Текст книги "В страну ледяного молчания"

Автор книги: Леонид Муханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Ледокол шел наперерез. Два медвежонка, не чувствуя грозившей им опасности, бежали к бортам. Накручивалась ручка киноаппарата.

Стрелки волновались. Медведи, обнюхивая воздух, подошли на 30 метров. Ледокол рявкнул гудком. Испуганные медвежата присели на задние лапы. Медведица, предчувствуя опасность, засуетилась. Видно было, как ей хотелось вывести из оцепенения своих глупышей и убежать с ними по ледяному полю. Но медвежата, не спеша, толкая друг друга, подходили все ближе.

Почти у самого ледокола медвежонок встал на задние лапы и на минуту застыл. Мишень была превосходна.

Кинооператор горячился.

– Не стреляйте, помните о приказе. Винтовку отберут.

Съемка заканчивалась. Раздался первый выстрел, за ним целая канонада.

Медведи, сбившись в кучу, побежали.

Второпях никто не сумел попасть. Пуля старшего штурмана приостановила бег, – медведица упала. Алая кровь на талой поверхности льда расплылась в большое красное пятно.

Медвежата остановились, долго не двигались с места, потом один за другим робко стали приближаться к матери. Пули зажужжали по ним пчелами. Один из медвежат упал возле матери, а самому маленькому удалось скрыться за сверкающими ропаками, Медведей неуклюже протащили по льду, подняли на палубу лебедкой и слали охотникам.

Тов. Шмидт послал телеграмму на материк:

„Легко проходимые разрозненные льды скоро сменились сплошными торосистыми полями. „Седов“ форсирует льды, ударяясь о них с разбегу. Капитан Воронин с исключительным искусством нащупывает слабые места ледяного фронта и выбирает точку для удара. Так, маневрируя зигзагами, с боями продвигаемся вперед. До Земли осталось 150 километров самого тяжелого пути. Вместе со льдом появились его обитатели. Убили уже двух медведей“.

Дежурный радист Гершевич принес новость. Удалось поймать радиостанцию Земли Франца-Иосифа:

– Тов. Шмидт, зимовщики просят поговорить с ними по телефону.

Небольшая радиорубка не вмещает желающих. Говорит Шмидт:

– Здравствуйте, дорогие товарищи. Ледокол „Седов“ идет к вам. Скоро будем у вас. На этот раз дошли быстро, благополучно. Ждут минуты, когда сумеют подать вам руки.

С Земли Франца-Иосифа точками и тире передавали:

„Все слышали хорошо. Благодарим. На крыше дома выставлены дежурные. Следим за льдом. Сегодня сильным ветром в Британском канале образовало полосу чистой воды, идущую от моря вдоль Гукера и между островами Скотт-Кельти и Ньютоном, заходящую в бухту Тихую до Рубини-Рок и даже к Норду. Непрерывные туманы затрудняли определение размеров чистой воды. Сегодня в бухте Тихой торосистые поля в квадрате более километра. Крупно и мелко битый лед. Предполагаем большую подвижку льда. Вход свободен“.

Мы ликовали. Ледовая сводка! Еще землю не видали, а знаем, какие льды у бухты Тихой.

Но у нас снова льды. Тяжелой, непроходимой стеной они встали перед ледоколом. „Седов“ медленно стал продвигаться узкими щелями между плотными торосами. Пробиваться становилось все труднее и труднее. Подувший норд-ост гнал на нас горы плотного льда. Впервые ледокол подчинился арктической природе и на несколько минут замер на месте.

– Задний ход!

                      – Есть, задний ход.

В кают-компании вывесили телеграмму:

„Из Ликина, Московской области. № 48. Мурманск. Ледокол „Седов“. Шмидту, Муханову. Следим за вашей работой по газетам „Известия“, „Комсомольская Правда“. Желаем успеха в борьбе с трудностями. Привет экипажу от 5 тысяч рабочих Ликинской фабрики.

Фабком“.

В ненасытную пасть топки полетел кардифский уголь.

– Полный, вперед!

За работой экспедиции следят рабочие Советского Союза.

– Есть, вперед!

Ледокол вздыбился. Залез на лед на половину корпуса и раздавил его своей тяжестью.

– Земля, земля, земля!!!

Радость обуяла всех.

