Текст книги "Червонные сабли"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава двенадцатая. БЕССМЕРТНЫЕ

Орленок, орленок, товарищ крылатый,

Ковыльные степи в огне.

На помощь спешат комсомольцы-орлята,

И жизнь возвратится ко мне.

1

Очнулся Ленька от дорожной тряски и знакомого с детства клекота украинской брички.

Над самым лицом всхрапывала морда взнузданной лошади. За бричкой ехал конвойный. Ленька лежал на своих же связанных руках, и они затекли, веревки врезались в тело. Соломенная подстилка утрамбовалась, и было жестко лежать. Плечом он упирался в боковую доску брички. Другому плечу было тепло: кто-то лежал рядом. Да ведь это Сергей, и он в беспамятстве.

Над головой плыло бесконечное небо. Сквозь тарахтенье брички было слышно, как поют жаворонки. Ленька чуть приоткрыл глаза и увидел всадника. За плечами у него покачивалось дуло карабина. Куда везут их и почему бричка окружена конвоем?

Кучер и конвойный, сидевший на облучке, негромко разговаривали. Верховые, что ехали рядом, возражали или поддакивали.

– А по мне: порубать их – и дело с концом. Скажем, при попытке к бегству.

– Нельзя... У ентова, слышь-ка, полковничьи погоны нашли. Маскировался под наших.

– А нам какое дело?

– Не скажи...

– А я так думаю, братцы, что полковник Шахназаров не зря их в контрразведку велел отвезти. Должно-ть, они те самые, что штаб в Белоцерковке разгромили и офицеров наших с собой увезли.

– Там разберутся...

– Что и говорить... Туркул живо разберется.

– А что?

– Уж больно лют. А теперь, когда брата его в Белоцерковке убили, и вовсе озверел... А надысь взяли в плен пятерых красных. Так он, Туркул, значит, велел связать им руки и ноги, а сам снял брючный ремень, сделал петлю и передавил всех своими руками. Упрется ногой в плечо и тянет ремень, пока бедняга перестанет биться... Одного из наших стошнило – так страшно было глядеть.

– И правда...

– А ну, стой, Кузьма.

– Чего еще?

– Бахча. Пить хочется.

– Ехать надо. Полковник приказали скорее доставить.

– Останови, тебе говорят.

– Тпру-у-у...

Было слышно, как слезли с коней и верховые. Все побежали на бахчу. Некоторое время было тихо, лишь кони фыркали и звякали уздечками. Потом ездовой Кузьма крикнул:

– Вон того рви, полосатого!.. Да куда ты смотришь? Позади.

И снова тишина, трели жаворонков и ароматный ветерок, пахнущий дынями.

Ноет обгорелая спина, заходится от боли сердце. Но какими страданиями измерить потерю друзей? Зарубили веселого балагура Петю Хватаймуху. И Валетка навеки остался на проклятом панском дворе. Вспомнилось, как погибал верный друг, бил копытом землю – не хотел умирать...

Первый казак вернулся нагруженный арбузами, слышно, как уронил один, и он раскололся.

– Подыми...

– Ладно, пущай кони поедят. Режь вон того, он поспелее.

Тяжело дыша от натуги, подошел другой, оставил кавуны и опять побежал в степь.

Скоро все собрались, мирно расселись на земле в тени брички. Хлюпали сочными арбузами, отплевывали косточки, перебрасывались шутками.

Над бричкой закружились осы, привлеченные сладкой свежестью арбузов и дынь. Пересохшие губы Леньки просили влаги. «В плену, в плену, – с горечью думал он. – Лучше бы пулю в сердце, чем плен...»

– Дюже богатый край Таврия. Сколько ни воюем, добра истребили сколько, а вот тебе: нетронутая бахча.

– Так ведь кого истребляем? Свово же брата, крестьянина.

– Какие они крестьяне? Хохлы...

– Кузьме дыни отрежьте... Шамиль, дай кинжал.

– Ладно, братцы, пора ехать, а то не дай бог Туркулу на зуб попадешься.

– Теперь там другой, тот, что от красных убежал.

– Штабс-капитан?

– Ну да.

– Как же он убег?

– Не знаю... Говорят, из-под самого Харькова, вон куда увезли, бедолагу. Сам Фрунзе, сказывают, говорил с ним.

– Ну и что?

– Убег... Врангель, слышь ты, наградил его за ловкость, а Кутепов к себе в контрразведку взял.

Снова загремела колесами бричка, застучали подковы лошадей. Катила бричка по степной дороге, а думы Леньки бежали за ней. Вспомнился разговор с отцом в далеком детстве, когда вернулся он из дальних странствий: «Как живешь, сынок?» – «Хорошо живу». – «Что же ты пуговицу не пришьешь?» – «Мамке некогда». – «А ты сам. Все сам делай, на мамку не надейся. Вдруг придется без мамки жить». – «А ты где был так долго?» – «Отгадай загадку, и поймешь». – «Какую?» – «А вот какую – лежит брус во всю Русь, а как встанет – до неба достанет». Ломал голову Ленька, не мог отгадать. Отец засмеялся: «Эх ты, отгадчик... А ответ куда проще – дорога! У тебя, сынок, тоже будет своя дорога...» И вот она, Ленькина дорога, может быть, последняя.

Тихо в степи. Дорога пошла в гору. Кони тяжело засопели, зафыркали. Послышался отдаленный лай собак. Значит, близко село. Так и вышло: скоро под бричкой загудел деревянный мост, потом колеса снова мягко покатились по дорожкой пыли. Где-то заблеяла овца и послышался женский говор – звон ведра у колодца.

Наконец бричка остановилась, и тот, кого звали Кузьмой, спросил:

– Господин полковник в штабе?

– Кажись, там... Кого привезли?

– Двоих красюков... Дай закурить.

По мирным звукам села, по лениво-скучающему разговору солдат было ясно, что завезли пленников далеко в тыл. Впрочем, не все ли равно куда. Какие муки ожидают его и Сергея?

2

В контрразведке их встретили два старших офицера. Конвойные передали им письмо от князя Шахназарова. Пленных строго охраняли: Леньку – горбоносый чеченец с обнаженной шашкой, а Сергея – двое казаков в лохматых черных папахах с кокардами. Его вели под руки и усадили на лавку перед длинным крестьянским столом, на котором стояли полевые телефоны и, свернувшись змеей, лежала ременная плетка со свинцовым шариком на конце. Сергею не развязали руки, ждали приказания.

У Леньки глаз острый и память цепкая: он сразу узнал лысоватого штабс-капитана Каретникова, которого захватили они в Белоцерковке. Значит, это о нем говорили конвойные казаки: «Сбежал из-под самого Харькова».

Ленька удивлялся самому себе: ни страха в сердце, ни колебания – одна злость.

У Каретникова молодое лицо, сочные губы и насмешливые глаза. Во втором офицере Ленька признал Туркула – очень похож на брата: угловатая квадратная челюсть, а глаза холодные, стальные, точно блеск сабли.

– Как фамилия? – спросил Туркул у Сергея.

Сережка поднял на офицера глаза, полные спокойной ненависти.

– Иисус Христос.

Каретников с любопытством взглянул на пленного, а Туркул даже не пошевелился, сидел тяжелой глыбой.

– Я спрашиваю фамилию.

– Не скажу.

– Скажешь... У меня молчат первые пять минут, а потом на карачках ползают и сапоги целуют.

– Плохо знаешь нас.

– Кого это?..

– Комсомольцев.

Туркул сидел за столом, а Каретников в черном мундире с белым черепом на левом рукаве стоял рядом. Вот он вышел из-за стола и сказал Сергею с насмешкой:

– Ты отвечаешь так, как будто с тобой ведут мирные переговоры. Ты в контрразведке, понимаешь?

Сергей молчал.

– Сколько лет?

– Моим летам счету нет. Я бессмертный...

Офицеры засмеялись. Туркул встал, и два Георгиевских креста на его груди звякнули и закачались.

– Бессмертен один господь. А ты у меня три раза умрешь.

– Комсомольцы не умирают.

– Заставим, – спокойно и уверенно проговорил Туркул и вдруг ожег плетью Сергея раз и другой. С головы потекла кровь, закапала, обливая рубаху.

Рывком оттолкнувшись от стены, Ленька бросился было на помощь.

– Что вы делаете, белые гады!

– Стой и смотри, дойдет и твоя очередь, – сказал Туркул и так посмотрел на Леньку, точно саблей полоснул по лицу.

Чеченец держал пленного левой рукой за грудки, а правой занес шашку. Жалко, руки были связаны, а то бы узнали враги нашу силу...

– Ну вот что, – сказал Туркул, зачем-то вытирая руки о носовой платок. – Разговор у меня короткий. Во время налета на штаб Терско-Астраханского полка вы убили моего брата. Ты присутствовал при этом?

– Жалею, что меня там не было, – тяжело дыша и облизывая сухие губы, проговорил Сергей.

Офицеры переглянулись. Каретников сказал Туркулу:

– Кажется, говорит правду... – Контрразведчик быстро взглянул на Леньку и, наклонившись к полковнику, что-то сказал ему.

Тот отвечал так же тихо:

– Найдите и вызовите.

– Слушаюсь.

Каретников вышел, и было слышно, как он отдавал распоряжение дежурному вызвать кого-то.

Охранник-чеченец, карауливший Леньку, почувствовал, что речь идет о его пленнике, и крепче сжал шашку.

Но Ленька и сам понимал: нет никакой надежды на спасение.

В окно было видно, как по двору ходили казаки в папахах с кокардами, в суконных погонах. Вот один несет под мышкой гуся, к нему подошел другой, обнажил шашку, и оба они пошли с гусем в сарай. Мимо двора проехала кавалерия с длинными пиками. Они пели старинную казачью песню:

– Солдатушки, бравы ребятушки,

А есть у вас тетки?

– Есть у нас и тетки -

Две косушки водки,

Вот где наши тетки!..

Когда Каретников вернулся, допрос продолжался.

– Где расположены части вашей разбойничьей армии?

– У нас таких нет.

– Молчать!

– Сам молчи, белая мразь! – ответил Сергей, не глядя на Туркула.

Неожиданно раздался топот копыт, и во двор влетел на темно-сером коне всадник. На нём лихо сидела белая папаха и такая же черкеска. Он картинно спрыгнул на ходу с коня, небрежно бросил на седло поводья, и, придерживая рукой серебряный кинжал спереди, легко взбежал по ступенькам. «Тоже какой-нибудь князек», – подумал Ленька, и в эту минуту открылась дверь. Офицер в черкеске весело звякнул шпорами и козырнул:

– Имею честь явиться, господа офицеры. Вы меня вызывали?

Заметив, что ни полковник, ни его помощник не выразили особой радости и продолжали молчать, прибывший понял, что ведется допрос. Лицо его приняло сосредоточенное выражение, и он покосился на пленников. Туркул спросил у него, кивнув в сторону Сергея:

– Господин поручик, вы знаете этих людей? Были они во время налета на штаб в Белоцерковке?

Судьба явно смеялась над Ленькой. Как в воду смотрел Ока Иванович, когда говорил Леньке: «Хорошо, если ты один поплатишься за свою ошибку, за то, что отпустил врага. А если товарищей подведешь?..»

С видом надменным и брезгливым присматривался Шатохин к Сергею, зашел с одной стороны, о другой.

– Никак нет, господин полковник, – сказал он. – Этого не помню. Во всяком случае, я его не видел.

– А другой?

Вид у Леньки был страшный: черное лицо в кровавых подтеках. Шатохин долго вглядывался в него, узнавал и не узнавал. Потом отступил на шаг, будто испугался:

– Этот был!.. Клянусь честью офицера... Он участвовал в налёте на штаб, сидел в автомобиле. Я его отлично помню, он был в форме подпоручика. Господин полковник, если возможно... я вам ручаюсь...

Ленька не расслышал, о чем просил кадет. Старшие офицеры медлили с ответом, точно сомневались, нужно ли поступить так, как предлагает Шатохин. Потом Туркул позвал дежурного и одними бровями показал на Леньку:

– Этого увести... А с тобой, бессмертный, мы еще не закончили разговор.

Сережка, Сережка... Рваный рукав свисает с плеча и видно обожженное тело. Растрепаны волосы, губы почернели, а во всем облике смертельная усталость. Но держит он себя твердо. Наверно, хочет показать младшему братишке пример стойкости... Не бойся, Сережка, выдержу.

Когда Леньку увели, он слышал позади глухие удары и то, как Сергей отплевывался кровью и кричал:

– Оглянитесь, гады, красная месть идет за вами!

3

Толкая прикладом в спину, Леньку вели по двору. Почему так много белогвардейцев собралось вокруг и они смотрят на него?

– Энтот, что ли? – спрашивали друг у друга солдаты.

– Он...

– Ишь, нехристь большевистская... Дай ему с левой, Матвей.

– Можно! – И казак в приплюснутом картузе подошел, чтобы ударить Леньку, но конвойный не допустил.

– Дай я его отправлю на тот свет, – продолжал моложавый казачина с пышным чубом.

– Я сказал, не трожьте! – сердился конвоир и толкал пленника прикладом, чтобы пошевеливался.

Леньку заперли в пустой хате, где было несколько окон, забитых снаружи досками. В полумраке виднелась широкая лавка у стены. Он присел на краю и прислушался.

Вечерело. Где-то далеко пропел петух, заблеяли овцы: должно быть, с поля возвращалось стадо. И опять донеслась негромкая песня:

– Солдатушки, бравы ребятушки,

А где ваши дети?

– Наши дети – пушки на лафете,

Вот где наши дети!..

Со связанными руками, шатаясь, Ленька обошел комнату в надежде найти хоть глоток воды. Пол в хате был земляной, и пахло сыростью. Но он не нашел воды. Под ногами хрустели зерна рассыпанной пшеницы: наверное, раньше здесь хранили зерно, а потом сделали тюрьму.

Он вернулся и снова сел на лавку. Позади раздался шорох. Ленька оглянулся и увидел крысу. Потом пробежала вторая. И Леньку взяла тоска. Вспомнил он Кампанеллу, ученого монаха. У того тоже в «крокодиловой яме» бегали крысы. Только был он прикован цепями и стоял по колено в грязи. От этих дум Леньке показались не трудными его испытания. Куда ему равняться с Кампанеллой! Только и сходство у них, что оба за Коммуну борются...

Загремел замок. Пригнувшись, в хату вошел часовой, пошарил фонарем по стенам, остановился на Леньке и приказал:

– Встать!

Ленька не пошевелился, да и тяжело было подниматься: болели связанные за спиной руки.

По легкой надменной походке, а потом и по белой черкеске с кинжалом узнал Ленька своего заклятого врага. Часовой, передавая Шатохину фонарь, осветил дорогой кинжал на поясе и засученные по локоть рукава.

– Иди, голубчик, оставь нас одних, – сказал Шатохин почти ласково.

Солдат вышел, прикрыв за собой дверь.

Должно быть, знал подлый кадет, что руки у Леньки связаны за спиной, знал и потому вел себя уверенно. Вот он направил луч света в лицо пленнику и заставил зажмуриться, наклонить голову.

– Я пришел спросить, какое дерево ты больше любишь: осину или дуб? Там делают виселицу, и я хотел предоставить тебе право выбора.

Знал Ленька, что будет кадет паясничать, разыгрывать из себя победителя.

– Что же ты молчишь? Пожалуй, лучше дуб. А то бывали случаи, когда перекладина обламывалась. – Ленька не отвечал, с ненавистью оглядывая врага. – Ладно, шутки в сторону. Давай продолжим разговор.

– Мне с тобой не о чем говорить. Пуля по тебе плачет, буржуйский выродок.

– Ой как страшно... Страшнее, чем тогда, в балке, когда ты побоялся в меня стрелять и убежал.

– Врешь, гад! Отпустил я тебя и до сих пор не могу простить самому себе.

Кадет хмыкнул:

– Отпустил... Сам тогда струсил, а теперь оправдываешься...

– Ты же говорил: встретимся в бою. Испугался?

– Вижу, куда гнешь: хочешь, чтобы и я тебя отпустил. Нет, голубчик. Я твои кишки на палку наматывать буду. Ты у меня покорчишься...

Кадет злился, и Ленька понимал почему: не покоряется пленный, не ползает у ног. Ленька чувствовал силу свою.

Теперь между ними стояли не детские распри – сама Революция стояла между ними!..

Кадет поставил фонарь на пол и прохаживался, заложив руки за спину.

– Скажи мне, пожалуйста, за что ты воюешь?

– Тебе не понять, за что я воюю.

– А все-таки?

– Я за то воюю, – сказал Ленька, с трудом подавляя злость и обиду, – чтобы таких паразитов, как ты, не было на земле.

Кадет ухмыльнулся:

– Здорово, однако, затуманил вас Ленин...

Шатохин снова прошелся и вдруг остановился.

– Откажись от Ленина – и я отпущу тебя, – неожиданно сказал он и пристально взглянул на противника.

– Скорее ты подавишься своими словами, гад! – проговорил Ленька и ударил ногой по фонарю так, что он разлетелся вдребезги и пламя погасло.

Тотчас распахнулась дверь, и в хату шагнул часовой.

Глядя в темноту, он тревожно окликнул:

– Господин поручик, где вы?

– Ничего, ничего, – успокоил его Шатохин. – Принеси огня.

Зажигая на ходу свечу, вошел в хату второй солдат. А первый, с винтовкой, старался рассмотреть во тьме пленного, нашел его у стены и сказал с угрозой:

– Сейчас мы тебя утихомирим...

Он принес из сеней обрывок веревки, пнул Леньку ногой так, что тот отлетел и упал. Двое солдат крепко связали ему ноги под коленками. Кадет, заложив руки в карманы, победно ухмылялся.

«Враг не прощает, – думал Ленька. – А я забыл про это и сгубил себя и Сережку...»

Когда часовые ушли, Генька продолжал куражиться:

– Ты не думай, что мне охота с тобой разговаривать. Просто интересно иной раз взглянуть на человека перед тем, как он отправится в «лучший» мир. Я давно веду счет большевикам, которых лично отправил к праотцам. Насечки делаю на рукоятке вот этого кинжала. Можешь посмотреть. Уже пятьдесят восемь зарубок! Ты будешь пятьдесят девятым. Смотри, при тебе делаю насечку, смерть твою отмечаю. Считай, что жизнь твоя кончилась. – И кадет перочинным ножиком стал нарезать метку на рукоятке чеченского кинжала.

– За каждого ответишь, – говорил Ленька. – Все твои подлые отметки окажутся у тебя на шее, хотя она у тебя цыплячья. При первом ударе переломится.

Шатохин поднял горящую свечку, с нее капал воск на Ленькину обнаженную грудь. Кадет прочитал гордую надпись и усмехнулся:

– Хвастун... «Воспрянет род людской». У меня не очень воспрянешь!

Открылась дверь, и вошел штабс-капитан Каретников в черном френче английского покроя, с белым черепом на рукаве.

4

Такого жаркого лета в Таврии не помнят и старожилы. Почернели подсолнухи, кукуруза высохла на корню и шелестела от ветра сухими лентами-листьями.

Люди и кони страдали от мучительной жары. Губы трескались от зноя, а воды нигде не было. Гимнастерки на бойцах были мокрые, с соляными разводьями. На зубах хрустел песок. Из степи дули сухие ветры, перегоняя с места на место пыль.

Вторая Конная спешила на соединение с Каховским плацдармом. Невесть как и откуда прибыли связные и рассказали, какие жестокие бои идут на берегах Днепра. Песок покраснел от крови. Врангелевцы бросают на наши позиции танки, день и ночь бьют дальнобойные орудия. Наши держатся с трудом, и надо торопиться оказать помощь каховцам.

Знойный воздух казался еще более горячим от пальбы орудий. Порывы ветра подхватывали горелую пыль и швыряли в глаза коням и всадникам.

Обстрел со стороны противника то прекращался, то обрушивался с новой силой. Враг бил картечью, и приходилось рассыпаться по степи. А солнце пекло. Орудия вязли в сугробах песка. Тачанки объезжали дорогу, чтобы не слишком запылять пулеметы. Всадники на взмыленных лошадях скакали вперед.

Врангель уже не помышлял об окружении прорвавшихся в тыл красных конников. У него было слишком много других забот: гибель десанта на Кубани, невозможность пробиться в Донбасс, а тут еще Каховский фронт, как нож, приставленный к спине. Крымский главковерх сместил генерала Слащева за допущение каховского прорыва. Теперь здесь командовали генералы Кутепов и Драценко. Кавалерия белых бросалась то в одну, то в другую сторону, не успевая отбивать атаки красных.

Во время рейда Городовиков и его полевой штаб двигались то с Блиновской дивизией, то с дивизией Жлобы. Особому кавалерийскому полку приходилось наряду с охраной штаба армии вести ожесточенные бои, отражать налеты вражеской кавалерии. Армия могучей лавой разрезала тылы врага, двигалась вперед. И вот уже на пути укрепленное врагом село Малые Белозерки. Батареи занимали боевые позиции. Кавалерия изготовилась к решительному штурму. Настроение у командарма было уверенное. Огорчали потери, но без них не бывает. Жалко, что поздно прискакали с донесением о гибели разведчиков в имении Фальцфейна.

Сильно горевал о друзьях Махметка. Он возил с собой газетный листок «Красная лава» и, давясь сухими слезами, предлагал бойцам прочитать, как погибали его дружки. В заметке, озаглавленной словом «Бессмертные», говорилось о том, как разведчики эскадрона имени КИМ отстреливались до последнего патрона.

Мертвым слава, а живым идти вперед. И помчались в атаку красные конники. Сшиблись, зазвенели сабли, и закипела кавалерийская рубка. Тяжкий топот коней, скрежет стали, крики раненых, ржание коней – все смешалось в чудовищный гул боя, падали один за другим на землю разгоряченные тела коней и людей.

В Малых Белозерках захватили до полка пленных, много пулеметов.

Заняв село, конармейцы разбрелись по дворам и хатам, перевязывали друг другу раны, поили лошадей.

Махметка закусил чем бог послал и решил отдохнуть. Он зашел в клуню, крытую старой соломой, разгреб сено, чтобы поудобнее улечься, и неожиданно увидел сапог. Махметка хотел поднять его, но это оказалась чья-то нога. Торопясь, разбросал сено и увидел бородача-казака с серьгой в ухе. Неуклюже и растерянно солдат вылез из сена.

– Беляк, да? – спросил Махметка, обнажая свою кривую саблю.

– Отпусти, слышь, денег дам. – И казак потянул из кармана пачку царских рублей.

– Заховай свои деньги, гад. Давай оружие.

Казак снял с себя шашку и отдал Махметке.

– Винтовка где?

– Бросил.

– Почему?

– Я дизик... Хотел домой тикать.

– Патроны есть? – спросил Махметка и похлопал казака по карману ладонью. Услышав звон, он приказал: – Выворачивай карманы, давай патроны.

Вместе с кисетом, патронами, куском сахара и катушкой ниток казак вытащил круглое зеркальце с картинкой на обороте. Махметка сначала не обратил внимания на эту вещицу, потом стрельнул глазами на ворох добра – и даже в лице изменился, схватил казака за горло:

– Говори, где Ленька?

Солдат пучил глаза, бормотал в страхе:

– Не убивай, господин-товарищ. Детишек двое, совсем малые...

– Где Ленька?

– Какой? Ничего не знаю.

– Я тебе покажу какой!.. Это зеркальце моего друга, которого вы... Говори, где он?

Казак не знал, о ком идет речь. Но вот до него дошел смысл вопроса, и он переспросил:

– Мальчонка? В красных галифе?

– Он самый...

– Пытали его... Только не знаю, где он.

– Брешешь! А ну иди вперед!

Махметка доставил пленного в штаб, к Городовикову.

– Товарищ командарм, вот этот убил Леньку.

От волнения Махметка не мог толком объяснить, что произошло, показывал зеркальце и метался от одного командира к другому.

Наконец удалось выяснить: двоих красных разведчиков действительно пытали в контрразведке. Но куда они девались, никто не мог сказать. Потом нашли женщину: ее заставляли замывать кровь, и она мельком видела одного из разведчиков.

После долгих поисков и расспросов удалось узнать, что разведчиков бросили в подземелье старой церкви и придавили глыбой камня – похоронили заживо.

Когда открыли лаз и окликнули, никто не отзывался. И лишь спустившись в подпол на веревке, обнаружили полуживых разведчиков. В тяжелом состоянии был Сергей: враги искалечили ему руки. У Леньки была исполосована кинжалом грудь.

Одежда разведчиков еще хранила на себе следы огня после боя в поместье Фальцфейна.

Сергея так и не удалось привести в чувство, и его увезли в тыловой лазарет.

Махметка суетился вокруг сестры милосердия, подсказывал, как надо перевязывать, и только мешал советами, но не мог успокоиться. Сестра перебинтовала грудь Леньки крест-накрест, напоила его колодезной водой, и он устало открыл глаза.

– Где Сергей? – Ленька порывался встать, но ему не позволяли.

Горе и радость сковали Махметке язык, он хотел что-то сказать другу, но только моргал глазами и шептал про себя:

– Живой остался... Живой...