Текст книги "Бой без выстрелов"

Автор книги: Леонид Бехтерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

15

И опять Ковшов сидел в приемной, на этот раз у бургомистра. Полная женщина, почтенный возраст которой был надежно скрыт под толстым слоем белил, румян и пудры, дважды пугливо ныряла в кабинет бургомистра и, возвращаясь, неизменно произносила:

– Заняты. Просили ждать.

Ковшов ждал, настраивая себя на беседу с бургомистром, а мысли нет-нет да и возвращались к иным делам. Ребриков сообщил, что в горы просят медикаментов. Ковшов направил связного во вторую больницу. Вместе с тем предложил Викторову пополнить аптеку второй больницы, чтобы Ребриков мог оттуда переправить все нужное партизанам.

Дела в больнице шли неплохо. С пуском физиотерапевтического кабинета лечение велось успешней. Отличные результаты для заживления ран дало опудривание их белым стрептоцидом и сульфидином. Этих лекарств при объезде аптек собрали немало и щедро присыпали ими плохо заживавшие раны. Все больше коечных поднималось, выходило на прогулки, занималось лечебной физкультурой. Весь персонал работал четко. Придирчиво оценивая деятельность больницы, Ковшов мысленно сравнивал ее с госпиталем и приходил к выводу – в больнице больше порядка. Очевидно, общая опасность сказалась на дисциплине и ответственности каждого…

Неожиданно в приемную вошел Данилов. Поздоровавшись с секретаршей, он подошел к Ковшову и, понизив голос, сказал:

– Хорошо, что застал вас здесь. Полиция арестовала якобы за связь с партизанами этого старика…

Ковшов прикусил язык, с которого готов был сорваться вопрос: «Ребрикова?»

– Ну… сторожа Киракова, – продолжал Данилов. – Увезли в полицию.

– Возвращайтесь в больницу и никуда не отлучайтесь, – распорядился Ковшов.

Данилов ушел, а он просидел в приемной еще минут сорок, пока его пригласили в кабинет бургомистра. «Тоже психическая обработка», – подумал Ковшов.

Пропуская его вперед, секретарша шепнула: «Обращайтесь к нему «господин бургомистр». Что ж, и за эту подсказку спасибо.

– Здравствуйте, господин бургомистр!

– Здравствуйте, господин Ковшов. Прошу садиться.

Ковшов быстро рассмотрел этого бесцветного человека. Все в нем было стерто, ни одной характерной черты нельзя уловить на пухлом лице с маленькими усиками. Ничего, кроме важности. Речь снисходительна, движения медленны и плавны. И что поразило – сидел бургомистр во фраке с белоснежным жилетом, обтягивавшем округлившийся живот. «Откуда этот подонок достал фрак? – подумал Ковшов. – Наверное, в театре позаимствовал».

– Слушаю вас, господин Ковшов! – небрежно бросил бургомистр, глядя на часы, висевшие на стене справа.

– Разрешите поздравить вас, господин бургомистр, с удачным началом высокополезной деятельности вашей, – начал Ковшов. – Поразительно, как быстро в городе прекращена анархия, началась предпринимательская деятельность: открыты частные магазины, два ресторана с превосходной кухней. Полагаю, что вы заслужите благодарность фюрера.

– Благодарю вас, благодарю вас, господин Ковшов…

Почтительно выслушав пышные фразы о великих идеях фюрера, об освободительной миссии его армии, о трудах его, бургомистра, во имя «нового порядка», Ковшов приступил к разговору по существу. Он рассказал о положении, в котором оказались раненые, о благородных целях общества Красного Креста. Бургомистр благосклонно внимал.

– Не мне говорить, господин бургомистр, какие высокогуманные цели решает армия великой Германии. Деятельность нашей больницы Красного Креста не противоречит, а подчеркивает и подтверждает это. Вчера я был любезно принят господином комендантом…

Ковшов заметил, что упоминание о коменданте произвело впечатление на бургомистра – он сразу стал более внимателен.