Всматриваемся через бинокли. На голубом фоне неба ясно вырисовывались белые контуры снежного острова Нортбрука и Земли принца Георга. Невольно вспоминаются слова Нансена.

„Так вот какая она! Сколько раз представлялась она мне в мечтаниях и все-таки, когда ее увидел, она оказалась совсем иной“.

В дымке тумана показались очертания Земли Франца-Иосифа.

Я тоже ждал увидеть высокие обнаженные хребты гор, угрюмые, суровые скалы, а она открылась предо мной холмами снега и голубыми ледниками, сплошь закрывшими базальтовые обнажения.

Капитан, прищуря глаз, определил по секстанту: счислимое место, откуда заметили берег Земли Франца-Иосифа, было 79°31′ норд и 52°44′ ост.

Шмидт торопился известить зимовщиков Франца.

– Мы ясно видим землю. Скоро будем у вас. Идем прямым курсом к вам.

Ледокол вырвался на чистую воду и полным ходом шел через пролив Де-Брюине, мимо открывавшихся островов.

– Этирид…

                  – Мей…

                               – Ньютон…

Зимовщики по радио передали:

„Ждем вас, ждем… Бреемся и утюжим брюки“.

ЗЕМЛЯ ФРАНЦА-ИОСИФА

„Холодный край,

Тоскующее солнце,

Глазами нерп,

Медведей и людей…“

22 июля 1930 года. 6 часов дня.

Безветрие. В Британском канале штиль. Льды замерли. Белые вершины Нортбрука слились с перистыми облаками. Синеватые айсберги, обдаваемые солеными брызгами, лечатся на солнце.

Медленно, как бы боясь нарушить покой далекого Севера, „Седов“ врезается в льды, форштевнем и бортами расчищает дорогу. Черная поверхность Британского канала подергивается рябью. Легкий ветерок начинает дуть из-за острова Скотт-Кельти. Берег плотно прикрыт ледяной шапкой, только небольшая полоса у моря чернеет базальтом. Над ней сотни птиц.

– Гаги, гаги – по полету вижу, – ишь, голову прячут под брюхо, – говорит Г. П. Горбунов.

Капитан Воронин, покручивая ус, всматривается в даль сквозь „цейсовскую пушку“.

– Начинается отлив. Льды из бухты Тихой идут каналом, – сообщает штурман.

– Вперед, полный!

Винты усиленно забили лопастями. Ледокол, споря с безмолвием, ворвался в идущий навстречу лед, кроша его в ледяную кашу. С Запада неожиданно вынырнула красавица-скала Рубини-Рок. На носу „Седова“ под развевающимися флагами столпились матросы, кочегары, плотники, члены экспедиции. Профессора В. Ю. Визе тесным кольцом окружили впервые принимавшие участие в далеком походе молодые кадровики, комсомольцы Балтийского флота.

– Здесь 15 лет тому назад разыгралась полярная драма, соучастником которой пришлось быть и мне, – с этого начинает Владимир Юльевич.

– Лейтенант Георгий Седов был человеком исключительных качеств. Он сочетал качества неустрашимого мореплавателя и неутомимого исследователя. В 1912 году он выдвинул проект экспедиции к Северному полюсу, мысль о которой уже давно таилась в его голове.

– По проекту Седова экспедиция должна была дойти на судне до северной оконечности Земли Франца-Иосифа; оттуда предполагалось отправить небольшую партию к полюсу и по пловучим льдам. Отважный моряк серьезно обосновал свой проект. Военно-морские круги, которые вообще считали Седова „выскочкой“ (он был сыном бедного азовского рыбака) и все время косились на этого представителя „черной кости“, отнеслись к проекту отрицательно.

– Правительство отказало Седову во всякой финансовой поддержке. Поддержала Седова общественность. На собранные 108 тыс. руб. он снарядил старое, уже потрепанное зверобойное судно „Святой Фока“ с запасом продовольствия и угля на два года. В августе 1912 года Георгий Яковлевич вышел на нем на Землю Франца-Иосифа, рассчитывая в этом же году достигнуть ее, перезимовать и весной 1913 года выйти на собаках или на лыжах к Северному полюсу.

– Седов просчитался: „Святой Фока“ был затерт льдами и вынужден зимовать у берегов Новой Земли. Вторую зимовку корабль провел в бухте Тихой на острове Гукера, куда мы сейчас идем.

