Текст книги "В Африку за обезьянами"
Автор книги: Леонид Воронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
В гостях у старосты деревни
КОГДА было изловлено достаточное количество мартышек и они были доставлены в Аддис-Абебу и посажены в оборудованное при госпитале помещение, начались сборы на охоту за павианами анубисами.
Меня познакомили с владельцем земельного угодья, расположенного вдоль реки Моджо большим массивом длиною около пятнадцати, а шириною около двух километров. Хозяин этой земли, по происхождению иностранец, уже давно поселился в Эфиопии и вскоре женился на богатой эфиопке. Занимаясь коммерческими делами, он решил обзавестись имением, но так как по эфиопским законам иностранец не может стать собственником земли, то юридически купля оформлялась на жену и детей, считавшихся эфиопскими гражданами.
На территории его участка находилось несколько галласских деревушек, жители которых арендовали у него землю и занимались главным образом скотоводством, а также охотой и выжиганием древесного угля. Этот владелец – господин Р., живший в Аддис-Абебе, разрешил мне ловить обезьян на его участке и дал рекомендательное письмо к старосте деревни, который одновременно являлся управляющим его земельным участком. Старосте в этом письме поручалось оказать мне всяческое содействие: обеспечить рабочими и материалами для постройки ловушек, а также предоставить надежную охрану в лесу от диких зверей и «недобрых людей». Заручившись письмом, мы отправились. Уход за обезьянами в мое отсутствие я поручил очень смышленому и трудолюбивому четырнадцатилетнему мальчику-эфиопу по имени Гетачо, а общее наблюдение за правильным кормлением и уборкой взяла на себя врач больницы Мария Ивановна П., которая и до этого много своего свободного времени отдавала уходу за моими пленниками.
Не доезжая километров пятнадцати по главной дороге до реки Моджо, мы круто свернули вправо, поехали по проселочной дороге и через полчаса оказались у крутого берега этой же реки. Нам предстояло переехать на другую сторону, чтобы попасть в указанную в письме деревню. Но моста через реку здесь не оказалось. Ильма вызвался переправиться и привести кого-нибудь. Захватив свои гранаты, он быстро скрылся в зарослях, покрывающих крутой спуск к воде. Мы прождали около двух часов, пока он возвратился с группой эфиопов. Ильма представил мне управляющего земельным участком – старого, рослого эфиопа по имени Баданья и его двух сыновей – Хайлю и Балачо, а также их соседа – старика Вольдея. Баданья прочел предписание своего хозяина и разрешение министерства сельского хозяйства Эфиопии на ловлю обезьян, после чего приветливо закивал головой – «ишши» (хорошо, ладно). Затем он объяснил, что переезда здесь нет уже лет пятнадцать, а для того чтобы попасть на другой берег, нужно вернуться назад и, проехав через известный нам мост, держать путь вдоль реки по старой дороге, соединявшей лет сорок тому назад Аддис-Абебу с Дире-Дауа. Дорога порядком заросла, и, чтобы мы не сбились с пути, он решил послать с нами своего младшего сына Балачо в качестве проводника. Если же Балачо будет плохо показывать дорогу, то мы должны взять палку и бить его, – в шутку добавил старик. При этих словах вое засмеялись, а Балачо – рослый двадцатилетний парень – широко улыбнулся, показав красивые белые зубы. Наш новый проводник, как и его отец и брат, был одет в брюки-галифе и гимнастерку защитного цвета, на голове его красовался пробковый шлем, на ногах – кожаные краги, но обувь отсутствовала.
Вернувшись на шоссе и переехав мост через реку Моджо, мы, как было нам указано, свернули направо, вдоль реки. Дорога часто исчезала в кустах, тогда Балачо прыгал с подножки на землю и бежал впереди машины, отыскивая путь между колючими кустарниками, упавшими деревьями, показывая объезды оврагов. Порою Балачо бежал так впереди машины минут пятнадцать без отдыха и, пробежав около трех километров, не проявлял при этом никаких признаков усталости. Выносливость Балачо меня поразила. Я спросил Ильму, как долго он может так бежать без передышки. «Долго, – ответил Ильма, – до вечера, мистер». Должно быть, Ильма сильно преувеличил, так как до вечера оставалось еще около пяти часов. Но судя по виду Балачо, он, действительно, был отличным бегуном. Я вообще заметил, что эфиопы очень выносливы и совершают с тяжелой ношей длинные переходы. Они худощавы и мускулисты. Среди простых людей мне ни разу не пришлось видеть тучных, страдающих одышкой. Зато среди чиновников, интеллигенции и богатых эфиопов довольно много толстых, ожиревших людей.
За час мы продвинулись на двенадцать километров и, наконец, подъехали к селению. У крайнего обширного двора нас встретил Баданья и пригласил войти. Я с любопытством осматривал его хозяйство. Двор был огорожен забором из длинных жердей, привязанных лыком к столбам, а между жердями были густо воткнуты колючие ветки. Внутри двора было очень чисто. Очевидно, Баданья держал свой скот в загородке где-нибудь поблизости, как это часто делают эфиопы. Баданья объяснил, что у него во дворе имеют право пребывать только «уша» (собака) по кличке «Шир-шир», что означает «шляющийся» или «бродяга», и верховая лошадь. Возле хижины было сложено в порядке несколько сох и еще какой-то сельскохозяйственный инвентарь. Посреди двора сохло несколько кож недавно убитых телят и коровы, над ними «носились тучи мух. В Эфиопии, особенно в сухое время года, мух очень много, и жители почти не расстаются с опахалом, сделанным из конского хвоста.
В эфиопской деревне.
Староста пригласил нас в «тукуль» (дом). Это была круглая хижина, метров пятнадцать в диаметре, обставленная самодельной, довольно убогой мебелью: несколько трехногих стульев без спинок с сиденьями из сыромятной кожи, низенький столик и несколько топчанов из вытесанных топором досок. Это почти и все. Топчаны, покрытые цыновками из соломы и кожами домашнего скота, служат постелями. В стороне от очага, на лавке расставлена деревянная и глиняная посуда, здесь же круглые кувшины с водой. На стенках – две шкуры леопардов, несколько фотокарточек членов семьи хозяина дома и несложные рисунки, сделанные цветным карандашом на толстой бумаге, изображающие людей и животных.
Жена хозяина, пожилая галласка, с поклоном пригласила нас к столу. Пока мы ехали в объезд, нам приготовили обед, состоящий из «инжира» (блины из просяной муки), к нему мясной соус с перцем и «вот» (рагу из курицы). Мясные кушанья были сильно сдобрены красным перцем. Не желая обидеть гостеприимных хозяев, я принялся за еду, но каждый кусочек мяса, который я клал в рот, обжигал меня, как будто я ел раскаленный уголь. Даже щедро подливаемый в высокие стаканы медовый напиток – «гедж» – не спасал. Только через несколько часов после обеда жжение во рту утихло, и я почувствовал некоторое облегчение. Превозмогая неприятности, причиненные мне перцем, я расспрашивал старосту об обезьянах. Баданья, оказавшийся очень словоохотливым человеком, подробно рассказывал о многих обитателях леса, на опушке которого он прожил всю жизнь.
В лесу очень много «дженжеро». Баданья знал их излюбленные места и обещал сегодня же вечером, если мы не устали с дороги, показать их. В этих местах нужно построить из кольев маленькие домики, а к ним сделать дверцы, автоматически закрывающиеся как только обезьяна войдет внутрь. Конечно, Баданья не мог сказать, пойдут ли обезьяны в ловушку, так как он их никогда не ловил, но слышал, что таким способом ловят, и полагал, что и нам это удастся. Почему бы обезьянам не пойти в домик, рассуждал он, ведь они приходят в деревню, когда люди работают в поле, залезают в хижины, разыскивают там запасы кукурузы и пшеницы. Был случай, когда обезьяны сожгли тукуль. Забравшись в дом, «дженжеро» не только разбросали всю утварь, но вытащили из очага горящие головешки и расшвыряли их по сторонам. Соломенная хижина быстро воспламенилась и сгорела.
В лесу, кроме павианов и мартышек, водится много других диких животных: «коркоро» (кабаны), «тынчер» (зайцы), «дигра» (цесарка), «коко» (дикая курица), газели, антилопы, удавы и леопарды. Самый опасный зверь – леопард, он причиняет людям много неприятностей. Баданья, показывая на стенку, рассказывал, что леопард, шкура которого висит здесь, двадцать дней назад напал на общественного пастуха, сорвал у него кожу с груди, почти оторвал руку и перегрыз горло. Баданья случайно проходил мимо с группой галласов – рабочих-угольщиков и убил зверя, терзавшего свою жертву.
Баданья также рассказал, как однажды он пошел на опушку леса, находящегося в полукилометре от деревни, чтобы подстрелить диких голубей на завтрак гостившим у него иностранцам. Войдя в редкие заросли, он внезапно встретился с леопардом. Зверь зарычал и приготовился к прыжку на охотника. Баданья выстрелил сразу из двух стволов, заряженных мелкой дробью, и убил хищника наповал. Гости были восхищены смелостью и находчивостью хозяина, а присутствовавший среди них врач анатомировал леопарда и нашел в его мозгу несколько маленьких дробинок. Баданья привел нам еще несколько случаев встреч с леопардом, свидетельствовавших, насколько этот зверь опасен. Впрочем, в отличие от тигра и льва, он никогда не охотится на человека: среди леопардов не бывает леопардов-людоедов, подобно тому как это встречается среди львов и тигров. Только защищаясь при неожиданной встрече или будучи ранен, он бросается на человека.
Балачо, сын Баданья, успешно охотится на леопардов. В течение нескольких лет ему удалось поймать целый десяток. Впоследствии Балачо показывал мне в лесу расставленные им примитивные, но оригинальные ловушки. Устраиваются они так. Выбирается дерево со стволом, растущим под углом в 45°. Метрах в шести от корня к стволу, между расходящимися ветвями или суками, привязывается колода длиной в метр и диаметром около пятнадцати сантиметров. Середина колоды высверлена, и получается нечто вроде трубы с внутренним диаметром в пять-шесть сантиметров. Через трубу-колоду пропускается двойная веревка, образующая при выходе петлю. На конец колоды привязывается козленок. Заслышав его мемеканье, зверь взбирается на дерево и, просунув голову в петлю, передними конечностями тянет к себе колоду с козленком. Чем ближе он подтягивает к себе жертву, тем сильнее затягивается петля вокруг шеи хищника. Он срывается с дерева и повисает. Охотятся на леопарда также с огнестрельным или холодным оружием. Приманкой и тут служит козленок; охотник прячется вблизи, а затем стреляет в явившегося хищника или мечет в него копья. Этот способ очень опасен, так как раненый зверь делает огромные прыжки и может настигнуть охотника. Только мужество и хладнокровие человека, во-время подставившего копье или выстрелившего в упор, может спасти его от смерти. Баданья советовал мне не ходить в лес одному. На всякий случай он приставил ко мне для охраны своих сыновей, знающих лес и места, в которых может появиться леопард. Мои телохранители были вооружены винтовками – самым надежным оружием в здешних местах.
Сплошной лес, где можно было найти обезьян, находился в пяти-шести километрах от деревушки. Решено было ехать поближе к лесу и там выбрать место для нашего лагеря.
Охота на павианов анубисов
ДЛЯ стоянки машины мы выбрали местечко на обширной опушке леса в километре от реки, на участке, обработанном под кукурузное поле, принадлежавшее Баданья и его односельчанам. Дальше начинался дремучий лес с огромными оврагами, заросшими по краям колючим кустарником. Заросли были настолько густы, что ветви кустарника, сливаясь в сплошную массу, образовывали над оврагами почти непроницаемый для света свод. Получалось нечто вроде туннелей, тянущихся на несколько километров по направлению к реке и только изредка прерывавшихся тропами, которые проложили здесь люди. На сухом глинистом дне оврага мы заметили следы различных животных, проходивших к реке на водопой. Следы были старые, оставленные еще когда дно оврага было влажно от дождевой воды. Здесь проходили мелкие газели, крупные антилопы и кабаны, сохранились следы неуклюжих гиен и едва заметные, уловимые только для глаза опытного охотника, отпечатки лап леопардов, мускусных и леопардовых кошек.
На машине в лес можно проехать по широкой тропе, но не далее, чем на два километра. На опушке, возле поля, где остановилась наша машина, виднелась большая загородка из беспорядочно наваленных колючих сухих веток, а в ней шалаш для пастуха и караульщиков полей. Во время созревания урожая поля в здешних местах охраняются круглые сутки, так как из лесу совершают опустошительные набеги стада павианов, диких кабанов и других животных, жаждущих полакомиться кукурузой и горохом. Мы поставили посередине загородки свою палатку для жилья, а шалаш решено было использовать как склад провизии и кухню. После оборудования лагеря Баданья повел нас в лес показать места, излюбленные обезьянами. Таких мест оказалось три: на них обычно ночует около десятка стад, по десяти – двадцати павианов анубисов в каждом. Первое место – в двух с половиной километрах от нашей стоянки, на берегу реки, на обширной поляне с редко растущими огромными колючими мимозами. Второе – в четырех километрах, на краю большого оврага, покрытого теми же колючими мимозами, и третье – в шести километрах, у родника, находящегося в центре рощи многовековых сикомор.
Баданья обещал утром следующего дня нанять десять – пятнадцать галласов и в два-три дня построить ловушки во всех трех местах, а я решил, пока будут сооружаться западни у реки и оврага, понаблюдать за жизнью павианов, обитающих у родника.
Юный дровосек-галлас.
Рано утром пришла группа строителей, состоявшая главным образом из подростков, вооруженных топорами, называющимися «матробя». Матробя – орудие из железа; в зависимости от того, как его надевают на крючковатую палку, оно служит либо топором, либо киркой, а если надеть его на прямой конец этой палки, то им можно орудовать, как лопатой. Это почти единственный инструмент, которым здесь пользуются при рубке леса. В районе нашего расположения во многих местах рубят толстые деревья на поленья и, сложив их в конусообразные кучи, выжигают уголь. Нередко для того, чтобы свалить высокое и толстое дерево, у его основания раскладывают костер: нижняя половина ствола сгорает, а верхняя падает, и ее рубят на куски. Выжженный уголь караванами верблюдов отправляют до шоссейной дороги, а оттуда на грузовых машинах в Аддис-Абебу и другие города.
Постройка ловушек шла медленно, наши работники значительную часть дня проводили под тенью деревьев, укрываясь от жгучего солнца. Не теряя времени, я ушел вместе с Балачо к роднику, где провел почти двое суток.
Здесь в роще обитало два стада павианов анубисов. Они не смешивались между собой, и на ночлеге и во время розыска пищи находились всегда раздельно. Кроме того, метрах в ста от одного стада, на большой сикоморе всегда ночевал огромный самец. Это был, повидимому, изгнанный соперник вожака стада.
Павианы анубисы – это крупные собакоголовые обезьяны. Самцы достигают 25—30, а самки – 15—20 килограммов веса. Тело их покрыто густой темносерой с коричневым оттенком шерстью. Неволосистые части тела – морда, ладони и ягодицы – покрыты черной кожей. У самцов нет гривы, подобной той, какую имеют павианы гамадрилы. Туловище анубиса более вытянуто, чем у гамадрила, хвост такой же длинный, достигает 40—50 сантиметров. Как и гамадрилы, анубисы – наземные обезьяны, но ночуют не на скалах, а на деревьях. Живут они отдельными стадами, состоящими из одного взрослого самца, нескольких самок (3—10) и примерно такого же количества детенышей и подростков.
Стадо обезьян, за которым я наблюдал, ночевало на толстых ветвях сикоморы и обычно просыпалось и спускалось на землю с восходом солнца. В течение 40—60 минут обезьяны находились вблизи дерева, пили воду из родника, обыскивали друг друга или детенышей, в общем, совершали утренний туалет. Одна-две самки быстро рылись в шерсти вожака, а он сидел в важной позе, облокотившись на ствол дерева, и зорко посматривал по сторонам. Детеныши играли. Иногда они в погоне друг за другом налетали на матерей, за что тут же получали шлепки, поэтому то и дело раздавались взвизгивания и крики наказанных шалунов. Нередко на этой почве возникали ссоры. Мать обиженной обезьянки яростно нападала на обидчицу. Самки визжали, бегали, угрожая друг другу, подбегали жаловаться к спокойно сидящему самцу. Часто он и прекращал ссору: бросив грозный взгляд в сторону одной из самок, он подкреплял его ударом лапой по земле. Если этого оказывалось недостаточно, вожак быстро вскакивал, устремлялся на одну из дерущихся и задавал ей трепку. Ту же картину я не раз наблюдал у павианов гамадрилов, живущих в вольерах Сухумского питомника. Порою в питомнике многим наблюдателям удавалось отмечать и более сложные взаимоотношения в стаде гамадрилов.
Самец и самка павиана анубиса, пойманные у берега реки Моджо.
Через час после восхода солнца обезьяны уходили в лес или на поля искать пищу. Едят они молодые побеги травы и кустарников, корни растений, насекомых, яйца птиц и рептилий. Вожак всегда находился впереди стада, неизменно выполняя функцию дозорного, независимо от того, собирало ли стадо плоды с дикого дерева, «грабило» ли кукурузное поле или бродило по лесу в поисках пищи. В полдень обезьяны возвращались к своему постоянному месту ночлега, пили воду, отдыхали, дремали и через час-два снова уходили в лес или на поля. Вечером они снова возвращались к своему дереву и после некоторой возни, сопровождаемой криками ссоры и угрозы друг другу, или мирного воркования успокаивались. Голосовые реакции павианов анубисов напоминают звуки, издаваемые павианами гамадрилами, но они более резки, менее сложны и по количеству их меньше. Если у гамадрилов насчитывается около шестнадцати различных звуков, имеющих определенное значение, как средство общения друг с другом, то у анубисов мне удалось уловить не больше шести-семи звуков.
Ночевали павианы анубисы всегда на одном и том же месте, тесно располагаясь друг возле друга на толстых нижних ветвях и суках крупных деревьев, метрах в пяти-шести от земли. Если в лесу появлялись люди, обезьяны, разбуженные зовом вожака или одного из членов стада, заметившего опасность, стремглав прыгали на землю и с криком уходили прочь. Они никогда не прятались, забираясь на верхушку дерева или перепрыгивая с одного дерева на другое, как это делают мартышки. Если ночь проходила спокойно, то утром, с восходом солнца, обезьяны вновь спускались на землю.
Только ядовитые змеи, удавы и леопарды представляют опасность для павианов. Впрочем, охотники рассказывают, что леопард редко нападает на павианов, потому что они могут оказать дружное сопротивление всем стадом. Хищник обычно подкарауливает газелей и антилоп, идущих на водопой, и любит полакомиться мартышкой, так как тут он не встречает никакого сопротивления со стороны стада.
Анубисы – очень осторожные животные. При малейшем шорохе в ближних кустах в стаде сейчас же раздается крик, предупреждающий об опасности («оуу»), и обезьяны уходят прочь. Мне удавалось, вместе с Балачо, ползком подбираться к ним очень близко, почти на сто метров, и тогда, затаив дыхание, я мог наблюдать их жизнь. Серьезной помехой мне сказалось присутствие в лесу большого количества зеленых попугаев. Эти беспокойные птицы, заметив человека, издают пронзительный крик, и тогда все животные немедленно скрываются в зарослях. Обезьяны издали замечают людей и бегут, особенно, если люди вооружены огнестрельным оружием, но почти не обращают внимания на безоружных пастухов и подходят очень близко к пасущимся в лесу стадам домашних животных. Мои попытки проследить движение стада, отправившегося на поиски пищи, не увенчались успехом. Обезьяны очень скоро обнаруживали мое преследование и быстро убегали метров на 300—400, а затем вожак поднимался на высокое дерево и зорко следил за мною. Как только я приближался к этому дереву, вожак быстро слезал вниз, уводил стадо и снова появлялся вдали на дереве, посматривая в мою сторону. Так повторялось несколько раз, пока я не прекращал свои попытки следовать за стадом.
Сначала я пытался наблюдать обезьян и в ночное время и провел вместе с Балачо всю ночь и часть следующей в лесу. Но так как ночью все равно ничего не видно, и только изредка слышны крики ссорящихся из-за места на сикоморе обезьян, то я решил вести наблюдения только днем. При обилии диких зверей и огромном количестве малярийных комаров ночевать в лесу было небезопасно. Впрочем, комары осаждали нас и возле палатки, несмотря на дымовую завесу от костра. Вокруг нашей загородки по ночам бродили и ухали гиены, нередко подходя совсем близко, чтобы подобрать кости или остатки нашей пищи. Несколько раз я безуспешно стрелял в темноту по светящимся от костра глазам гиены. Но мне не удалось убить ни одной, да и отпугнуть их тоже нелегко. Выстрелы тут мало помогали; удалившееся ухание через четверть часа снова раздавалось где-то рядом. В первую ночь, когда я выстрелил в нахальных гиен, лежавшие возле палатки Балачо и Хайлю не шелохнулись и продолжали спать, крепко зажав в руках свои винтовки. Я заметил проснувшемуся от выстрела Ильме, что охрана у нас не очень надежная; ее трудно разбудить даже выстрелом из ружья. Ильма передал мои слова Баданье, отцу наших телохранителей. Старик засмеялся и просил перевести мне, что его сыновья очень хорошие охотники и храбрые люди, они нужны господину днем и ночью в лесу. Сюда же, за колючую загородку, зверь не проберется, а дурные люди не пойдут, так как всем известно, что там находятся его вооруженные сыновья. Баданья просит по ночам спать и не беспокоиться. Всю ответственность за нашу жизнь он берет на себя. Он никогда не допустит, чтобы «гёточ москов» (господин русский) мог пострадать в местности, находящейся в его ведении.
Ловушки, строившиеся галласами под руководством Баданья, через четыре дня были готовы. Каждая из них представляла собой четырехугольную коробку, размером приблизительно в метр ширины, два метра длины и метр высоты, поставленную открытой стороной наземь. Стенки ловушек были сделаны из кольев.
Вначале колья пытались прибить к длинным жердям гвоздями. Однако ни один гвоздь не лез в сырую мимозу. Пришлось заменить их лыком и веревками. Стараясь забить хоть один гвоздь и согнув их десятка два, Баданья схватил целую пачку и гневно швырнул ее на землю.
Он долго ворчал. Ильма объяснил, что Баданья ругает грека, продающего «мусмар» (гвозди), которые можно забивать только в коровий навоз. Виноват был, однако, не продавец: на обертке была надпись: «Мейд ин Ингланд» (изготовлены в Англии).
Между кольями были оставлены промежутки, через которые можно было бы просунуть руку. На одной стенке ловушки был устроен вертикально падающий люк из вытесанной топором доски. При помощи веревки и системы палочек люк так укреплялся в поднятом положении, что как только животное войдет в западню и наступит на одну из палочек, он должен был упасть и закрыть выход.
«Зарядив» ловушку, нужно было несколько раз в день проверять ее, потому что сюда, кроме анубисов, могли попасться и другие животные. Мы неоднократно обнаруживали цесарок, мартышек, а однажды попался крупный дикий кабан из семейства бородавочников. Кстати сказать, я рассматривал его с большим интересом. Название свое эти дикие свиньи получили от того, что у них под глазами расположены бородавки, которые приподнимаются и закрывают глаза от сора, когда свинья роет землю своими лопатообразными клыками в поисках съедобных корней. Еще до моего прихода кабана убили копьями, а тушу его бросили в небольшой овраг. Эфиопы с отвращением вытирали руки о сухие листья. Свиньи, и дикие и домашние, как я уже указал, считаются у эфиопов погаными животными. Только немногие крестьяне разводят свиней вдали от своих жилищ с целью продажи европейцам. Я хотел взять на память клыки бородавочника, но отложил это до завтра, так как торопился к другой ловушке. Однако на следующий день от кабана не осталось и следа; его, видимо, растащили гиены. Эти трусливые животные обладают очень острыми зубами и сильными челюстями, что дает им возможность разгрызать огромные кости, с которыми не могут справиться другие, даже более крупные животные.
На третий день от ловушки у родника, запыхавшись, прибежал Вольдей и еще издали закричал мне: «Геточ, телик дженжеро» (господин, большая обезьяна). В этот момент возле нашей палатки было человек шесть галласов. Захватив с собой веревки, топоры и копья, они быстро побежали с Вольдеем, который успел пояснить, что дженжеро ломает ловушку, и они, наверное, его уже там не застанут. Мы с Балачо побежали вслед за другими, но вскоре, из-за меня, отстали от быстро скрывшейся в лесу группы. Добравшись, наконец, до ручья, я увидел такую картину: галласы, окружив ловушку и просунув палки в щели, мешали попавшему в нее огромному самцу анубису разрушать западню. Анубис кричал, грыз палки и пытался выдернуть колья стенок. На крики пленника громко отзывались другие обезьяны, расположившиеся на противоположном крутом берегу реки метрах в полутораста от ловушки. Они кричали, угрожали нам жестами, ударяя передними лапами по земле. Большой вожак стада буквально неистовствовал: он широко раскрывал пасть, расширял глазные щели, приподнимал брови, топтался на месте и делал выпады всем туловищем вперед, как бы готовясь прыгнуть на нас. Однако, хотя через реку можно было пройти по упавшему дереву, стадо не решалось нападать на нас.
Вскоре удалось схватить пленника за хвост, а затем за переднюю лапу, которую он высунул, чтобы выручить хвост. Лапу быстро привязали веревкой к колу. То же сделали и со второй лапой, которой пленник пытался разорвать веревки. Затем открыли люк, связали задние лапы и накинули анубису на морду петлю, туго завязав ее так, чтоб он не мог открыть свою страшную пасть. Кстати сказать, клыки самца анубиса достигают трех сантиметров. После этого зверя извлекли из ловушки и между его связанными передними и задними лапами просунули длинную жердь для переноски. Два человека подняли пленника, и мы пошли к палатке. Стадо павианов, перебравшись на наш берег, следовало в ста – полутораста метрах за нами, издавая крики и угрожающе жестикулируя по нашему адресу. Чтобы отпугнуть их, я выстрелил из двустволки мелкой дробью. Обезьяны закричали еще громче, метнулись в сторону и несколько отстали. Все же они провожали нас еще километра три.
Пойманный самец был тем самым изгнанным из стада отшельником, которого мы с Балачо не раз видели вблизи стада анубисов. Он отчаянно рвался, нести его было неудобно, и носильщикам приходилось часто меняться. Переход к палатке занял целых два часа. Наконец, мы поместили анубиса в прочную клетку. С полчаса он лежал неподвижно, но затем стал яростно грызть сетку зубами и рвать ее лапами. Ежеминутно кричал оу-у, очевидно, взывая о помощи к стаду, которое раньше его выгнало, а потом не очень ревностно защищало, когда он попал в беду. Ильма подходил к клетке и говорил: – Что ты кричишь, «рас елем»? У тебя не было мадам, теперь, тебе мистер поймает мадам и будет давать «маджари» (еду).
Через два дня анубис успокоился и только тогда бросался на сетку клетки, когда кто-нибудь подходил к ней. На другой день утром он съел данную ему кукурузу и моченый горох и выпил много воды. Из рук еду он не брал, а когда человек подходил к клетке, анубис отодвигался в угол, злобно поглядывал на непрошенного гостя, судорожно производил жевательные движения и зевал. Через три дня он стал резко хватать просунутые через ячейки сетки початки кукурузы и кусочки хлеба. В тот же день на мое «приветствие» (частое чмокание губами) он ответил тем же. Ильма, смеясь, объяснил присутствующим при этом галласам, что «мистер разговаривает с дженжеро». Однако эта дружеская «беседа» чуть не кончилась для меня печально. «Разговаривая», я не заметил, как, упираясь рукой в сетку, просунул в нее палец. Приветствовавший меня дженжеро мгновенно бросился и схватил зубами за палец. К счастью, палец не попал на клыки, и я быстро отдернул руку, отделавшись легкой царапиной и испугом.
Мои помощники несколько привыкли к моему странному с их точки зрения обращению с обезьянами, но приходившие к нашему бивуаку крестьяне старались украдкой просунуть палку в клетку и ударить затворника. Мне приходилось зорко следить за гостями, чтобы они не мстили моим пленникам за испорченные поля.
На следующий день в западни около ручья и около оврага попалось по одной самке. Предсказанья Ильмы сбылись: «мадамы» для нашего анубиса были пойманы. Анубис, хрюкая, все время смотрел в сторону их клетки и очень злился, когда кто-нибудь из людей подходил к ним.
Охотясь за анубисами, мы прожили в лесу восемь дней.
Собираясь в этот длительный поход, я захватил изрядное количество припасов. Хлеб, печенье, рыбные консервы, сухая колбаса «салями» из ослиного мяса и прочая снедь до отказа заполнили мой рюкзак. Однако уже через три дня продовольствие оказалось на исходе, потому что я не хотел и не мог есть свои припасы в одиночку, не приглашая к трапезе нанятых мною рабочих. Мой рюкзак опустел, но в лесах Эфиопии это не угрожало голодом. Не говоря уже об изобилии дикорастущих вполне съедобных фруктов, на каждом шагу нам встречались дичь и звери: курочки, голуби, цесарки, зайцы, газели, антилопы, кабаны и т. д. Эфиопы едят только курочек (кока) и цесарок (дигра), да и то лишь при условии, если они прирезаны эфиопом, все же остальные животные считаются погаными – «мидако».
В сопровождении галласа Деста я отправился на охоту. Нам не пришлось далеко пройти. За триста – четыреста метров от нашего лагеря мы встретили выводок крупных цесарок. Я выстрелил, и четыре цесарки остались на земле. Деста бросился к ним и перерезал горло подстреленным птицам. Когда мы принесли дичь к палатке, мои помощники-эфиопы посмотрели на цесарок и что-то спросили у Ильмы. Ильма обратился ко мне с вопросом, кто резал цесарок. – Деста, – ответил я. – Мы не можем их кушать, мистер, – сказал Ильма, – потому что Деста галла – он не христианин. Если бы вы резали, мы бы кушали: «москов» (русский) христианин, а галла «мидако». Было бы бесполезно пытаться разубедить Ильму. Я вручил ему свое ружье и указал рукой на лес. Через двадцать минут он принес пять голубей и четырех цесарок, убитых и прирезанных по эфиопским правилам.
Мы сварили дичь и с удовольствием расправились с ней. Через день у нас не оказалось соли. Командировали Деста за солью в деревню, расположенную на столбовой дороге. Там была лавочка, где можно было купить соль, спички, сигареты и разные хозяйственные мелочи. Таким образом были решены все продовольственные вопросы.
