевала в зале, на сцене и даже в фойе, куда были распахнуты двери.

Васька, Васька, встань из могилы и погляди, как близко стоит живой Ленин и смотрит на нас, точно ищет и не находит среди комсомольцев тебя и всех, кто погиб за свободу...

4

Был объявлен короткий перерыв, но делегаты оставались на местах. Приглушенный гул голосов стоял над рядами, и все смотрели, как Ленин, присев на край стула, разбирал записки, раскладывал их, делал карандашом пометки.

Залился колокольчик, объявляя о продолжении заседания. Кажется, людей в зале стало еще больше; толпились в дверях, стояли вдоль стен и на подоконниках.

Записок было много. Ильич, прежде чем отвечать, зачитывал каждую. Спрашивали о положении на фронтах, о мире с Польшей, о школах, о голоде в стране. Записки были деловые, наивные, задиристые и смешные.

Особенно запомнилась Леньке одна записка от имени Черниговской организации: «Скажите, почему нет в деревне колесной мази?»

Грянул смех всего зала. Ленин тоже улыбался, но потом его лицо стало серьезным, и, к удивлению всех, он сказал:

– В записке нет ничего смешного, и вопрос, поставленный в ней, имеет прямое отношение к докладу. Коммунист не должен устраняться от вопроса о колесной мази, о нехватке гвоздей, керосина. Коммунист должен уметь отвечать на такие записки. Сфера высоких познаний не может быть отделена от насущных нужд трудящихся.

Ленин обстоятельно ответил, чем объясняется нехватка колесной мази, и заключил:

– Отличная записка. Благодарю черниговского делегата: он помог мне еще одним наглядным примером показать, каким должен быть коммунист.

Собрав записки, Ленин спрятал их в карман и по-доброму, устало улыбнулся.

– Ну вот и все... – и развел руками, точно хотел сказать – так обстоят наши дела и нет другого выхода, как только приниматься за ученье, за работу. И немедленно. Завтра же!

Точно удары грома, зал сотрясали крики и аплодисменты. Ленин подошел к столу и надел пальто. Комсомольцы запели «Интернационал». Ленин с кепкой в руке пел вместе со всеми:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Лицо у Ленина было суровым, точно он вместе с молодежью давал клятву верности:

Это есть наш последний

И решительный бой,

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

5

Сдвигая с грохотом скамьи и стулья, комсомольцы бросились к выходу провожать Ленина. Шли с ним по лестнице, забегали вперед, задние поднимались на носки и глядели через головы. Леньку сжали и понесли, и он сам не заметил, как очутился рядом с Лениным. Вот он, живой, улыбающийся, веселый.

Отвечая на вопросы, Ленин медленно спускался по ступенькам, иногда останавливался, чтобы ответить подробнее. Комсомольцы засыпали его вопросами, торопились, перебивая друг друга. Ленька не успевал улавливать ответы Ленина: «Да, да, мы должны одолеть мешочника, если мы его не одолеем, он победит революцию». «Что поделаешь, – отвечал Ильич другому, – крестьянам приходится зажигать в избах лучину, керосина нет. Господа англичане захватили в Баку нашу нефть». «А как же иначе? – отвечал Владимир Ильич третьему. – Вы живете в рабочих кварталах, где кипит самая нужная и важная жизнь и где особенно требуется помощь. Поделите кварталы на участки, организуйтесь в двойки, тройки... Пусть девушки помогут матерям по уходу за детьми, вымоют и обстирают их, сводят в амбулаторию, приведут в порядок комнаты...»

Вдруг все рассмеялись. И Ленин кому-то ответил:

– Если бы я знал, когда война кончится... – Тут он взглянул на Леньку и остановился. – Давайте лучше спросим у военного. Вы с фронта, товарищ?

Ленька растерялся и вмиг забыл все приготовленные слова. Больше всего смутило его то, что Ленин обратился на «вы».

– С фронта, товарищ Ленин... С Южного... – кое-как выговорил Ленька.

– Вы ранены? – спросил Ленин с сочувствием.

Ленька хотел ответить, что это пустяки, но сбоку нажали и оттеснили его. Он попытался снова пробиться вперед, но не сумел. «Эх, не успел про Махметку сказать!» – подумал Ленька. Вместе со всеми его вынесло на улицу.