– Зимовка в бухте Тихой протекала в тяжелых условиях. Здоровье большинства участников экспедиции, в том числе и ее начальника, сильно пострадало. Седов заболел цынгой, явными признаками которой были общая слабость, размягчение десен и боль в ногах. Несмотря ни на что, 2 февраля за десять дней до восхода солнца, Седов с двумя спутниками, матросами Линником и Пустотным, решил выйти к полюсу.

– В предрассветной мгле полярной ночи на льду бухты Тихой уже стояли в полной готовности две нарты. В каждую было запряжено по 12 собак. Внимательно осмотрев нарты, Седов созвал в кают-компанию весь состав экспедиции и стал прощаться. Он был бледен, губы его были крепко сжаты, но в глазах светилась непоколебимая воля. Долго он не мог начать говорить. Наконец овладел собой и сказал: „Я говорю вам не „прощайте“, а „до свиданья“. Но тут сил больше не хватило, и больной разрыдался.

– В первый и последний раз я видел на глазах этого человека с железной волей слезы, – понижая голос до шопота, продолжает говорить В. Ю. Визе. – Через несколько часов нарты Седова и его спутников скрылись в полярных сумерках. Болезнь Седова сказалась с самого начала пути: он не мог идти. Матросы положили больного на нарты. Кругом ревела пурга, завывал ветер. Теряя сознание, Георгий Яковлевич коченеющими руками держал компас и дрожащими губами шептал: „Курс – Норд. Курс – Норд“…

– Путь полюсной партии лежал по восточной стороне Британского канала к северу. 28 февраля путники дошли до какого-то пролива. Большая полынья остановила их. Седов постепенно терял сознание. Он уже перестал вести дневник и едва внятно шептал: „Все пропало, все пропало…“

– 1 марта матросы разбили палатку, до которой Седов едва добрался ползком. Ноги его были отморожены; матросы, растирая их спиртом, обнаружили темные синие цынготные пятна.

– На следующий день неистовствовала буря. Снег засыпал палатку. Седову стало совсем плохо. Жестокий шторм продолжался три мучительных дня. В палатке стоял ледяной холод. Матросы держали голову начальника попеременно на коленях, а около его груди стоял горящий примус.

– 5 марта, в 2 ч. 40 м. Седова не стало. Георгий Яковлевич скончался героем. Последние его слова были: „Линник, Линник, поддержи“. На ледяном мысе Бророке Земли кронпринца Рудольфа его похоронили преданные друзья матросы. 19 марта мы узнали о последнем акте этой трагедии.

– Утром штурман Н. М. Сахаров отправился к полынье стрелять появившихся птиц и тотчас же прибежал в кают-компанию:

– Наши идут! Георгий Яковлевич вернулся!

– Я выбежал на палубу, кто-то рядом со мной заметил:

– Идут только двое.

– Я понял, что случилось неизбежное. Георгия Яковлевича нет в живых. Матросы Линник и Пустотный подходили ближе. У них был сильно изнуренный вид, оба жаловались на тяжесть в груди, страдали одышкой. У одного из них, как только он остановился, хлынула из носа и горла густая кровь. Они с трудом передали нам подробности тяжелого похода, о смерти любимого начальника. Наша экспедиция очутилась без руководителя, продовольствия, топлива. Надо было возвращаться назад, на юг, к солнцу. Сжигая мебель, перегородки кают, внутреннюю обшивку корабля, взятые с собой строения с мыса Флоры, мы с трудом добрались до Архангельска.

– Георгий Яковлевич перед последним походом назвал бухту, где стояло его судно, бухтой Тихой, но назад в нее он не вернулся…

Профессор Визе не договорил последнего слова, надвинул оленью шапку на голову и отошел в сторону…

Мы шли по бухте Тихой. Мимо мелькнули долина Молчания, ледник Маланья. С мостика капитан заметил очертания домика зимовщиков. Кочегар Московский, прозванный „дальнозорким“, первым увидел развевающийся алый флаг самой северной в мире радиостанции. Тишину прорезал крик:

– У-рр-аа!..

Нас ждали. Ветер, подувший с ледника Юрия, вздувал в воздухе красное полотнище.

