Текст книги "Червонные сабли"
Автор книги: Леонид Жариков
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
– Не стрелять, взять живым! – приказал князь Шахназаров.
Последний патрон Барабанов разрядил в подбегавшего белогвардейца, ударил ногой второго. Теряя последние силы, он перешагнул через перила и, чтобы не даться живым в руки врагов, бросился с колокольни вниз.
Головорезы Шахназарова согнали жителей села к дому помещика. Старики и женщины с детьми понуро стояли в окружении всадников с обнаженными шашками.
Князь Шахназаров и Шатохин поднялись на ступеньки и наблюдали, как догорал на площади рабочий обоз. Кулаки сносили и бросали в огонь принадлежности сельской коммуны – портреты, лозунги, плакаты. Кто-то даже притащил веялку и взвалил сверху – пусть горит коммуна со всеми потрохами!
Геннадий Шатохин достал из-за обшлага черкески ленинский Декрет о земле и показал его селянам.
– Эта бумага была наклеена на дверях моего дома, в котором вы посмели устроить коммуну. Но частная собственность священна и неприкосновенна.
Князь Шахназаров нетерпеливо играл плетью. Ему надоели слова. Он наклонился к Геннадию и шепнул:
– Чего с ними нянчиться? Порубать всех – и дело с концом.
Шатохин продолжал поучающе:
– Собственность принадлежит тем, кто ее заслуживает. Так было и так будет во веки веков.
Тишина стояла грозная, и лишь где-то всхлипывал ребенок на руках матери.
Шатохин упивался собой, и было что-то неестественное и уродливое в том, что мальчишка тоном судьи разговаривал со стариками.
– Скоро мы вернемся сюда окончательно. Генерал Врангель идет на защиту частной собственности, и мы осветим путь до Москвы зарею победных пожаров.
Врангелевские горнисты трубили сбор. Помещичий сын торопился сказать главное, что, по его мнению, обязаны запомнить жители села:
– До последнего зернышка вы должны собрать урожай и свезти в мои амбары. Запомните это!
Всадники Шахназарова съезжались в походную колонну.
6
Пригнувшись к гриве коня, Ленька мчался, не замечая ни грома, ни ливня. Дождь размягчил дорогу. Из-под копыт летели комья грязи.
Ленька гнал коня и мысленно был в Шатохинском. Нет, не забыл и не забудет он этот проклятый помещичий дом, вечно будет помнить, как стоял в воротах голодный и просил милостыню. У матери текли слезы по щекам, и Ленька догадывался, почему она плакала: горько было унижаться. Тогда-то толстый барчук вынес и дал ему вместо хлеба кусочек угля и щепку, завернутые в бумагу, отдал и, довольный «шуткой», поскакал на одной ноге.
Скорее, Валетка, скорее!..
Гроза прошла, и опять засветило солнце. Леньке почудился в степи отдаленный колокольный гул. Он придержал коня. Остановился и весь отряд.
– Слышите, хлопцы?
– Может, это в Шатохинском звонят?
Скоро стали видны вдали столбы дыма. Они поднимались к небу и вытягивались черными хвостами. Неужели опоздали?..
Но вот и Шатохинское. На окраине села из дворов высыпали испуганные ребятишки. Ленька осадил разгоряченных коней.
– Где беляки?
– Вон туды поихали, дядю! Усих курей позабирали, людей поубивали...
– А помещий сын был здесь?
– Був, дядечку, був! У белой свитке, с кинжалом... Всех людей порубали и подались геть!
Командир посигналил шашкой отставшим бойцам и, когда все собрались, разделил всадников на две части и одному отряду велел преследовать врага.
Но скоро все поняли, что погоня бесполезна – только коней заморишь. Всадники спешились. Уставшие лошади плелись шагом и тяжело дышали.
Ленька дал Валетке полную свободу и даже повод забросил на седло. Сам шел рядом, остро переживая неудачу. Не поймал своего недруга, не поставил перед собой, чтобы дрожал от страха помещичий выродок.
Вернувшись в село, отряд поехал по широкой улице, где догорали селянские хаты. На площади красноармейцы и незаможники-коммунары подбирали убитых Леньку поразил запах печеного хлеба: это догорал обоз разгромленного продотряда.