Делегаты, раздетые, без шапок, окружили автомобиль и долго не отпускали Ленина.

Наконец автомобиль отъехал от Свердловки.

Когда Ленька вернулся в фойе, то увидел необычную картину. Гаро в окружении комсомольцев играл на пастушьей дудочке: пропоет и снова играет, закрыв глаза.

Ленька понял: парнишка по-своему выражал радость, которая не умещалась в его груди. Он пел, сочиняя песню на ходу, пел по-армянски. Если бы делегаты знали язык, они бы поняли, о чем пел Гаро:

Недавно был я батраком. Сегодня я – судья.

Я понял слово Ленина, высоко вырос я,

Хвала и честь твоим словам,

Наш Ленин, Ленин – свет!

Хвала и честь твоим делам,

Наш Ленин, Ленин – свет!

Заря прошла сквозь облака, светла и горяча.

И день настал для бедняка. И ночь для богача.

Хвала и честь твоим войскам,

Наш Ленин, Ленин – свет!

Твоим бойцам я стану сам,

Войскам твоим привет!

6

Потрясенные речью Ленина, покидали делегаты Свердловку. Митя Азаров с группой комсомольцев шел впереди. Ребята вели негромкий разговор, когда их догнал Яша Пожарник.

– Как же это так, братцы? Выходит, маменькиных сынков будем разводить?

– Почему?

– А кто сейчас учится? Одни кисейные барышни да бездельники-лоботрясы, которые пороху не нюхали. А у меня в Курске деникинцы отца повесили, над сестрой надругались. Да я из них душу вытрясу!

– Из кого? – спросил Митя.

– Из буржуев.

– А потом что?

– Видно будет... – сразу поостыл Пожарник и снова вспылил: – Во всяком случае, школяром не стану, пока врагов не добьем.

– Что-то не помню, чтобы Ленин призывал нас быть школярами. Наоборот, он сказал, что без работы, без борьбы книжное знание коммунизма ничего не стоит.

– Как же нам не учиться, ребята? – волнуясь, сказала Оля воронежская. – У нас полстраны неграмотных. Вы только подумайте, какая это беда, если многие комсомольцы не смогут даже прочитать сегодняшнюю речь Владимира Ильича.

Ленька и Ваня Гармаш поотстали, но слышали крики спорящих. Ваня в поломанных очках плохо видел, оступался в лужи, и надо было ему помочь. Впрочем, у них шел свой хороший разговор.

– Знаешь, какое слово я взял: у Ленина? – сказал Ваня. – Слово – борьба!

– А я другое – Коммуна!

– Борьба все объединяет, а Коммуна – ее цель. Сейчас бьемся на фронтах, потом возьмем в руки молот. И все это – борьба!

– Слышишь, как ребята спорят? – спросил Ленька.

– Слышу. Только, по-моему, Яша не понял речи Ленина. Ведь сказано не просто «учиться», а «учиться коммунизму!». А учиться коммунизму – значит строить его.

– А я знаешь как понял слова Ленина? – спросил Ленька. – Нужно из себя делать коммуниста: чтобы не было в душе зависти, жадности, чтобы не обманывать людей и не жить за чужой счет...

– Это верно, – сказал Ваня. – В человеке еще много сидит разной мерзости – наследство старого мира.

Шли два друга – два побратима, забыв о том, что голодны, что ноги промокли и можно заблудиться ночью в бесконечных переулках огромного города.

Повернули за угол и увидели знакомый, ставший родным Третий Дом Советов. Он сиял огнями во тьме и был похож на сказочный корабль, что плыл в будущее, о котором так ярко говорил Ленин...

Глава шестнадцатая. КОММУНАРЫ ПРОЩАЮТСЯ

Ты, моряк, уедешь в сине море

Меня оставишь в сильном горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

1

Комсомольцы подошли к общежитию Третьего Дома Советов. Макарка сказал угрюмо:

– Спорим, спорим, а кишки марш играют.

– Терпи до утра... – засмеялся Яша Пожарник.

Но делегатов ждали, и столы были накрыты. На тарелках лежала вобла и по кусочку колотого рафинада. Девушки-официантки разносили пшенную кашу с подсолнечным маслом.

Комсомольцы объединялись в группы, сдвигая столы, подшучивали друг над другом:

– Эй, начетчики, идите к нам!