Не верилось, что за пять дней мы покрыли 900 морских миль по свирепому океану и коварным льдам. Радист тов. Гершевич перехватил последнюю телеграмму зимовщика Шашковского:

„Москва. Тасс. 22 июля в 19 часов вечера восточные ветры выгнали ледяные поля из бухты Тихой, расчистив путь ледоколу „Седов“.

Ледокол находится в виду и входит в Британский канал. Все приготовлено к встрече долгожданных гостей. По собственной инициативе зимовщиков, за несколько дней возведен каменный фундамент здания для двигателя. Зимовку на Земле Франца-Иосифа следует считать законченной.

Едет новая смена. Мы возвращаемся на материк“.

Ледокол заревел. Черные точки на крыше пришли в движение. Послышались выстрелы. Мы отвечали. Безмолвие Арктики нарушилось. Празднично входил ледокол в бухту Тихую.

Все ближе и явственнее выступали на фоне сверкающего льда дом и люди, машущие шапками. Нам была понятна их радость – увидеть людей с родины после изнурительной, полной одиночества полярной ночи.

– Все ли живы? – Как провели зимовку? – Чем обогатили науку?

Не успел ледокол отдать якоря, как от берегового припая, на небольшой лодочке отшвартовались два человека.

К бортам Седова приближались незнакомцы. Пышные, окладистые бороды, выросшие за „большую ночь“, изменили лица.

– Кто же это?

Даже участники прошлогоднего похода пожимали плечами. Лодка у борта. По штормтрапу карабкается рыжебородый человек. Слышу позади себя всхлип. Оборачиваюсь: буфетчик Иван Васильевич Якимов, жизнь которого связана с „Седовым“ с первого года его покупки, плачет. Старик не выдержал.

– Да это же начальник станции Петр Илляшевич.

– Ну, как?

– Ничего, благополучно.

Нехватало слов для вопросов и ответов. Снова рассматривали друг друга и снова спрашивали.

– Ну, как?

– Ничего, благополучно.

Отто Юльевич разрядил смехом „торжественную“ атмосферу.

– Петр Яковлевич, твоя-то борода гуще моей, а?

Все расхохотались. Сошлись бородачи.

Через несколько минут две больших шлюпки доставили нас на берег. Остававшиеся на берегу зимовщики помогают нам сойти на ледяной припай. У этих лица уже побриты. Брюки выглажены.

Знакомимся: вот высокий, с спиной широкой, как у волжского грузчика, радист Эрнест Кренкель; гигант метеоролог Шашковский; вечно улыбающийся представитель самой северной ячейки доктор Георгиевский; сухой, как щепка, моторист Муров, редкозубый повар Знахарев; хороший товарищ, старик, – служитель Алексин.

Небольшая комната – столовая – убрана по-праздничному. На середине стола, выделяясь на белоснежной скатерти, стояла фаянсовая ваза с желтыми альпийскими маками и голубыми полярными подснежниками.

Заговорили все и говорили очень много. Даже несловоохотливый радист Кренкель не мог удержаться.

– Товарищи, вы поймете, вы должны понять, как мы бесконечно рады рассказать вам первым о долгой полярной ночи, о наших достижениях.

– Не забудь, скажи, как жили.

– Какой был у вас коллектив!

– Я, было, забыл…

Самая северная в мире радиостанция (остров Гукер Земли Франца-Иосифа).

– Что забыл? Ведь ты только начал говорить.

– Погодите, не мешайте, дайте парню кончить.

– Да он еще и не начинал.

Кренкель смутился, покраснел.

– Не перебивайте, я сначала. 12 января в 11 часов 40 минут ночи, после окончания служебных передач на Маточкин Шар, я решил дать радиовызов – сигнал „цеку“ „всем, всем“. Четыре минуты я выбивал в эфир точками и тире… – „CQ – CQ – CQ“…

После выключения мотора для приема я услышал, что меня по этому сигналу вызывает какая-то станция. Представьте, как я был удивлен, когда услышал позывной американского правительства. Обычно же правительственные станции не отвечают на вызовы маломощных станций, к числу которых относилась и наша. Я был взволнован.

– Да ты не волнуйся, говори дальше.