– Не скрою, да и вам это отлично известно, – продолжал Ковшов, – что в городе ходят всевозможные, вне всякого сомнения клеветнические, господин бургомистр, слухи. Дабы развеять их, лишить врагов «нового порядка» малейшей возможности клеветать на немецкую армию, мы, учредители больницы Красного Креста, почтительнейше просим вас, господин бургомистр, взять больницу под свое покровительство в качестве почетного председателя организационного комитета.

Ковшов склонил голову. Бургомистр вышел из-за стола, милостиво пожал руку Ковшова.

– Благодарю вас, господин Ковшов. Я обдумаю, посоветуюсь.

«Без разрешения гестапо не согласится», – подумал Ковшов. Вслух он сказал:

– Мы горячо надеемся на положительное решение. Мне бы очень хотелось, господин бургомистр, воспользоваться счастливым случаем беседы с вами и обратиться к вам с сообщением о двух достойных всяческого сожаления инцидентах. Разрешите?

Последовало милостивое разрешение. Ковшов рассказал о муке, которую вчера захватили полицаи, и об аресте Киракова.

– Вы понимаете, господин бургомистр, что эти инциденты нарушают Женевские конвенции, в которых все великие государства мира провозгласили неприкосновенность имущества и персонала Красного Креста.

На звонок явилась секретарша.

– Вызовите, госпожа Теракитова, господина начальника полиции.

Курицын скоро появился в кабинете. Он и бургомистр величали друг друга господами, обращаясь в высшей степени официально. Ковшов не услышал ни их фамилий, ни имен, ни отчеств.

Костюм начальника полиции повторял форму офицера немецкой армии, только цвет материи другой. Говорил он вяло, движения какие-то расслабленные. Глазом врача рассматривал Ковшов истощенную фигуру: «Какой недуг его гложет?»

– Вы больны, господин начальник полиции? – участливо спросил бургомистр.

– Нет, господин бургомистр, просто ночь не спал, – ответил, заметно смутившись, Курицын.

– Господин главный врач больницы Красного Креста жалуется на полицию.

Ковшов начал со второго инцидента:

– Сторож Кираков, господин начальник полиции, тихий, вполне благонадежный человек.

– Среди таких и выбирают партизаны связных. Их немало оставлено в городе.

– Вполне возможно, господин начальник полиции, но только не Кираков…

– Кто же поручится, что он благонадежен и лоялен по отношению к «новому порядку»?

– Я поручусь, господин начальник полиции, – твердо сказал Ковшов. – Право же, мне не хотелось бы по пустякам беспокоить господина коменданта…

И опять Ковшов не без злорадства подметил, как эти пыжащиеся «господа» теряют апломб. «Однако Бооль держит их в страхе…»

– Зачем, господин доктор, впутывать господина коменданта в этот пустяковый случай? Если вы ручаетесь – мы освободим Киракова…

– Благодарю вас, господин бургомистр (поклон), и вас, господин начальник полиции (поклон). Я пришлю за ним человека.

Что касается муки, Курицын обещал разобраться. Мука, очевидно, была ему дороже Киракова.

Ковшов еще раз поблагодарил своих собеседников и собирался откланяться, когда дверь в кабинет раскрылась и без доклада вошел мужчина лет тридцати. Смуглое лицо, черные аккуратные усы. Он вошел мягким, пружинящим шагом горца. Оба господина вскочили, как подброшенные пружинами.

– Добрый день, ваша светлость!

– Здравия желаю, ваша светлость!

Поднялся и Ковшов, удивляясь этой водевильной сценке. Ему хотелось расхохотаться, но все сохраняли величайшую серьезность. «Их светлость» подал бургомистру, потом начальнику полиции два – указательный и средний – пальца для пожатия. «Еще один бог на иконостасе этих подонков, – подумал Ковшов. – Кто же это?»

– Разрешите, ваша светлость, представить вам главного врача больницы Красного Креста господина Ковшова.

«Светлость» плавно качнул головой, не подав и двух пальцев, громко, как на параде, произнес:

– Начальник медико-санитарного управления городской управы, врач, князь Борис Батмиев.

Ковшов поклонился.

– Ваша светлость, общество Красного Креста просит меня принять пост почетного председателя их общества, – сказал бургомистр.

– С таким же предложением мы обращаемся и к их светлости, – сказал Ковшов. – Я собирался лично передать это приглашение.

«Светлость» черными острыми, как у орла, глазами, рассматривал Ковшова. Медленно проговорил:

– Нахожу это преждевременным, так как мне лично не ясен характер лечебного учреждения. Если оно лояльно к новому порядку, то почему не вошло в систему медико-санитарного управления?

– Ваша светлость, международное общество Красного Креста…

– Мы вернемся к этому вопросу, доктор. Я спешу. Господин бургомистр, господин начальник полиции, надеюсь, прием, на который соберется высший свет города в честь немецкого командования, будет безупречен?

– О да, ваша светлость! – почти в один голос сказали оба.

Приложив два пальца к фуражке, которую он так и не снимал, князь Батмиев вышел.

Направляя Данилова в полицию за Кираковым, Ковшов напутствовал:

– Эту коробочку передадите лично Курицыну. Скажете: доктор Ковшов прислал.

– А что в ней?

– Нужно проверить одну догадку.

Данилов скоро возвратился с Кираковым. Старик, украшенный многими кровоподтеками и синяками, был рад, что его выручили.

– Не знаю, кто был больше счастлив: Кираков ли, покидая полицию, или Курицын, распечатав коробочку, – рассказывал Данилов. – Как только раскрыл – заторопился и накричал на дежурного за задержку с доставкой старика. Чем это вы его обрадовали?

– Морфием, – усмехнулся Ковшов. – Он морфинист, но старается это скрыть. Диагноз подтвердился. Отлично!

Ковшов рассказал о приеме у бургомистра.

– Как в оперетте побывал. Только музыки и пения не было. Чем этот надутый кретин бургомистр не граф Воляпюк!

Оба рассмеялись.

– Да, много всяких «пюков» вынесла на поверхность волна оккупации, – сказал посерьезневший Данилов.

И Ковшов стер с лица последние следы беззаботной веселости, задумался.

– А «врач князь Борис Батмиев» – штучка опасная, – произнес он. – Этот умнее бургомистра и начальника полиции, вместе взятых. И ключей к нему нет… Чувствую, Павел Иванович, что он еще доставит нам немало неприятностей.

* * *

Прием в честь немецкого командования состоялся. Долго ждали прибытия оккупационных властей, но почтил вниманием «высший свет города» только второй комендант майор Лидтке. Кресла, предназначенные для начальника гестапо Гельбена и коменданта Бооля, стоявшие по правую и левую сторону от хозяина приема – бургомистра, так и оставались пустыми.

Князь Батмиев настороженно посматривал на двери зала, чтобы не упустить момента и на цыпочках броситься навстречу запоздавшим гостям.

Но гости так и не появились.

16

– Как вам понравились три кита, на которых стоит теперь наш город? – таким вопросом Симонова встретила Ковшова, когда он на следующий день зашел в приемную коменданта.

– Простите, Фаина Трофимовна, о каких китах вы говорите?

– Вы же были у бургомистра!

Ковшов внутренне отметил осведомленность Симоновой, усмехнулся едкому сравнению надутых лягушек с могучими властелинами океанов. Симонова расхохоталась.

– Разве они не киты, поддерживающие нашу землю?

– Мне не показалось. Может, запах нафталина помешал оценить их достоинства, – в тон вопросу ответил Ковшов. – Удивляюсь неразборчивости тех, кто пользуется их услугами.

Симонова промолчала и заговорила о другом. У Ковшова от того, что она сказала, внутри похолодело.

– Оказывается, – все тем же тоном проговорила она, – вопрос о наличии командиров и комиссаров в вашей больнице занимает не только немецкие учреждения, но и некоторых частных лиц.

Она вытащила из стола сложенную треугольником бумагу – листок ученической тетради, подала Ковшову.

– Читайте адрес.

– «Гестапо. Господину Боолю. Лично».

Ковшов поднял глаза от треугольника и посмотрел на Симонову.

– Разве господин Бооль…

– Не только вы не разобрались еще в немецких учреждениях. Письмо сюда попало по ошибке. Прочитайте содержание.

Ковшов развернул треугольник. Печатными буквами сообщалось, что в больнице Красного Креста укрываются комиссары и командиры. Далее шло столбиком под номерами перечисление. Порядковая нумерация оканчивалась цифрой 14. После списка – фраза: «Проверьте, господин начальник гестапо, и вы убедитесь». Подпись: «Слуга великой Германии».

У Ковшова потемнело в глазах. Около приемной послышались шаги. Симонова вырвала из его рук листок и сунула под папку. Ковшов окаменел. Мысленно он уже представил, что за этим доносом последует. Но, может быть, еще не все потеряно? Он взял себя в руки.

– Зачем вы показали мне эту мерзость? – как можно спокойнее спросил Ковшов.

– Чтобы вы, Петр Федорович, знали ее.

Симонова, говоря это, улыбалась. Небрежно достала листок доноса, аккуратно сложила его вдвое и… разорвала. Еще раз сложила и опять разорвала. Широко открытыми глазами следил Ковшов за движениями ее пальцев, пока мелкие клочки не были брошены в корзину. А Симонова смотрела на него и по-прежнему улыбалась.

– Спасибо, Фаина Трофимовна! Пусть бы и проверили. Того, кого ищут, у нас нет, но, знаете, всякое волнение и беспокойство для раненых…

– Все понимаю, Петр Федорович! Ошибка автора доноса в адресе оказалась полезной.

Ковшов уже забыл, зачем он пришел к Симоновой. Он все еще не верил, что донос уничтожен. Ведь могла же она снять копию, могла, наконец, отдать в гестапо обрывки – там не пожалели бы труда на то, чтобы их прочитать.

– Кстати, премного вам благодарна за внимание. Вчера пришла домой, а меня ждут роскошные вещи… Спасибо!

– Это мелочь, не заслуживающая благодарности. Какая же красивая жизнь без хорошей кровати? – Ковшов не сдержал улыбки. – Вчера наш работник не застал вас. Сегодня когда вы будете дома?

– Хотите зайти с визитом? Майор Бооль ревнив. Боюсь, что он будет в большой претензии к вам и ко мне…

– Я не собираюсь дразнить ревнивого майора, просто хочу помочь вам устроить красивую жизнь.

Симонова улыбнулась и назвала время: шесть часов.

Вернувшись в больницу, Ковшов сам отобрал в подвале ковер ручной работы. Вызвав Данилова, поручил ему ровно в шесть доставить ковер на квартиру Симоновой.

– За какие заслуги?

– Даже тебе не скажу, Павел Иванович. Сделай так, чтобы знали об этом ковре ты да я… Если пригласит – посмотри квартиру. Скажи, что это от меня подарок, в разговоры о больнице постарайся не вступать.

Отдав это распоряжение, Ковшов ушел из больницы. Походил по пустынным аллеям сада за театром, по перекидному мостику прошел дальше и выбрал уединенную скамью над обрывом.

Обстановка усложнялась. Гестапо и господа из управы, полиция и жандармерия несомненно ведут подкопы под больницу. Может быть, Киракова брали затем, чтобы получить какие-нибудь сведения? Хорошо, что за это взялась полиция – выручить Киракова оказалось нетрудно. А если бы гестапо? Эти, конечно, свое еще возьмут: ненадолго они оставили Ковшова в покое… А кто писал донос? Работник больницы или предатель со стороны? Кто этот «слуга великой Германии»? А Симонова? Разорванный донос, что это – жест с целью завоевать доверие или искреннее желание помочь? Кто эта женщина, которая так прозрачно и просто намекнула на свои интимные отношения с Боолем? «Пробую устроить красивую жизнь»… Нет, это, очевидно, не горькая шутка… Красивая жизнь, когда рядом кровь и горе? Может быть, она, что называется, и нашим и вашим? А может быть, разведчица? Если разведчица – то чья? Возможно, гестаповская. Ни в чем не признался, ничего не сказал ей Ковшов, но видела же она его растерянность. С ума сойти можно от таких загадок!