– Не пойдем, зубрежники! У нас здесь веселей...

– И каши больше дают...

В одном конце просторной столовой звучали песни, в другом слышались говор, смех.

Митя Азаров переходил от одного стола к другому, спорил, шутил. Потом вернулся к своим и, увидев присмиревшего Гаро, решил раззадорить его:

– А ну, Гаро, скажи, есть на Кавказе реки?

– Есть! – ответил Гаро, чувствуя, что последует новый каверзный вопрос.

– Небось мелкие речки: воробью по колено, а?

– Волгу знаешь? – спросил Гаро.

– Еще бы...

– В десять раз больше.

Ребята рассмеялись, а Митя не отставал:

– А вобла в речках водится?

– Конечно.

– Большая?

– Кит знаешь? – спросил Гаро.

– В десять раз больше! – весело закричали комсомольцы.

– Погоди, – не унимался Митя, – А пчелы на Кавказе есть?

– Есть! – отвечал Гаро, чувствуя, что в шутливом состязании берет верх.

– Большие пчелы?

– Корова знаешь?

Все покатились со смеху, и послышались возгласы: «В десять раз больше!»

– Как же они в улей влезают? – спросил Яша, чем вызвал новый взрыв смеха.

– Пищит, а лезет!..

После ужина разошлись по этажам. В комнате коммунаров собралось так много народу, что негде было сесть. Пришло немало девушек, а среди них Надя и Оля воронежская. Оля набила мозоли на пальцах, трижды переписав из своего блокнота для неграмотных делегатов конспект речи Ленина. Ленька тоже пристроился на тумбочке и сам переписывал из тетрадки Оли то, что не успел запомнить. Комсомольцы навалились на переписчиков, смотрели, как они быстро орудуют карандашами.

Какое-то время в комнате было тихо, хотя комсомольцам хотелось говорить и говорить – речь Ленина взволновала всех, заставляла думать.

Яша Пожарник первым уловил общее настроение, взял стеклянную пробку и постучал по графину.

– Съезд продолжается, – объявил он громко. – Слово предоставляется казначею Макарке, который расскажет, как долетают до нас «волны мировой революции»...

Никто не отозвался на шутку: ребята были серьезными, точно и в самом деле собрались решать съездовские дела.

– Братва! – сказал Митя Азаров, усаживая Яшу Пожарника и продолжая начатый на улице спор. – По-моему, самое главное из всех видов учебы – политическое образование. Многие обуржуазились – ноют, брюзжат: мол, надоела политграмота, мы все знаем. Только если человек неграмотен, он аполитичен. А это как раз и нужно буржуазии. Ей хорошо, если народ забит, неграмотен – лопухов легче обманывать и угнетать.

– Я же говорил, что он начетчик!.. – послышался чей-то насмешливый возглас.

– Заткните этот голос из бездны... – отпарировал Митя и продолжал: – Мы хорошо знаем, что буржуазия больше всего боится политического прозрения народа! Да и коммунистов ненавидит за их политическую зоркость. Почему Запад отстал от нас? Потому что там укоренилось мещанство, мелкособственнический дух и конечно же аполитичность...

– Мещанство – тоже политика! – сказал Ваня Гармаш.

Азаров, ободренный репликой, убежденно заключил:

– Неграмотность беспартийного – беда, а коммуниста – позор!

– Ну хорошо, – сказал матрос, снял бескозырку с ленточками, положил ее на стол и прихлопнул ладонью: – Хорошо. Давайте сложим оружие, штыки в землю и сядем за парты учиться – аз, буки, веди, глаголе, ер-еры, упал с горы... А тут придет Врангель, налетит Пилсудский, пожалуют японцы с Дальнего Востока, а с ними американцы...

Пожарник не дал договорить матросу:

– Никто этого не допустит.

Матрос не обратил внимания на эти слова и продолжал:

– Может быть, вы знаете, кто сказал, что революция тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться? Это слова Ленина. Парижская коммуна погибла потому, что не умела защитить себя. Значит, если учиться, то только в бою!

– Речь Ленина и есть бой!

Михо Гогуа не вступал в спор, хотя и горячился. Но вот он подошел к матросу и обнял его за плечи.

– Послушай, кацо. Кто будет управлять государством через год, пять лет, через десять? Мы с тобой. Как же мы будем управлять, если вот здесь, – он похлопал себя по лбу и добавил: – Ни бе, ни ме?