– Вступившая в разговор неизвестная станция, – продолжал Кренкель, – попросила сообщить местонахождение нашей и кому она принадлежит. Я сообщил, что наша станция находится в сердце Арктики – на Земле Франца-Иосифа, и принадлежит она первому в мире пролетарскому государству. Обратно получил восторженный привет. Оказалось, что вступил в связь с антарктической экспедицией адмирала Берда, находящейся на южном полярном материке (вблизи барьера Росса, в море Росса). Географические координаты этой станции – 78°35′30″ южной широты и 163°35′ западной долготы. Заговорили два полюса. Южный сообщил следующее:

„Сегодня летний день, – всего 2 градуса мороза. Стоит конец лета, под влиянием солнечных лучей лед оттаивает. Большая облачность препятствует подъему самолетов. Суда экспедиции „Сити оф Нью Йорк“, пройдя берега Новой Зеландии, приближаются к кромке льда, имея целью сменить состав зимовщиков. Экспедиция наша имеет три самолета и другие машины, приспособленные для изучения полярных областей. Для добывания воды изо льда пользуемся мощным эвапоратором. Главная база находится на ледяном барьере Росса и состоит из 42 человек. Цель – достижение Южного полюса. Есть много ездовых собак. Недавно возвратилась береговая партия, прошедшая 400 миль по ледяной пустыне. Полгода назад прошла полоса 60° морозов. А как у вас?“

Место, откуда говорил южный полюс с северным (на снимке – самолет экспедиции Берда, находящейся на ледяном барьере Росса). На базе „Маленькая Америка“.

Наша станция ответила:

„Сейчас непроглядная ночь, за окном завывает пурга, нас всего семь человек. Все живы-здоровы. Живем крепкой, дружной семьей. Держим связь с Советский Союзом. Ежедневно отсылаем метеорологические сводки в главную геофизическую обсерваторию. Ленинградская общественность два раза устраивала нам разговор через радиостанцию. Слушаем приветствия родных, близких и детей“.

С последним ответом всем нашим зимовщикам передали привет от летчика, который в 1928 г. летал над островами Земли Франца-Иосифа, разыскивая без вести пропавшего Роальда Амундсена. После этого прекратился разговор. Мощность радиостанции Берда – 800 ватт. Мощность нашей – ¹/₂ киловатта. Было покрыто расстояние более 20000 километров. Нужно полагать, что установлен мировой рекорд дальности радиосвязи.

– Я поднимаю бокал (правда, с пивом), – заявил Шмидт, – за лучших граждан Советского Союза, блестяще выполнивших задание правительства, и за надежную смену, которой предстоит углубить и совершенствовать великое дело завоевания Арктики…

– Тов. Кренкель, вы сегодня передадите последнюю телеграмму с острова Гукера советскому правительству.

Все столпились и радиорубке. Синие огоньки светлячками вспыхивали и гасли в радиостанции.

„Мат-Шар… Мат-Шар… Мат-Шар…“ и полетела телеграмма председателю Правительственной арктической комиссии С. С. Каменеву.

„22 июля, в 23 часа, „Седов“, украшенный флагами, вошел в бухту Тихую Земли Франца-Иосифа и бросил якорь у нашей радиостанции. Таким образом, первая часть задания выполнена рекордно быстро: ледокол прошел весь путь от Архангельска в семь дней, из которых два дня ушло на остановки, прием людей и груза.

Салютовав выстрелами, зимовщики поспешили к шлюпке к ледоколу. Яркое полуночное солнце освещало нашу встречу с друзьями. Трудами семеро человек, проведших зиму на самой северной в мире научной станции, Земля Франца-Иосифа окончательно закреплена за СССР, и всему миру дано доказательство высокого качества и широкого размаха научной работы в стране социализма. Они – это Илляшевич, Шашковский, Кренкель, Муров, Георгиевский, Знахарев и Алексин. Станция – в отличном состоянии. Работа выполнена под руководством начальника станции Илляшевича превосходно. Перезимовали они очень хорошо. Съехав на берег, мы до самого утра остались у них, делясь впечатлениями. Немедленно начинаются работы по выгрузке новых запасов, перестройке и значительному расширению станции. Нач. экспедиции Шмидт“.

Солнце, скользнув с вершины скалы Рубини-Рок, упала на спокойную гладь бухты Тихой, где айсберги причудливой формы переливались всеми цветами радуги.

– Товарищи, – сообщил Шмидт, – матросы и кочегары на выгрузке и вызывают нас на соцсоревнование. Мы должны принять вызов.

