Текст книги "Жюль Верн"

Автор книги: Леонид Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Две недели спустя Жюль принёс отцу ведомость за вторую четверть года, где было сказано, что ученик третьего класса Жюль Верн имеет полные 12 по географии, математике, французскому языку и истории, причём рукой инспектора было добавлено: «Успехи Жюля вообще исключительны настолько, что педагогический совет награждает его парусной лодкой № 4, каковую и предлагается родителям Жюля получить в Нантском спортивном клубе, набережная Жан-Барта, дом № 13».

Пьер Верн немедленно направился в школу и после получасовой беседы с педагогами уговорил их заменить лодку подзорной трубой, а парус – компасом.

Летом 1840 года в Нанте открылась большая мастерская по ремонту локомотивов. Сюда забредали не только мальчики со всего города, но и взрослые. Локомотив, везущий силою пара десяток вагонов, – это было диковинкой из диковинок. Люди разглядывали и ощупывали колеса, поршни, винты и винтики, а на тех, кто занимался ремонтом и сборкой, глядели как на волшебников. Жюль скоро познакомился со всеми рабочими и прямо из школы направлялся в мастерские. Тут же вертелся и Поль. Братьев вскоре приспособили к делу – один подавал винты, другой вставлял в фонари стекла и смазывал поршни.

О бегстве из дома и мысли не было. Супруги Верн успокоились, – и Жюль и Поль нашли себе дело, – бог с ними, пусть возятся с теми машинами, которые будут возить их. Однако супруги не подозревали о том, что и Жюля и Поля мучит бессонница, что мальчики порою не спят до утра, мечтая о самой заманчивой профессии, какая только возможна на свете: о профессии паровозного машиниста. Эти мечты помогли Жюлю ещё лучше усваивать географию; готовя уроки о соседних с его родиной странах, он представлял себе путь до них в вагоне поезда. Вот он несётся на всех парах, он делает пятнадцать и даже двадцать километров в час, под ним дрожат рельсы, в окна вагонов смотрят пассажиры – счастливейшие люди… Как хорошо! Что может быть лучше управляющего этой металлической громадиной с воронкообразной трубой и медным колоколом на спине!..

– Поль, ты спишь? – спрашивает Жюль брата.

– Нет, – отвечает Поль и даёт почувствовать, что он готов к разговорам до утра. – Ты знаешь, Жюль, – сын Куфарэ будет кочегаром на номере пятом! Ему уже сшили кожаный передник.

– Куда ему в кочегары! – пренебрежительно бросает Жюль. – Кто его возьмёт! Какой же он кочегар, если ему и семь на восемь не помножить!

– А зачем же кочегару таблица умножения, Жюль?

– Затем. Вдруг умрёт машинист, – что тогда делать? Тогда его сменяет кочегар. И тут мало одной таблицы умножения…

Тикают часы, – длинная стрелка посередине наверху, короткая – посередине справа. В соседней комнате похрапывает месье Верн.

– Говорят, что скоро откроют магазины, где можно будет покупать локомотивы, – сообщает Поль. – Вот купи, положи рельсы и катайся!

– Нужно очень много денег, – вздыхает Жюль. – Книги лучше, – на пять франков дают одну толстую и две потоньше. За один франк можно купить Фенимора Купера.

– Интересно? – спрашивает Поль.

– Ты ничего не поймёшь, – неохотно отвечает Жюль. – Страшно интересно, не оторваться!

– Завтра будет испытание того локомотива, к которому нам позволили привинчивать фонари, – говорит Поль. – Меня обещали взять на площадку, где стоит машинист.

– Меня тоже, – зябко поводит плечами Жюль. – Я знаю этого машиниста; он живёт у старого замка.

– Я знаю всех механиков в мастерских, – хвастает Поль.

Жюль говорит, что он за руку здоровается со всеми инженерами. Поль умолкает.

Месье Верну снится: его старший сын надевает мантию адвоката и в сопровождении десятка судейских идёт. по Нанту. Сам месье Верн едет на коне и кричит: «Обратите внимание, это мой сын!»

– Папа бредит, – говорит Жюль. – У него опять какие-то неприятности на службе…

Глава третья
День рождения Жюля

«Я всегда думал о том, что есть какая-то разница в понятиях приятель и друг. Я долго не мог найти выражения своей мысли, а сегодня нашёл: приятель – это тот, кто даёт и помогает, когда я попрошу, а друг – это тот, кто догадывается, кого не приходится просить, Пьер – мой приятель, Леон – мой друг».

Такой записью открыл свой дневник тринадцатилетний Жюль.

Приближался день его рождения. Месье Верн имел обыкновение делать подарки в двух видах: нечто необходимое для преуспевания сына в школе, то есть полезное, помогающее в жизни, и что-нибудь ещё, менее необходимое и, быть может, более полезное, ибо месье Верну было не совсем ясно, в чём больше пользы: в подарке развлекательном, сюрпризном или, так сказать, учебном – таком, который можно преподнести в любой день года.

– Подарю ему перочинный нож, – сказал Верн своей жене. – Как ты думаешь, перочинный нож – хороший подарок?

– У Жюля есть два перочинных ножа, – ответила жена. – Один ты подарил в прошлом году, другой Жюль выиграл в лотерею на ярмарке.

– Неизвестно, сколько нужно человеку перочинных ножей, – произнёс Верн и задумался. Жена не без испуга взглянула на мужа: у него точь-в-точь такое лицо, каким оно бывает в суде, – плотно сжатые губы, прикрыт левый глаз, пальцы обеих рук бьют по столу, как по барабану. Вполне естественно, конечно, что мысли о перочинных ножах никак не могут быть связаны с мыслью о дне рождения собственного сына, – ведь месье Верн адвокат, и если он вот сейчас думает о ножах, то ножи эти имеют отношение к тому молодчику, что сидит на скамье подсудимых и клянётся, что у него нет и не было ни одного даже и перочинного ножичка…

– Тогда что же, если не ножи? – строго произнёс Верн, воображая себя на месте прокурора и одновременно думая о том, чем и как можно помочь недогадливому, глупому молодчику. Мадам Верн не могла знать, о чём именно думает её супруг; она только догадывалась, что всеми уважаемый в Нанте адвокат месье Верн, её супруг, всегда думает о своих делах. О делах посторонних он говорит вслух. И так же вслух размышляет, прикидывает, спорит с воображаемым собеседником…

– Подари ему волшебный фонарь, – сказала жена. – И дневник с девизами на каждую неделю. Ту книгу, которую я видела в магазине Дюваля. Это и развлечёт Жюля, и от этого будет польза.

– Дневник? Вы, подсудимый, вели дневник! – воскликнул Верн, вскинул глаза на жену, руки сунул в карманы просторной суконной куртки и вдруг расхохотался. Жена покачала головой.

– Твои адвокатские дела убьют тебя раньше времени, – печально произнесла она. – Ты постоянно воображаешь себя в зале судебного заседания. Ты сходишь с ума, мой друг. Будет ужасно, если наш Жюль пойдёт по твоему пути…

– Гм… Если он пойдёт по моему пути… – мечтательно проговорил Верн. – Если действительно случится так, чего я сильно хочу, то мы лет через десять переедем в Париж. Непременно!

– Мечты, – вздохнула жена.

– В Париже, – не слушая её, продолжал Верн, – ежедневно происходит до пятидесяти убийств, сотни грабежей в домах и на улицах, не считая всевозможных заговоров и крупных преступлений. Париж в этом отношении чудесный город, – там есть кого защищать! Наш мальчик будет первым адвокатом Парижа – да, да! Он откроет свою контору. Я обучу его всем тайнам, всем тонкостям моего ремесла. На дверях его квартиры, – не менее семи комнат, моя дорогая, – я уже вижу и сейчас медную дощечку, а на ней: «Жюль Верн, адвокат. Приём по вторникам от двух до четырёх». О!.. Он будет принимать и в среду и в пятницу, но такая надпись поднимет его престиж. Жюль Верн! Адвокат! Как звучит, а?

– Мечты, – качая головой, сказала жена. – Вернёмся к подарку. Купи ему механическую рогатку, вроде колчана, только стрелять надо камешками, Жюль увлекается охотой. Он будет убивать вредных птиц, мышей и крыс.

– Мадам! – гневно произнёс Верн. – Из рогатки по мышам и крысам? О мой бог! Механическая рогатка! Надо же придумать! На прошлой неделе Жюль каким-то невероятным способом убил ворону, положил её мне на стол и сказал: «Наш остров избавлен от дикого хищника, папа. Отныне ты можешь безбоязненно подниматься в горы…» А! Как тебе нравится? Рогатка!

– Подари ему книгу, – устало сказала жена и вышла из комнаты, сердито хлопнув дверью.

Книгу? Гм… Смотря какую книгу! Есть книги со всевозможными приключениями, похождениями, пиратскими набегами и даже убийствами. Покорно благодарю за такие книги! Но есть и другие, – они рассказывают о путешествиях, манят в далёкие края, – например, география Мальтебрена. Такие книги изучают в школе. И есть стихи и драмы. Например, сочинения Мольера. Его драмы смешны и нравоучительны, они изображают жизнь и учат хорошему, Жюль обожает театр. Это хорошо. И театр и книги – очень полезные вещи. В книгах польза и удовольствие одновременно. Книга недорога – два франка. За три франка можно купить книгу в красивом переплёте. Кстати, – Мольер имеется в домашней библиотеке. Следует поискать что-нибудь другое. Что ж, купим Жюлю книгу.

В день своего рождения тринадцатилетний Жюль получил в подарок дневник с девизами на каждую неделю и книгу Анри Бежо «Смешные пьесы». Жюль залпом прочёл смешные пьесы, ни разу не улыбнувшись. Одна из них ему понравилась, – в ней толстый и коротконогий доктор по зубным болезням по ошибке вырывает здоровый зуб и пломбирует не тот, который болит. Весь день доктор ошибается.

– Смешно? – спросил Жюль приятеля своего – Пьера.

– Глупо, – ответил Пьер.

– Конечно, глупо, но – смешно ли это?

– Не смешно, а, наверное, больно, – Пьер сморщился, как от зубной боли. – Плохая книга, Жюль, На твоём месте я бы её продал. За неё дадут меньше франка, но всё же на вырученные деньги можно купить очень много засахаренных каштанов.

Жюль с минуту подумал. Он знал, что самый главный подарок – это дневник. Смешные пьесы – это привесок, чтобы было побольше.

– Ничего не случится плохого, – уже вслух произнёс Жюль, – если я увеличу количество интересного и приобрету нечто вкусное в такой день, который бывает один раз в году. Но продавать книгу самому нельзя, – все знают, что я сын адвоката Верна. Гм… Пьер, не продашь ли ты эту книгу?

– С удовольствием! Сколько угодно! Я пойду в лавочку мамаши Тибо, у меня там купят её в один миг! Это хорошо, что ты обратился ко мне, Жюль! Я твой приятель и никому не скажу.

– Можешь говорить, – спокойно отозвался Жюль. – Я ничего не делаю тайно. Мои родители хорошо знают, что я никогда не вру.

– В том случае, если тебя спрашивают, – возможно, но если тебя не спрашивают, тогда как? – недоверчиво щурясь, спросил Пьер.

– Тогда… – Жюль лукаво усмехнулся, – Тогда я поступаю по статье сто сорок шестой: я умалчиваю. Понимаешь? Это очень хорошая статья, Я почти наизусть знаю папину книгу о наказаниях.

– Интересно?

– Смешно и глупо. Я никогда не буду адвокатом, никогда! Иди и продавай книгу.

– А каштаны?

– Купи. Я буду ждать тебя в саду.

Пьер побежал на Королевскую площадь. Там, в маленькой лавочке мамаши Тибо, можно было купить и продать любую книгу. Мамаша Тибо, сестра известного парижского библиофила, обещала прийти вечером к месье Верну на «чашку чая по-русски», чтобы поздравить Жюля. Это очень хорошо, что мамаша Тибо явится на семейный праздник, – она великая мастерица рассказывать весёлые истории, но страшно скупа: в прошлом году она подарила Жюлю заводного крокодила… Можно подумать, что Жюлю пять лет,

А вот и Пьер. В его руках кулёк с крупными, чуть приплюснутыми, засахаренными каштанами.

– Возьми свои каштаны и шесть су сдачи. Мамаша Тибо обрадовалась, когда увидела твою книгу. Она заплатила за неё две трети стоимости.

Приятели поделили лакомство – на каждого пришлось по пятнадцать штук. Пять каштанов Жюль дал Пьеру дополнительно, «за работу».

Вечером в гостиной семейства Верн собрались приглашённые: месье Санд – адвокат, месье Дюфон – председатель суда, месье Жорж – учитель географии и истории, чудаковатый Леон Манэ, товарищ Жюля, длинноногая и впалощёкая мамаша Тибо, кое-кто из родственников. Жюль ежеминутно расшаркивался, принимая подарки, благодарил.

Чего только не принесли гости! Три перочинных ножа! Прибор для выжигания по дереву (подобную вещь только и могла подарить родная тётка), пенал красного дерева… Санд преподнёс чучело совы и калейдоскоп. Они все принимают его за маленького, а ему уже тринадцать лет, скоро четырнадцать, потом будет шестнадцать, восемнадцать, а там, спустя немного, двадцать три.

Когда гости уселись за круглый стол и курносая Альма из Бреста стала разносить дымящийся чай, мамаша Тибо достала из своего портфеля пакет в розовой бумаге и, заведя глаза под лоб, торжественно произнесла:

– Мой милый Жюль! Тебе уже тринадцать лет. Через десять лет ты будешь адвокатом, знатоком законов и человеческих душ, что одно и то же. Душа – это человек. Человек может быть смешным и грустным. В твоём возрасте необходимо быть весёлым. С этой целью я решила подарить тебе вот эту книгу.

Она протянула Жюлю пакет. Жюль немедленно стал развязывать тонкую верёвку.

– Давно я искала, давно ищу эту книгу, – сказала мамаша Тибо. – Она всё не попадалась мне. Наконец мне повезло. Один молодой человек принёс её в мою лавку часа три назад. Это означает, что ты счастливый человек, Жюль.

– О, тут должно быть что-нибудь особенное, – заметил Пьер Верн. – Кстати, сударыня, вы ещё три года назад обещали мне добыть индусский закон о бракосочетании, помните? Что? Не попадается? Гм… Покажи, Жюль, какую книгу ты получил от нашей дорогой мадам Тибо, – обратился он к сыну. – Жалею, что сегодня отмечается не моё рождение, страшно жалею! Сколько лет я тоскую по индусскому закону о бракосочетании!..

Жюль неловкой скороговоркой поблагодарил мамашу Тибо и, глубоко, страдальчески вздохнув, посмотрел на отца: вспомнит ли он статью пятнадцатую, трактующую несерьёзное, в сущности, преступление, связанное с перепродажей дарственного имущества?.. Пьер Верн надел очки, взял в руки книгу, вслух прочёл название:

– Анри Бежо, «Смешные пьесы», Париж, год одна тысяча восемьсот тридцать семь, цена…

Цена стёрта, и Пьер Верн, сняв очки, принялся разглядывать то место, где после слова «цена» должна была стоять некая цифра. Жюль вышел из комнаты, за ним и Леон Манэ.

– Неприятности, – сказал Жюль. – Плохи дела… Постоим здесь, пока там не заговорят о чём нибудь другом…

– Постоим, – согласился Леон. – Я видел, как эту книгу днём продал мамаше Тибо твой приятель Пьер. Я всё понимаю, Жюль. Скажи, дарственная надпись была на этой книге?

– Ой, нет! – воскликнул Жюль, обрадованный тем, что обвинение возможно опровергнуть. – Не было! Ни словечка! Отец забыл надписать эту глупую книгу!

Леон подумал о чём-то.

– Я ничего не подарил тебе, Жюль, – сказал он. – Вместо подарка я выручу тебя из беды. Я, так сказать, буду твоим адвокатом,

– Как ты это сделаешь?

Леон вскинул брови, улыбнулся.

– Адвокаты об этом помалкивают, подсудимые не спрашивают. Ты можешь устроить так, чтобы у тебя заболела голова?

– Она уже болит, милый Леон!

– Очень хорошо! Скажи об этом матери, она уложит тебя в постель. Я кое-что придумал. Впредь не делай подобных глупостей!

Жюль поступил по совету Леона. Голова действительно болела; Жюля уложили в постель, и он вскоре уснул. Проснулся он рано утром. Подле его постели сидел отец. Нос его был осёдлан, хорошая примета.

– Проснулся? Очень рад, – спокойно произнёс Верн. – Через десять минут я ухожу на службу. Прежде чем уйти, хочу дать тебе маленькое наставление: нанимая адвоката, никогда не скупись, защита должна быть щедро оплачена. Далее: твой первый практический шаг неудачен, твой Леон Манэ натворил бог знает что! Вместо защиты он взял вину на себя… Это хорошо, он твой друг, но это плохо для мальчика, который в будущем станет адвокатом. Из Леона Манэ не выйдет хорошего адвоката. Вряд ли выйдет и из тебя… Вы оба упустили одну мелочь, а именно: второй экземпляр книги. Леон заявляет: «Книгу мамаше Тибо продал я». Книга, говорит он, моя! И тут он попался! А где же, в таком случае, тот экземпляр, который подарил я, твой отец?.. Нет этого экземпляра, мой друг! Пропал, исчез, растворился… Следовательно… Мне надо уходить, да и тебе пора вставать. Присуждаю тебя к домашнему аресту на семь суток с исполнением всех школьных обязанностей. До свидания!

Жюль долго думал о том, что сказал ему отец. Думал он и о Пьере и о Леоне. Вечером, раскрыв новенький дневник, он в краткой форме изложил свои думы.

Глава четвёртая
Великодушие и характер

Эмиль Занд, учитель истории, похвалил Пьера за домашнюю работу на тему «Город Нант, его прошлое и настоящее». Пьер читал своё сочинение вслух, сидя за партой. Занд сцепил пальцы обеих рук на животе, склонил голову набок и умильно причмокивал. Весь класс, не веря ушам своим, слушал то, что читал Пьер Дюбуа. Подумать только, сочинить такую историю, и лучше всех! В два дня! И кто это сделал? Самый последний ученик по всем предметам, самый непослушный, драчун и забияка, хитрец и враль. Он всегда что-то покупает и что-то продаёт, коллекционирует пуговицы и бумажки от конфет, и вот, извольте: по просьбе учителя этот мальчишка второй раз читает своё сочинение. И как ловко у него написано, можно подумать, что…

– Списал… Несомненно, списал… Поди проверь его… Ясно, что списал.

Это «списал» перелетает с парты на парту, оно задержалось в конце левого ряда и там обрастает домыслами, ссылками на имена историков, составителей учебников. Всем завидно. Сын трактирщика Анри Карр заткнул уши пальцами и закрыл глаза. Подумаешь! Написал историю Нанта, а того и не знает, что кухарка его родителей должна почтенному Луи Карру за сорок шесть обедов и восемь кувшинов вина. Этакое свинство – сочинить историю города Нанта! Анри Карру в голову не приходило, что его родной город имеет свою историю.

Пьер кончил чтение. Все облегчённо вздохнули: ещё две-три минуты – и звонок. Учитель Занд в глубокой задумчивости прошёлся от доски до двери, затем поднялся па кафедру и, многозначительно оглядев все три ряда, произнёс:

– Пьер Дюбуа написал отличное сочинение. В этом сочинении изложены события, имевшие место в нашем городе сто лет назад и даже больше. В сочинении вашего товарища увлекательно и правдиво показана жизнь рыбаков Нанта, первые сношения с Америкой и Африкой, когда в устье Луары входили невольничьи корабли. Отлично изображено восстание рабов на бригантине «Фиалка». Одежда франта и модницы конца шестнадцатого и начала семнадцатого столетия безукоризненно точна, и мне так и кажется – я вижу этих людей! Молодец, Пьер Дюбуа! Представляю тебя к большой классной награде!

Пьер поклонился. Резкий, продолжительный звонок возвестил о конце урока. Тридцать два ученика вышли из-за парт и устремились в рекреационный зал. В классе остались дежурный, Пьер Дюбуа, Жюль и Леон Манэ. Леон обнял Жюля и сказал:

– Поздравляю, дружище! В самом деле, твоя история превосходна. На твоём месте я начал бы пописывать для парижских журналов. Не следует указывать, что тебе пятнадцать лет…

Жюль улыбнулся, сказал: «Успеется, подождём…» Дежурный попросил друзей покинуть класс, – чего доброго, заглянет воспитатель, и тогда не миновать шумного и скучного выговора. Леон Манэ послушно направился к двери. Жюль взял под руку Пьера:

– Ну, что я говорил! Вот ты и поправил свои дела! И, надо думать, надолго. Теперь и Занд и этот хвастунишка из Ниццы, Ляфосс, оставят тебя в покое до конца года.

– Если бы так, Жюль, – со вздохом проговорил Пьер и недоверчиво покачал головой. – Я не забуду того, что ты для меня сделал. Никогда не забуду! Я только боюсь, что на экзамене я непременно срежусь, и тогда… тогда всё обнаружится.

– До экзаменов ещё три месяца, а там что-нибудь придумаем, Пьер, не волнуйся!

– Спасибо. Жюль! А ты можешь и ещё раз, да?

– Сколько угодно! Подумаешь! Написать коротенькую историю Нанта, сунуть туда немножко поэзии и всяких суеверий, – трудно ли это! Одну мою песенку поют все странствующие комедианты, дающие своё представление на площадях и рынках, и никто не знает, что песенка-то моя! А тут – история Нанта… Да я родился в Нанте!

– Выходите из класса, – попросил дежурный. – Немедленно! Не то запишу на доске ваши фамилии!

Выходить из класса не пришлось: через полминуты звонок пригласил к последнему уроку, по французскому языку. Щеголеватый, напудренный Анри де Ляфосс, подтанцовывая, влетел в класс, изящным движением человека, которому всё в жизни даётся легко, кинул журнал на стол, театрально раскланялся, обмахнул лицо своё платком – и тотчас в классе запахло фиалкой. Выслушав рапорт дежурного о количестве присутствующих и неявившихся, Анри де Ляфосс искусным прыжком достиг того места, где сидел Пьер Дюбуа.

«Сейчас начнутся поздравления, – подумали все в классе. – Дай боже, чтобы подольше…»

– Я уже осведомлен о твоих успехах, Пьер, – сказал учитель. – Рад за тебя! Сердечно рад, ты начинаешь приниматься за дело! Хвалю!

Краткая речь де Ляфосса напоминала его походку, – она была отрывиста, легка и непритязательно-грациозна. Он произнёс ещё нечто о путниках, идущих в горы, то отстающих друг от друга, то вдруг опережающих самого сильного, выносливого товарища. Пьер чувствовал себя неважно: никто не догадывался о том, что происходило в его душе. Он стоял бледный и унылый, моля всех святых, чтобы учитель поскорее приступил к уроку.

– Приступим к уроку, – возгласил учитель. – Задано повторить образцы народной поэзии. Жюль Верн, – обратился он к соседу Пьера, – нам всем очень хочется послушать тебя. Не правда ли?

Всем сидящим в классе было безразлично, кого слушать: Жюль Верн так Жюль Верн, пожалуйста. Во всяком случае, минут десять уже прошло. Жюль Верн проканителится с четверть часа, он на это мастер. Учитель будет слушать, вносить поправки, потом скажет речь по поводу красот французского языка, – смотришь, и ещё полчаса набежит, а там и звонок. А завтра день лёгкий: гимнастика, пение, рисование, география.

Жюль вышел из-за парты, одёрнул на себе курточку, произнёс своё обычное, унаследованное от отца, «гм» и улыбнулся. Образцы народной французской поэзии… Это очень легко, учитель выслушает и поставит двенадцать, но всё дело в том, что наиболее блестящие образцы этой поэзии Жюль ввёл в то своё сочинение, которое полчаса назад с таким фурором прочёл Пьер Дюбуа… Там были и песни рыбаков, и матросские застольные, и крестьянские, и солдатские, – целых пять страниц образцов народной поэзии, неотделимой от истории родного Нанта. Читать эти стихи сейчас нельзя, – де Ляфосс скажет, что все они уже имеются в сочинении, таком блестящем сочинении Пьера Дюбуа. Гм… А может быть, следует повторить всё то, что уже известно товарищам по классу, и получить хотя бы десять, – ну, пусть даже девять… Нет, нельзя! Де Ляфосс сразу же заподозрит неладное, – Жюль будет дословно читать текст сочинения Пьера, того Пьера, средний балл которого по истории и французскому языку за полугодие не превышает девяти.

– Мы ждём, – сказал учитель. – Неужели, кроме «гм», ничего другого так и не услышим? Не может быть!

– Я очень хорошо знаю образцы народной поэзии, только того, что я знаю, недостаточно для…

– Недостаточно для… для чего? – вкрадчиво пропел учитель, подходя к Жюлю так, как это делает тигр, когда он намерен напасть на беспечного охотника, – несколько сбоку… От учителя пахло, как от клумбы с цветами.

– Недостаточно для большого успеха, – договорил Жюль, опуская глаза.

– Ты хочешь большого успеха? – нараспев произнёс де Ляфосс. – Это что-то новое. Неслыханное!

– Да, хочу большого успеха, – упрямо повторил Жюль, – После того, как мы узнали о сочинении Пьеpa Дюбуа, стыдно получить обыкновенное «хорошо». Я тоже имею право на похвалы и внимание всего класса.

– Кто же и что тебе мешает? – спросил учитель.

Жюль вздохнул. Были в этом вздохе боль, тоска и очень много страдания, – следовало прислушаться к этому вздоху.

– Я очень плохо знаю то, о чём вы спрашиваете меня сегодня, – бесстрашно проговорил Жюль. – Я должен в этом признаться. Разрешите сесть.

И, не дождавшись разрешения, сел за парту.

Все ученики, затаив дыхание, стали следить за тем, что будет дальше, что сделает учитель. Он не отличался добросердечием и всегда сурово наказывал малейшее непослушание и вольность. Как он поступит сегодня? Жюль – один из первых по французскому языку, – что это с ним и почему так болезненно морщится его сосед – Пьер Дюбуа?

Анри де Ляфосс вынул из кармана платок, отёр лицо, лоб, затылок, подкинул платок, поймал, рывком сунул его за манжету на левой руке и решительными шагами направился к своему столу. Здесь он остановился, повернул голову вправо, словно прислушиваясь к чему-то, потом раскрыл журнал и потянулся за пером.

Жюль сидел, опустив голову; он тяжело, порывисто дышал, и на душе у него было неспокойно и легко в одно и то же время: неспокойно потому, что всё сложилось так, как оно сложилось, и легко потому, что он поступил так, как следовало, как нужно было. Пусть его накажут, пусть все думают, что он и в самом деле плохо приготовил урок. Жюль на крохотном опыте своей жизни знал, что такие мелочи скоро забываются, но никогда не забудется поступок великодушия и чести, никогда не сотрётся в памяти школьных товарищей нечто такое, что связано с характером, с поведением человека, сказавшего А и потому обязанного произнести и все остальные буквы алфавита…

«Я выручил товарища, мне от этого плохо, я не должен поправлять это плохое за счёт успеха товарища», – размышлял Жюль, и эти размышления облегчали его и даже радовали.

Что же происходило с учителем? Он захлопнул журнал, резко отбросил его в сторону; журнал скользнул и упал на пол. Подбежал дежурный и поднял его. Учитель поднялся со стула, костяшками согнутых пальцев оперся о стол и трагическим голосом, искусно поднимая и опуская его в нужных местах, проговорил:

– Мой дорогой Жюль Верн! Твой ответ и последовавшая за ним демонстрация возмутили меня до глубины души! Одной плохой отметки я нахожу недостаточно. Чрезвычайно недостаточно! Я очень прошу тебя побеспокоить твоего отца, как это ни грустно для меня. Иными словами, прошу тебя завтра же прийти в школу вместе с высокоуважаемым месье Пьером Верном…

Он сделал длительную паузу, глядя на сидящих перед ним учеников так, как актёр смотрит на ряды партера.

– Иногда позволительно, – продолжал он с тем же декламаторским пафосом, – вовсе не знать урока, за это полагается самый низкий балл, но непозволительно садиться на место, не получив на то разрешения. Вы сами слышали, каким тоном было сказано: «разрешите сесть». Не тоном просьбы, а тоном утверждения, – да, да! Вот, дескать, я сажусь, но… Это демонстрация! Незнание урока плюс демонстрация! За это полагается…

Он уже устал. Он никогда так много не говорил за один приём. Он был мастером «полувздоха», как отзывались о нём балагуры из Нантского клуба. Он опять достал свой платок, пустил волну благоухания и, никак не употребив его, снова заложил за манжету.

– За это полагается личная беседа с отцом провинившегося, – продолжал он. – Провинившийся, таким образом, наказывает своего отца, отрывает его от дела, огорчает его. Что поделаешь, иначе нельзя. Итак, ты понял меня, Жюль?

Жюль глубоко вздохнул.

Все товарищи смотрели на него.

Жюль встал и вежливо, как полагается, ответил:

– У меня отличная память, месье де Ляфосс. Я охотно исполню вашу просьбу, накажу моего отца. Кстати, он завтра свободен. Он с удовольствием поговорит с вами. Разрешите сесть?

Учитель долго молчал. Он закрыл глаза и, видимо, о чём-то думал. Наконец последовал ответ:

– Стой так до конца урока!

Где-то, совсем близко от той парты, за которой стоял Жюль, булькнул звонок, возвещающий конец урока…