– Или одна бе и ме, – пошутил Гаро.

Ленька бросил писать и слушал. Ему было все интересно, все хотелось вместить в сердце. А оно было переполнено до краев любовью к этим парням и девчатам, удивлением перед их образованностью! Он ждал, что скажет Надя.

И вот она вступила в разговор:

– Зря вы, товарищи, ломаете копья. Каждый из вас по-своему прав. Почему Ленин говорил об ученье? Потому, что он видит: победа на фронтах близка и надо смотреть дальше. Его речь – это завещание всем поколениям комсомола. Ведь еще Маркс говорил, что можно быть счастливым тогда, когда сделаешь счастливыми наибольшее число людей. Владимир Ильич хочет, чтобы коммунизм стал нашей судьбой, чтобы мы построили его и сделали счастливыми все человечество.

Яша Пожарник ерзал на табуретке: не то хотел возразить Наде, не то ему нравилось, как говорит комсомолка из Донбасса. Остальные притихли и слушали заинтересованно.

– Чтобы строить дом, – продолжала Надя, – надо быть строителем. А чтобы создавать коммунизм, надо быть коммунистом. С себя надо начинать, вот в чем вопрос! Вытравлять в себе эгоизм, не думать о собственном благополучии, не стремиться к личной выгоде, а тем более к наживе, не требовать для себя привилегий и не щадить себя для общего дела, как не щадит самого себя Владимир Ильич!..

– Торгашества не допускать! – не выдержал Яша Пожарник.

– Правильно! – подхватила Надя. – Иначе все скатится назад, к буржуазной республике, как было во всех прежних революциях!

Ленька радовался тому, что Надя говорит точь-в-точь так, как думал он. И вспомнилась Леньке «Памятка коммуниста», которую нашел он в книжечке погибшего Феди Стародубцева: звание коммуниста налагает много обязанностей, но дает одну привилегию – первым сражаться за революцию!

2

Уже было за полночь, а никто не хотел расходиться. После споров пели песни, а потом рассказывали всякие истории. Так неожиданно узнали комсомольцы о трагической гибели матери Оли воронежской. Было это осенью 1919 года, когда белогвардейцы захватили Воронеж. Однажды проскакал по улице всадник, осадил коня возле штаба и передал пакет. Часовой вручил конверт генералу Шкуро; тот прочитал записку, и поднялась тревога. Кинулись искать всадника, а его и след простыл. Тогда и схватили мать Оли. «Куда поскакал красный разведчик?» Она не сказала, хотя и видела. Белогвардейцы расстреляли ее возле дома, на глазах у дочери.

Потом оказалось, что всадником был Олеко Дундич, а в записке говорилось: «Приказываю завтра утром построить ваши бандитские полки на городской площади, где вы вешали рабочих и крестьян. Командовать парадом буду я». Подпись – Буденный.

Комсомольцев тронула печальная история Оли, а Надя сочувственно обняла девушку.

Горькие рассказы сменялись веселыми. Яша Пожарник опять захотел пошутить над Макаркой, но, когда смоленский паренек поведал, в какой жестокой борьбе живет село, как в него стреляли кулаки, а потом сожгли дом, Пожарник растроганно сказал:

– Прости, нарком...

– На шутку не обижаются, – мирно ответил Макарка.

Комсомольцы заволновались, зашумели, когда Михо Гогуа рассказал, что в Грузии в гости к меньшевистскому правительству Церетели и Чхеидзе приехали из Европы главари и теоретики мирового оппортунизма – Вандервельде и Каутский.

– На что надеются эти господа?

– Хотят устроить новый бакинский расстрел?

– Утопить их в Черном море!

– Грузия будет красной, Советской, рабоче-крестьянской республикой! – заверил всех Михо Гогуа. – Комсомолия борется, товарищи! Мы несем знамя бакинских комиссаров, и оно зовет нас к победе!

Уже стояла за темными окнами ночь, ребята устали, а все-таки не расходились, говорили без умолку и не могли наговориться. Так и перешли незаметно к той, всегда желанной мечте, которой заканчивались все дискуссии и споры, – как будут люди жить при коммунизме.

