Текст книги "Жюль Верн"

Автор книги: Леонид Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Он читал три часа и пятьдесят минут. Онорина слушала внимательно первые шестьдесят минут, потом задремала. Она очнулась, когда муж дочитывал шестую главу. Онорина улыбнулась и громко произнесла: «Мой бог!» – желая этим показать всю свою заинтересованность. Её муж читал с увлечением непомерным, отчего самые скучные страницы становились оживлёнными, подобно тому, как серая, безрадостная равнина вдруг преображается, когда солнечный луч коснётся её ничем не радующей поверхности. Кое-что, очень немногое, Онорине понравилось, но вся история (Жюль осмелился прочесть всю) показалась сырой, недоработанной, скучной, лишённой блеска и жизни.

Жюль читал заключительные фразы:

«Такова история завоевания воздуха человеком, гением его ума, силы и воображения. Пожелаем же себе самим ещё большей веры в то, что только разум и знания завоюют природу, превратят её в послушное дитя, счастливое и благодарное потому, что её горячо любят и только поэтому требуют от неё так много, вплоть до открытия самых сокровенных тайн…»

– Устал! Воображаю, как устала ты! Ну, слушаю твою критику…

– Правду, Жюль?

Он вскочил с дивана. Он уже понял, какова будет критика.

– Так вот… Ты, кажется, не заметил, что я на середине чтения уснула. Это случилось по твоей вине…

– Значит, плохо?

Онорина обняла его и заплакала.

– Может быть, и наверное, я ничего не понимаю, ты мне не верь, дорогой мой! Пусть кто-нибудь ещё послушает тебя, но мне твоя книга показалась скучной. Длинно, неоригинально, пересказ чужих идей и мыслей. Твои старые рассказы из «Семейного музея» были лучше.

– Завтра же снимаю бороду, – решительно произнёс Жюль.

– Не завтра, нет, – только после того, как ты узнаешь отзыв Этцеля, того издателя, к которому тебя посылает Надар.

– Но если он скажет то же, что и ты!

– Догадываюсь, что скажет Этцель, – уверенно, как если бы ей уже было это известно, произнесла Онорина. – Он скажет, что в рукопись твою следует вдохнуть жизнь, сообщить ей движение. Ты написал хорошую лекцию. Он, вот увидишь, предложит тебе написать роман.

– Постой! – воскликнул Жюль. – Помолчи!

Подошёл к окну, опустил штору, зажёг газ. В комнате стало менее уютно от грубого, пасмурного света.

– Роман? Ты говоришь – роман?

Жюль словно приходил в себя после долгой болезни, поста, добровольной голодовки. Две морщины в форме глубоко вырезанных скобок, в которых были заключены рот и крылья носа, обозначились резче и грубее, но произошло это потому, что Жюль улыбнулся так чётко и ясно, что улыбка, длясь мгновение, придала всему лицу подобие бронзы, застывшей навсегда. Онорина смотрела на мужа со страхом и предчувствием чего-то недоброго. Она уже каялась в своей прямоте, боясь за последствия отзыва. Что, если она ошиблась!

– Ты сказала – роман… – повторил Жюль. – Роман… Но почему же я не послушался внутреннего своего голоса, приказывавшего мне писать именно роман, почему?

– Успокойся, – сердечно произнесла Онорина. – Этцель даст тебе совет, что нужно делать с рукописью. Не волнуйся, всё будет хорошо. Ты и наши дети со мною, и мы все подле тебя, не вздумай тревожиться о деньгах. Проживём! Не беда, Жюль! Не в деньгах счастье!

– Беда, моя дорогая, беда! – трагически проговорил Жюль. – Беда в том, что я всё ещё не Жюль Верн! Мне скоро сорок, а я всё ещё…

– Ты уже научился видеть свои ошибки, это очень много, страшно много! – сказала Онорина. – Не падай духом! У нас всё впереди. Завтра же ты пойдёшь к Этцелю.