Тревожил и Ребриков. Больше суток находится в отлучке. Партизаны попросили медикаментов, значит, у них есть раненые. Только бы не перехватили старика с медикаментами… И опять этот донос. Он, как заноза, не дает покоя. Ковшов перебирал в уме одного за другим сотрудников. Некого заподозрить… Не вызывала у него симпатии машинистка Клава. Она стала кричаще одеваться, всегда накрашена, надушена так, будто ванну из духов принимала. Несколько раз заставал Ковшов в канцелярии около машинистки немецких офицеров. Имя свое переделала, превратившись в Клару… Нет, не она. Она могла отдать любому из офицеров и уж, во всяком случае, узнать фамилию начальника гестапо…

Недодумав всех дум, Ковшов вернулся в больницу. Занимался обычными делами и все поджидал Данилова и Ребрикова. Вместо них появился Утробин.

– Петр Федорович, а повозочный-то – толковый старик.

– Это который? У нас все старики.

– Да Ребриков же! Воз овощей привез на кухню: куда-то в станицу сгонял. Просил вам сообщить, что, мол, не зря хлеб больничный ест.

Одна тяжесть свалилась с души. Данилов пришел уже затемно.

– Рассказывай подробно.

– Подарок приняла. Рассмотрела рисунок, сказала, что бухарская работа, в коврах толк понимает. Попросила помочь повесить на стенку. Когда повесили, отошла, посмотрела и даже в ладоши захлопала: очень понравился. Хотел уйти. Пригласила к чаю. Обстановка простенькая, вся мебель разная. Посуда, очевидно, из столовой, старая, выщербленная, с трещинами. Но к чаю поставила варенье, лимон, сухарики сдобные, масло. В продуктах, наверное, не нуждается. Хвалила вас. Говорит, интересный мужчина, мужественный. Рассказала, что Батмиев и бургомистр добивались у коменданта разрешения выселить больницу из санатория Пирогова, но это им пока не удалось… Родилась в Петрограде, в состоятельной семье. С детства знает немецкий и английский, говорит, что в совершенстве. Просила передать ее благодарность.

Данилов передохнул, посмотрел на Ковшова, улыбнулся и продолжал:

– Говорила, что для создания уюта ей еще многого недостает. «Хочу, говорит, богатое гнездышко свить…» В американском журнале читала о меблировке квартир. «На фотографии, говорит, такую мебель видела, какой у нас и не выпускается. Все у нас, русских, говорит, – топорно и грубо, не то что за границей…» Приглашала заходить к ней на службу… Куда-то собиралась, несколько раз обеспокоенно взглядывала на часы… Справлялся у эвакуированных ленинградок. Знают ее, рассказывают, что уже несколько раз была замужем. Выбирает мужчин видных и по должности выгодных. И здесь, как приехала, сразу же пристроилась к какому-то военному снабженцу… Вот, пожалуй, и все.

– Спасибо, Павел Иванович.

Данилов ушел. Ковшов походил по кабинету, раздумывая. «Господина начальника полиции» привели в восторг десять ампул морфия, Симонову – бухарский ковер. Тоже мне, загадочная персона! Ломал голову, раздумывал, даже допустил мысль, что наша, что по заданию…

Продажная тварь. Продается фашистам, но хочет, чтобы и мы услуги оплачивали. Поэтому и начала разговор о красивой жизни и всяких нехватках».

От досады Ковшов даже сплюнул: проститутка, самая обыкновенная стерва. Донос разорвала потому, что ждала платы за это. Не заплатил бы – дала бы ход и доносу.

Симонова прояснилась. Теперь понятно, как использовать ее в интересах больницы. В надежде на подарки будет говорить больше, чем другие. Но за каждую услугу – расчет!

Снова мысли вернулись к «слуге великой Германии». Поймет же он, что донос не достиг цели. И, поняв, напишет новый. Если предатель в больнице – в одиночку не выловить его. Нужно, чтобы все усилили бдительность. А как предупредить большой коллектив? Профсоюзного собрания не созовешь. О доносе сказать нельзя: разговоры могут дойти до гестапо… Вот ведь жизнь.

Ковшов пошел по территории больницы, завернул на склад к Утробину.

Илья Данилович что-то подсчитывал на счетах, громко стукая костяшками. Когда он закончил, Ковшов рассказал о «слуге» и его доносе.

– Нам не выловить эту сволочь. Вот если бы сами раненые взялись. Только как им скажешь? Сегодня я скажу, а завтра меня в гестапо снова со списками…

– Я подумаю, Петр Федорович, как это сделать. Может, что и придумаю.

– Хорошо бы.

Через час на склад зашел Николай Охапкин.

– Все может пойти прахом, если «слуги великой Германии» не будут найдены, – сказал ему Утробин. – Ищите и среди обслуживающих, и среди раненых.

– Илья Данилович, вы уж мне эти мысли не развивайте – все ясно. Займемся!

17

Приход фашистов в город не внес на первых порах заметных изменений в работу амбулаторий и аптек Красного Креста. Только в медпункте на товарной произошли перемены. Сразу же после объявления регистрации евреев врач Гурас разыскала Чеботарева:

– Прошу меня заменить. Не хочу других подвергать опасности.

– О какой опасности речь ведете?

– Я – еврейка. Приказано регистрироваться. Начнут с меня – и до раненых могут добраться.

– Кто знает вашу национальность? – спросил Михаил Ефремович встревоженную женщину.

– Многие. Мне придется идти на регистрацию.

– Может быть, лучше уехать из города?

– Нет, что вы! У меня же мать опасно больна.

– Подумайте, посоветуйтесь с матерью. Если решитесь – дайте знать. Снабдим документом, отправим в деревню.

– Спасибо, Михаил Ефремович. А от работы меня все-таки освободите.

Работа в медпункте на товарной была поручена врачу Гурьянову. Чеботарев переговорил со всеми врачами, обслуживавшими раненых на квартирах и по месту жительства.

– Нам придется продолжать работу в условиях оккупации, – говорил Чеботарев. – То, что мы делали открыто, будем делать конспиративно, тайно. Это опасно. Если вы не чувствуете в себе сил для такой работы – скажите, мы заменим.

Ответы были похожи один на другой:

– Что вы, Михаил Ефремович! Если не доверяете – другое дело. Опасно? Я знаю, на что иду…

Все остались на своих местах.

Были уничтожены списки, документы. Теперь все хранилось в памяти – и адреса, и раны, их характер и состояние.

– Фашисты сами или их городские власти придут к вам, – инструктировал Чеботарев врачей медпунктов. – Ведите себя спокойно. Будут интересоваться командирами, политработниками, коммунистами – у вас их нет, они эвакуированы в первую очередь. Заходят иногда рядовые раненые, но мало. Регистрацию мы не ведем – нет бумаги.

Пришло время, и городская управа заинтересовалась учреждениями Красного Креста. Теперь работники поликлиники, медицинских пунктов и аптек то и дело сообщали Чеботареву:

– Сегодня приходили из управы… Высокий такой, с усиками. Назвался начальником медико-санитарного управления. Интересовался штатом, требовал книгу регистрации. Потребовал показать склад аптеки. Мы объяснили, что медикаменты остались при эвакуации города. Предложено составить опись всех медикаментов и перевязочных материалов. Что делать? – спрашивали работники аптеки.

– Составлять… Запасы там небольшие, показывайте все наличие, ничего не прячьте. Главное – сохранить аптеку больницы.

– Приказали составить список, кого обслуживает медпункт, – докладывали с Соколовского медпункта. – Мы ответили, что не можем, так как регистрации не ведем.

– Правильно, – одобрял Чеботарев.

Городская управа не имела ни одного медицинского учреждения. Оккупационные власти требовали немедленного создания санитарной службы – они боялись вспышек эпидемических заболеваний. Князь Батмиев настаивал на передаче поликлиник, медпунктов и аптек медико-санитарному управлению.

Комитет Красного Креста долго обсуждал требование, фактически – ультиматум управы. Ковшов решительно возражал:

– Начнут с наших передовых постов, потом доберутся и до базы.

Другие члены комитета считали, что следует передать все учреждения, кроме амбулаторных пунктов при больницах. Многие из врачей, обслуживающих раненых, останутся на местах и будут продолжать свое дело. То, что эти учреждения находятся под властью городской управы, будет неплохой маскировкой. Аптеки и медпункты со снабжения медикаментами снять, а своим врачам для раненых отпускать их из больничной аптеки.

В конце концов так и решили сделать. В середине сентября на медицинских учреждениях сменили вывеска: теперь они значились за городской управой.

За месяц работы медицинских пунктов и амбулаторий удалось составить представление о количестве раненых у населения. Без городской поликлиники было сделано более пяти тысяч перевязок. Медицинский пункт на товарной обслуживал около трехсот человек, Соколовский – не меньше.

После решения комитета Чеботарев повидался со всеми врачами.

– Вы переходите в систему медсанупра, но это только вывеска. Фактически все должно остаться так, как было.

– Только на этом условии мы здесь и останемся, – отвечали ему.

– Работу по обслуживанию раненых надо скрывать. Если введут регистрацию посещений – ни одной записи о раненых там не должно быть, – наставлял Чеботарев.

– А если нас заменят другими?

– Когда заменят, тогда и будем разбираться. Ведь не исключено, что вместо одного надежного медика придет другой, тоже надежный. Жизнь покажет.

Перемену хозяина работники медицинских учреждений и жители города скоро почувствовали. Все врачи были вызваны в медико-санитарное управление. Они явились в назначенное время, но почти час томились в приемной: князь занят. Когда наконец «светлейший» изволил пригласить их в кабинет, оказалось, что там, кроме него, никого не было.

– Господа врачи, советские порядки кончились! – с места в карьер понес князь. – Извольте верой и правдой служить великой Германии и фюреру. Служите правдой, за неправду – расстрел. С завтрашнего дня вся медицинская помощь будет платной.

Князь звонком вызвал секретаршу.

– Раздайте господам врачам ценник на медицинские услуги и прейскурант на медикаменты.

Заботливо разработаны и утверждены управой цены на все: перевязку и осмотр, операцию аппендикса и удаление зуба, выслушивание сердца и проверку нервной системы.

– Господин Батмиев, но ведь по таким ценам к нам никто не пойдет, – воскликнула Кунакова, успевшая бегло просмотреть ценник.

– Это дело больных… Не пойдут – пусть дохнут, меньше забот. Население России очень велико. Германии не нужно столько рабов.

Как зловонные помои из ушата, вылил он порцию злобной антисоветской клеветы и кивком головы отпустил врачей.

Теперь в медпунктах и амбулаториях стало тихо: больные не имели денег на оплату даже простого осмотра, не говоря уж о лечении. Дежурные врачи и сестры высиживали положенные часы: за день появлялись две-три записи в журнале регистрации, не больше, зато часто забегали то одна, то другая женщины.

– Что-то температура поднялась… Заглянули бы, – произносила одна, убедившись, что, кроме врача, в помещении никого нет.

– Днем молчит, а ночью стонет. Не иначе, рана мучает, – сообщала другая.

И как только закрывался медпункт, врачи шли по известным им адресам, выясняли, почему подскочила температура у одного, почему ночью стонет другой.

В городской поликлинике создали группу для работы по вызовам. Пойдут ее работники по одному адресу, а обойдут всю улицу.

В аптеке теперь тоже нет очередей, очень ограниченный запас лекарств уменьшается медленно: цены – не подступись.

Чеботарев, как и раньше, совершал ежедневные походы по бывшим учреждениям Красного Креста. В карманах своей кожанки он носил порошки, таблетки, настойки, микстуры. Лечение больных продолжалось.