– Вы только не смейтесь, ребята, но мне хочется знать: будет при коммунизме любовь? – окая по-северному, спросила девушка в кепке, делегатка из Вологды.

Под общий смех кто-то проворчал басом:

– Ее на съезд послали серьезные дела решать, а она «робята, хочу любов».

– Будет любовь, обязательно будет, – сказал Ваня Гармаш. – Любовь – это продолжение жизни человека. А мы и живем для будущего.

– Красивая жизнь придет, братва, – мечтательно проговорил Яша Пожарник. – Тогда наука дойдет до того, что захочешь, например, чтобы тебе солнышко светило, – нажми кнопку, и оно засветит. Не хочешь солнца – получай дождик...

– Хорошо бы нажать кнопку, и вы замолчали, – послышался чей-то усталый голос. – Давайте спать ложиться. Завтра рано вставать.

Никто из коммунаров не ответил ворчуну. В разговор вступил Макарка, и по всему было видно, что он согласен с Яшей.

– А что? Я тоже читал, что будут таблетки вместо сна. Захочешь спать, глотни таблетку – и опять бодрый, вроде выспался. Знаете, сколько у человека прибавится времени для труда!

Ленька вспомнил про Кампанеллу, хотел рассказать ребятам, но подумал, что они, наверно, знают, да и не сумеет он так складно рассказать, как Сережка. А Ваня будто подхватил Ленькины думы.

– Нам повезло родиться в такое великое время, – сказал он, – и мы сами будем строить новую жизнь. При коммунизме не будет ни государств, ни границ, прекратятся войны.

Борьба пойдет по линии покорения природы, освоения ее великих тайн. Ведь если подумать серьезно, то мы, люди, еще очень отсталые.

– Как это понимать?

– Человек плохо знает природу, теряется перед ее грозной силой. Возьмите, к примеру, Ледовитый океан. Он сковал чуть не половину земного шара. А если его растопить? Тогда в тундре, где вечная мерзлота, апельсины будут расти. А тайны Мирового океана? Если проникнуть в его глубины и засеять необъятные просторы дна питательными растениями, если развести стаи невиданных рыб? Сколько человечество получит дополнительной пищи...

– Вай, вай, какой молодес, Ваня! – сказал Гаро.

– Ему хорошо в Крыму, там и сейчас апельсины растут...

– У Врангеля Крым...

– Тише, не мешайте слушать...

– Люди будущего полетят к звездам, – продолжал Ваня, но кто-то из ребят перебил:

– А вы слыхали, братва, говорят, на Марсе жизнь открыли?

– Ничего удивительного нет, – сказал Митя Азаров. – У вас в Калуге живет учитель – Циолковский. Так он такую штуку придумал, что лет через десять хоть на Луну, хоть на Марс, а то и дальше...

– В Тулу за пряниками! – пошутил кто-то из ребят.

Комсомольцы разговаривали, смеялись, а Ленька лежал на койке, слушал и думал о друзьях из Второй Конной. Он испытывал чувство боли оттого, что они воюют, а он в Москве и спит не в седле, а на кровати, а под головой не корявая, раскаленная зноем земля, а настоящая подушка. Может быть, уже многих друзей нет в живых... Лишь одно успокаивало: видел он Ленина, говорил с ним. Знал Ленька, какую радость доставит бойцам, когда расскажет о Ленине. Для них ничего нет дороже, лишь бы знать, что жив и стоит у руля Главком революции!..

3

Ваня Гармаш уехал, не дожидаясь окончания работы съезда. Обстоятельства осложнились, и ему надо было спешить. Проводили его всей коммуной. Ваня ничего не взял с собой, кроме врангелевских денег и портрета Ленина. Портрет Ваня зашил в подкладку пиджака.

После отъезда друга Ленька загрустил. Ему не давала покоя мысль о Тоньке – здесь, в Москве, она или нет?

На другой день отправился искать подругу детства. Сначала хотел позвать с собою Надю, но потом подумал – еще засмеет...

Пошел Ленька искать рабфак. Прошел всю Бронную, очутился на Садово-Кудринской, подивился огромным липам, которые росли посреди улицы, точно лес. Трамваи, звеня, бежали мимо стены деревьев, и рельсы были усеяны желтой листвой.

Удивлялся Ленька: как это он ходит один по такому большому городу и не теряется! Меряет щербатые тротуары смелыми шагами, и только шпоры позванивают. Знай наших!

