Текст книги "Приговоренный"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

ДУРНОЕ ДЕЛО – НЕ ХИТРОЕ

– Виктор Семенович, – напомнила Иванцову секретарша через переговорное устройство, – вы на девять часов вызвали Морякова.

– Пришел? – спросил прокурор. – Пусть заходит.

Моряков, старший следователь областной прокуратуры, который вел дело об убийстве Балыбина и Клевцовой, осторожно проскользнул в огромную дубовую дверь кабинета и почтительно, как-то по-японски, поклонившись, произнес:

– Доброе утро, Виктор Семенович! Вызывали?

– Да. Давай-ка, пока текучка не заела, расскажи мне все, что ты там еще накопал. Вкратце, но все как есть.

– Нашли машину Клевцовой, на которой уехала подозреваемая Мотыльская. Отпечатков пальцев нет. Из Москвы сообщили, что паспорт, предъявленный Мотыльской, с серией и номером, которые зарегистрировал дежурный по КПП поселка, никому не выдавался. По приметам и фотороботу, который мы им передали, у них ничего нет. По данным с железной дороги, ни в облцентре, ни по всей линии до Москвы билеты на фамилию Мотыльская не продавались. В аэропорту тоже.

– В общем, висяк, – констатировал прокурор, сдвинув брови. – Плохо, товарищ Моряков. По-моему, зашли вы с этой версией в тупик. А дело, прямо скажем, из категории особо важных. Тут надо работать, уже Москва интересовалась. Туда какие-то сведения поступили, будто это заказное убийство и мы это дело на тормозах спускаем. Конечно, это из гор прокуратуры душком повеяло. Сейчас, как что – сразу: Мафия, заказное убийство, прокуратура не чешется!» Понимаешь, Моряков, что ты своей медлительностью делаешь? А?

– Я работаю, Виктор Семенович, работаю! – заторопился Моряков. – У меня есть вторая версия, может, и дурацкая, конечно, но ведь чем черт не шутит…

– …Когда Бог спит, – продолжил прокурор. – Ну-ну, изложи.

– Дело в том, Виктор Семенович, что у супругов Клевцовых трудилась домработница Галя, Матвеева Галина Романовна, если полностью. По ее словам, она, как обычно в дни визитов Балыбина к ее хозяйке, ушла с дачи после полудня. А в тот день, между прочим, ее видели в поселке около трех часов дня, то есть когда Балыбин и Клевцова уже были мертвы…

– Так-так! – заинтересованно кивнул Иванцов. – Продолжай, пожалуйста!

– По утверждению же самой Матвеевой, она убыла из поселка не позднее чем в 12.30 и вновь приехала только утром в воскресенье, когда якобы и обнаружила мертвыми хозяйку и ее возлюбленного. При этом она, как утверждает, «нечаянно» взялась руками за пистолет, потому что пыталась выяснить, жива ли Клевцова или нет. Дескать, пистолет лежал поверх трупа, а она, эта Галя боялась, будто он выстрелит.

– Отпечатки сняли?

– Да. На «ПСМ» – он, кстати, числится в розыске с 1993 года – обнаружены отпечатки большого и указательного пальцев правой руки Галины Матвеевой. И больше никаких. Оружие найдено на боевом взводе. Правда, отпечатки Матвеевой только на рукоятке пистолета. Расположение отпечатков соответствует показаниям Матвеевой: «Подняла пистолет двумя пальцами». На спусковом крючке и в других местах их нет. Зато найдена салфетка со следами ружейной смазки…

– Значит, она могла, протирая пистолет, держать его двумя пальцами и наследить… – глубокомысленно сказал Иванцов. – Молодец, молодец. Убедительно выстраиваешь. А мотивы к совершению убийства есть?

– Есть, – Моряков улыбнулся с легким похабством, – ревность.

– Что, Матвеева была влюблена в Балыбина? – прищурился прокурор. – Есть хотя бы косвенные подтверждения?

– Не совсем так, Виктор Семенович. – Следователь откровенно ухмыльнулся. – Галина Матвеева была влюблена не в Балыбина, а в Клевцову.

– Доказательства есть?

– Есть. Матвеевой тридцать семь лет, она до сих пор не замужем и никогда замужем не была. Детей нет, по сведениям от соседей, живет в доме с матерью-пенсионеркой и никаких мужчин к себе ни разу не приглашала. Внешность у Матвеевой мужиковатая, руки сильные, вполне может употребить в дело «ПСМ».

– Хлипко, но если постараться, то можешь найти и попрочнее аргументы. «ПСМ» – дорогой пистолет. Он на черном рынке, по последним данным, минимум полторы тысячи долларов стоит. Вряд ли этой самой Гале он был по карману, а на улице под забором такие пушки не валяются.

– Пистолет, Виктор Семенович, мог принадлежать Балыбину… – преданно глядя на шефа, тихо сказал Моряков. – Нелегально, конечно. Например, если при обыске у него в кабинете или дома найдутся кобура или патроны, то это будет убедительно…

– Кто видел Матвееву в поселке после трех часов?

– Минимум три человека. У меня есть письменные показания.

– А в какое время она прошла через КПП? Ее ведь там должны были видеть.

– Дело в том, что Матвеева живет в деревне Зотово. в двух километрах от поселка, и ходит домой пешком через зону отдыха. Там нет забора, но патрулирует наряд. Я уточню у них, Виктор Семенович.

– Ладно, опроси их… В общем, кое-что просматривается. Но вот что нам с гражданкой Мотыльской делать? Она тут как-то не пляшет.

– Почему, Виктор Семенович? Поехала девушка покататься на подругиной машине, разведенная, красивая, при деньгах, раз в отпуск приехала, а по дороге сел к ней какой-нибудь нехороший парень… Например, из банды Черного, которого, как я слышал, в разборке порешили… Завезли к себе на хату, попользовались коллективно, убили и сожгли, а пепел размололи и по ветру пустили.

– Не перемудрил? – строго спросил Иванцов.

– Если что – поправите… Это же рабочая версия.

– Ладно. Насчет Черного – это мысль хорошая. Мы тут арестовали несколько человек, всякую шестерню из его бригады. Почти всех, кто еще живой остался. Думаю, что кто-нибудь из них и признается.

Или, например, скажет, что видел, как какой-нибудь Федя или Вася забавлялся с гражданкой Мотыльской, а потом ее, как говорится, «утилизировал». Работать только надо. Стараться!

– Обязательно, Виктор Семенович, будем стараться…

– Правильно. Я ж свои кадры знаю и ценю. Особенно таких опытных, как ты. Тебе сколько лет, Алексей Васильевич?

– Сорок три.

– Ну, пора расти. Ты ведь пару лет назад районным прокурором был, помнится? Выступил только не вовремя и невпопад. А так претензий не было.

Опыт руководящей работы, стало быть, есть. Потянешь, если что, город?

– Не знаю… – У Морякова, как видно, аж дух захватило. – Страшновато… Мне подумать надо, Виктор Семенович.

– Подумай, только недолго. Надо вопрос с городом решать, такое место без человека на большой срок оставлять нельзя. Это только в Москве без генерального прокурора столько месяцев жить могут, а нам не пристало. В общем, иди думай, работай. Два дня тебе, чтоб все выстроить по Матвеевой. А Мотыльскую выделим в отдельное производство. Но вести тоже ты будешь. Особо не мудри, не усердствуй, лишних не привлекай, в лоб не ходи, руководи тонко, если кто из твоих будет сачковать, отсылай ко мне, я подтяну.

– Обязательно, Виктор Семенович. Но у меня таких нет. Я своих хорошо знаю. Балласта не держу.

– Толково, толково… Ты подумай, подумай насчет города.

Моряков удалился. Иванцов взялся было просматривать папку с бумагами, принесенными на визу, но что-то не гляделось. Не о том мысли были. Они все время уносили туда, в Сидоровский район, к Черному болоту. Ребята должны были выехать в шесть утра, максимум час могли затратить на автомобильную поездку, а сейчас уже 9.30. Конечно, этот бандюга Клык мог проканителить, поводить за нос, но два с половиной часа – вряд ли. Парни, которые с ним пошли, за это накажут. Клык еще их умолять будет, чтоб убили насмерть, а не мучили жизнью. Могли быть, конечно, всякие случайности и непредвиденные обстоятельства, но ведь столько раз все продумывали… Может, лучше было и впрямь подождать до зимы? Замерзло бы это чертово болото, не нужен стал бы Клык. Ясно же, что нычку свою он мог только на каком-нибудь островке пристроить, а их там не так уж и много.

И тут же Иванцов погнал прочь эти слабосильные, путающие мысли. Не хотелось ими заполнять и без того перегруженные мозги. Слава Аллаху, если эта нычка благополучно три зимы и три лета пролежала и никому не попалась. Давным-давно могли вынуть и увезти за тридевять земель. Не Клык, конечно, и не Черный, а какой-нибудь хрен с горы, грибничок-охотничек случайный. Взял да отогрел зимой костерком нечаянно. Или летом набрел невзначай. Вот и думай. Но если ребята с Клыком пришли к пустому месту, то инструкция у них была четкая: Клыка оставить в болоте, а самим возвращаться и докладывать, как и что.

От этого в голову прокурора зашла одна темная, мрачная, скользкая мыслишка. А что, если эти трое возьмут и договорятся с Клыком? В принципе ведь могут. И он человек, и они люди. Конечно, риск велик, и Клыку стремно, и его конвоирам. Три миллиона долларов на четверых плохо делятся. Клык, правда, то ли придуривается, то ли действительно не знает, сколько стоит содержимое нычки. Да и для тех троих, что с ним, неизвестна не только подлинная стоимость того, что в нычке, но и вообще, что, собственно, в нычке находится. Потому что это требует особого подхода, нельзя содержимое нычки тут же потащить на базар и продать из-под полы. И не всякий банк возьмется хранить. В общем, товар этот быстро не обернешь. А начнешь оборачивать, не зная, как, что и почему, – обязательно влетишь. Либо к властям под крылышко, либо к крутым под перышко. Но ведь если Клык знает хотя бы приблизительно, какую сумму можно выручить за нычку, то может, если припрет, и поделиться в расчете на милость Прокуроровых людей. А у тех ретивое может взыграть. Конечно, Клык им без надобности. Он бы им пригодился только в том случае, если б они решили с Иванцовым в кошки-мышки поиграть, пошантажировать раскрытием истории с ложной казнью. Но для этого надо не только крепкими мышцами обладать, но и мозгами.

А у этих ребят уровень не тот. Если они узнают цену нычке и захотят Иванцова кинуть, то Клыка приведут в исполнение. Не стоит делить на четыре, когда можно на три. Получить по зеленому лимону и исчезнуть. Не объявишь же на них всероссийский розыск. Самого себя эдак посадить можно.

Иванцов даже головой мотнул, чтобы отбросить эту сосущую под ложечкой мысль о предательстве. Все трое не раз доказывали, что доверять им можно. Никуда им без Иванцова не деться. Привязаны и повязаны намертво. На каждого из них дело лежит приторможенное. Если дернутся и попадутся, то, подставив прокурора, от вышки не отвертятся. И потом, все трое давно и постоянно стучат друг на друга. Точнее, Иванцов приучил их к откровенности, приглашая по одному посидеть за бутылочкой или с удочкой на зорьке. Причем каждый из них знал, что два других не станут ничего утаивать о нем. Как тут заранее сговориться? А только сговорившись, заранее можно было прикинуть, что делать с нычкой… Да и времени не было.

Но что ж там произошло, черт возьми?

БОЛОТО – ДЛЯ БЛАТНЫХ!

Второй час Клык вел по болоту своих «друганов». Тот самый спокойный участок, который при желании можно было за десять минут пройти по прямой, он крутил так долго, как только мог. Такие зигзаги и повороты выделывал, что сам удивлялся. И что удивительно – особой усталости не чуял. Это Клык еще в армии заметил: когда гонит взвод на марш-броске сержант или лейтенант, то все время ощущаешь усталость, подавленность, тяжесть какую-то. А вот когда сам командуешь, то вроде и нет ее, усталости этой. Так и в этот раз. Конвоиры в своих болотных сапожищах упрели. У них в эти сапоги полведра пота набежало. А Клык, которому рано утром пришлось ноги в кроссовках холодной водой пропитать, вроде бы притерпелся. Да и вода прогрелась помаленьку.

Не ошибся Клык. После того как Сеня Левый провалился, и Трепло, и Правый ни шагу в сторону не делали. Топали исключительно за Клыком, куда бы он ни шел. А поскольку от частой смены направлений у них постепенно терялась ориентировка, то все чаще Клык, оборачиваясь, видел на лице Трепла озабоченное, даже испуганное выражение. И хотя Трепло молчал или ругался, но никак не делился с Клыком своими мыслями, Клык хорошо понимал, какие это мысли. А думал Трепло, по прикидке Клыка, исключительно над тем, как выйти из болота, если на обратном пути не будет проводника. Может, конечно, он и загодя об этом размышлял, но вот нынче, на местности, уловил, насколько это сложно. Может быть, если б не провалился Левый, то Трепло так не волновался бы. Не увидев воочию, что опасность реальна, в нее не поверишь. А тут всего полшага в сторону, р-раз! – и по пояс. Хорошо, что не с головой, и хорошо, что Правый успел подсуетиться.

Но, так или иначе, теперь у Юшка было раз в пять больше шансов осуществить задуманное. Не зря он прошлую ночь без сна промучился. Зато сегодня все – тьфу-тьфу – идет как надо.

Клык вышел на большую кочку, заросшую травой и кустиками, росла тут и пара-другая корявых березок. Здесь заканчивался тот самый простой участок пути, который гражданин Гладышев превратил в сложный. Дальше начинался на самом деле трудный участок, но вот об этом Клык сообщать не собирался. Напротив, он счастливо улыбнулся и сказал выбиравшемуся на кочку Треплу:

– Перекурим, гражданин начальник. Самое трудное место прошли.

– Далеко еще? – спросил Трепло.

– Метров двести, но это уж так, семечки.

Подошли Правый и Левый. Клык исподволь оценил физическое состояние молодцов и сделал вывод: сдохли. А по тому, как они с беспокойством и даже, можно сказать, с настоящим страхом смотрели назад, силясь вспомнить дорогу, стало яснее ясного, что им сейчас очень не хочется убивать Клыка сразу после обнаружения нычки. И взгляды, которыми Правый и Левый обменивались с Треплом, говорили о том же. Пусть, мол, сукин сын, выведет нас отсюда, а уж потом можно и замочить…

Отчего-то Клыку захотелось узнать, были у этих мордастых мамы и папы, откуда они родом, сидели или нет, женаты или так обходятся, есть ли дети, хотя бы незаконные. Конечно, спрашивать вслух об этом он не собирался, но интерес такой появился. Отчего? Да потому что отсюда, с этого болота, кому-то дороги не было. Или им, или Клыку. Они-то пока еще считают, будто им солнце светит, а Клык последние километры по земле дохаживает. Как будто они, заразы, имеют право жить и воздух нюхать, а Клык его отродясь не имел. Будто Клык не человек, а железка какая-то, робот-кибер вроде Терминатора, которого благое дело – либо под пресс, как в первой части, либо в переплавку, как во второй. А потому они, которым жить не запрещено, своей властью решают, когда Клыку засветить в затылок: сразу, как только нычку достанет – так начальство приказало, – или после того, как он, дурачок, их из болота выведет и нычку им отдаст.

Сам Клык уже не раз отрицательно решал вопрос о чужом существовании. Может, они, те люди, тоже жить хотели и на какую-то удачу в этой жизни нацеливались, но попали Клыку поперек дороги. Двух баб, которые в долю просились и пытались его шантажировать, алчных, жадных, продажных лярв, он жалел меньше всего. Ни детей у них не было, ни добрых рук, ни ума, ни сердца, ни теплоты. Обманывали, подличали, на халяву прожить собирались. Но все-таки и по ним у Клыка иногда на душе скребло. Вроде бы он и каяться в этом не собирался, но почему-то думал, что, может, и не стоило этих дур мочить. Не очень жалел он и охранника, которого застрелил в том злополучном магазине. Там надо было выбирать, чей «макар» быстрее. Кто ж знал, что тот мужик вместо того, чтоб спокойно к стене повернуться, начнет рыпаться? Молодой парень, небось думал, что раньше успеет. Но ведь и Клыку жить хотелось. Не меньше, чем сейчас. На зоне Клык одного уделал ложкой в глаз и тоже о том жалеть не имел привычки. Там все было просто: или быть удавленным, или как-то открутиться. Может, тогда придавили бы, так теперь не страдал бы? И не изведал бы, что такое камера смертников, и не прожил бы столько дней полуживым-полумертвым, и не ждал бы сейчас, в очередной раз, пика пойдет или черва. Если кого из убиенных Клык и вспоминал с досадой на себя, так это был старик сторож, которого уложил ударом монтировки. Самое страшное, так это то, что в милицейском досье на Клыка этого факта не было. И взял-то он на том деле, в сельмаге, всего ничего – две тыщи рублей с копейками. Правда, старых, еще советских, но все одно за такие деньги старика мочить западло. Одно утешение: тогда уже работал один, сам по себе, и никто не мог ему это поставить в укор.

Клык обнаружил, что курево у него кончилось. Почти всю суточную пачку «Беломора» он высмолил вчера, пару-тройку оставшихся папирос добил сегодня, во время предыдущих перекуров. Получалось, что надо стрелять табачок у конвоя.

– Гражданин начальник, – вежливо попросил Клык, – не угостите сигареткой особо опасного рецидивиста?

– Хрен, завернутый в газетку, заменяет сигаретку, – проворчал Правый.

– Если хочешь закурить, вон на стенке член висить! – хмыкнул Левый.

Во гады, а? Жлобы позорные! Но не будем рыпаться, надо вести себя тихо, смирно и даже глазами на них не зыркать, время еще не пришло. После попомнят!

– Дай ему, – разрешил Трепло, и Левый подал Клыку «LM». Слабовата Америка, но для такого расклада ништяк. Горела сигаретка быстро, Клык глотал сладкий дымок по-мелкому, не разрешая себе ее скурить в три затяжки, что его пока еще здоровые легкие вполне позволяли.

Нет, Клык не успокоился. Они его что, за сявку держат? Порадовались, видно, что «самое трудное» место прошли. Думают, что Клык им поверил и жизнь себе выслуживает? Ну-ну, посмотрим…

Они держались от него метрах в трех. Присели на сухое, но поглядывают. У Трепла опять предохранитель на автомате снят. Нет, они службу знают, устали, немного напугались, но вовсе не расслабились. По-прежнему ждут от Клыка рывка. Но фиг угадают. Все подкрадется незаметно. А жалеть их нечего. Таким падлам жизни нет. Самое главное теперь – продолжать в том же духе, не нервничать и не дергаться, если будут подкалывать, как по сигаретному вопросу.

Вот и все. Сгорели «элэмки» у конвоя, а у Клыка еще держалась.

– Все, – сказал Трепло, вставая на ноги, – завязывай курить, пошли дальше.

«Ну, – собираясь с духом, подумал Клык, – как говорили товарищи большевики, «это есть наш последний и решительный бой». Лучше, конечно, чтобы их последний, а мой – решительный».

Вдавив остаток бычка в сырую траву, Клык встал и взял жердь. Надо продумать еще раз, на ходу, хотя уж столько раз все перепродумано и увидено как бы воочию. Что может вмешаться и помешать? Только случай. Обидно, если не повезет в последний момент, но сам выбирал, никто не заставлял светиться с этой нычкой. Мог бы спокойно досидеть до своей пули.

Даже прожил бы подольше, может быть. Но все-таки помереть уж лучше здесь, под солнышком, на свежем воздухе. И лучше быть в болоте утопленным после смерти, чем сожженным. Как подумаешь, что кто-то твое тело будет в печку пихать, а потом кости кочергой перешуровывать, так жуть берет. В болоте прохладно, глядишь, прорастешь травой, водорослями, мхом. По весне зеленеть будешь, под осень – жухнуть. Тьфу! Если загодя думать, что помрешь, так лучше и не начинать. Нет, граждане начальнички, еще не чуете вы, какие тут у Клыка нычки есть! Топайте, топайте след в след! И пушечки держите покрепче, чтоб в болоте не утопить, и жерди не забывайте, а то не дай Бог раньше времени сами утопнете…

И впрямь, для человека непосвященного, не знающего болотных тайн, то, что лежало сразу за кочкой, выглядело намного приятнее, чем то, что осталось позади.

Кочки с деревцами и кустами здесь стояли намного гуще, а потому при взгляде вперед было впечатление, будто болото кончается. На самом же деле топких мест между этими кочками было куда больше, чем позади. Клык это знал, а Трепло с дружками – нет. На этом и надо было играть.

Клык постарался ничего не изображать: ни волнения, ни беспечности. И то и другое, если б заметили, насторожило бы Трепло энд компани. Он шел спокойно, не забывая проверять прочность почвы жердью. Трепло вновь поднял предохранитель на автомате и держал в руках только жердь – оружие висело за спиной. Держался он, как и прежде, на той самой дистанции, которую сам определил, – три метра. А вот Левый и Правый заметно подтянулись, приблизились к своему основному. Это не больно здорово, с одной стороны, но с другой… А вдруг все трое сами по себе провалятся?

Вот эти дурацкие надежды надо было гнать от себя поганой метлой. Начнешь убеждать себя, что, мол, само образуется или Бог поможет, – не сможешь решиться на то, что придумал. Потому что там надо будет рисковать. И если духу не хватит, пропадешь.

Все ближе, ближе то самое место, которое когда-то – всего несколько дней назад вообще-то – привиделось Клыку в камере смертников. Он ведь сон тогда увидел, будто идет с дедом покойным по болоту. И маленьким себя ощутил, вот что удивительно. Совсем еще чистым и добрым, не порченым и не траченым. Сон тот был коротким и сладким, только вот проснувшись, Клык слезу пустил. Тихую, злую. Не орал, как маньяк, что сидел напротив. И потому, что деда любил много больше, чем отца и мать, и потому, что до ужаса отчетливо понял, куда его жизнь привела. И то, что не бывать ему никогда на Черном болоте наяву, ни с дедом, ни одному, пришло в голову. А потом уж про нычку вспомнилось и так далее.

С каждым шагом, который приближал его к ТОМУ месту, Клык ощущал, как напрягаются, готовясь к работе, отощавшие за долгое время мышцы, как кровь быстрее начинает скользить по жилам, потому что моторчик в груди прибавил обороты…

Вот оно. Три кочки, обросшие кустами каких-то «волчьих ягод» и бузины, кажутся отсюда одной большой. Между ними едва прикрытая ровным, но тонким слоем мха и торфа топь. А если не знать, выглядит просто как проплешина в кустах. Пять на пять метров, не больше. Здесь, по рассказам деда, не один раз проваливались даже опытные, не раз ходившие по болоту люди. Потому что совсем недалеко, только чуть правее и метров на сто дальше, есть похожее местечко – болотный островок, на котором зарыта нычка. Очень похоже, только пенька перед кустами нет. Там бузина росла, в рядке с другими. Ее дед срубил, чтоб заметку сделать. И Клыку показал заметку эту. Для того чтоб не ходил туда. Только вот сейчас именно туда надо идти. И рисковать.

Здесь у пенька грунт твердый. И дальше шесть-семь шагов через заросли будут спокойными. За этими зарослями спина Клыка не будет видна Треплу. Что он сделает? Подойдет ближе или побоится? Шаги Трепла чавкали будто бы поближе, чем раньше, но оборачиваться не стоило. Мог, гад, по роже разглядеть, что у Клыка на уме. Сейчас уже трудно сдерживаться и за выражением лица следить.

Если Трепло приблизится – один расклад, если нет – другой. На оба случая своя задумка. Осталось ждать шелеста кустов за спиной. Через три секунды после этого все станет ясно.

Зашелестели. Ветки хрустнули – ногой наступил. Нет, не приблизился, идет на том же расстоянии. Теперь главное, чтоб шел так же, не сворачивая, и не заметил, что Клык смещается в сторону…

– Стой! – хрипло крикнул Трепло. – Не отрывайся!

И хруст, и шелест пошли чаще и громче – побежал бегом через кусты догонять. Точно по тропке, волоча за собой жердину, стукающуюся о корни, стволы и ветви. Стало быть, за автомат держится одной рукой. Следом топочут Правый и Левый, почти следом. Значит, времени на все про все – не больше трех-четырех секунд.

Клык, не торопясь, вышел на край кочки, туда, где кончались кусты и начиналась якобы полянка. Отошел чуть в сторону от тропки, взял на изготовку свою жердину и еще пару секунд слушал пыхтение набегающего Трепла, шелест листьев и треск сучьев. Только бы угадать точно, только б не промахнуться.

Трепло выскочил из кустов ровно в метре левее того места, где поджидал Клык. Левой рукой волок за собой жердину, правой держал автомат за пистолетную рукоятку, и это было как раз то, что надо.

Клык с разворота, собрав все силы, ударил торцом жердины, как солдат штыком. Удар упругой, косо срезанной на конце палки пришелся Треплу прямо в кадык. Он шатнулся, оторопело глянул помутневшими и выпучившимися глазами на Клыка, который, не теряя времени, бросил жердину, ухватился сбоку за автомат и со всей силы врезал Треплу коленом в пах. Рывок – и автомат оказался у Клыка, а Трепло, нечленораздельно прохрипев что-то, согнулся и стал заваливаться вперед, держась за живот. Прикладом по затылку – н-на!

Тут из кустов выскочил Правый с пистолетом в руке, но раньше на спуск нажал Клык.

– Уй-я-а-а! – оглушительно прогрохотавшая очередь не перекрыла истошного вопля, выбитого пулями, вонзившимися Правому в грудь и живот. Его аж подбросило на полметра и швырнуло спиной в кусты под ноги набегающему Левому. Тот нырнул вниз, и пули, которые прописал ему от всех скорбей Клык, прошли выше. Отрывисто жахнул «Макаров», Клык ощутил острую боль, будто по левому бедру раскаленным стальным прутком чиркнули, прыжком отлетел в сторону и наугад стреканул очередью туда, по кустам, а потом, чтоб обидно не было, – по корчившемуся в трех шагах от него Треплу. С Треплом все стало ясно сразу же: одна из пуль клюнула его в голову повыше уха, брызнули какие-то ошметки, Трепло охнул, выгнулся, судорожно дернув руками и ногами, а затем шлепнулся лицом в мох и застыл намертво. А из кустов, там, где был Сеня Левый, послышался неясный стон, хруст и что-то вроде рыгания. Клык даже не успел подумать, что бы это значило, когда Сеня – он был единственным, чье имя Клык сумел узнать, – вышел из кустов. Скорее он не вышел, а вывалился. Уже почти неживой, с белым лицом и перекошенным ртом, из которого выливалась какая-то густая ало-бурая масса, на полусогнутых, шатаясь влево и вправо, он словно бы не видел Клыка, хотя прошел от него в паре метров. Пистолета у Сени в руках не было, обе руки он прижал к груди, между пальцами ручейком лилась кровь, а из утробы доносилось не то мычание, не то стон. Ноги сами вели его – похоже, голова у Левого уже отключилась. Не пройдя и двух с половиной метров, он споткнулся о ногу Трепла, ничком рухнул наземь и, цапнув руками мох, забился в мелких судорогах. Неизвестно, что он сейчас чувствовал, только Клык ему не завидовал, потому что глухое мычание, испускаемое Сеней, было не похоже на то, которое издают от блаженства. Затем что-то хлюпнуло у Сени внутри, он приподнял голову, открыл рот, и оттуда вывернулся целый поток какой-то кровавой смеси. Левый обмяк и уронил лицо в образовавшуюся лужу. Больше он не шевелился. Стало тихо и жутко.

С минуту или больше Клык лежал, вслушиваясь в тишину, поглядывая на торчащие из кустов сапоги и окровавленные штаны Правого, на Трепло и Левого, распластавшихся рядом. Птицы, напуганные выстрелами, молчали, но ветер шевелил листву, качал верхушки деревьев, гроздочки краснеющей бузины, неторопливо влек по лазоревым небесам белые, с перламутрово радужным отливом, пухлые облака. Мир продолжал существовать, болото – жить своей жизнью, но уже без Трепла, без Правого и Левого.

Странно, но в первые полторы минуты Клык ничему не верил, даже глазам и ушам. Ему даже казалось, будто все это – страшный сон, в котором главным кошмаром будет пробуждение. Недолго, но казалось. Вдруг вот сейчас вся картинка исчезнет, и окажется, что все это ему привиделось там, в камере смертников. Опять поползет в ноздри и в душу тоскливо душный тюремный запах, опять все эти вертухайские гулкие шаги, лязг замков и решеток, бряканье ключей и бессильное, мучительное ожидание последнего вывода…

И лишь после того, как эти полторы минуты истекли, до него дошло: нет, не сон это – явь! Это в натуре все, получилось! То, о чем только мог мечтать, и даже то, о чем мечтать не мог. Воля! Волюшка родненькая, мать твою за ногу! Падлы, холуи прокурорские, не дышат, а он – дышит. Они думали его по-быстрому спровадить, а это он их спровадил. Один – троих, безоружный – вооруженных… С ума сойти! Безуха!

Клык порывисто вскочил и тут же, охнув, сел. Бедро, которое зацепил своей единственной ответной пулей Сеня Левый и о котором Клык на пару минут забыл, само о себе напомнило. На продырявленных джинсах, которые были выданы ныне покойными гадами, расползалось все шире багровое мокрое пятно. Клык расстегнул штаны, спустил их до колен, глянул.

Навылет прошла. Кость не зацепила, но мяса немало выворотила. И кровь ручьем. Клык слыхивал, будто есть на бедре такая жила, через которую за несколько минут можно кровью истечь. Неужто эту и ковырнули? Неужто придется сдохнуть после того, как все получилось? После того, как вырвался? Нет, еще рано, Клык еще жить хочет.

Свою рубашку рвать Клык пожалел. Дополз до Трепла, выдернул у него из-за пояса тот самый здоровенный нож, которым тот вырубал жерди. Распорол на трупе рубаху, смотал в жгут полотняную полоску, отрубил кусок жерди, расколол пополам, обстругал одну из половинок. Привязал к палочке концы жгута, туго закрутил вокруг бедра повыше раны. Чтоб жгут не раскрутился, примотал его к ноге еще одной полоской ткани. Кровь стала течь слабее, и Клык попробовал забинтовать рану. На обе пробитые пулей дырки пристроил два оставшихся лоскута от рубахи Трепла, сложив их в несколько раз и превратив в подобие подушечек. Для дезинфекции помочился на них, благо было чем, а сверху примотал рукавами от той же рубахи. Может, и выдержат, не промокнут пока. Пощипало, даже подергало, но вроде стало полегче. Правда, нога стала неметь. Ладно, хрен с ней, может, совсем не отвалится.

Покончив с медициной, Клык на двух руках и на здоровой ноге добрался до Правого. Вывернул карманы. Нашлась пушка, которой Правый так и не попользовался, при трех обоймах, небольшой китайский ножик с драконом на пластмассовой ручке, открывавшийся так, как обычный перочинный, но с фиксатором, удерживавшим остренькое, колкое лезвие. Была еще пачка сигарет «LM», правда, на три четверти пустая, и зажигалка из красного оргстекла. Бумажник Клык прибрал, но покамест решил не рассматривать. Успеется поглядеть, если жить будем. Там же, в кустах, нашел пушку, оброненную Левым. Именно из нее Клык получил свою пулю навылет. Странно было на нее глядеть, тепленькую и порохом воняющую. Если б Клыку не повезло, шмальнул бы его Левый тут, на открытом месте. Видать, очень нужно было, чтоб наугад посланные маслинки проросли в этом дурном индивиде.

Когда Клык взялся шмонать Левого, то чуть не блеванул в натуре. Сеню этого вывернуло с кровью из двух концов, и кислый духан от него так и плыл под синим небом. И все же из него удалось достать две запасные обоймы к «макару», кнопочную выкидуху, пачку все того же «LM» с пятью сигаретами, расческу и раскупоренную упаковку какой-то жвачки с тремя пластинками. Бумажника у него не было, лишь кошелек на поясе. Этот кошелечек был поувесистей, но подводить итоги было еще рано.