Текст книги "Кремль. Президенты России. Стратегия власти от Б. Н. Ельцина до В. В. Путина"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 4. ПЕРЕЕЗД В МОСКВУ

Михаил Сергеевич.Горбачев позже старательно уверял, что перевод Ельцина в Москву в 1985 году совершился не по его инициативе: «Лично я знал его мало, а то, что знал, настораживало». Эти слова кажутся странными.

Если бы генерального секретаря Горбачева, затеявшего перестройку, что-то настораживало, Ельцина бы в ЦК не взяли. Этот вопрос Михаил Сергеевич решил бы для себя сразу.

«А ТЫ, БОРИС, ВСЕ-ТАКИ ПОДУМАЙ...»

11 марта Горбачева избрали генеральным секретарем. День был пасмурный и тоскливый. Но на Старой площади царило приподнятое настроение. И судьба Ельцина решалась в эти дни. Он был одним из тех, кого Горбачев сразу призвал под свои знамена в Москву, потому что о Ельцине говорил еще Андропов. Юрий Владимирович сам намеревался перевести свердловского секретаря в Москву, но не успел.

Буквально через десять дней после избрания Горбачев приискал Ельцину место в аппарате ЦК.

21 марта на заседании политбюро, после того как закончилось обсуждение запланированных вопросов, Горбачев вдруг заговорил о том, что вскоре соберется сессия Верховного Совета РСФСР и надо освободить от должности заместителя председателя Совета министров России Алексея Максимовича Калашникова, просидевшего в этом кресле пятнадцать лет. А на его место поставить заведующего отделом строительства ЦК КПСС Ивана Николаевича Дмитриева, который работал в центральном аппарате с 1969 года.

Предложение генерального секретаря в своей напористой манере поддержал Лигачев. Это означало, что Горбачев и Лигачев заранее обговорили этот вопрос.

Виталий Воротников, глава правительства России, согласился. Лишь позже он понял, что таким образом в аппарате ЦК освободили место для Ельцина.

Горбачев пишет, что сразу заметил недостатки Ельцина: «Я отметил для себя, что свердловский секретарь неадекватно реагирует на замечания в свой адрес».

Добрые люди вроде бы предупреждали Горбачева, что Борис Николаевич к тому же злоупотребляет горячительными напитками. Но это вряд ли. Горбачев был человеком малопьющим, Лигачев

пьяниц на дух не выносил. Если бы им сказали, что Ельцин изрядно закладывает за воротник, он бы не только в Москву не пойал, но и в Свердловске не усидел.

Горбачев поинтересовался мнением тогдашнего секретаря ЦК по экономике Николая Рыжкова, которому в те годы очень доверял. Рыжков, бывший директор Уралмаша, хорошо знал Ельцина по Свердловску и отозвался о нем неодобрительно:

– Намыкаете вы с ним горя. Я его знаю и не стал бы рекомендовать.

Тогда Горбачев поручил Егору Лигачеву, ведавшему кадрами, еще раз взвесить все «за» и «против». Лигачев поехал в Свердловск и через несколько дней позвонил Горбачеву:

– Я здесь пообщался, поговорил с людьми. Сложилось мнение, что Ельцин – тот человек, который нам нужен. Все есть – знания, характер. Масштабный работник, сумеет повести дело.

– Уверен, Егор Кузьмич? – строго переспросил Горбачев.

– Да, без колебаний.

Выходит, Ельцина вытащил из Свердловска Егор Лигачев?

Ближайший помощник Горбачева Валерий Болдин излагает свою версию появления Ельцина в Москве.

В Свердловске были трудности с продовольствием, об этом свидетельствовала многочисленная почта, поступавшая в ЦК. Бригада из сельскохозяйственного отдела побывала в области и составила подробную записку с критикой обкома, то есть самого Ельцина, который все замечания отверг. Тогда руководители сельскохозяйственного отдела ЦК доложили, что первый секретарь Свердловского обкома реагирует неадекватно и тем самым нарушает партийную дисциплину.

«Было поручение провести с Б.Н. Ельциным серьезный разговор в ЦК, – пишет Болдин. – Видимо, беседу эту проводил Е.К. Лигачев. В то время он возглавлял организационно-партийный отдел. Разговор такой состоялся. Б.Н. Ельцин понравился Е.К. Лигачеву, о чем он говорил и Горбачеву».

Ельцин вспоминает, как некогда он приехал в Москву и пришел к секретарю ЦК по сельскому хозяйству Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

«Он спрашивает:

– Познакомился с запиской? – с каким-то внутренним чувством неодобрения моих действий.

Я говорю:

– Да, познакомился.

И Горбачев сказал сухо, твердо:

– Надо сделать выводы!

Я говорю:

– Из постановления надо делать выводы, и они делаются, а из необъективных фактов, изложенных в записке, мне выводы делать нечего.

– Нет, все-таки ты посмотри...»

Значит, Ельцин и Горбачев знали друг друга? А из воспоминаний Горбачева можно сделать вывод, что генеральный секретарь вообще узнал о Ельцине только со слов Егора Лигачева... В реальности все первые секретари были знакомы, перезванивались, помогали друг другу. При социализме неформальные отношения были еще полезнее, чем при капитализме.

Ельцина приметил еще Юрий Андропов в бытность свою генеральным секретарем. Может быть, с подачи свердловских чекистов, может, какие-то другие причины заставили его обратить внимание на свердловчанина. Андропов и принял решение его выдвинуть.

Сам Борис Николаевич, выступая позднее в Высшей комсомольской школе при ЦК ВЛКСМ, на вопрос о его отношении к Андропову заявил: «Отношение самое, самое хорошее. Я был у него два раза за короткий срок, когда он был генеральным секретарем. Должен отметить, что и разговор его очень умный, и реакция на просьбы, и оперативное решение вопросов, которые я ставил. А как он вел пленумы... Конечно, нам не хватало такого генерального секретаря».

Андропов подбирал себе очень разнообразную команду. Единомышленниками этих людей не назовешь. Он приблизил к себе не только Горбачева и Рыжкова, но и перевел в Москву ленинградского секретаря Григория Романова и Гейдара Алиева из Баку. Вероятно, какую-то роль в своих планах он отводил и Борису Ельцину. У Андропова не было цельной программы действий, но брежневских людей, хотя среди них у него были личные друзья, он собирался заменить своими.

Лигачев рассказывал мне:

– Юрий Владимирович брал не тех, с кем прежде работал, как это происходило и при Хрущеве, и при Брежневе, а подбирал людей из разных мест страны. Горбачев – с юга России, Воротников – из Центральной России, Рыжков – с Урала, я – из Сибири...

Егор Лигачев не раз вспоминал, как в конце декабря 1983 года ему из больницы позвонил Андропов и попросил при случае побывать в Свердловске и «посмотреть» на Ельцина. Это не был вопрос: разузнайте, хорош или плох свердловский секретарь? Ответ у Андропова уже был, но он хотел, чтобы выдвижение Ельцина шло обычным порядком.

Лигачев правильно понял Андропова и поручение выполнил немедленно. В январе он приехал в Свердловск: формально – принять участие в областной партконференций, а в реальности – увидеть, каков Ельцин в деле.

Лигачев не мог не доложить Андропову, что генеральный секретарь, как всегда, прав в подборе кадров. Тем более, что энергичный и решительный первый секретарь наверняка понравился и самому Лигачеву.

Какие же качества ценил Егор Кузьмич?

– Дело! – убежденно говорил мне Лигачев. – Уважение к рядовым людям, сопереживание, сострадание, заботы о них. Главное – дела, а не слова. Если человек не способен к делу, он для меня не представляет большого интереса с точки зрения выдвижения...

Но Ельцина тогда так и не выдвинули, потому что Андропов умер, обновление кадров приостановилось и возобновилось уже при Горбачеве.

В марте 1985-го после смерти Константина Черненко и накануне избрания нового генерального первые секретари обкомов заходили к секретарю по кадрам Егору Лигачеву.

