Текст книги "Бой без выстрелов"

Автор книги: Леонид Бехтерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

24

Из палаты только что ушли немцы. Больные оживленно обменивались впечатлениями:

– Что-то новое.

– Да, до этого они еще не доходили.

– Тыловики, ран не видали, вот и интересно.

– Лучше бы смотрели свеженькие в своих госпиталях. Там есть чем любоваться.

Сегодня гестаповцы проводили осмотр всех раненых. Тех, кто мог подниматься, заставили встать, проделать разные движения. У лежачих потребовали снять повязки.

Раненые недоумевали: к чему это?

– Надо полагать, еще один донос, – попытался после ухода немцев объяснить врач. – Немецкие власти утверждают, что в больнице скрываются здоровые советские солдаты. Вот и пришли уличить нас.

– Нашли хоть одного целого? – спросил пожилой рыжеусый.

– Лежал бы я здесь, целый-то! – откликнулся другой.

– Как им наши раны понравились? – продолжал рыжеусый спрашивать у врача. Но ответил ему чернобровый парень:

– Лучше всех понравилась рана у Федьки. Минут пять любовались.

Все рассмеялись. Только Федька, молодой рослый парень, смущенно отмахнулся. Осколок разорвал мякоть левой ноги в паховой области. Каждую перевязку Федька сильно переживал: было стыдно раздеваться перед женщинами. Его смущение заметили и теперь в палате шутили над Федькой. И на этот раз упоминание о его ране вызвало много незлобивых острот и шуток:

– А что? Рана же интересная! Осколок удачно пролетел, ничего больше не задел.

– За него Маруся голубоглазая здорово молилась.

– Молитва осколку не помеха… Может, и задевать-то нечего было.

– Это у Федьки-то?! – удивленно воскликнул чернобровый.

Все расхохотались. Не выдержал и врач.

– Ну перестань, Володь, смущать Федора. Еще капелька – и он взорвется, – останавливал рыжеусый.

Шутки, дружеское подтрунивание разрядили напряжение. Врачу здесь делать было нечего, он ушел в следующие палаты. Федька давно лежал лицом к стене, накрывшись одеялом.

В палате все друг друга зовут по имени. Пожилых же уважительно величают по имени-отчеству. О званиях – и помину нет.

Все – на прочном пути к выздоровлению. Только Сережка-вологодич (был в палате еще Сережка-туляк) чувствовал себя плохо. Осколок мины раздробил ему ступню. Рана начала было подживать, но на вокзале он снова повредил ее. Она гноилась. Сергея трепала высокая температура. Врачи опасались, что, может быть, придется отнять ступню. Только вчера его еще раз оперировали. Сегодня вологодич чувствовал себя лучше. Нога лежала на подушке и не беспокоила. Немцы при обходе потребовали было снять гипс, врач запротестовала. Посмотрели фашисты на Сергея – и даже они поняли, что этого изможденного, с запавшими щеками никак не признаешь здоровяком.

Вологодича то и дело спрашивали о самочувствии.

– Порядок! Профессор сказал, что через месяц плясать буду.

– Можно и без пляски, только бы на своих ходить, без подпорок.

– Раз Рыбников сказал – так буду и плясать! – настаивал Сергей. – Пока меня готовили, он другого оперировал, в кишках копался. Посмотрел – ну, мастер!

– А правда ли, что хирурги на скрипках играют, чтобы пальцы разрабатывать? – спросил туляк.

– Чепуха! Зачем там скрипка?

– И не чепуха. В пьесе одной об этом было.

– Да, и я помню. «Платон Кречет» называлась.

Сережка-вологодич поднялся на подушке повыше и выжидал паузу.

– Думаю, что о скрипке – правильно. Ведь как же у него, у профессора нашего, пальцы работают! Вологда кружевами славится: такое сплетут, что и не поймешь, то ли снежинка, то ли кружево. Бывало по часу от рук матери глаз оторвать не мог, пока в глазах не зарябит. Коклюшки только мелькают да легонько постукивают одна о другую. Думаешь, черт те что наплетет. А снимет кружево, разложит на черном – залюбуешься, такой рисунок, как будто мороз на стекле нарисовал. Профессор Рыбников оперирует – как кружево плетет. А пальцы – толстые, сильные, и не подумаешь, что ловкость в них такая. Конечно, это от скрипки или рояля…

– Твердо я знаю, ребята, что играл в молодости Трофим Ефремович на одном сложном и самом топком инструменте… – рыжеусый хитро прижмурился и замолк. Он ждал вопросов. Их задали:

– На каком, Александр Иванович?

– Какой же это – самый тонкий?

Рыжеусый еще помолчал, разжигая любопытство, а потом коротко ответил:

– На кузнечной наковальне!

Опять хохотали в палате. Рыжеусый обиделся:

– Что, дурни, ржете, как жеребцы стоялые? Говорю, что знаю: на наковальне, потому кузнецом был теперешний профессор Рыбников. Уже взрослым на рабфак пошел, потом – в институт. Вам только бы посмеяться…

Темы разговора менялись быстро, как кадры в кино. Подолгу застревали только на судьбе раненых и врачей больницы. Вот и теперь, достаточно было одному бросить беспокойный раздумчивый вопрос: «Как-то там проверка? Может, нашли, к чему придраться?» – и все посерьезнели. Каждое посещение больницы немцами вызывало тревогу – обойдется ли?

Больные видели врачей и сестер, которые улыбались и даже шутили, но понимали: и у них на сердце кошки скребут.

– Им труднее, чем нам. Наше дело – солдатское. Я на фронт пошел и с жизнью уже распрощался. – Александр Иванович погладил свои усы согнутым указательным пальцем. – Обидно только бесцельно гибнуть, счеты у меня с фюрером еще не все сведены…

– Добровольно остались, – сказал вологодич. – Могли же и они уйти, а не бросили нас. Лечат. Патриоты!

– Если наши врачи и сестры не патриоты, то кто же патриот?

– Чего же эти патриоты статуи вождей разбивают? Выслуживаются?

Солдат, который сказал это, был недавно в больнице. До прихода сюда жил на чьей-то квартире. Слова его заставили всех умолкнуть. На него глядели во все глаза. Такое внимание не смутило солдата:

– Чего уставились? Главный врач совсем господином стал. В гестапо бегает… Кричит на работников, а сам поклоны врагу отвешивает.

– Погляжу на тебя: молодец! Ума у тебя – палата, – с издевкой проговорил рыжеусый. – В гестапо бегает! Туда и не хочешь, да побежишь… Если бы для предательства ходил, так не днем, а потемнее время выбрал, чтобы ты, дурень, не видел.

– От поклона спина не переломится, – поддержал рыжеусого другой. – Пусть кланяется. Может, поэтому из больницы еще никого не взяли. Слышал я: князь какой-то приходил из городской управы, так Ковшов его и в палаты не пустил. Говорит, Красный Крест ни с кем не воюет и никому не подчиняется…

Новичок вышел из палаты.

Александр Иванович помнил, конечно, указание «старшого» присматриваться к новичкам. Кто этот? Может быть, из тех, о которых не раз предостерегали его, «ответственного»? Судя по разговору – на гестаповского подсыла не похож – тот бы по-другому должен вести себя, но мозги у парня изрядно засорены.

– Володь! – обратился он к веселому, – выйди к нему. Чем он занят, да поговори с ним…

А когда дверь закрылась за Володей, сказал всем:

– Надо присмотреться к новенькому. Что-то он не очень… Да и говорить при нем не все следует.

Федька, внимательно слушавший разговор, высказал свое мнение:

– Не иначе, Александр Иванович, врачи специальное задание выполняют. По заданию командования, одним словом, действуют.

– Вполне возможно, – согласился рыжеусый. – Всякое на войне бывает. Не могли своевременно вывезти раненых – врачей около них оставили. Такая и моя думка…

Помогать надо нашим медикам всем, чем можем. И дисциплину – строже, чем на фронте.

Рыжеусый обвел всех взглядом. Никто не возражал.

– Где-то теперь наши апостолы? – раздумчиво спросил чернобровый (так называли в палате двух раненых, Петра и Павла, которые недавно ушли из больницы). – Может, до своих потопали.

– И тебе, балагур, надо к выходу готовиться. Торчать тут расчету нет. Корми тебя, да еще дрожи за тебя же, – Александр Иванович разгладил усы. – Я тоже не задержусь. Через два-три дня сменю позицию.

Дверь палаты раскрылась. Няни несли тарелки и ведро борща.

– Обедать, родимые, будем.

– Обедать – не дрова рубить, на это мы всегда согласны, – пошутил Володя-чернобровый.

– После обеда старшого на склад направляйте. За табаком.

– Бесподобно! – воскликнул чернобровый. – Перекурим еще одну фрицеву проверку!

25

Рыжеусого Александра Ивановича днем направили на вещевой склад больницы. Там ему выдали ватную фуфайку не первого срока. Была она в меру замаслена, в меру изношена.

Перебирая пачки ватных брюк, кладовщик Кубыльный сетовал:

– Конечно, из чертовой кожи или вельвета были бы лучше брюки, но что же делать, если их нет? Есть такое слово в армии: не положено. Если не положено по уставу или по приказу – спорь хоть до полусмерти, результата не добьешься. Не положено! Вот и штаны из вельвета не положены: они – сугубо штатские, а теперь тебе пригодились бы за первый сорт.

Рассуждая, Кубыльный перекидывал тюки, рассматривал какие-то одному ему известные метки. Один тюк задержал:

– Эти, пожалуй, подойдут.

Развязав тюк, он вытащил брюки.

– Померь. Не подойдут – будем еще искать.

Сбросив тапочки, Александр Иванович надел ватные штаны, согнул одну ногу, вторую, присел, сунул руки в карманы.

– Хороши: не трещат, не жмут, не давят. Значит, в самый раз. Спасибо!

– Действительно, брючки – в самый раз! А на вату – не обижайся. И она не во вред: ночи в горах уже холодные.

– А ты почему знаешь, что мне – в горы? – настороженно спросил Александр Иванович.

– Для меня это не секрет. Условный знак на распоряжении о выписке проставлен. Да и то сказать, в ватных брюках по городу щеголять рано, жарковато еще. Маскировка нарушается.

– Ну, скажу я тебе, – здорово тут у вас все поставлено! – с чувством произнес Александр Иванович.

– Может, и не здорово, а порядок в нашей медицине есть, – улыбнулся Кубыльный.

– Скажи тогда, дорогой товарищ, как мне из города выбираться? В какую сторону? В каком направлении?

– Много же ты от меня захотел. Моя задача – обмундировать. Выполнил я ее? Что молчишь? Скажи: выполнил или нет?

– Я полагаю, вполне обмундировал, стало быть, выполнил, – отозвался Александр Иванович.

– На этом мои обязанности и закончились. Иди, брат, в палату, а там найдут тебя кому положено. Так-то вот: порядок в медицине!

– Спасибо тебе и другим за этот превосходный порядок! Значит, ждать в палате?

– Подожди, конечно. Поезд же у тебя не уходит, – добродушно, с украинским лукавством улыбнулся Кубыльный.

Удивленно покачивая головой, Александр Иванович отправился к себе в палату. Он не мог еще успокоиться от того, что услышал от Кубыльного.

В палате Александра Ивановича первым встретил, конечно, Володька-чернобровый.

– Прекрасно, Александр Иванович! Восхитительно! Вполне можно отправляться на новогодний бал-маскарад. Архангельский лесоруб на знойном юге. Спешите видеть!

– Остановись, балабон! – прикрикнул на него Александр Иванович.

– Правильно, Александр Иванович, – поддержал Федька. – Это про нашего Владимира сказал Кузьма Прутков: если у тебя есть фонтан – заткни его, дай отдохнуть и фонтану.

– Отменно сказал товарищ Прутков о нашем чернобровом! – Александр Иванович посмотрел на Федьку. – А ты ему, зубоскалу Володьке, спуску не давай. Ты, брат, не под одеяло хоронись, а вот так, наступай!

– Перед коалицией молодых и старых – сдаюсь! – Владимир шутливо поднял руки.

Начало смеркаться, когда старшая сестра Римма Жуковская позвала Александра Ивановича к заведующему отделением.

Лидия Григорьевна что-то писала. Быстро взглянув на вошедшего, сказала:

– Риммочка, вы свободны. Садитесь, Александр Иванович, подождите минутку.

Вот она положила ручку, провела ладонью по гладко причесанным волосам.

– На выход, Александр Иванович, сегодня вас собираем.

– Да, вот, видите, обмундировали. – Александр Иванович развел руки, демонстрируя свое ватное одеяние.

– Вижу. Не крик моды, но практично. Вечером Римма выведет вас из госпиталя, проводит к надежному человеку. Слушайтесь ее и того человека. Не нервничайте, если ждать придется. В городе задерживаться не надо – это опасно. Идите в горы, пробирайтесь к нашим. Вот, пожалуй, и все.

– Харчишек бы на первое время…

– На квартире, куда вас проведут, получите и продовольствие. Извините, оно будет не очень обильным.

– Ну зачем, Лидия Григорьевна, эти извинения! Ведь понятно же все и нам. Спасибо вам за все, за все!

Александр Иванович сильно сжал руку врача, потом сообразил, что причинил боль, и совсем растерялся.

– Ну что вы, право, Александр Иванович. Это вам спасибо – за помощь, за понимание наших трудностей.

На свой уход Александр Иванович получил разрешение от «старшого», порекомендовал себе замену и был готов покинуть больницу. И оттого, что и сам был причастен к большому, важному и опасному делу, испытывал особое удовлетворение.

Вот уже полчаса в сгустившейся тьме Александр Иванович и Римма Жуковская шли по городу. Она провела его через двор санатория «Утес», откуда по круче, держась за ветки деревьев, они спустились на улицу. Осмотрев ее, прислушавшись, Жуковская не обнаружила ничего тревожного, взяла Александра Ивановича за руку, и они быстро пересекли мостовую. Почти сразу же снова ушли с улицы во двор. Теперь поднимались круто вверх, и опять приходилось хвататься за ветки деревьев. «Как она в темноте находит все эти тропинки? – подумал Александр Иванович. – Видно, часто приходится здесь ходить». Снова пересекали мостовую, еще поднимались вверх, перелезали через низкие ограды, проходили через калитки. Александр Иванович с непривычки начал уставать. Наконец остановились в тени деревьев на какой-то возвышенности.

– Упарились, Александр Иванович? – полушепотом спросила Римма и, не дождавшись ответа, добавила: – Передохнем здесь, в парке теперь легче будет идти.

Глухой ночью приблизились они к группе маленьких домиков, столпившихся около ручья – журчание его отчетливо слышал Александр Иванович. Жуковская подошла к одному из домиков, постучалась. Уже через минуту Александр Иванович был в комнате с завешенными окнами. Маленькая лампочка, вроде лампадки, давала так мало света, что рассмотреть комнату и ее хозяина было невозможно.

– Вот, Александр Иванович, вы и дома. Останетесь здесь на день-два. Отдыхайте.

– На день-два? А разве не сегодня я уйду из города?

– Нет, не сегодня. Иван Максимович все вам расскажет, а мне пора возвращаться.

Тепло попрощался Александр Иванович со своей провожатой.

– Побудете у меня. Здесь пока тихо и спокойно. Подойдут еще люди – тогда и в горы. В одиночку туда отправляться не следует.

По голосу хозяина Александр Иванович определил, что тот не молод. Иван Максимович провел его в другую комнату, коротко сказал:

– Здесь и отдыхайте. Спокойной ночи.

К удивлению Александра Ивановича, следующей ночью в домике Ивана Максимовича появились Володька-чернобровый и Федька. Привела их та же Римма Жуковская.

– Вот здесь разговаривайте сколько угодно, – сердито сказала она Володьке.

Александр Иванович с укором посмотрел на Володьку. Тот стал оправдываться:

– Ну что вы, Александр Иванович, сверлите мою душу взглядом? Молчал как рыба всю дорогу.

– Не балабонь! Знать надо, где можно, а где нельзя, – оборвал его Александр Иванович.

– Пусть молодые отдохнут. Скоро и двинемся, – сказал Иван Максимович, пошептавшись о чем-то с Риммой.

Она всем вручила справки о том, что они лечились в больнице Красного Креста и врачебной комиссией признаны негодными к военной службе и физическому труду.

Иван Максимович вынес три заплечных мешка. Володька пощупал их.

– Хорошо наполнены, и материал вроде военный.

– Только цвет другой, – отозвался Иван Максимович.

«Обо всем подумали, все предусмотрели», – мысленно отметил Александр Иванович.

…Шли цепочкой. Вел Иван Максимович, замыкал Александр Иванович. Шли настороженно, чутко прислушиваясь. Поднимались на возвышенности и спускались с них, пробирались через каменную осыпь, пересекали пересохшие русла ручьев. Двигались хоть и не быстро, но без остановок. С непривычки все трое устали и мечтали об отдыхе. Иван Максимович шел молча, он даже не оглядывался на спутников.

Наконец остановились. Володька сразу же сел на дорогу, удобно привалившись мешком к большому камню. Федька стоял, тяжело дыша. Запыхался и рыжеусый.

– Здесь мы расстанемся. Я затемно должен быть дома. – Иван Максимович говорил тихо и свободно, как будто путь ни капельки не утомил его. – Вы на тропе. Не сбивайтесь с нее, она минует населенные пункты, ведет на летние пастбища. По ней теперь редко кто ходит, но все равно смотреть надо в оба. Днем отдыхайте в лесу. Костров не разводить, с людьми лучше не встречаться. На летних пастбищах встретите партизанских связных. Все ли ясно?

– Вроде все, Иван Максимович, – ответил Александр Иванович.

– Ну, тогда – счастливого вам пути и радостной встречи с нашими. Часа два вам надо еще двигаться, а там выберите место для дневки.

Иван Максимович обнял рыжеусого и скоро исчез из виду, будто растворился в темноте.

Шли теперь медленнее. После крутых подъемов останавливались отдохнуть. Когда начало светать, были уже в лесу. Выбрали укромное место для дневного отдыха.

– Отец-командир, назначайте часовых! – обратился Володька к рыжеусому.

– Какой я командир? – отозвался Александр Иванович.

– Если нас трое – должен быть старшой. Вы им и будете, как самый мудрый. И опять же – усы.

– А усы при чем? – спросил Федька.

– Да ты, Феденька, оказывается, отсталый и темный человек. Пруткова какого-то знаешь, а не обратил внимания, что все выдающиеся командиры – с усами: и Чапаев, и Щорс, и Фрунзе, и Буденный. У Александра Ивановича они, правда, жидковаты, против Семена Михайловича Буденного усов не выдюжат, но все же…

– Ладно, ладно, тебя не переговоришь! – остановил Володьку Александр Иванович. – Ложитесь спать. На смену тебя, Володь, разбужу.

Под вечер дежурил Федька. Чернобровый пошутил немного, потом растянулся на земле, подсунул под голову ватник и скоро уснул. Александр Иванович давно спал, посапывая носом. Федька зевал. Ему очень хотелось пить, но воды не было. В лесу было душно и жарко. Горный ветерок не пробирался сюда. Федька решил посмотреть, нет ли где поблизости горного родничка. Он снял сапоги, почувствовал приятное облегчение и неслышным шагом пошел в сторону. Прошел метров сто и настороженно остановился: вблизи послышались голоса. Сперва он подумал было, что это говорят его проснувшиеся друзья, обеспокоенные отсутствием часового. Но звуки шли навстречу Федьке. Он притаился за кустом. Голоса приблизились, стали различаться отдельные слова, а скоро Федька слышал весь разговор.

– Здесь можно, пожалуй, остановиться. Переспим до вечера, а уж потом – чтобы мышь незамеченной не проскочила.

Второй голос, принадлежавший определенно нерусскому, подтвердил:

– Да, да, мишь…

– Они, сволочи, позднее выходят, ночью прикрываются.

– Да, да партизан… ночью…

Федька слушал затаив дыхание.

Незнакомцы начали есть, громко чавкая, что-то пили, обсуждали какую-то историю, случившуюся с Махмудом: какой-то Курицын дал ему по морде и посадил на губу.

У Федьки затекли ноги, пока за кустами улеглись и затихли. Федька прислушался еще и, решив, что там уснули, изменил положение, сел, дав отдых ногам. Он еще не меньше часа выжидал, пока из-за кустов не послышался храп.

Осторожно, высматривая, куда поставить ноги, чтобы не хрустнула веточка, не стукнул камень, согнувшись до земли, Федька пошел к своим товарищам. Они все еще спали, разметавшись на земле.

Федька подошел к Александру Ивановичу, встал на колени, примерился и, зажав ему рот, навалился. Тот обеспокоенно взметнулся, но Федька притиснул его к земле и зашептал в ухо:

– Спокойно, Александр Иванович, не шуми. Это я, Федька… Только тихо.

Александр Иванович затих. Федька освободил ему рот, Александр Иванович сразу же сел.

– Двое… с оружием, – зашептал Федька. – Не партизаны, нет. Скорее полицаи. Спят, может, оба, может, один… Совсем, совсем близко.

Александр Иванович также шепотом:

– Опыт имеешь, буди Володьку. Хорошо бы оружие раздобыть, да и предателям капут сделать. Буди.

Володьку разбудили тоже без шума. Сдвинув головы, выслушали Александра Ивановича.

– Пойдем босиком, как Федька, чтобы подкрасться, не спугнуть. Ведет Федька, потом он заходит с другой стороны. Нападаем мы – Володька и я, Федька спешит на подмогу. Если спят – тихо взять оружие и командовать подъем. Ясно?

Все удалось как нельзя лучше. Те двое спали беспечно. Один, постарше, лежал на спине с открытым ртом и громко храпел. Второй, совсем молодой, спал на боку, скрючившись. Винтовка и автомат лежали на одном вещмешке. Александр Иванович схватил их, а спавшие и не шелохнулись. Передав винтовку Володьке, навел автомат на спящих и негромко сказал:

– Встать, руки вверх!

Молодой вскочил, пугливо осматриваясь. Потом молча поднял руки вверх. Пожилой что-то пробормотал, повернулся на бок, продолжая спать. Федька подошел к молодому, обшарил его карманы. Вытащил перочинный нож, зажигалку, грязный платок и нарукавную повязку «Полиция».

Володька пнул пожилого в бок.

Тот вскочил, недоумевая уставился на автомат, перевел взгляд с оружия на Александра Ивановича и тяжело вздохнул. В карманах пожилого нашли удостоверение личности: «Некрасов Павел Павлович, старший полицейский…»

После обыска обоих усадили на землю, предложили рассказать, зачем здесь, с каким заданием.

– Все как на духу, милые, скажу, все… – бабьим причитающим голосом зачастил Некрасов.

– Не июнь, шкура! – оборвал его Володька. – Рассказывай!

– Приказали партизан выслеживать, кто от них в город ходит, каким путем в город идут или из города навстречу им, где встречаются.

– Тебе, сволочь, задание дали, а ты дрыхнешь. За шерстью пошел, а мы тебя самого остригли. – Володька сплюнул от негодования.

– Перестань, Владимир! – Александр Иванович продолжал допрос: – Предположим, заметили, а дальше что?

– Следить, тайно идти за ним в город. Установить наблюдение за домом, а он (кивок на молодого) – срочно известит полицию.

– Кто давал задание?

– Начальник полиции Курицын.

– Почему здесь сидели?

– Вчера в этих местах партизаны отбили стадо овец, которое гнали в город. В полиции рассудили: где-то здесь может произойти встреча со связником из города или отсюда партизанский связник пойдет в город…

– Что, ребята, будем делать с ними? – спросил Александр Иванович.

– Повесить! – решительно и быстро сказал Володька. – Изменнику – только петля.

Федька молча кивнул.

Некрасов вскочил, упал на колени, взмолился:

– Пощадите! Не виноват я, заставили… приказали… Дайте задание…

– Федь, утихомирь его, орет на весь лес.

Федька своим кулачищем ткнул в затылок предателя. Тот сунулся лицом в землю. Молодой плакал и что-то говорил быстро-быстро на непонятном языке.