– Принимаем!

Все мобилизованы. Работа началась. Земля Франца-Иосифа огласилась портовыми криками:

– Вира!

            – Трави!

В бухте Тихой началась разгрузка.

Громады ледников спускались с острова Скотт-Кельти.

В Арктике лето непродолжительно. Несколько дней под ряд светит солнце, согревает промерзшую землю, вызывает к жизни яркую расцветку мха и полярных цветов. В гости к угрюмым скалам прилетают тысячи пернатых, здесь среди белоснежного ковра снега и глянцевых ледников совершается их судьба. Стоит подойти к „птичьему базару“, услышишь разноголосый говор кайры, полярной чайки, люрика, чистика, прилетевших сюда вывести птенцов на недоступных обрывах.

Прошло пять дней стоянки ледокола в бухте Тихой, и мы закончили разгрузку, постройку оранжереи, сарая и заканчивали дом, предназначенный под радиостанцию. Каждый свободный час отдавался исследовательской и научной работе. По окрестным островам от Гукера каждый день разъезжались члены экспедиции. Рискуя жизнью, многие забирались на обрывы скал за редкими экземплярами птиц, мха и лишайника. Геологи карабкались по кручам, выстукивали мелодии молотками, откалывали камни, раскладывали куски в отдельные мешочки. Дома, в своих лабораториях они произведут тщательный анализ и определят по небольшим осколку строение островов Земли Франца-Иосифа.

Профессор-ботаник Савич на коленках исползал всю прибрежную часть островов Скотт-Кельти, Гукера, Медвежьего и Тюленьего мысов. Савича интересуют мхи, лишайники и цветковые растения. Его кропотливая работа дала возможность обнаружить двадцать новых растений, неизвестных до нашей экспедиции.

Проф. Исаченко, мировой ученый, после тщательно произведенных исследований сказал:

– На Севере бактерий нет. Здесь воздух чист, как дистиллированная вода. Получить тут грипп – абсолютно невозможно. Отсутствие в Арктике бактерий заставляет серьезно подумать об использовании арктических областей, в особенности Земли Франца-Иосифа, как приморских климатических станций, обладающих наилучшим свойством горного климата.

Базальтовая скала Рубини-Рок.

На отвесных скалах гнездятся тысячи пернатых.

Земля Франца-Иосифа надолго остается в памяти побывавшего там. В долине там, где тысячи лет назад залегал огромный запас сползающего к морю льда, сейчас раскинуты по обрывам лишайники и разноцветные ковры болотного красного мха с вкрапленными в него желтыми альпийскими маками и голубыми полярными незабудками. На острых, обнаженных от петров, пиках базальтовых скал, рассекающих в летние дни густые молочные облака, постоянно лежат сугробы розового снега. Внизу со склонов бегут журчащие ручьи.

Летом в долине Молчания все живет, жужжит, кричит. Зимой, когда наступает полярная ночь, и первые пурги завьют черные выступы скал белыми хлопьями, и долина Молчания станет мертвенно молчалива. Зимовщики говорили:

– Даже медведи в это время своей крадущейся походкой не нарушают ледяного молчания.

Ранним утром, 26 июля мы отправились на весельной лодке по Британскому каналу мимо домика зимовщиков к долине Молчания. Ехали молча, каждый из нас впитывал красоту льда и розового снега, обвившего вершину ледника Маланьи. Незаметно подъехали к цели.

– Ну, вот, друзья, и Молчаливая долина, – вылезая из лодки, оказал проф. Самойлович.

Перед нами открылась одна из прекраснейших долин Арктики. Суровые скалы на белоснежном фоне неба были удивительно разнообразны. С запада долина Молчания замыкалась красивым, высоким амфитеатром.

Не успели мы сделать и нескольких шагов по вязкой глинистой почве долины, как в воздухе раздались громкие, несмолкаемые крики: „арра, арра“.

– Кто это? – вздрогнув, спросила Демме.

– Это кайра – полярная птица. Здесь на южном обрыве замечательный „птичий базар“, – идемте к нему, – сказал Горбунов.

На пути биологи Н. Н. Урванцев и Р. Л. Самойлович нашли несколько окаменелых кусков дерева. Откуда они взялись? Росли ли они на склонах долины, или были занесены сюда морем? Николай Николаевич заявил:

– Это плавник, он сюда занесен морем и, лежа сотни лет, обуглился здесь.

Проф. Самойлович в знак согласия кивнул головой.

Мы подходили к птичьему базару. Крики доносились все громче и громче. Писатель Соколов-Микитов выстрелил в воздух. Тысячи пернатых слетели с гнезд и на минуту заслонили солнце. Испуганные птицы заголосили, закружились в панике над гнездами, из которых раздавались протяжные свисты птенцов. Соколов-Микитов, подобравшись под обрыв скалы, где сели подле птенцов успокоившиеся матери, хотел подстрелить пролетавшую чайку, Г. П. Горбунов остановил его и рассказал:

– Однажды я подъехал к базару случайно на то место, где кайры садятся на воду, и выстрелил из ружья вверх. Внезапно со скал сорвались тысячи птиц и бурей понеслись на меня. Казалось, рушится скала, сейчас поглотит и меня и лодку. Живая лавина опрокинула меня на спину, а кругом со свистом проносились белые комки, и море вспенилось от массы бросающихся в воду птиц. Все это произошло так быстро, что я сообразил, в чем дело, уже на дне лодки.

В долине Молчания не обошлось без приключений. Я попытался пойти в обход со спускающейся южной части небольшого глетчера и попробовал съехать вниз по растопленному солнцем похожему на сахар снегу. Моя попытка едва не кончилась плачевно: я не рассчитал быстроты скольжения и еще увеличил скорость сильным прыжком на лед. Стремглав полетел вниз…

Мимо неслись острые, вросшие в лед серые валуны. „Расшибет – как пить дать“. Однако все хорошо, что хорошо кончается. Полет стоил кожаных брюк и дыры на голенище солдатских сапог. При спуске мое внимание привлекла ржавая банка, валявшаяся среди разбросанных камней.

– Откуда она? Кто мог ее здесь оставить? Может быть это следы группы Нобиле или Амундсена?

Дрожащими руками хватаю банку, читаю. Надпись ясна: „Нобиле“… дальше – „клюква“… Кричу:

– Нашел, нашел… Нобиле… Нобиле… клюква!

Проф. Самойлович, инженер Урванцев, проф. Исаченко, оставив обследование, спешат к моей „исторической“ находке.

– Что нашел? Говори толком. Чего орешь, как сумасшедший?

Самойлович сдвинул очки на нос, нахмурил густые брови и, внимательно прочитав надпись, разразился раскатистым смехом.

– Ну, братец, насмешил. Где ты тут нашел Нобиле с клюквой? Это же банка, оставленная 40 лет назад экспедицией Джексона, а надпись на ней – консервированные фрукты и фабричная марка, – сам ты „клюква“.

Кличка „нобилевская клюква“ надолго осталась за мной. Я старался снова найти так ясно выступавшие буквы: „ Нобиле – клюква“. Ничего не выходило. И тут я понял, как важно знание иностранных языков.

На горизонте море и небо сливались в синеву. Воздух был прозрачен. За 30 миль мы ясно видели контуры Земли принца Георга и острова Кетлица, названного Джексоном в честь ею спутника-врача, ведшего метеорологические наблюдения во время экспедиции (1893—1896 гг.). Тонкой чернеющейся полоской отделялись снега принца Георга от сиреневого неба.

К острову Мертвого Тюленя нас привлекли своим криком жирные, пестрые гаги. Они почти незаметны среди пожелтевших камней туфа. Многих мы нечаянно давили на гнездах.

Ветер нагнал в Британский канал много пловучего льда. Надо было спешить к ледоколу, иначе до завтрашнего отлива пришлось бы просидеть без пищи и воды. Лодка прошла несколько десятков метров по разводью и остановилась около большой торосистой льдины.

– Скорей на лед! Раздавит.

Лодка – на льду. Тянем ее через ледяные нагромождения. Тяжело. Самойлович откинул голову, запел „Дубинушку“.

Льды нажимали. Выбиваясь из сил, мы никак не могли выйти к открытой, черневшей всего в нескольких метрах, воде. Льды, гонимые южным ветром, перегоняли нас. Течение выносило льдину вместе с лодкой в открытое море. Положение опасное. От Скотт-Кельти на помощь нам поспешила североземельская моторка. Мы были спасены.

Ушаков, захлебываясь, говорил:

– В проливе Мелениуса мы встретили три больших стада нарвалов.

– Нарвалы! Это замечательный факт. Нахождение их на Земле Франца-Иосифа никем еще не отмечено. Правда, их видел Нансен во время путешествия с его спутником Иогансеном, но это было гораздо севернее архипелага.

Усталость пропала. Отдохнем за охотой. Тут же в лодках распределили обязанности. Молодому инженеру-строителю Евгению Илляшевичу было поручено вскипятить на берегу чай, а охотнику-новоземельцу Сергею Журавлеву – отправиться на разведки вдоль кромки на небольшой одноместной лодчонке. Достигнув берега, усталые, мы легли отдохнуть у костра.

– Смотрите, никак медведь, – сказал кинооператор.

– Брось валять дурака. Лежи и отдыхай. Какой там медведь в глазах у тебя мерещится!

Кинооператору хотелось непременно привезти домой медвежью шкуру, и он даже марево не редко принимал за медведей. Большой синий чайник пыхтел. „Завхоз“ Илляшевич вскрывал консервные банки.

– Смотри же – медведь, медведь…

В самом деле, за торосами, лениво покачиваясь, шла кремовая туша по направлению к Журавлеву. У нас забились сердца: Журавлев не оглянется, – медведь может накинуться на него сзади.

– Спускай моторку!

Неостывший мотор не задержал нас. На выручку Журавлеву кинулись все. Медведь заметил, остановился, присел на задние лапы, несколько раз помотал головой и направился к нам.

Мотор выключили. Журавлеву больше не грозит опасность. Медведь подходит все ближе к кромке. Мы идем навстречу ему на веслах. Винтовки наготове.

Вдруг в десяти метрах влево вынырнули нарвалы. Они выставляли на поверхность воды свои длинные, как у бегемота, головы и сопели ноздрями.

Нарвалы здесь, вероятно, „гостили“. Родина их – Северное море, у берегов Гренландии.

Мы выбирали, в кого же стрелять?

– Нарвала не убьешь, – решил тов. Шмидт. – Мы не внаем его убойного места.

Белый медведь также приметил нарвалов. Не обращая больше на нас внимания, он готовился к прыжку: сначала привстал на задние лапы, затем, как стальная пружина от толчка, вытянулся во весь рост. Этого только и ждали стрелки. От первого же выстрела медведь завертелся на месте и лег. Мы думали было: убит. Решили шкуру отдать кинооператору, – он первый увидел.

Лодка приближалась к кромке льда. Испуганные нарвалы больше не показывались. Я с корреспондентом „Известий“ соскочили на лед и подошли к медведю. Вдруг „убитый“ медведь поднялся, зарычал от боли, вскочил и помчался вглубь по ледяному полю пролива Мелениуса. Первое время мы струсили: раненый медведь зол, свиреп. Бросились за винтовками в шлюпку. Вместе с Борисом Громовым понеслись по теплому следу. Медведь истекал кровью. Красные густые капли падали на лед, стыли и замерзали зернами.

На бегу мы стреляли, – промах за промахом. Пробежав два километра, мы выдохлись. Но „выдыхался“ и медведь. Бежать дальше бесцельно. В запасе – по одному патрону. Как быть? Мы остановились у перевернутого айсберга. Громов решил идти за патронами, а я остался в „дозоре“. Экономя время, Громов пошел по свежему пути и недалеко от шлюпки провалился в трещину, приняв холодный арктический душ. На помощь мне спешили Ушаков и комсомолец-радист Василий Ходов. Втроем бросились вдогонку.

Вдруг сзади оглушительный крик:

– То-ну, спа-си-те!!!..

Ходов, не рассчитав прыжка, бухнулся в воду. Бросаем веревку. Мокрого тащим из студеной ледяной воды. Ходов был во всем кожаном, и вода успела просочиться только в сапоги. Бежим, на ходу отогреваясь, по кровавому следу. В конце третьего километра мы догнали обессилевшего медведя. В последний раз он забрался на высокий шестиметровый торос и лег на вершину. Ушаков пригнулся, сбросил с себя шапку-кубанку. Его примеру последовали и мы. Над медведем, ожидая добычи, кружились белые чайки. Медведь попытался встать, но силы покинули его, и он тяжелым камнем упал вниз. Ушаков подле него. Я кричу: