Текст книги "В Африку за обезьянами"

Автор книги: Леонид Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Крокодилы в этой местности встречаются не так часто, но зато здесь очень много крупных ящериц-варанов, которых называют также мониторами. Они достигают двух метров длины и по внешнему виду несколько напоминают крокодилов. Вараны – земноводное животное, поэтому их много встречается вблизи рек. Питаются они мелкими животными, весьма прожорливы и свирепы, иногда могут напасть на крупное животное, а порою и на человека и могут нанести серьезные ранения своими острыми зубами или сильные ушибы хвостом. Мне приходилось десятки раз видеть этих непривлекательных ящериц, которые очень часто, раньше чем я их замечал, с шумом убегали, ломая ветки кустарников, а, если река была близко, прыгали в нее с крутых берегов. Наряду с варанами-мониторами часто встречались огромные черепахи, принадлежащие к семейству пелемедуз. Длина тела такой черепахи 60—80 сантиметров, вес ее – 15—20 килограммов. Голову и ноги эта черепаха, как и наша водная и сухопутная, прячет в панцырь. Сильнейшим врагом ее являются крупные черные муравьи (по-эфиопски «гунданы») – они забираются внутрь панцыря и съедают его владелицу. Во многих местах мне приходилось видеть пустые панцыри черепах, побелевшие и выветрившиеся, напоминавшие черепа каких-то странных животных.

Места, по которым я бродил в поисках мартышек, изобиловали мелкими и крупными рептилиями. Здесь встречались миниатюрные наземные и древесные ящерицы, окрашенные под цвет растительности или почвы, здесь же можно было встретить крупных питонов и удавов, достигавших четырех-пяти метров длины, и очень ядовитых змей. Самая опасная из них – кобра. Ее укус смертелен, обычно смерть наступает через несколько часов, а если яд попадает в крупный кровеносный сосуд, то человек умирает почти мгновенно. Мне рассказали, что за год до моего приезда в этих местах охотился французский врач. Он ловил кобр и добывал у них яд. Это делалось следующим образом. Туловище змеи прижималось к земле палкой с рогулькой на конце, затем человек брал рукой змею вблизи головы так, чтобы она не могла его укусить. Затем край часового стекла вставлялся в раскрытую пасть змеи: она кусала стекло, оставляя на его поверхности капли яда. При высушивании на месте ядовитой жидкости образовывались маленькие кристаллы. Яд был нужен врачу для приготовления сыворотки против укуса змеи. Полученные кристаллы легко растворяются в воде и вводятся в определенных количествах под кожу лошади. У нее в крови образуются иммунные тела, разрушающие яд. Если взять сыворотку крови такой лошади и ввести человеку, укушенному ядовитой змеей, то больной выздоравливает. Однажды, добывая яд от кобры, врач допустил неосторожность, и она укусила его за палец. Присутствовавшие эфиопы рекомендовали немедленно отрубить палец (что они обычно и делают в таких случаях). Врач не согласился и применил обычные средства: перетянул руку жгутом, сделал надрез на месте укуса, обколол место укуса раствором марганцовки и т. п. Однако все это оказалось недостаточным, и через несколько часов он умер.

Мне всего один раз пришлось встретиться с коброй. Однажды с восходом солнца вместе с одним из сопровождавших меня охотников – Балачо, о котором еще будет речь впереди, мы отправились пострелять голубей или цесарок на завтрак. По дороге я выстрелил в пролетающего голубя и хотел перезарядить ружье. Но выбрасыватель патрона не действовал, а шомпол я забыл в палатке. Балачо, вынув свой железный кож-кинжал, тут же стал изготовлять импровизированный шомпол из очень крепкой ветки какого-то кустарника. Пока он резал и строгал, я присел на полусгнивший ствол свалившегося дерева и вдруг увидел, что в трех шагах от меня, с солнечной стороны, под деревом мирно спит огромная змея. Это была кобра. Я шопотом позвал Балачо, он обернулся и мгновенно бросился к змее, которая сразу же подняла часть своего туловища на полметра от земли. Раскрыв пасть, она раскачивалась, как бы готовясь к прыжку. Балачо ударил ее только что изготовленным шомполом, и она с раздробленной головой беспорядочно заметалась по земле. Оставив обезвреженную кобру на месте происшествия, мы отправились своей дорогой.

Но возвращаюсь к моему рассказу. Этот день был для нас одним из самых тяжелых. Мы шли к машине поздно вечером, с трудом передвигая уставшие ноги. Уже надвинулась ночь; мы шли, натыкаясь на ветки, под аккомпанемент ухания гиен и воя шакалов. То и дело приходилось останавливаться и отдыхать. На одном из коротких привалов Мангиша спросил, где мой дом, в какой стране «Москов». Я посмотрел на черный небосклон, отыскал Большую Медведицу и показал ему направление. Тут же я заметил, что хвост Медведицы идет не вверх, как у нас, а, наоборот, вниз, и сама Медведица перевернута. В другом положении находился и месяц – заостренными концами он был обращен кверху. Мои скудные познания в астрономии не дали мне возможности заметить большие отличия в звездной карте. Не отрывая глаз, я вглядывался в темное небо. Мангиша тоже смотрел на звезды и что-то задумчиво говорил по-эфиопски, а потом сказал мне по-английски: «Рашен вери гуд кантри» (Россия очень хорошая страна).

Мы подошли к машине, погрузили ящики и прочий груз и решили ехать ночевать во двор плантатора.

Понемногу мы выбрались на большую дорогу и поехали мимо галласской деревушки и поселка галласов – рабочих плантации. Через открытые двери соломенных четырехугольных хижин светились маленькие костры, возле которых сидели люди. Повидимому, они готовили пищу, а может быть, и просто грелись, так как после очень жаркого дня наступила прохладная ночь. Я-то блаженствовал, но мои помощники кутались в «шаммы» и говорили, что очень холодно, хотя температура воздуха была не ниже 12—10 градусов тепла.

Семья эфиопов у своего жилища.

Сразу после ужина мы быстро улеглись спать, так как на утро предстояла поездка за пятнадцать километров к озерам, где, по рассказам галласов, очень много мартышек, и никто их там никогда не стрелял. Через час я был разбужен многоголосым шумом. На дворе было необычайно светло, как будто вблизи горел огромный костер. Я вскочил на ноги. Это был пожар; в 300 метрах от нас пылало несколько соломенных шалашей. Два огромных столба огня поднимались в черное небо, ветер уносил тысячи искр, гаснущих в темноте ночи. На крыльце дома плантатора стоял один из помощников хозяина. Увидев меня, он сложил по-наполеоновски руки на груди, и, показав на пожар, произнес: «Ром» и, ткнув себя пальцем в грудь, – «Нерон», затем залился неприятным смехом. Люди бегали возле своих горящих жилищ и возле остальных шалашей, повидимому, вынося свой несложный скарб. К счастью, в здешних условиях потеря жилища не очень большое несчастье, ибо постройка его весьма проста. И действительно, через несколько дней возле пепелища уже стояли новые шалаши.

Пожар кончился, я уснул.

На дворе уже совсем светло, когда я проснулся. Во дворе плантации давно возились рабочие: кто заправлял машину или трактор, кто нес воду.

Наша машина никак не заводилась. Ильма уселся за руль, а мы с Мангишей стали катать «шевроле» по двору. На крыльце появился ночной «Нерон» и что-то закричал по-эфиопски. Тотчас из кухни выбежали человек пять эфиопов и отстранили меня от машины. Они стали помогать Мангише. Тем временем «Нерон» пригласил меня отойти в сторону и, хоть и вежливо, стал меня поучать: «Мистер профессор, вы совершаете ошибку! Нельзя делать ту работу, которую могут выполнить эфиопы. Вы не знаете эфиопов и не знаете наших условий. Эфиопы ленивы, злы и неблагодарны. Если они увидят, что вы считаете их за людей, они перестанут вам подчиняться». Я, тоже в вежливой форме, возразил: «Любой труженик, независимо от расы и национальности, для меня такой же человек, как и я сам». «Да, мистер, – протянул «Нерон», – я вас понимаю, вы человек из другого мира. Но мы иначе не можем поступать, у нас опыт, Подсказывающий, что мы правы». Хотелось мне сказать этому плантатору, что и у нас были когда-то люди, убежденные, что они не могут иначе поступать, но мы их быстро «разубедили», и они со своими убеждениями канули в вечность.

Наконец, машина завелась. Потрескивая, она обдавала двор черным дымом. Из кабины выглянул улыбающийся Ильма, он звал меня ехать и кивал на солнце, показывая, что уже поздно. Я воспользовался этим, чтобы покончить бесплодный разговор, и побежал к машине.

Итак, мы поехали на новое место. Проводником у нас был галлас Деста из деревни Кока, тот самый, который научил нас ловить мартышек. Вначале он и сам поймал трех обезьян, но потом стал только наблюдателем, потому что последний пойманный большой самец сильно покусал ему руку. Хотя я сразу оказал Деста первую помощь по всем правилам, рука его сильно распухла. Рваные и глубокие раны от укусов обезьян обычно очень плохо заживают.

Ехать вначале пришлось широкой лесной тропой. По дороге попадались упавшие гнилые деревья и небольшие кустарники. Мы останавливались и сами расчищали путь. Через несколько километров выехали на проселочную дорогу, идущую между кукурузными и пшеничными полями. Наконец, показалась роща из огромных сикомор, под которыми виднелись соломенные жилища галласов. Мы остановились под высоким развесистым деревом, с верхушки которого слышался тревожный крик вожака мартышек: «скр-ка-ка», призывающий стадо обратить внимание на появившихся людей. Наш автомобиль окружило несколько десятков совершенно голых детей и полуодетых подростков. Дети с любопытством смотрели на нас и на машину, дотрагивались до нее руками. Особый восторг вызывало боковое зеркальце возле кабины шофера. Подростки заглядывали в зеркальце и поднимали к нему малышей.

В стороне от деревушки, под большим деревом, мы поставили западню, и через десять минут в ней уже прыгала пойманная молодая мартышка. Дети, обозревавшие машину, стремглав помчались к ней и стали палками и камнями забрасывать пленника. Если бы мы прибежали на несколько минут позже, то нам бы досталась только шкурка от мартышки. Повидимому, маленькие галласы решили, что мы ловим мартышек ради меха, и они готовы были помочь нам, а также отомстить этому вредному животному, всегда готовому забраться в жилище, чтобы стащить какую-нибудь еду. Мы извлекли испуганную обезьяну и перенесли ловушку под следующее дерево.

Я попросил у хозяйки ближайшего дворика разрешения осмотреть хижину. Молодая галласка, накинув шамму на плечи и прикрыв оголенную верхнюю часть туловища, пригласила нас войти. Четырехугольный двор площадью около ста квадратных метров, был огорожен колючими ветками. Сюда на ночь загоняют скот. Как выглядит галласское жилище? Круглая хижина без окон, с одним отверстием для входа расположена в углу двора. Ее стены сплетены из прутьев, на которых плотно укреплены соломенные цыновки. Конусообразная крыша также сделана из прутьев и соломы. Внутри хижина не больше пяти-шести метров в диаметре. Она разделена на две части. В передней – загородка для новорожденных телят, хозяйственный скарб, кувшины для воды, глиняная и деревянная посуда, небольшие жернова для растирания зерен, топоры и прочая утварь. В этом отделении, повидимому, готовят пищу. В задней части, сплошь до уровня крыши отгороженной плетнем из веток, вдоль стен на полу лежат шкуры домашних животных и цыновки из соломы, на которых обычно спят обитатели хижины. Посередине этого отделения в очаге, сложенном из нескольких камней, тлеют палки и сучья. Дым от очага уходит в щели стен и крыши.

Хозяйка приветливо пригласила нас войти, затем взяла деревянную миску с жареным горохом и протянула ее мне. Ильма немного знал галласский язык, и через его посредство я расспрашивал хозяйку о жизни и занятиях ее семьи. Не знаю, как долго продолжался бы наш визит, но в это время затопало множество ног: ребята прибежали сказать, что поймалась «тото». Мы поспешили поблагодарить хозяйку за гостеприимство и побежали к ловушке.

Солнце уже почти достигло зенита. В это время все мартышки уходят либо поближе к воде, либо на «пастбище». Возле ловушки остались Деста и Мангиша, а мы с Ильмой отправились поохотиться на уток и гусей. Мелкие озера и болота начинались в полукилометре за деревушкой. Здесь же, справа от болот и озер, расстилался огромный заливной луг, на котором паслось несколько сот коров, овец, ослов и лошадей, принадлежащих помещику и крестьянам соседних деревушек. В здешних местах, благодаря наличию невысыхающих озер, развилось скотоводство, землепашеством же занимались мало. Мясо в питании здешних галласов играет главную роль. Едят его в вареном и жареном виде, но впрок не заготавливают, не солят и не вялят. Поэтому, если забивают быка или корову, то мясо дают взаймы соседям, а остальное стараются съесть как можно быстрее, чтобы оно не испортилось.

Пастухи на отдыхе.

Расспросив пастухов, как пройти к озерам, мы отправились по указанной тропинке. Вскоре показалось небольшое озеро, изобилующее водоплавающей птицей. Но подойти ближе чем на сто метров нам не удалось из-за непролазной грязи. Справа, на обширном зеленом лугу паслось несколько десятков черных египетских гусей. Луг этот оказался заросшим болотом, и по нему можно было передвигаться, только прыгая с кочки на кочку. Побродив часа полтора, мы подстрелили двух гусей и четырех уток.

Возвращались другой дорогой, обойдя озеро, вдоль леса. На опушке нас встретило человек шесть эфиопских детей в возрасте 8—12 лет. Они сказали нам, что здесь в кустарнике очень много «коко» (диких курочек), и повели по едва заметным и известным только им тропам среди кустарника. То и дело кто-нибудь из ребят шептал «синьор, синьор» и показывал на курочку, притаившуюся шагах в двенадцати – пятнадцати в траве у куста. Поражаясь их отличному зрению, я подстрелил несколько курочек. Мы сели отдохнуть на живописной полянке, в тени густого дерева. Наши проводники расположились тут же, с любопытством разглядывая меня и мои вещи. Я в свою очередь рассматривал их. Ребята были полуголые, очень худые и, повидимому, редко имели дело с водой и мылом. Через Ильму я задавал им вопросы, выясняя, что они делают. На мой вопрос, посещают ли они школу. Ильма, даже не спрашивая детей, сказал: «Нет, мистер, здесь школы нет, они не могут ходить в школу. Вот так бегают целый день в лесу и вырастают как дурак. Как плохо, мистер, что у нас очень мало школ», – вздохнул Ильма.

Чем же заняты дети весь день? Старшие присматривают за младшими, приносят домой немного сучьев для очага, помогают собирать кукурузу. Скот пасут не они, а общественный пастух. Во многих местах, как мне рассказал Ильма, крестьяне не имеют лично им принадлежащего скота: скотом владеет сообща все селение, и каждый получает свою долю мясом. Значительную часть дня ребята проводят на опушках леса, собирая и тут же поедая плоды диких деревьев и какие-то съедобные корни.

Угостив детей галетами, мы простились с ними и пошли к деревушке. По дороге Ильма снова заговорил о том, как плохо, что мало школ в Эфиопии. Сам он почти неграмотный, с трудом разбирает амхарскую письменность. Он рассказал мне свою биографию. Отец Ильмы живет в сотне километров от озера Тан, к нему нужно ехать день на машине, а затем лесными и горными тропами пробираться еще три дня. Пятнадцати лет Ильма ушел на заработок в Аддис-Абебу и поступил на лесопилку. Его обязанностью было убирать мастерскую, приносить воду и бегать за покупками для хозяина и рабочих. Вскоре началась война с итальянцами. Когда враг подошел к Аддис-Абебе, Ильма вместе с несколькими другими рабочими присоединился к отряду «шифта» (партизанам). Их отряд, передвигаясь с места на место, уничтожал итальянских солдат и машины с грузами. Так Ильма провел в горах и лесах около четырех лет. После освобождения Эфиопии его приняли в военную школу шоферов. Некоторое время он находился на военной службе, а затем его демобилизовали, и он поступил работать в советский госпиталь.

Мы вернулись с охоты, когда солнце уже значительно спустилось к западу. Вышедший навстречу Деста доложил, что пойманы еще две мартышки, но больше их нет и, повидимому, не будет, так как все они ушли в лес, расположенный вдоль реки Аваш.

Я решил возвратиться в Аддис-Абебу.

В погоне за мартышками мы уже провели в лесу шесть дней. Пойманные обезьяны все время сидели в тесных клетках, пора было пересадить их в более просторное помещение. Кроме того, аккумулятор машины, по словам Ильмы, «сильно устал».

Мы выбрались из лесу на большую дорогу, заехали на плантацию, поблагодарили хозяина за гостеприимство и, несмотря на темную ночь, отправились в Аддис-Абебу. Дорога была пустынна: в эти часы автомашины и караваны верблюдов останавливаются у харчевен для ночлега. В местечке Моджо мы тоже задержались на полчаса, чтобы перекусить.

Мы вошли в мазаную низкую хижину с соломенной крышей. У входа стояли три груженых восьмитонки. Обстановка внутри была убогая: всего несколько маленьких столиков из грубых досок и такие же табуретки. За прилавком торчал хозяин с сонными глазами. За столиком сидело трое, они пили пиво и вели жаркий спор на итальянском языке. В разговоре то и дело мелькало имя Дарвина. Это привлекло мое внимание. Один из спорщиков держал в руках и перелистывал потрепанную книгу, на страницах которой я заметил рисунки, обычно сопровождающие изложение эволюционной теории. С помощью Ильмы мне удалось разобрать, что это шоферы, остановившиеся на ночевку, спорят по поводу того, произошел ли человек от обезьяны. Вряд ли кому-нибудь из путешественников, побывавших раньше в Эфиопии, приходилось слышать подобный спор. Ни в одной книге я этого не встречал.

Немного погодя мы снова тронулись в путь. Автомобиль, гладкое шоссе, вокруг темно, казалось бы, можно и забыть, что мы в Африке, и представить себе, что едешь, допустим, по украинской земле. Но не тут-то было. Через дорогу то и дело в свете фар перебегали мангусты с пушистыми хвостами, леопардовые кошки и гиены, поджав хвост и согнув и без того короткие задние ноги, вприпрыжку уходили от нас. Крупные и мелкие ночные бабочки, а также птицы мелькали в полосе света, ударяясь о машину. Картину тропической фауны нарушали только, пожалуй, зайцы. Попав в полосу света, они долго мчались по дороге впереди автомобиля, пока на повороте не скрывались в темноте.

Вдруг в совершенно пустынном месте, где лишь изредка встречаются кустарники, впереди нас по светлой от фар дорожке быстро промчались две мартышки. Я был изумлен. Откуда они взялись? Мы были уже далеко от мест, где водятся обезьяны. Кроме того, ночью они не спускаются на землю, а ночуют на деревьях. Может быть, я бы еще долго ломал себе голову над этим странным явлением, если бы Мангиша не обнаружил, что две наши пленницы сбежали, пробравшись через плохо закрытую дверцу одной из клеток. Посмеявшись над моим «открытием» нового места обитания обезьян и пожалев беглецов, которым не сладко придется здесь, пока они доберутся до своих сородичей, мы продолжали свое путешествие, скоро добрались до Аддис-Абебы и около часу ночи благополучно въехали во двор нашего госпиталя. «Дзобаня» (сторож) распахнул ворота и побежал сообщить директору о нашем возвращении. Доктор Л. радостно нас встретил. Он, оказывается, был обеспокоен нашим долгим отсутствием и уже собирался снаряжать экспедицию для розыска «пропавших охотников».

После этого я совершил еще два выезда на реки Моджо и Аваш за мартышками.

В одну из последних поездок к нам присоединился давно живущий в Аддис-Абебе любитель-охотник армянин Мушег. Он родился в Турции. Когда турки «разрешали» армянскую проблему, т. е. попросту убивали армян и захватывали искони принадлежавшие им земли, его родители вынуждены были бежать в Африку. Здесь он и вырос. В Аддис-Абебе Мушегу принадлежала маленькая кустарная мастерская, где он собственным трудом добывал пропитание для своей семьи, в свободное же время охотился в горах и лесах окрестностей Аддис-Абебы. Мне сказали, что Мушег отличный стрелок, хорошо знает повадки различных зверей, места, где они водятся, и способы охоты. Он обещал помочь мне ловить обезьян и показать охоту на бегемота. Помощь такого опытного человека могла быть мне весьма полезна, и я охотно взял его с собою.

В ловле обезьян Мушег не обнаружил рвения. Посмотрев нашу ловушку, он ее одобрил и, когда попалась первая мартышка, вскинул ружье на плечо и сказал, что у нас дело идет и без него хорошо, а он пока пойдет охотиться на газелей. Мы продолжали ловлю, а Мушег вернулся только к вечеру в сопровождении двух эфиопов, которые тащили на жерди убитую им газель. Поужинав поджаренным на вертеле мясом, мы решили заняться охотой на бегемотов. Быстро сложили клетки и ловушку на машину и отправились к озеру, где водились эти животные. На бегемотов надо охотиться в лунную ночь, когда они обычно выходят на пастбище. В двух километрах от озера находилась небольшая деревушка, в которой жил начальник этой местности. Мы поехали к нему. Начальник выслушал нашу просьбу разрешить охоту на бегемотов, приветливо улыбнулся и сказал целую речь: «Я вас очень прошу, убейте хоть одно из этих вредных животных, потому что оно ежемесячно может съесть «гаша» (около 40 гектаров) посевов, а их в озере живет три. Это – бедствие для нашей деревни».

Расспросив его подробнее, мы узнали, что в районе озера водится много дичи, но что обезьян здесь нет, они находятся вдоль Аваша, т. е. в том месте, откуда мы приехали. Уже стемнело, когда мы отправились к озеру, осторожно спускаясь по очень плохой дороге при свете автомобильных фар. Дальше машину пришлось оставить, мы пошли вдоль озера пешком и, наконец, уселись на камнях в том месте, где, судя по протоптанным следам, бегемот постоянно выходил ночью на пастбище. Разговаривали мы шопотом, курили, пряча папиросу в рукав. Через два часа терпеливого ожидания. Мушег насторожился; он услышал плеск воды. Не прошло и двух минут, как почти у самых зарослей камыша показалась большая голова и часть туловища бегемота. Зверь остановился, замер; в таком положении он походил на огромный торчащий из воды камень. Мушег заволновался, быстро вскинул винтовку и выстрелил. Раздался сильный плеск – и мы увидели большие волны, поднятые нырнувшим зверем, колебавшие лунную дорожку на поверхности озера. Вскоре все успокоилось и вода снова стала гладкой, как стекло. Мушег суетился, светил карманным фонарем и уверял, что видит на воде кровь. Но бегемота и след простыл, и мне осталось только жалеть, что не пришлось увидеть это исполинское животное во всем его неуклюжем величии. Обратно мы ехали молча, и только Ильма ворчал, что езда по такой плохой дороге портит машину, что этого не стоят и десять бегемотов, от них все равно никакого проку нет. Мясо их несъедобно, а шкуру нужно снимать два дня, да и в машину она не поместится. Мушег был расстроен: мы только из-за его горячности упустили бегемота.

Надо было продолжать лов обезьян, и мы направились к Авашу. Добрались туда только к двум часам ночи, недолго поспали и рано утром снова приступили к делу.

День выдался не очень удачный, поймали всего только двух мартышек, хотя прошли от машины километров шесть вдоль реки. Тут произошло новое приключение. По дороге мне попалась на глаза огромная черепаха, килограммов двадцать весом. Но так как у всех была ноша, то мы решили оставить черепаху до вечера, положив ее на спину. В таком положении она беспомощна, сама перевернуться не может и будет нас ожидать сколько угодно. Отдохнув после дневной ловли, я с одним из эфиопов пошел поохотиться и заодно забрать черепаху. Однако и я и мой проводник забыли дорогу к ней. Мы долго бродили по зарослям и на обратном пути совсем заблудились. Ночь надвигалась очень быстро, а мы все кружили, отыскивая реку, по которой легко было бы выйти на шоссе, где осталась наша машина. Еще через полчаса мы очутились в полной темноте и шли наугад. Сухие ветки трещали и ломались у нас под догами. Треск раздавался и вдали от нас – там бродили какие-то звери. Раздавалось уханье гиен. Побродив без толку еще с полчаса, мы решили ночевать в лесу, забравшись на дерево. К счастью, в этот момент я увидел впереди мерцающий огонек. Мы пошли к нему. Оказывается, мы были совсем близко от шоссе, возле моста через реку Моджо. Огонек оказался потухающим костром, на котором рабочие, строившие новый мост, готовили себе пищу. Мой незадачливый проводник, на счастье, оказался сносным переводчиком. С его помощью я расспросил рабочих, не проезжала ли здесь машина «шевроле», не спрашивал ли кто о нас, заблудившихся в лесу. Нет, машины они не видели, о нас никто не спрашивал. Я представлял себе, как волнуются Ильма и Мушег. Наверное, они пошли нас разыскивать.

Мы вышли на шоссе и вскоре добрались до нашей машины. Оказывается, Мушег и Ильма расстреляли все патроны, подавая нам сигналы, и уже собрались отправиться в ближайшую деревню, чтобы организовать розыск. В общем все окончилось благополучно. Весь следующий день мы снова посвятили охоте на мартышек, а вечером без новых приключений вернулись в Аддис-Абебу.

С ловлей обезьян приходилось торопиться. Засушливый сезон кончался, через три-четыре недели должны были начаться тропические ливни, длящиеся в Эфиопии около трех месяцев. В период дождей здесь столько воды и такая грязь, что на автомашине не проедешь и сотни метров в сторону от шоссе. Кроме того, в это время бурно растут разнообразные травы, обезьяны сыты, и мало надежды, что их привлечет приманка.