Печальный, стоял Ленька над истерзанным телом комиссара Барабанова, вспоминал двоих его ребятишек – Илюшку и Ваню, которые ждут отца с хлебом.
Чоновцы молча ходили по следам недавнего боя. В церкви валялись разбитые иконы. На ступеньках колокольни были, следы крови. На верхней площадке, среди обломков кирпича и пустых гильз, лежала чья-то фуражка. Главный колокол был разбит снарядом: сверху донизу шла кривая трещина, и колокол дребезжал.
Люди сходились на площадь, женщины вытирали глаза, жались к матерям дети. И, как всегда бывает в дни народных радостей или бед, появился седой старец и, легонько трогая струны, запел:
Зажурилась Украина, що нiде прожити.
Гей, втоптала орда кiньми маленкii дiти!
О, маленьких втоптала, великих забрала,
Назад руки постягала, пид хана погнала...
Командир чоновцев приказал бойцам накрыть погибших красными флагами и произнес перед селянами речь:
– Нехай запомнят белые есаулы, что их дело проиграно. И никакие буржуазные танки не помогут вернуть старый режим. Никакой пощады фабрикантам и помещикам!
Дали залп над телами погибших, и сельская беднота снова стала собирать обоз. Будет у рабочих хлеб...
7
Постепенно становились известными подробности боя. Остался жив Сашко, внук председателя комнезама деда Карпо. Мальчишка успел вскочить на коня и под выстрелами умчался на станцию за подмогой.
Сашко привел в село эскадрон красной конницы. Сам ехал на буланой лошадке без седла, показывая командиру дорогу.
Так встретились два давних приятеля, узнали друг друга.
– Ну здорово, – сказал Ленька. – Помнишь меня Сашко?
– Помню, – тихо отозвался мальчик, глядя в землю.
– Как же ты дедушку Карпо не уберег?
Разговор не вязался. У обоих было тяжело на душе.
– Комсомол в селе есть?
– Есть комсомол.
– Кто секретарь?
– Та я ж...
– А комсомольцы?
– Я.
– Один, что ли?
Сашко вздохнул:
– Теперь один. Пятерых убили...
Сельские ребята рассказывали, как местные кулаки помогали добивать раненых. Особенно зверствовал богатей Цыбуля. Он глумился над телом продкомиссара Барабанова и уже мертвому всадил в грудь те самые вилы, которые подарили рабочие селянам.
Ленька велел хлопцам найти Цыбулю, и те рассыпались по дворам. Отыскали кулака в стоге соломы, вытащили за ноги и привели на площадь. Никто не знал тогда, что племянник Цыбули – Сенька ускользнул и яругами подался в экономию Фальнфейна, где жила его тетка.
Чоновцам удалось поймать в огородах двух лошадей продотряда. Других реквизировали у кулаков, и транспорт с продовольствием снова был собран.
Ленька и Сашко обходили помещичий особняк. Они заметили у двери деда с берданкой в руках. На нем были валенки и выцветший старинный картуз.
– Спасибо, дедусь, что охраняешь народную собственность, – сказал Ленька.
– Та надо ж стерегти. Хозяин приказали...
– Что еще за хозяин?
– Пан Шатохин.
– Ты охраняешь барский дом? – рассердился Ленька.
– Так точно, гражданин товарищ уполномоченный.
– Что же ты, не знаешь, что панская собственность стала народной? Почему служишь буржую-барину?
– Та бьють же ж...
– А ты терпишь?.. А ну, сдай оружие и тикай отсюда, если не понимаешь, что твой пост должен охранять общественную собственность.
Сашко вступился за деда Нечипуренко и сказал, что старик – бедняк из бедняков и сам пострадал от пана. Сашко поручился за деда, и Ленька сменил гнев на милость.
– Ладно, нехай будет по-твоему. Только смотри, дедусь, больше не роняй своей бедняцкой гордости перед мелкобуржуазными помещиками. Ты будешь охранять Коммуну, понял?
– Так точно, товарищ командующий, – повеселевшим голосом ответил дед Нечипуренко и по-солдатски поднес руку к полинявшему картузу.
– И не бойся никого. Мы панов загоним на небо, и воспрянет род людской!
– Так точно, товарищ червонный командир!
8
Глубокой ночью чоновский отряд приближался к Юзовке. Здесь уже никто не ждал обоза с хлебом. Знали о том, что произошло в селе Шатохинском.
Печальным был ночной транспорт. На передних повозках, под красной материей, везли тела убитых продармейцев.
На последней бричке сидел связанный кулак Цыбуля. Он злобно поглядывал на конвоира, своего же батрака Сашко, на верховых чоновцев, ехавших рядом.
В шахтерских поселках, мимо которых проезжал обоз, было безлюдно и темно. Еще темнее было на душе у Леньки.
Вот как нехорошо складывались дела. Не дают буржуи строить новую жизнь, и рано сабли в ножны вкладывать. Ошибся Ленька: думал, что война скоро кончится. Новый фронт появился: Врангель лютует. Выходит, зря обнадеживал Ленька шахтерскую мать и говорил, что она в последний раз хату белит...
В город приехали под утро. Военный комиссар Сиротка ждал их.
– Смотри, Леня, и запоминай, – глухим голосом проговорил он. – Смотри, какой лютой ненавистью отвечают нам богачи. И еще долго будут они мстить за потерянную власть и утраченные привилегии.
Невыразимой болью отдавались в душе слова Сиротки, как будто виной всему был он, Ленька, не успевший оказать помощь рабочему продотряду.
Хоронили шахтеров на другой день в городском сквере, где уже давно лежал печальный камень с именем Ленькиного отца, рабочего юзовского завода Егора Устинова. Что ж, мертвым слава, а живым идти в бой...
Вечером Сиротка провожал своего ученика.
– Конечно, было бы хорошо, если бы остался с нами. Видишь, какая заваруха начинается? Но понимаю: должен ты явиться в свою часть, где бы она ни была. Валетку твоего сбережем. Не беспокойся...
Пока шел этот разговор, к городскому военкомату со всей округи собрались ребята. Их было так много, что дежурный не на шутку встревожился.
– Вам чего, хлопцы?
– К Леньке мы пришли.
– К какому еще Леньке?
– Нашему... Устинову.
Дежурный вызвал Леньку:
– К тебе пришли, товарищ.
Коренастый подросток в ситцевой рубахе подошел и молча протянул Леньке бумагу.
– Что это?
– Петиция...
Ленька стал читать про себя:
«Мы, юноши, желаем организовать добровольческий отряд, потому что у нас загорелось пламя борьбы против белых паразитов, и готовы хоть сейчас в бой.
Обращаемся к вам, товарищ Леня Устинов, так как больше не знаем, куда обратиться для содействия. Просим дать нам возможность идти вместе с отцами защищать Пролетарскую Республику, которая на краю гибели.
Просим дать обмундирование (морское), а также вооружение.
Наше письмо просим передать товарищу Буденному, он не откажет так бездушно, как военком тов. Сиротка».
Ленька свернул бумагу, спрятал ее в шапку и сказал:
– В комсомол идите, хлопцы. Комсомол – ваш дом и ваш фронт... А что касается вашего письма, то ничего обещать не могу, но Семену Михайловичу товарищу Буденному я доложу.
Ребята молчали, с уважением глядя на буденновца. Валетка почувствовал, что хозяин уезжает один, рвался из рук коноводов, голосисто ржал.
– Ну, ну, не прыгай, – говорил Ленька, поглаживая упругую шею коня и успокаивая его. – Давай поцелуемся...
Ленька отдал Валетке последний сахар и, чтобы не показать свою слабость, зашагал к воротам не оглядываясь.
Глава третья. В ХАРЬКОВЕ
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
1
Когда Ленька получил пакет из юзовского военкомата, он не мог удержаться, чтобы не поважничать перед ребятами и сделать вид, будто получил боевой приказ. На самом деле в конверте лежало письмо от друзей-буденновцев из далекого Сальска:
«Дорогой наш друг и товарищ Устинов Алексей Егорович!
Пишем тебе на твою родину в Юзовку. Мы отправляемся на Западный фронт последним эшелоном, едем освобождать польских рабочих и крестьян от ига буржуазии. А ты встречай нас в Харькове, и поедем вместе. Спеши повидаться.
Твои боевые товарищи – Сергей
Калуга, Махметка, Петро Хватаймуха, Антоныч».
Путь до Харькова оказался трудным и долгим. Не успели отъехать от Юзовки и трех верст, как поезд остановился: банда разобрала путь – волами растащили рельсы и скрылись. Пока исправляли, прошли сутки. А там и вторые, третьи... Так и ехал чуть не две недели. Пешком и то скорее дошел бы.
В пути чего только не передумал! Наверное, товарищи давно уже проехали и воюют на Западном фронте. А Буденный, поди, не раз спросил у своего друга начдива Городовикова: «Где же это Ленька наш запропастился? Не потерял ли мой маузер?» – «Не беспокойтесь, Семен Михайлович, и не переживайте, – мысленно отвечал Ленька. – Берегу я ваш подарок пуще глаза».
Никак не надеялся Ленька застать в Харькове друзей. А все же по прибытии поезда в Харьков побежал к дежурному коменданту узнать; давно ли проследовал эшелон с буденновцами?
– Ищи на запасных путях, – устало ответил дежурный и махнул рукой в сторону бесчисленных составов, забивших все пути до самого депо. – Тут сам черт не разберет, кто куда едет...
Пришлось нырять под железнодорожные платформы, перелезать через сцепки нефтяных цистерн, пробираться чуть не на животе под гружеными пульманами, пока в дальнем тупике не увидел вереницу товарных вагонов и площадок с повозками, полевыми кухнями, санитарными двуколками.
Глянул Ленька – и сам себе не поверил: на крыше вагона сидел Махметка. Надвинув фуражку на нос и глядя из-под козырька на бесконечные крыши вагонов, он лениво лузгал семечки.
– Махметка!
Узнав друга, Махметка забегал по крыше.
– Ленка, чертяка, здорово!
От нетерпения Махметка не стал слезать по скобам, а расставил руки, точно крылья, и прыгнул с крыши. Буденновцы, знакомые и незнакомые, обступили приезжего, с интересом разглядывали его. Друзья добродушно подшучивали над его внешностью. На Леньке были солдатские ботинки со шпорами, через плечо – помятая труба. Белый походный мешок, сшитый из наволочки, виден был за версту. Хорошо еще, генеральскую шинель спрятал в мешок, а то бы засмеяли.
Как в родную семью приехал Ленька: здесь и там знакомые лица. Махметка все такой же отчаянный, а на поясе кривая сабля, похожая на колесо. Она висела низко и волочилась по земле.
Между тем друзья продолжали потешаться над Ленькой.
– Кто тебе такой мешок подарил? – кубанец Петро Хватаймуха, весельчак и говорун, пощупал туго набитую торбу. – Не женился, случаем, в Юзовке?
– После мировой революции буду жениться, – отшутился Ленька, а сам снял мешок и стал развязывать его. Делал он это не спеша, со значением, да еще приговаривал:
– А ну, торба, что в тебе есть?
С этими словами он принялся доставать, из мешка и раздавать бойцам кому что нравилось: одному пачку махорки («Вот за это спасибо, три дня не курил»), другому – горсть семечек («Попробуем, какие в Юзовке подсолнухи»), а друзьям – по початку кукурузы, похожей на золотые слитки.
Бойцы встречали подарки веселыми восклицаниями, заглядывали в Ленькин чудо-мешок; тогда-то и увидел Махметка генеральскую шинель.
– Гляди, Ленка генерала плен брал!
Смеясь, Махметка накинул на плечи генеральскую шинель, и в это время из кармана выпал Тонькин подарок – белое холщовое полотенце. Бойцы сразу увидели надпись, вышитую красными нитками, и началась потеха.
– «Кого люблю, тому дарю. Люблю сердечно, дарю навечно», – громко читали бойцы, передавая друг другу полотенце.
– Я же говорил, что он женился! – сказал Хватаймуха.
– Подругу жизни нашел! Ай да шахтер!
Леньке стало неловко, и он погнался за Петром, отнял полотенце и от стыда сунул в мешок.
– Третий неделя стоим, – пожаловался вдруг Махметка, когда разговор перешел на серьезное. – Начальник дежурный больно бюрократ большой. Говорю ему: «Аллах не боишься, Буденный придет». А он отвечает: «До бога высоко, до Буденного далеко, а ты не разыгрывай Тараса Бульбу, а то на губу посажу». Такой несознательный.
– А ты бы ему свою саблю показал.
– Не боится, однако. Сердитый больно...
По всему было заметно, что буденновцы обосновались в тупике прочно и надолго. Эшелон безнадежно застрял между другими составами, точно его не собирались выпускать отсюда. Одиннадцать товарных вагонов с единственным пассажирским стояли без паровоза. Поржавевшие рельсы начали уже зарастать травой.
К пассажирскому вагону был прибит снаружи рукомойник. На кирпичиках варилась еда в котелках. На платформах сушилось белье, надуваясь парусом на ветру.
В штабном вагоне жило «начальство», главным образом бывшие разведчики-буденновцы. Комендантом был взводный из санитарной части, но с ним никто не считался. В почете был повар Антоныч, боец из белорусов по фамилии Антоненко. Это был добряк. Он исполнял обязанности повара, каптенармуса и начсклада.
– А где Сергей? – спросил Ленька, не видевший среди товарищей боевого друга.
– Вона Сергей, плачет, – сказал Махметка и заглянул под вагон, где вниз лицом лежал красноармеец и не то в самом деле плакал, не то спал.
– Почему плачет? – удивился Ленька.
– Олеко Дундича убили под Ровно, – объяснил Махметка.
Новость была печальной. Олеко Дундича любили в буденновской армии за бесстрашный характер. Многому научился у него Сергей Калуга и теперь тяжело переживал потерю друга и командира.
– Кто сказал, что Дундича убили?
– Ока Иванович.
– А он здесь? – изумился Ленька, – Ведь он на Западном фронте?
– Вчера у нас был. Обещался еще раз прийти.
Ленька так поразился и обрадовался этому известию, что в первую минуту не нашелся, что сказать, и молча смотрел на Махметку. Командир Четвертой кавалерийской дивизии армии Буденного Ока Иванович Городовиков был Ленькиным начальником и воспитателем. И если он появился здесь – значит, что-то должно измениться в Ленькиной судьбе, неспроста вызвали с фронта начдива.
Махметка, желая припугнуть товарища, заглянул под вагон и крикнул:
– Сергей, тикай, паровоз идет!
Сергей не спеша вылез, и Ленька не сразу узнал дружка: куда девалась забубённая шевелюра, остригли в лазарете под машинку.
– Здорово, Юзовка!
– Здравствуй, Калуга. Чего застряли здесь?
– Не пускают. Говорят, Западный фронт отходит на второй план. Появился другой, поважнее... Только ведь из нас бойцы липовые: кавалерия без коней, лазаретная команда. А ты никак трубачом заделался? – И Сергей потрогал Ленькину сигналку.
– В лазарете один боец подарил, учусь играть...
Махметка с завистью поглядывал на Ленькины шпоры, наконец не выдержал соблазна и предложил:
– Давай манять шпора!
– Смотря что взамен дашь...
За минутку Махметка сбегал в штабной вагон и вернулся со свертком.
Бойцы с интересом глядели, как Махметка осторожно развертывал газету, точно там была жар-птица. В свертке оказались галифе огненно-красного цвета, и не просто галифе, а «колокольчики» с навесными боками, да еще подшитые кожей на сиденье.
У Леньки загорелись глаза.
– Меняюсь.
– Снимай шпора, – решительно сказал Махметка.
Ленька отстегнул шпоры и, точно не веря, что так легко выменял драгоценную вещь, протянул их Махметке. Тот с жадностью схватил шпоры, будто в них и состояло все счастье. Оба чувствовали себя неловко: каждому казалось, что он обманул товарища.
– Вот возьми зажигалку в придачу, – сказал Ленька.
– Не надо!
– Тогда расческу бери. Алюминиевая...
– Не надо!
Махметка и в самом деле чувствовал себя счастливым: к такой сабле да еще серебряные шпоры!
Ленька примерил галифе: чуть великоваты. Буденновцы щупали сукно, смеясь, хлопали ладонями по кожаному заду.
– К таким галифе да сапожки бы! – сказал Сергей.
Не успели поговорить об этом, как явились сапоги. Их принес Антоныч. Сапожки были аккуратные, мягкие, на кожаной подметке.
– Если ты теперь трубач, носи на здоровье. Трубача должны видеть за версту!
Сергей снял свою кубанку с зеленым верхом и золотым перекрестьем, нахлобучил Леньке на голову.
– Трубача должны видеть за десять верст!
Петро Хватаймуха тоже желал внести свой вклад и откуда-то принес новую трубу.
– Трубача должны видеть за сто верст!
– А теперь сыграй, – сказал Сергей.
– Правда, Ленька, сыграй. Сердце соскучилось по сигналам, – попросил Хватаймуха.
– Здесь город, переполошим всех.
– Скажешь, я разрешил, – пошутил Сергей.
Ленька вскинул трубу, и заулыбались бойцы, узнали знакомый до боли кавалерийский призыв:
Всадники-други,
В поход собирайтесь,
Радостный звук
Вас в бой зовет!
– Здорово! А ну еще! – просил Хватаймуха.
Ленька заиграл «Коноводов»:
Коноводы, поскорей
Подавайте лошадей,
Подавайте лошадей,
Подавайте лошадей!..
– Ай да Ленька! – хвалили бойцы, а он сам уже разохотился и трубил под смех товарищей:
Сколько раз говорил дураку:
Не держись за луку!..
2
Можно было подумать, что Ока Иванович Городовиков ожидал Ленькиного сигнала, потому что явился в ту самую минуту, когда заливисто пел горн.
Начальник Четвертой кавалерийской дивизии армии Буденного увидел трубача и остановился руки в боки.
– Что я вижу? – воскликнул он, изображая на лице шутливый испуг. – Архангел в красных галифе коноводов сзывает!
Ленька оборвал сигнал и, радостный, замер с трубой в руке.
– Значит, выжил, Ленька? Не берет нас с тобой ни пуля, ни сабля. А ну, дай поглядеть на тебя. Хорош! Гусар, ей-богу, гусар! А труба твоя очень кстати. «Большой сбор» умеешь играть? Труби вовсю, будет важное сообщение.
Ленька замешкался, вспоминая мелодию сигнала, потом поднял горн, и над станицей зазвучал волнующий призыв:
Слушайте все, и все исполняйте!
Сберитесь, быстрее сомкнитесь,
Всадники ратные,
Бурею ринуться, саблею тешиться.
Дружно мы сломим врага.
Слушайте, всадники-други,
Звуки призывной трубы...
Оживился эшелон. Не прошло и трех минут, как вдоль вагонов выстроилась длинная шеренга красноармейцев. Никто ими не командовал, сами становились – сказывалась буденновская дисциплина. Ленька последним занял место на правом фланге, где положено стоять трубачу.
Комдив Городовиков, невысокого роста, туго затянутый ремнями и оттого стройный, в знакомой всем буденновцам серой папахе, в красноармейской гимнастерке с орденом Красного Знамени, молча стоял перед строем. Он пощипывал черные усики и слегка усмехался, точно знал заранее, как будут озадачены бойцы его сообщением.
– А вас немало набирается. Пожалуй, не меньше эскадрона будет, а?
– Берите выше, товарищ начдив, – послышался ответ. – Когда мы выезжали из Сальска, не было эскадрона, а пока ехали, обросли добровольцами. Теперь без малого дивизион.
– Добре... – заключил Ока Иванович, а сам продолжал разглядывать бойцов, узнавал ветеранов-буденновцев. – Хватаймуха, ты чего прячешься?
– Загордился Хватаймуха, – послышался чей-то насмешливый голос. – Мы его переименовали в Хватаймясо.
– За что же такое повышение? – спросил Ока Иванович под смех бойцов.
– Порося принес к обеду!
– Ай-ай, как нехорошо! – покачивал головой Городовиков. – Разве можно красть? Надо взять так, чтобы никто не видел. А воровать боже упаси...
Городовиков был уверен, что все обстояло честно и буденновцы не позволят красть. Просто он хотел повеселить бойцов, и те правильно поняли шутку.
Однако смех скоро прекратился. Ока Иванович поднялся на площадку вагона, и бойцы затихли.
– Товарищи красноармейцы! С сегодняшнего дня вы все являетесь бойцами Второй Конной армии... – Городовиков помолчал. – Знаю, что для вас это покажется неожиданным. Ведь вы ехали к друзьям-буденновцам, к своим боевым тачанкам. Но там обойдутся без нас. А здесь образовался новый фронт, более опасный. И мы должны ударить на Врангеля.
Бойцы переглядывались – кто недовольно, кто озорно: на Врангеля значит на Врангеля! Не все ли равно, где бить буржуев!
– Второй Конной армии еще нет, – продолжал Городовиков. – Мы с вами должны ее создать. И тут вы будете моими помощниками, советниками, а если, нужно, и командирами. Вот как обстоят дела, товарищи ветераны-буденновцы.
Несмелое «ура» прокатилось и затихло, потому что Городовиков нахмурился, давая понять, что до победных криков еще далеко.
– Товарищ Ленин просит Красную Армию покончить с Врангелем. Крым – опасное гнездо контрреволюции. Там собралась вся царская нечисть, и они надеются на возврат к старому...
На станции перекликались гудками паровозы, мелодично перезванивались буферами вагоны.
– Буржуазия любыми способами хочет задушить молодую Республику труда. Английский министр лорд Керзон предъявил Советской власти ультиматум. Что же он пишет в своем ультиматуме, чего требует и чем грозит? Прекратить наступление на Западном фронте и не трогать Врангеля. По-ихнему получается: пусть Врангель бьет нас, а мы должны подставлять спину. Он будет вешать рабочих и крестьян, а мы кланяться ему в ноги.
– Не дождется!
– Нехай тикает за границу, к своему Керзону!
На душе у Леньки стало радостно: да ведь это хорошо, что он поедет на юг! Там же Валетка, а на фронте можно встретить Геньку Шатохина – кадет служит теперь у Врангеля!
Махметка стоял рядом. Ленька наклонился к нему и шепнул:
– Поедем?
Махметка ответил одними глазами: «Поедем!»
– Черный барон ищет союзников на земле и на небе, – продолжал Ока Иванович. – Он послал своих гонцов к атаману Семенову, к Махно и Петлюре. Помчались его представители к Вильсону в Америку, к Мильерану во Францию, к буржуям Англии. Врангель говорит, что он с самим дьяволом заключит союз, лишь бы тот был против большевиков. Крымский главковерх приказал привезти из Сербии явленную икону Курской божьей матери.
В шеренге раздался сдержанный смех. Остальные продолжали внимательно слушать.
– Только Врангель не такой дурак, чтобы надеяться на бога...
Низко в небе пролетел над станицей аэроплан. На его крыльях видны были красные звезды. Оглушительно треща пропеллером, аэроплан пронесся над головами бойцов, и все невольно посмотрели в небо. За аэропланом возникло облако белых листков. Кувыркаясь, они медленно опускались к земле. Одна листовка упала позади строя, другая села на плечо соседу, и Ленька схватил ее. Читать было некогда, он лишь увидел первые слова: «От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря льется кровь...»
Ленька спрятал листовку за пазуху, решив, что прочитает ее позднее, а сам продолжал слушать Оку Ивановича.
– У Врангеля сильная конница, и почти вся армия состоит из офицеров, люто ненавидящих Советскую власть. А кроме того, буржуи снабдили его танками, аэропланами, броневиками. Для борьбы против конницы врага и создается Вторая Конная армия. И пусть она будет родной сестрой Первой Конной... А теперь можно и «ура», потому что боевой дух нужен красноармейцу, как перец к борщу!
Городовиков переждал, пока утихнет смех, и уже другим, повеселевшим голосом сказал:
– Теперь предоставим слово... – Городовиков поискал глазами: – Где же Антоныч?
– Кашу доваривает!
– Я здесь, товарищ командарм!
– Скажи-ка нам, для чего существует полевая кухня?
– Поднимать боевой дух.
– Правильно. Что у тебя на первое?
– Суп рататуй! – пошутил кто-то из бойцов, и в строю грянул дружный смех.
– А на второе?
– Шрапнель...
– С поросенком!..
Смеялись все, даже раненые соседнего санитарного эшелона, которые выглядывали из окон вагонов.
Скоро к этому эшелону прицепили паровозик, и состав тронулся. Раненые прощально махали руками буденновцам.
– Ничего, завтра и мы в дорогу, – сказал Городовиков.
3
Летний день подходил к концу, хотя солнце еще стояло высоко. Дул жаркий ветер, не приносящий прохлады. Казалось, не только земля, но и небо, выцветшее от зноя, были раскалены. Сухой одуряющий зной шел от рельсов, от каменной щебенки, от просмоленных шпал.
После ужина буденновцы собрались вокруг костра, разложенного на земле у штабного вагона. Костер догорал, потому что котелки уже опустели и лежали в сторонке. Бойцы расположились на тормозных площадках, на горячих рельсах, а то и просто на земле. Каждый старался занять место поближе к командарму.
Ока Иванович сидел на снарядном ящике и прутиком поправлял угольки в костре.
– Не часто бывает так, чтобы командир, озабоченный делами войны, впадал в лирическое настроение. Но именно так случилось в тот душный летний вечер. Сначала Ока Иванович рассказывал о боях под Житомиром и гибели Олеко Дундича. Постепенно разговор перешел на житейские дела, и Ока Иванович стал рассказывать о своем детстве. Бойцы притихли, слушая.
– В детстве я подпаском был. Жили мы в Сальских степях. Семья наша была большая и бедная. Мы бродили с кочевой кибиткой, нанимались работать к богачам. И вот мой хозяин-кулак обещал заплатить за работу тремя новыми овчинами. Подошла осень, и он слово выполнил. Сшила мне мать новенький полушубок. И зафорсил я в нем. Кто из вас бывал в Сальских степях, тот знает, какие они необъятные. Сто верст будешь ехать, ни души не встретишь – одни колючки, бродячие волки да хищные птицы в небе. Однажды, как сейчас помню, пас я стадо баранов. Вижу, дерутся в степи орлы: не то добычу не поделили, не то по другой причине, слетелись и кричат, клюют друг друга. Пригляделся я и понял – не дерутся, а забивают раненого орленка. Бедняга уже крыло по земле волочит, а те бьют его нещадно. Жалко мне стало орленка, и я кинулся на выручку. Бегу, машу руками, кричу, а птицы ноль внимания. Тогда я бросился в гущу драки и накрыл собой орленка. Кинулись хищники на меня и давай рвать полушубок. Один даже в голову клюнул и шапку сбил. Если бы не примчался на помощь мой верный Галсан, орлы меня заклевали бы... Собаке тоже досталось, изорвали Галсану уши и ноздри. А тут подоспели пастухи подняли меня, и я увидел распрекрасный свой полушубок, а вернее – клочья одни. Чабаны сочувствовали: «Ай-ай, орленка спасал, шуба пропал!» Так и не пришлось мне пощеголять в обновке. Опять надел тряпье, как и раньше...
– Товарищ командарм, а что было с орленком? – спросил боец, сидевший на крыше.
– С орленком? – Ока Иванович хитро усмехнулся и ответил не сразу: – Жив остался орленок, в Красной Армии служит, летает с фронта на фронт...
– Как? – не понял боец, что сидел на крыше.
– Так и летает... – сказал Ока Иванович серьезно. – А сбоку сабля колесом...
Бойцы поняли шутку командарма, а Махметка, о котором шла речь, расплылся в улыбке.
– А то еще есть орел, – продолжал Ока Иванович. – Этот всем орлам орел. Как только бросится в атаку, так белые офицеры врассыпную, боятся его, как черти ладана.
– Сергей, про тебя разговор, – обрадовался Махметка. – Это Сергей охотится за офицерами.
Ленька всегда радовался за друзей и сейчас благодарно смотрел на Оку Ивановича: до чего хороший человек комдив, для каждого найдет хорошее словцо! Гордился Ленька, что многое в его жизни сходилось с жизнью командарма: оба бедняки, оба побывали под расстрелом. У обоих по маузеру. Правда, нет у Леньки ордена Красного Знамени. Зато таких галифе нет ни у кого на свете!
Время было уже позднее, но никому не хотелось расходиться.
– А ну, трубач, покажи свое уменье, – обратился Ока Иванович к Леньке. – Во время отбоя какой сигнал?
– «Вечерняя заря», – догадался Ленька.
– Труби, а мы послушаем.
Ленька отошел в сторонку и заиграл торжественно и певуче:
Знамя по ветру вьется!
Посмотри на него!
Посмотри на него!
Твое сердце отвагой забьется!
Трубы поют вечернюю варю.
Вечернюю зарю вместе встречаем, друзья!
Солнце близко к закату...
4
Сумерки постепенно синели, вступала в своя права южная ночь. Еще пылала заря на западе, медленно угасая. Воробьи в тополях угомонились. Вдали перекликались рожки стрелочников. Но вот все небо от края до края замерцало звездами.