– Завтра иду к Этцелю, – повторил Жюль. – Сегодня я выслушал критику сердца. Спасибо за неё. Послушаем, что скажет голова…

Глава девятнадцатая
Жюль становится Жюлем Верном

Этцеля называли благодетелем, светлой головой, кладоискателем: под кладом подразумевался талант. Этцель был умный, дальновидный, талантливый, образованный издатель, сам писавший романы и повести для юношества под псевдонимом Сталь. Убеждённый республиканец, отбывший срок изгнания до амнистии пятьдесят девятого года, он пользовался популярностью человека смелого и непоколебимого в своих убеждениях. Он умел помочь начинающему, посоветовать опытному литератору, поддержать в беде (чаще всего материального характера) и старого и молодого, закупить на корню всё, что уже написано и может быть написано в будущем тем человеком, в котором он почуял незаурядный талант. Он был скуп на посредственность и щедр на подлинное дарование. Книги, вышедшие под его маркой, отличались прекрасной внешностью, добротностью переплёта и бумаги. Этцель приглашал известных художников, они иллюстрировали книги, делали обложки. Этцелю подражали в Германии и Англии. В конце девятнадцатого столетия изданиям его стали подражать в России Вольф и Девриен.

Этцелю приносили плоды долгих бессонных ночей, результаты кропотливых изысканий, образчики ума, таланта, выдумки. Он взвешивал этот тонкий, деликатный товар, подвергал его анализу в лаборатории экономики, коммерции и вкуса, определял степень успеха той и этой рукописи и, зрело обдумав, покупал вместе с рукописью и автора её – на радость читателям, на счастье автора. Он имел обыкновение заключать договор на десять лет вперёд, он умел превратить полюбившегося ему автора в своего постоянного работника, в свою золотую рыбку, с которой он, помня назидательное разбитое корыто и непогоду на море, умел ладить, то есть просить от человека ровно столько, сколько он в состоянии был дать, и ещё столько, сколько хотелось Этцелю.

От талантов исключительных, больших Этцель требовал очень много, тем самым воспитывая в них повышенную требовательность к себе, гордость за свою работу, пренебрежение к труду лёгкому, небрежному, кое-как. Этцель первый издал полное собрание сочинений Гюго и многих других передовых писателей Франции. Богатея сам, он увеличивал благосостояние тех, кто у него печатался. Книги он выпускал быстро и платил без задержек.

Жюля Этцель принял в спальне, лёжа в постели. Ему нездоровилось. Он устал. Он не доверял своей бухгалтерии, экспедиторам, наборщикам и курьерам, он знал в лицо членов семьи каждого своего служащего, он сам читал корректуру и ежедневно часа два проводил в типографии. Рано утром, когда голова была свежа и ясна, Этцель садился за работу. В одиннадцать часов он начинал приём.

– Простите, – робко, волнуясь и дрожа, произнёс Жюль, останавливаясь на пороге. – Я к вам…

– Дайте мне вашу рукопись, – прервал Этцель и указал на стул подле кровати, перед столиком, заставленным бутылками с вином, закусками, книгами.

Жюль сел, наблюдая за тем, что будет делать Этцель. В большой комнате было полутемно. Этцель был похож на Дон-Кихота; худой, длинноносый, с глазами мечтательно-грустными, длиннорукий и быстрый в движениях, он пробегал взглядом по страницам рукописи, делал пометки синим карандашом, отрывался от чтения, чтобы закурить и улыбнуться, и снова читал, то покачивая головой, то морщась. Некоторые страницы он не читал, а только смотрел, что наверху и внизу, и, перелистывая, длительно останавливался на тех, которые ему чем-либо понравились.

Непроизвольно копируя каждое движение знаменитого издателя, Жюль соображал, что в его рукописи плохо и что хорошо. Этцель чаще всего морщился. Один раз он щёлкнул пальцами и сказал: «Ловко!»

– Вы думаете? – привставая, спросил Жюль.

– Вы всё проморгали, сударь! – ответил Этцель.

Прошло ещё немного времени. Жюль взял с тарелки кусок холодной телятины, положил его на хлеб и собрался позавтракать, но как раз в это мгновенье Этцель свернул рукопись в трубку, длительно посмотрел на Жюля и сказал:

– Лекция! Вы написали лекцию. Температура вашей рукописи невысока. Кому нужны лекции! Кого заинтересует компиляция! Нужен роман! Он уже есть в вашей рукописи, его нужно вынуть, очистить, причесать. И не история воздухоплавания, а история с воздухоплавателями! Понимаете? Такая книга пойдёт. Налейте мне, пожалуйста, мадеры. И себе. Благодарю вас. Будете работать?

– Буду, – ответил Жюль, совсем не чувствуя себя убитым. Он ждал худшего. Он получил ответ, предсказанный Онориной. Она только ничего не сказала о вине и закусках. Мадера оказалась превосходной. Критика Этцеля – обнадёживающей.

– Наука наша на пути прогресса, – продолжал Этцель, то прикладываясь к бокалу с вином, то затягиваясь сигарой. – Кому-то нужно подхватить то, что может дать и уже даёт техника. Чуточку прогноза, это не помешает. Если, конечно, на это у вас найдётся знаний, способностей, ума. Таким образом мы получим новый жанр. Понимаете мою мысль? В таком случае принимайтесь за работу. А это… – он протянул Жюлю его рукопись, – не пойдёт. Ваша история…

Положил руку свою на плечо Жюлю, заглянул ему в глаза, дождался улыбки и только тогда произнёс то, что ему чаще всего приходилось говорить молодым авторам:

– Совсем неинтересная история! Возьмите её. Населите людьми, сочините приключения, главным действующим лицом сделайте воздушный шар. Получится роман, наилучшая форма лекции.

– Мне не найти слов для благодарности, – пробормотал Жюль. – Я так…

– Пейте мадеру, оставьте ваши слова. Возьмите себе в карман дюжину сигар, они из Манилы. Не курите? Бросили? Очень хорошо, очень хорошо, – оттягивая нижнюю губу, певуче проговорил Этцель. – И не огорчайтесь. Мы будем делать интересные вещи. Жду вас в самое ближайшее время. Не торопитесь, но и не медлите. Вы работаете регулярно?

– Шесть-семь часов в сутки, – потупясь ответил Жюль, ожидая, что Этцель скажет: «Мало!»

– Садясь за работу, всегда ли знаете, о чём будете писать?

– Знаю всегда, но только не всегда получается так, как хотелось бы, – ответил Жюль, чувствуя себя учеником перед строгим, но доброжелательным учителем. – Много читаю, – добавил он. – За истекшие пять лет прочёл триста научных книг. Скажите – я не совсем безнадёжный человек?

Этцель рассмеялся и, в свою очередь, спросил о возрасте Жюля.

– Мне показалось, что вам лет сорок, – сказал он, когда Жюль назвал год своего рождения. – Ну что ж… Увидим, увидим, – он стал потирать свои руки. – Оставьте свой адрес.

Едва закрылась за Жюлем дверь, как Этцель дёрнул шнур звонка дважды. Явился секретарь, он же главный бухгалтер и кассир.

– Видели? Я говорю о человеке, который только что был у меня. Он придёт к нам в конце месяца.

– Романы? Рассказы? – спросил секретарь.

– Пока что нагромождение фактов, хорошо изученных, профессионально поданных. Этот человек присел подле золота и кучи железных гаек и тщательно подобрал все гайки. Я поговорил с ним, намекнул. Возьмите его адрес.

– Его фамилия?

– Верн. Жюль Верн. Недурно звучит, не правда ли? Принесите всё, что сделала типография за вчерашний день. Разберите почту и дайте мне.

Прошёл месяц, и Жюль принёс Этцелю роман под названием «Пять недель на воздушном шаре»; он стоил автору многих бессонных ночей, непогасимого восторга, сомнений, воодушевления и полного забвения всего, что его окружало. Он признавался, что писал под диктовку незримого друга, образы возникали сами собою, нужные слова являлись как по волшебству, страницы ложились в папку законченных глав без единой помарки. Глобус и географический атлас были главными помощниками Жюля. Карта Африки была вся исчерчена цветными карандашами…

Воздушный шар Жюля Верна летел над Центральной Африкой, которая ещё не была исследована. Она исследовалась и тщательно изучалась здесь, в Париже, за письменным столом трудолюбивого, взыскательного художника, создававшего новый жанр в литературе. «Теперь или никогда», – говорил себе Жюль в короткие минуты отдыха, настаивая на том, чтобы Онорина всем приходящим к нему сообщала, что муж её болен. Никого не принимать, даже Барнаво и Аристида.

– Барнаво привёл врача, – сказала как-то Онорина. – Они сидят и ждут, когда ты позовёшь их к себе.

– Барнаво пришёл с двумя врачами, – сказала Онорина на следующий день. – Выйди к ним, покажись, поговори!

– Что-то случилось с моим воздушным шаром, – пожаловался Жюль жене. – Может быть, ты позовёшь Надара? Как, уехал? Куда уехал? Врачей гони!

– Пришёл твой кузен Анри, – сказала Онорина вечером того же дня. – Его ты, конечно, примешь.

– Анри математик, он мне не нужен. Поцелуй его за меня и извинись, дорогая…

– Мишель хочет видеть тебя, – прибегала Онорина к самому крайнему средству. – Он спрашивает, где папа, что с ним…

– Давай Мишеля, скорей, скорей! Здравствуй, сын! Поцелуй меня сюда. И сюда. Теперь сюда. Спасибо. Я пишу для тебя книгу. Да, с картинками. Страшно весёлую; ух какая это будет книга! Скорее учись читать, Мишель. Онорина! Возьми Мишеля.

Ещё страница… Ещё полстраницы… Заключительная фраза, и – точка. Жюль отложил перо, потянулся так, что хрустнули суставы, закрыл глаза. Какое счастье – закончить работу! Ни с чем не сравнимое счастье – знать, что твой труд будет известен сотням, тысячам, сотням тысяч людей, а возможно, и миллионам. «Миллионам», – вслух произнёс Жюль и подошёл к окну.

Небо над крышами невысоких домов было ясно и чисто. Но вот с востока пришла туча, она остановилась прямо перед Жюлем, и ветер стал трепать её, комкая очертания и форму. Прошло несколько минут, и от тучи осталось облако, странно похожее на Африку – ту Африку, что лежит на карте.

– Африка! – воскликнул Жюль и настежь растворил окно. – Африка! – крикнул он, протягивая руку к облаку, уже менявшему свои очертания, уже таявшему в бледно-голубом небе. – Африка, моя Африка! – ещё раз сказал Жюль и в изнеможении, в состоянии блаженного забытья и счастья опустился на диван…

На следующий день Жюль пошёл к Этцелю. Издатель поставил перед Жюлем столик с винами и закусками и сказал:

– Я буду читать, а вы поскучайте, мой друг, за мадерой! Хорошая, старая мадера! Я не задержу вас, я умею читать быстро!

Жюль сидел ровно пять часов. Этцель наконец прочёл последнюю страницу, молча протянул Жюлю руку и сказал только одно слово:

– Поздравляю!

Затем он налил себе вина, чокнулся с Жюлем, обнял его и сказал:

– Вы будете представлять мне ежегодно по два романа, только мне и никому другому. Я приглашу лучших художников – Риу, Невиля, вас будут иллюстрировать Бениет, Фефа. Эти люди хорошо знают географию, интересуются техникой, любят и понимают природу. Мы завоюем мир, Жюль Верн!

– У меня кружится голова, не надо, – сказал Жюль. – Будем мечтать в наших книгах, в жизни останемся трезвыми людьми.

– Будем мечтать и в жизни, – поправил, улыбаясь, Этцель.

– Да, конечно. – Жюль закрыл руками лицо. – Это я от большого волнения! От очень большого чувства, которому нет названия!

– Хотите быть знаменитым и богатым? – спросил Этцель, отдавая распоряжение секретарю заготовить текст договора. – Хотите? Будете! – торжественно проговорил Этцель. – Вы взбираетесь на золотую гору, сударь!

– А потому оба и дышим так тяжело, – вставил Жюль, подписывая договор. Этцель обратил внимание на то, что рука Жюля дрожит. – Событие исторической важности, – сказал Жюль, откладывая перо. – Сегодня я заново родился, вы моя повивальная бабка… А это что? – спросил он, когда Этцель протянул ему узкую длинную бумажку бледно-зелёного цвета с красной чертой по диагонали.

– Это чек, по нему вы получите пока что три тысячи франков. А пока – пью за процветание Жюля Верна! – Этцель поднял бокал.

– Пью за процветание вашего издательства, за ваши книги! – сказал Жюль.

– За наш увлекательный подъем в гору! – провозгласил Этцель, наливая новый бокал.

– Я пьян, – пробормотал Жюль. – И от вина также…

От Этцеля он направился на Большие Бульвары, туда, где много народу, где шум, движение, суета. Радость его была так велика, что он не в состоянии был найти ей точное определение. Много позже, когда слава его была упрочена на всём земном шаре, он говорил, вспоминая этот день: «Вот когда я понял, что человек рождается дважды! Весь день я бродил по городу, заговаривая с незнакомыми и театрально-вежливо раскланиваясь с друзьями и приятелями. „Подождите, подождите, – мысленно говорил я каждому, кто проходил мимо меня, – ещё немного времени, и все вы будете узнавать меня, всем вам захочется познакомиться со мною! Сегодня я прощаю вас, бог с вами, сегодня вы не хотите поклониться мне – не надо, ничего, я подожду, – я ждал много, осталось очень мало!“ Я вошёл в помещение банка. Я медлил, я долго сидел на скамье против того окошка, за которым работал седой человек; он и не подозревал, что его сын, первый из ребятишек, получит мою книгу с автографом! „Позвольте мне получить по этому чеку!“ Служащий надел очки, взял мой чек, осмотрел его и спросил, намерен ли я взять всю сумму или какую-то часть оставлю на текущем счету. „Непременно текущий счёт, непременно!“ – сказал я. Чёрт возьми, у меня текущий счёт! „Позвольте узнать ваше имя!“ – „Гастон Фужер“, – ответил служащий банка. „У вас есть дети?“ – „Сын, ему пятнадцать лет…“ – „Пусть ваш сын придёт ко мне ровно через полтора месяца, он получит… ха-ха! – он получит несколько бессонных ночей!..“ Тем временем банковская машина заработала ради меня одного. В одном месте я получил тысячу франков, в другом какую-то книжечку, я даже и не посмотрел на неё, а просто сунул в карман и, помахивая шляпой, грациозно удалился. Всего доброго, будьте здоровы, желаю вам удачи! Фу, каким дураком был я в тот день, – блаженный, неповторимый день!..»

Книга появилась в продаже спустя сорок девять дней. Жюль в сопровождении Барнаво отправился в экспедицию издательства получать авторские экземпляры. Новый чек от Этцеля он получил накануне, беседа с Гастоном Фужером на этот раз была более продолжительной. Тридцать книг уже были приготовлены – две массивные, тяжёлые пачки, крест-накрест перевязанные верёвкой. Барнаво поднял их и заявил, что понадобится помощь мальчика – того, что стоит и ждёт, когда его позовут.

– Зови, Барнаво, этого мальчика! Нет, зови тридцать мальчиков, пусть каждый несёт по одной книге!

– Я ничего не имею против оркестра духовой музыки, – заявил Барнаво. – А это не сон, мой дорогой Жюль Верн? Дайте мне хороший подзатыльник! Я могу умереть от радости и счастья!

– Мы должны долго жить, Барнаво, – сказал Жюль. – Умереть сегодня страшно!

– Умирать всегда нехорошо, но если для продления вашей жизни понадобится чья-то другая – возьмите мою! Только сперва разрешите мне прочесть вашу книгу!

– Барнаво! – воскликнул Жюль и кинулся в объятья своего верного старого друга. – Мы будем работать, как волы! С утра до ночи! Впрочем, работать буду я, – ты теперь должен отдохнуть. Сегодня же ты выходишь на пенсию. А теперь нанимай экипаж и закупай всё поименованное вот в этом списке. Я буду дома через три часа. К моему приходу стол должен быть накрыт на пятнадцать персон. Побольше вина, фруктов, мяса, сыра…

– Хлеба, масла и сосисок, – закончил Барнаво. – Всё знаю, Жюль Верн, всё знаю! Когда же вы успели заготовить этот список?

– Пять лет назад, – ответил Жюль.

Он не торопясь шёл по улицам Парижа. Походка его изменилась, – он и сам обратил на это внимание, – она стала уверенной; Жюль дышал глубоко и полно; он свысока, но вовсе не пренебрежительно глядел на прохожих – читателей своих, отныне своих читателей! Он заходил в магазины писчебумажных принадлежностей, выбирал самую дорогую бумагу, конверты, тетради и просил прислать на дом вот по этому адресу. «Всего хорошего, будьте здоровы, желаю вам удачи!» В трёх магазинах он накупил столько бумаги, перьев, карандашей и чернил, что ему хватило этого лет на пять. Затем он зашёл в магазин цилиндров, шляп и котелков; свою старую жёлтую шляпу оставил на прилавке, а вышел из магазина в мягкой жёлтой панаме со шнурком. В ювелирном магазине он купил золотое кольцо; зачем, кому – и сам не мог понять. «Подарю кому-нибудь, – сказал он себе. – Такое милое колечко, как не купить…» В магазине обуви он только посидел с минуту и ушёл. «Ботинки буду заказывать, у меня мозоли, широкая ступня, готовая обувь вредит моему здоровью», – сказал он и отправился к Иньяру:

– В шесть вечера прошу пожаловать ко мне на маленькое торжество по случаю выхода моей книги!

От Иньяра он проследовал к Дюма-отцу. Почтенного романиста не оказалось дома. Бывшая квартирная хозяйка, мадам Лярош, дала тысячу уверений в том, что она придёт в шесть без пятнадцати. Надар сказал: «Бегу сию минуту!» Кузен Анри Гарсе обещал быть ровно в семь. «Раньше никак не могу, – сказал он. – „Надеюсь, вина будет достаточно?“ – „Пять литров на человека“, – ответил Жюль.

Не пригласить ли Жанну?

Он послал ей большой букет белых и красных роз.

Отец и мать… Они далеко, стары, не приедут.

А что же книга?

Книга раскупалась, как хлеб.

Школьники читали её, как некий учебник географии, в котором для лучшей усвояемости были добавлены приключения. Взрослые, по совету детей, среди дел и забот наскоро пробегали одну-две страницы и уже не могли оторваться, забывая дела и отдыхая от забот.

Из дома в дом летела весть: «Вышла интересная книга, спешите купить её, вы не раскаетесь, вы не заснёте, забудете всё на свете и даже почувствуете лёгкое головокружение после путешествия на воздушном шаре».

Газетные обозреватели и солидные критики вынуждены были очень серьёзно отнестись к предложенной им для отзыва книге. Один из них, наиболее откровенный, скромный и честный, на страницах газеты признался, что он ничего не знал об Африке, – всё недосуг было прочесть и узнать, и вот ему преподнесли эту страну, её климат, животный мир, растения в такой увлекательной форме, что хочется сказать автору: «Большое спасибо, добрый, талантливый Жюль Верн!»

Прошёл месяц, и Этцель приступил к подготовке второго издания. В качестве иллюстратора он пригласил Риу, – этот художник давно мечтал о такой именно книге. Она вышла, поступила в продажу; бюро газетных вырезок прислало издателю тридцать печатных отзывов. Жюль перевязывал шёлковой тесьмой письма от читателей: белой от женщин, синей от мужчин. Писем от мужчин было больше.

– На завтра к обеду котлет, анчоусов, рыбы, – говорил Жюль Онорине. – Я всё ещё голоден! Я очень долго думал о читателе и наконец получил право подумать о себе.

Роман Жюля очень скоро перевели в Петербурге на русский язык; роман вышел под названием «Воздушное путешествие через Африку»; книга была издана Головачёвым. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал о ней в «Современнике»: «Ребёнок не встретится здесь ни сблагонравным Ваней, ни с обжорливою Соней, ни с лгуном Павлушей, рассказы о которых так тлетворно извращают детский смысл, но сразу увидит себя окружённым здоровой и свежей атмосферой. Он увидит, что автор не обращается к нему, как к низшему организму, для которого требуется особенная манера говорить с картавленьем, прпшептыванием и приседаниями и которому нужны какие-то особенные „маленькие“ знания: он поймёт, что ему дают настоящие знания, что с ним говорят об настоящем, заправском деле…»

Жюль задумывал новый роман. Ещё пять-шесть месяцев, и на столе Этцеля должна лежать рукопись размером не менее десяти листов.

– О чём же ты будешь писать? – спросила Онорина.

Муж её задумался. У него было много планов, но сейчас особенно сильно беспокоил один.

– Сен-Клер-Девиль, геолог, с которым я недавно познакомился, – ответил Жюль, – предложил мне идею интереснейшего романа. Он должен называться так: «Путешествие к центру земли». Мой новый друг сам спускался в кратеры погасших вулканов; Девиль представляет собою готовый образ учёного-мыслителя, не жалеющего жизни своей ради науки…

– Мой бог! – всплеснула руками Онорина. – Ты должен написать этот роман в пять-шесть месяцев! Ты закабалил себя! Ты совершил оплошность!

– Может быть, я переоценил своё здоровье, – спокойно проговорил Жюль. – Два романа в год – совсем немного. Этцель ничего не навязывал мне, я добровольно согласился с его предложением давать в год два романа. Зато двадцать тысяч франков, моя дорогая! Этцель нашёл меня, он указал мне мою золотую жилу! А я, как тебе известно, умею работать по десять часов в сутки.

– Иногда ты работаешь и двенадцать часов!

– Значит, нет нужды волноваться. На следующей неделе мы отправляемся в Нант, там пробудем до сентября, и, как только вернёмся, я немедленно сажусь за «Путешествие к центру земли».