Один из его сотрудников, Валерий Легостаев, вспоминает:

– Помню, ко мне в кабинет заглянул один из помощников Е.К. Лигачева и радостно проговорил: «У «нашего» только что был первый секретарь Свердловского обкома КПСС Б.Н. Ельцин и официально заявил, что если у политбюро будут другие предложения, то он уполномочен партийным активом области выступить на пленуме и выдвинуть кандидатуру М.С. Горбачева».

Свердловская организация относилась к числу крупных и авторитетных в партии, и голос ее первого секретаря обладал значительным весом.

«ЕГОР, НАДО ЗАДЕРЖАТЬСЯ...»

Первый секретарь Свердловского обкома был заметной фигурой, считался сильным и перспективным партийным работником, поэтому Горбачев и поспешил включить его в свою команду. Большую роль в судьбе Ельцина действительно сыграл Лигачев, главный кадровик перестройки, человек неординарный.

Люди, знавшие Егора Кузьмича еще Юрой Лигачевым, молодым секретарем райкома комсомола в Новосибирске, с удовольствием вспоминали, что «были буквально влюблены в энергичного молодежного вожака».

Егор Лигачев семнадцать лет проработал первым секретарем обкома КПСС в Томске. В Москву его вытащил Андропов.

Лигачев часто и с удовольствием вспоминал, как началось его возвышение. Он приехал в Москву на совещание по вопросам сельского хозяйства, которое проводил Андропов, выступал, на следующий день должен был лететь назад в Томск. Вечером в квартире сына Лигачева, который жил в Москве, раздался телефонный звонок. Звонил Горбачев:

– Егор, это Михаил... Надо, чтобы завтра утром ты был у меня.

Горбачев ко всем обращался на «ты» и по имени. К себе же требовал обращения только на «вы» и по имени-отчеству.

– Михаил Сергеевич, но у меня билет в кармане, вылетаю рано утром.

– Надо задержаться, Егор. Придется сдать билет.

В десять утра Лигачев был у Горбачева во втором подъезде здания ЦК на Старой площади. Тот сразу сказал:

– Егор, складывается мнение, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Все зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласил Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю.

Горбачев снял трубку «кукушки» – прямого телефона, связывающего генерального секретаря с членами политбюро.

– Юрий Владимирович, у меня Лигачев. Когда вы могли бы его принять?.. Хорошо, я ему передам.

Андропов уже ждал Лигачева.

Егор Кузьмич поднялся на пятый этаж. Андропов сидел в кабинете номер шесть, который еще недавно занимал Брежнев. Ждать в приемной пришлось недолго.

Андропов спросил:

– Горбачев с вами говорил?

– Говорил.

– Я буду вносить на политбюро предложение, чтобы вас утвердить заведующим орготделом. Как вы на это смотрите? Мы вас достаточно хорошо изучили...

– Я согласен. Спасибо за доверие.

– Тогда сегодня в одиннадцать часов будем утверждать вас на политбюро.

– Уже сегодня?

– А чего тут ждать? Надо делать дело...

Лигачев вышел из ЦК и по улице Куйбышева пошел к Кремлю, где по традиции собиралось политбюро.

Утвердили Лигачева мгновенно, и в половине двенадцатого он вышел из зала заседаний политбюро в новом качестве.

Андропов поручил Лигачеву провести серьезное обновление высших партийных кадров. Оно замедлилось при Черненко и развернулось при Горбачеве.

Перевод Ельцина в Москву прошел вовсе не на ура, отнюдь не все члены партийного руководства приветствовали появление в ЦК перспективного уральца. Академик Евгений Иванович Чазов, который в те годы возглавлял Четвертое главное управление при Министерстве здравоохранения СССР (кремлевская медицина), вспоминает, как ему позвонил Лигачев и сказал:

– Михаил Сергеевич хочет привлечь для работы в ЦК новые кадры, умных и талантливых организаторов. Я только вернулся из Свердловска, поближе познакомился с Ельциным, его работой и рекомендовал Михаилу Сергеевичу перевести его в Москву, в ЦК. Естественно, многим придется не по душе его переезд в Москву, и сейчас уже начинают муссировать слухи о его здоровье, о том, что он очень больной человек и вряд ли его целесообразно брать на работу в ЦК. Так что могут выходить и на вас с вопросами о здоровье Ельцина. Мы с Михаилом Сергеевичем просили бы это учесть.

Вскоре после Лигачева академику Чазову позвонил Владимир Иванович Долгих, кандидат в члены политбюро и секретарь ЦК, ведавший промышленностью и строительством. Как и предвидел Лигачев, Долгих заговорил о состоянии здоровья Ельцина:

– Вы, вероятно, в курсе, что предполагается перевод Ельцина в Москву, в ЦК, на руководящую должность. Но вы должны что-то предпринять, учитывая, что он очень больной человек. Работа, которую ему предлагают, требует большого напряжения, и он может сорваться. Надо подумать об Борисе Николаевиче и о деле, которое он возглавит.

Чазов знал, что незадолго до этого Долгих ездил в Свердловск и, как сам рассказывал, видел, что у Ельцина случился сосудистый криз – на фоне психоэмоционального стресса. Так что формальные основания для беспокойства относительно состояния здоровья Бориса Николаевича у Долгих вроде бы были. Но Чазов тем не менее отнес эту преувеличенную заботу на счет понятного нежелания видеть в Москве опасного конкурента. Долгих прочили большое будущее, но с избранием Горбачева генеральным его позиции ослабли.

Чазов знал Ельцина и с полной уверенностью ответил Долгих, что по своим физическим возможностям Борис Николаевич превосходит очень многих из руководителей партии и государства. Лигачев, решив, что Ельцин должен работать в Москве, добился своего.

С Ельциным Егора Кузьмича роднила бешеная энергия и отсутствие иных интересов, кроме работы. Но, говоря словами Николая Рыжкова, «как одноименные заряды, они обязаны были рано или поздно оттолкнуться друг от друга...».

«(ПОЛОЖЕНИЕ МОЕ ВРЕМЕННОЕ...»

3 апреля 1985 года Ельцину прямо в машину позвонил секретарь ЦК Владимир Иванович Долгих. Долгих сказал, что политбюро поручило ему сделать Ельцину предложение – перебраться в Москву и поработать в ЦК заведующим отделом строительства. Ельцин отказался.

Почему он это сделал?

Во-первых, таков был партийный ритуал: надо было продемонстрировать готовность трудиться на своем месте, не рваться в столицу. Во-вторых, Ельцин сознавал свое положение хозяина крупнейшей области и искренне считал, что роль заведующего отделом для него маловата. Первый секретарь такого крупного обкома мог рассчитывать сразу на пост секретаря ЦК. Так произошло с его предшественником Рябовым.

На следующий день Борису Николаевичу позвонил Лигачев:

– Твой отказ не поймут в политбюро. Думаешь, я рвался в Москву? Давай не мудри, соглашайся. Я сегодня иду к генсеку. Раздумывать нечего. Надо.

12 апреля Ельцин уже приступил к работе на Старой площади. Вероятно, в разговоре с Лигачевым мелькнуло обещание не держать его долго в кресле заведующего отделом: это положение временное. Так то обещания, а пока что Ельцин, который уже привык быть полным хозяином, оказался в кресле подчиненного, высокопоставленного, но чиновника. Это сильно угнетало самолюбивого и самостоятельного Ельцина.

К тому же он помнил, как Яков Рябов семь лет держал его на посту заведующего отделом обкома. Ему все это обрыдло. Хотя Владимир Долгих, которому он подчинялся, вел себя очень прилично. Бывший секретарь Красноярского крайкома, Долгих, металлург по профессии, в сравнительно молодом возрасте стал секретарем ЦК, к нему производственники относились с уважением. Горбачев почему-то Долгих невзлюбил и вскоре от него избавился.

Руководитель отдела ЦК был хозяином в своей отрасли. Он вызывал к себе на Старую площадь не только министров, но и заместителей председателя Совета министров СССР.

Однако внутри аппарата ЦК Ельцин был всего лишь одним из двух десятков руководителей отделов. Он постоянно получал указания от курирующего секретаря ЦК и отчитывался перед ним. А. он уже привык к самостоятельности, к тому, что сам решал, чем заняться сегодня, а чем завтра.

На приеме в Кремле по случаю Дня Победы в Великой Отечественной войне, вспоминает академик Чазов, «среди гостей я увидел Ельцина. Он скромно и, как мне показалось, одиноко стоял за столиком среди малоизвестных ему представителей тогдашней московской элиты. Я подошел к нему и искренне поздравил с переездом в Москву. Он обрадовался знакомому человеку, разговорился, сетуя на то, что пока еще не может привыкнуть к новой работе и московской жизни».

Борис Николаевич видел, что, несмотря на высокую должность, он всего лишь исполнитель.

Ключевые решения принимались на секретариате ЦК, где он мог присутствовать с правом совещательного голоса – сидеть у стеночки и слушать. На заседания политбюро его приглашали только в том случае, если рассматривался вопрос, связанный со строительными делами. Как только его вопрос заканчивался, Ельцин должен был выйти. Члены политбюро, занятые государственными делами, смотрели на него невидящими глазами.

Руководители партии сидели во втором подъезде серого здания ЦК на Старой площади. Первый, парадный, подъезд предназначался для иностранных гостей. В обычной жизни им не пользовались.

Горбачев и Лигачев вдвоем занимали пятый этаж. Туда пускали даже не всех сотрудников аппарата ЦК, а только тех, у кого был особый штамп в цековском удостоверении. Ельцин приходил сюда на заседания секретариата. Горбачев его к себе не приглашал. А Борис Николаевич ждал от Горбачева какого-то знака внимания, но тот, казалось, мало интересовался делами заведующего отделом строительства.

Но мнительный Ельцин напрасно обижался на Горбачева, который вполне положительно оценивал активную работу нового завотделом. Он писал: «Ельцин мне импонировал, и на июльском пленуме я предложил избрать его секретарем ЦК. Не .скрою, делал это, уже «примеривая» его на Москву».

Впрочем, в те времена Ельцин вел себя как положено партийному чиновнику. Бунтарем он станет не сразу.

Личный повар Горбачева Анатолий Галкин рассказывал через несколько лет в газетном интервью: «С Ельциным у нас были прекрасные отношения, когда Горбачев пригласил его из Свердловска. Мы с ним за руку здоровались, могли поговорить по-простому. Ельцин часто у меня спрашивал: «Как там Наш, как у Него настроение?»

ПРИОБЩЕНИЕ К ПОРТРЕТАМ

На заседании политбюро 29 июня 1985 года Ельцина рекомендовали избрать секретарем ЦК по строительству. Через день, 1 июля, на пленуме ЦК, который продолжался всего полчаса, произошли важные кадровые изменения.

Пленум проходил в Свердловском зале Кремля. Места в зале не были закрепленными, но все знали, кому где полагается сидеть. Чужие места не занимали.

По традиции кадровые вопросы обсуждались первыми. Все кандидатуры предлагал генеральный секретарь, ничего лишнего не говорили. Вопросов не задавали.

Горбачев – он даже не пошел на трибуну – с места заговорил о новых задачах Верховного Совета и плавно перешел к предложению назначить на пост председателя президиума Андрея Андреевича Громыко. А ему на смену – в министерство иностранных дел – генеральный выдвинул Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе, первого секретаря ЦК компартии Грузии, что было фантастической неожиданностью.

Но никто не позволил себе даже движением бровей выразить недовольство или недоумение. Шеварднадзе тотчас из кандидатов перевели в члены политбюро.

Без объяснений из политбюро вывели Григория Васильевича Романова, секретаря по оборонной промышленности, который считался соперником Горбачева, и избрали двух новых секретарей: Льва Николаевича Зайкова – по оборонной промышленности и Ельцина – по строительству.

Происходило это, судя по стенограмме, так. Горбачев заговорил об огромных масштабах незавершенного строительства:

«За решение этой проблемы мы взялись, принят ряд известных вам крупных постановлений. Укрепили этот участок, взяв сюда, в Москву, заведующим отделом строительства т. Ельцина, работавшего первым секретарем Свердловского обкома партии и имеющего хороший опыт в области строительства. Может быть, посмотреть его секретарем ЦК КПСС, который, оставаясь заведующим отделом, на уровне секретаря ЦК КПСС занимался бы вопросами строительства?»

Сомнение выразил глава правительства Николай Тихонов, который ревностно относился к любым кадровым решениям в сфере экономики. Он при Черненко возражал против того, чтобы Горбачев вел заседания политбюро, потому что не хотел возвышения Михаила Сергеевича. А теперь пытался помешать, чтобы секретарем ЦК по строительству стал горбачевский выдвиженец Ельцин.

Тихонов спросил:

– А как он себя покажет в новой роли?

– Вопрос понятный, – ответил Горбачев. – Но у товарища Ельцина есть хороший опыт: он работал прорабом, главным инженером, начальником строительного треста, был главным инженером, а затем начальником Свердловского домостроительного комбината. Затем работал в Свердловском обкоме партии. Так что он знает эту отрасль и имеет опыт партийной работы.

Но Тихонов продолжал возражать генеральному секретарю:

– Но я как-то его не чувствую.

На выручку бросился Лигачев:

– Товарищ Ельцин активно взялся за дело, был в ряде министерств, к нему потянулись люди.

Поддержал кандидатуру Ельцина и его куратор Долгих, хотя возвышение Бориса Николаевича ничего хорошего ему не сулило:

– Товарищ Ельцин правильно строит отношения с министрами. У него хорошая связь с обкомами партии. Поближе познакомившись с ним, я не обнаружил у него слабых мест.

Горбачев продолжал давить:

– В области строительства очень многое нужно сделать. Требуется энергичный человек.

В этом Тихонов согласился с генеральным:

– Строительство – наше слабое место.

Генерального поддержал еще один член политбюро – Михаил Соломенцев:

– Нужно рекомендовать товарища Ельцина секретарем ЦК. Он будет расти. Данные для этого у него есть: образование, инженерна я практика в области строительства. В общем, это человек с перспективой.

Горбачев счел, что добился своего, и удовлетворенно заключил:

– Я специально поднял этот вопрос для того, чтобы обменяться мнениями. Хотел проверить себя и узнать мнение товарищей. Тогда как будем поступать? Будем рекомендовать товарища Ельцина на пленуме избрать секретарем ЦК?

Теперь уже все согласились с Горбачевым. Тихонову оставалось работать на посту главы правительства меньше трех месяцев.

На том же пленуме ЦК заведующим отделом пропаганды ЦК утвердили идеолога перестройки Александра Николаевича Яковлева, общим отделом – однокурсника Горбачева по юридическому факультету Московского университета Анатолия Ивановича Лукьянова. Иначе говоря, на этом пленуме решилась судьба многих ключевых фигур перестройки, но в тот момент это осталось незамеченным, потому что многих в стране еще плохо знали. И все говорили только о назначении Эдуарда Шеварднадзе министром иностранных дел.

5 июля на заседании политбюро Горбачев распределил обязанности в секретариате ЦК. Лигачев – второй секретарь и секретарь по организационным вопросам. Он же ведет заседания секретариата ЦК и курирует орготдел. Рыжков получил под свое управление экономический отдел, Зайков – отделы оборонной промышленности и машиностроения, Долгих – отдел тяжелой промышленности и энергетики, Капитонов – отделы торговли и легкой промышленности, Никонов – сельскохозяйственный, Пономарев – международный, Русаков – отдел соцстран, Зимянин – отделы пропаганды и культуры.

Борис Николаевич остался заведующим отделом строительства и получил указание сосредоточить внимание на капитальном строительстве.

Избрание секретарем ЦК резко изменило статус и положение Ельцина. Он вошел в состав высшего руководства страны.

Когда пленум окончился, Ельцина бросились поздравлять недавние коллеги – первые секретари, жали ему руку и многозначительно желали успеха. Его сразу же из зала пригласили пройти в комнату президиума, где собиралась партийная верхушка. Здесь пили чай с бутербродами и пирожными, обменивались мнениями. Начался новый раунд поздравлений – на сей раз Ельцину пожимали руку те люди, чьи портреты трудящиеся по праздникам носили на Красной площади. Отныне он стал одним из них.

После пленума Ельцин вернулся в свой старый кабинет, в приемной его ждал офицер Девятого (охрана высших должностных лиц) управления КГБ – прикрепленный к нему охранник, который станет неотлучно сопровождать его повсюду.

Борис Николаевич сразу попал в жестко очерченную жизнь высшего партийного руководителя, доселе ему неизвестную. Как первый секретарь обкома или как заведующий отделом ЦК, он и так был. обладателем всех благ, но секретарю ЦК полагалась охрана, машина «ЗИЛ», собственный врач...

Оклад у секретаря ЦК – восемьсот рублей, такова была зарплата всех секретарей, включая генерального, но деньги никого из них не интересовали, потому что покупать, собственно, было нечего, все выдавали или бесплатно, или платить приходилось сущие пустяки.

Скажем, секретарь ЦК Ельцин получил возможность заказывать продукты на спецбазе на сумму двести рублей (членам политбюро выдавали харчей на четыреста рублей, кандидатам в члены политбюро – на триста), но эти цифры ничего не говорят, потому что цены на спецбазе были мифически ничтожные.

На рабочем месте секретарь ЦК завтракал, обедал и ужинал бесплатно, и с собой ему завертывали все, что душа пожелает. Существовала система закрытых магазинов для семей высшего партийного руководства, где продавали одежду исключительно зарубежного производства.

Ельцину тут же подобрали государственную дачу. В отпуск или в командировку секретарь ЦК летал теперь не рейсовым, а спец-самолетом. Ни за дачу, ни за отдых в государственной резиденции платить ничего не надо было.

Люди из Девятого управления КГБ взяли на себя заботу не только о его безопасности, но и о всех бытовых проблемах – его собственных и всей семьи.

Как заведующий отделом, Борис Николаевич делил дачу с Анатолием Лукьяновым, а тут получил бывшую дачу Горбачева.

Отныне Ельцин мог существовать только в рамках особого протокола, не допускающего отступлений, хотя этот протокол далеко не всем нравился.

Личного общения между высшими руководителями партии практически не было. Они недолюбливали друг друга и, безусловно, никому не доверяли. Сталин не любил, когда члены политбюро собирались за его спиной, и страх перед гневом генерального сохранился.

Друг к другу в гости не ходили, общались только по делу. Даже члены политбюро не были уверены, что их не подслушивают. Скорее наоборот. Исходили из того, что телефонные разговоры контролируются.

Ельцин с трудом привыкал к московским нравам и обычаям. Привинциал, он втайне боялся показаться смешным и нелепым и потому настороженно относился к москвичам. Не один Ельцин чувствовал себя в Москве неуютно. Горбачев, который перебрался в столицу несколько раньше, поначалу испытывал нечто сходное: «С первого дня возникло чувство одиночества – будто выбросило нас на необитаемый остров, и никак не сообразишь, где мы, что с нами и что вокруг...»

Борис Николаевич никак не мог привыкнуть к цековским нравам, удивлялся, что в шесть вечера здание на Старой площади пустело, – он привык работать допоздна.

Ельцин получил квартиру на четвертом этаже нового дома на 2-й Тверской-Ямской, у Белорусского вокзала. Этот дом, построенный для начальства, стоит в глубине квартала, укрыт от нескончаемого потока машин на улице Горького (теперь Тверская), но после Свердловска район показался Борису Николаевичу грязным и шумным.

В квартире – два туалета, большая кухня, лоджии, обширный холл, две спальни, кабинет Бориса Николаевича, комната дочери Татьяны и ее второго мужа Алексея Дьяченко и комната внука Бориса. В квартире развесили много картин, большей частью уральские пейзажи.

В этом же доме получит квартиру сотрудник идеологического отдела ЦК КПСС Геннадий Андреевич Зюганов. Несколько лет они будут соседями, пока Ельцин не переберется на дачу.

СЕКРЕТАРИАТ И ПОЛИТБЮРО

Зато теперь Ельцин обрел решающий голос на заседаниях второго по значению органа власти – секретариата ЦК КПСС.

Заседал секретариат каждую неделю по вторникам в четыре часа дня. В зал на пятом этаже приглашались, помимо секретарей, руководители отделов аппарата, некоторых идеологических учреждений, начальник Главного политического управления армии и флота, главные редакторы центральных партийных изданий.

Теоретически секретариат занимался работой партийных комитетов, проверкой исполнения решений съездов и пленумов, решений политбюро, утверждением на должности номенклатуры секретариата – редакторов центральных изданий, секретарей партийных комитетов.

Номенклатура – это перечень должностей, назначение на которые и смещение с которых проходило под контролем партийного комитета. Своя номенклатура была начиная с райкома партии. Нельзя было переизбрать даже секретаря первичной парторганизации, не согласовав кандидатуру с райкомом.

Номенклатура ЦК КПСС делилась на несколько категорий. Низший уровень – учетно-контрольная, это когда вопрос о назначении решался в отделе ЦК, где с кандидатом на должность беседовал инструктор, заведующий сектором или заместитель заведующего отделом.

Номенклатура секретариата ЦК – более высокий уровень. Одних кандидатов на высокие должности приглашали непосредственно на секретариат по вторникам. В день утверждалось назначение нескольких десятков человек.

Другие назначались путем заочного голосования секретарями ЦК. Они получали краткие личные дела кандидатов, подготовленные отраслевым отделом, и должны были в случае согласия поставить свою подпись. Часто секретари ЦК этих людей не знали и просто расписывались, полагаясь на мнение отдела.

И еще была номенклатура политбюро: первые секретари обкомов, крайкомов, национальных республик, министры и заместители председателя Совета министров, высший командный состав армии, послы и некоторые главные редакторы газет и журналов. Но предварительно эти кандидатуры обсуждались и на секретариате ЦК, что поднимало роль Лигачева в аппарате.

Как пишет бывший помощник Горбачева Валерий Болдин, после того как обсуждение вынесенных на повестку дня вопросов завершалось, в зале оставались только секретари ЦК и иногда кто-то из руководителей отделов. Рассматривались самые деликатные вопросы – злоупотребления и проступки высших чиновников. За некоторые из них в аппарате карали очень жестоко. Если работника ЦК заставали пьяным, могли безжалостно выгнать из аппарата.

Но главные решения в стране принимались на политбюро, которое заседало каждый четверг в 11:00 в Кремле в здании правительства на третьем этаже.

На этом же этаже располагался кремлевский кабинет генерального секретаря (второй, рабочий, находился в здании ЦК на Старой площади). Из приемной генеральный проходил в так называемую Ореховую комнату, где перед заседанием за круглым столом собирались все члены политбюро. Собственно, здесь часто – еще до начала заседания – проговаривались важнейшие вопросы, поэтому иногда начало заседания задерживалось на пятнадцать—двадцать минут.

Секретарям ЦК и кандидатам в члены политбюро в Ореховую комнату вход был заказан. И они покорно ждали, пока появятся настоящие хозяева жизни.

В зале члены политбюро рассаживались в соответствии с занимаемой должностью и весом в партии. У каждого было свое место, чужое кресло не занимали. Ельцин, принадлежавший пока, по его собственному выражению, к третьей категории, присматривался к членам политбюро, оценивал их с одной позиции: как они относятся к нему. Прикидывал, как следует себя вести, когда нужно говорить, а когда промолчать.