Наконец какой-то парень сказал, что рабфак есть на Мясницкой. Где находится эта улица? «Где мясом пахнет, там и есть!» – отшутился парень и пошел по своим делам. Другой объяснил: «Мясницкая недалеко от Сретенки». – «Сретенка где?» – «Крой прямо, там спросишь».

Не может быть, чтоб он, разведчик Второй Конной, не нашел Тонькин рабфак! Долго шагал, все пятки отбил, а все-таки нашел.

По разбитой каменной лестнице поднялся на второй этаж. Вокруг было тихо, холодно и сыро. Какая-то женщина в золотых очках, в пальто и муфте подкладывала в печку обрубки мебели.

Ленька решил сказать, что ищет сестру.

– Тоня? А фамилия как? – спросила женщина.

Хоть сквозь землю провались – забыл Тонькину фамилию. Надо же, беда какая... И вдруг вспомнил.

– Цыганкова.

– Такой нет, – сказала женщина, водя пальцем по журналу, потом добавила: – Кажется, была черноглазая, с косичками... Только сейчас никого нет. Все уехали на фронт. Занятия временно прекращены. Так что ищите на фронте свою сестру или кто она вам... – И женщина многозначительно улыбнулась.

– Извиняйте... – сказал Ленька и надел буденовку.

Выйдя из рабфака, он задумался. Неужели правда, что Тонька на фронте? Как могли ее взять, если она винтовки в руках не держала? Вот так история! Абдулка говорил, что она стащила у него кинжал – значит, готовилась... Могла в Москве окончить курсы сестер милосердия и сейчас раненых перевязывает. Может быть, даже с братом Абдулкой встретилась – где-то сейчас дружок воюет? Поди, кочегарит на бронепоезде, который захватили у Врангеля?

Так и вернулся Ленька ни с чем. Никому из товарищей не сказал, где был, только перед Надей пришлось открыться. Она увидела его и обрадовалась:

– Леня! Мы тебя целый час ищем... Получена депеша из Донбасса, наше воззвание читает молодежь. На каждом руднике комсомолия стала под ружье. Так что Врангелю будет тошно. Ну, а ты где пропадал?

– Тоньку разыскивал. Помнишь, я тебе говорил про нее?

– Юзовская девчонка, что ли?

– Сестра Абдулки...

– Да ты, никак, возлюбленной обзавелся? – спросила Надя, лукаво усмехаясь. – Ой, смотри, шахтер, голову потеряешь!..

Зарделся Ленька, даже глаза опустил, хотя мог бы поклясться господом-богом и всеми святыми, что она просто подруга детства и он отвечает за нее по линии комсомола...

Между тем Надя притихла, задумалась, а потом сказала с сожалением:

– Да, сейчас не до любви... Такова историческая необходимость. Ничего, парни и девчата будущего долюбят за нас, дорадуются. А нам идти в бой...

4

Съезд продолжался девять дней, а когда закончился, настал для коммунаров самый трудный час – расставанье. Собрались все на последний совет и долго молчали, с грустными улыбками поглядывали друг на друга.

– Ну что, выходит, дружбе нашей конец?

– Она только начинается. Приезжай ко мне в гости в Калугу.

– У вас тесто на локоть меряют, не поеду...

– А ты дубинник орловский: за громом с палкой гонялся.

– А у нас громы знаешь какие? Если над Орлом грянет, в Калуге все попадают.

– То-то у нас пожарная каланча треснула, – сказал Митя.

Яша Пожарник развел руками:

– Братва! Ну что это за дело, как я без вас буду жить? Оля, ну хоть ты приезжай ко мне в Курск.

– Ты почему девушку увлекаешь? – запротестовал Миха Гогуа. – Оля, поедем на Кавказ.

– Лучше со мной в Ереван. Будешь лаваш есть, кишмиш кушать! – крикнул Гаро.

– Стоп, машина! – сказал Митя Азаров, и все поняли – шуткам конец. – Совет коммуны считаю открытым. И я первым прошу слова.

Митя постоял молча, посмотрел на флаг коммуны, на котором кто-то из комсомольцев написал вещие слова: «Вы должны воспитать из себя коммунистов. Ленин», – и продолжал:

– Мы, коммунары, как горсть зерен, – разъедемся в разные концы, как будто рассеемся по всей земле. Вот и пусть каждое зернышко даст новый росток, пусть там, куда отправится каждый из нас, возникнет новая коммуна. И получится, что наша московская комсомольская коммуна обернется сотней новых!..

– Правильно, Митя.

Постановили укрепить флаг коммуны на крыше Третьего Дома Советов – пусть развевается там, где жили комсомольцы, пусть реет над Москвой, возвещая о начале новой жизни.

Яша Пожарник и Михо Гогуа влезли на крышу и укрепили флаг. Его развернуло порывом ветра, и делегаты запели «Интернационал».

Вот и все. Остаток коммунарской казны решили передать в фонд Коммунистического Интернационала Молодежи, и все коммунары получили дорогой подарок – первые значки, изображавшие Красное знамя, а на нем три буквы – «КИМ».

5

...Едет поезд из Москвы на фронт. Возвращается в родную часть конармеец Ленька Устинов. Весело постукивают колеса, бегут за вагонами желтые березы, мелькают ели, машут прощально багряными ветвями кусты калины.

Стоит Ленька у окна и задумчиво смотрит, как проплывают мимо тронутые осенью поля. Остались они опять непаханными: не на чем пахать и некому – под ружье стали миллионы рабочих и крестьян: надо защищать Республику труда.

Скоро встретится Ленька с боевыми друзьями. Как-то им воюется? Газеты приносят тревожные вести: Врангель переправился через Днепр и заходит в тыл каховской группе войск. Скорее бы Семен Михайлович Буденный подходил со своей Первой Конной. Налетят две крылатые армии и погонят Врангеля через Перекоп, через Сиваш в Черное море.

Надо кончать войну – и за работу, за ученье. Так сказал Ленин...

Подумать только: Ленька разговаривал с Лениным. «Вы ранены, товарищ?» Да какой я товарищ, Владимир Ильич?

Я Ленька Устинов, пацан из Юзовки, друг Васьки и Феди Стародубцева, который у вас на посту стоял. Вот что надо было сказать Ленину, да не успел. А насчет ранения тоже надо было ответить иначе: мол, до свадьбы заживет. А вот не сказал, и про Махметку забыл. А ведь просил Махметка, за поездом бежал и все спрашивал: не забудешь? Оттеснили меня, Махметка, каждому ведь хотелось с Лениным поговорить...

Едет поезд на фронт.

Прощайте, друзья коммунары! Наверно, Митя Азаров уже вернулся в свою Калугу и создал новую коммуну. Спасибо Ленину за науку! Теперь Ленька знает, как жить и с кем бороться, кого карать, а кого миловать. Слово «борьба» наполнилось теперь смыслом куда более широким, чем просто рубка или пальба из орудий. Борьба – это и бой, и труд, и ученье.

Мчится поезд на фронт. Смотрит в окно юный буденновец, а думы, как перелески, бегут и бегут одна за другой... В передних вагонах песню поют, и хорошо ее слушать под стук колес:

Коммунаров семья,

Собирайся тесней.

Разобьем мы врага -

Будем жить веселей...

Сумерки сгущались над пустынными просторами курской земли. Спали пассажиры, а Леньке не спалось: то тревога обнимала сердце, то радость наполняла душу – к своим едет! Кончать с Врангелем надо. Найти Геньку Шатохина, поставить точку на его подлой жизни. Всех буржуев стереть с лица земли, дать свободу бедноте измученной...

Лишь когда совсем стемнело и черное небо укрыло землю, не в силах был Ленька бороться с усталостью, заснул.

И приснился ему забавный сон. Будто вернулся он к своим, а тут Ока Иванович сидит верхом на коне, а у него на голове шапка железная, как у князя Игоря, и одежа золотом сверкает. Вынул командарм шашку и говорит: «О, дайте, дайте мне свободу». Потом пришпорил коня и помчался, Ленька – следом, да только не на коне, а на своей шинели – руки раскинул, точно крылья, полы распластались в воздухе, и летит он над землей и кричит: «Товарищи, я товарищ!» А тут и вовсе чудо. Появляется Буденный Семен Михайлович, поглаживает усищи и смеется: «Здравствуй, товарищ. Я знаю, что ты был на съезде в красных галифе».

И дальше говорит Буденный, только почему-то голосом Сиротки: