Текст книги "Такой я видел Индию"

Автор книги: Леонид Алаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Выяснить это не составляло труда, потому что наши хозяева были откровенны, они считали такое положение само собой разумеющимся: кому же еще руководить остальными, получать кредиты и улучшать хозяйство, как не им, «отцам» деревни.

Все, что я говорю здесь об отрицательных сторонах мероприятий в сельском хозяйстве Индии, не является тайной или открытием. Об этом пишут и говорят прогрессивные индийские социологи и экономисты. Об этом свидетельствуют сухие цифры правительственных отчетов.

Один из социологов, доктор Навлакар, глядя на меня большими серьезными глазами сквозь стекла толстых очков, объяснял:

– Видите ли, у нас в деревне существуют два типа отношений – старые, традиционные, и новые. Старые строятся на эксплуатации лендлордом арендатора, ростовщиком – должника, богатым крестьянином – безземельного и батрака. Новые, еще не получившие серьезного развития – это отношения равноправных производителей, отношения социальной гармонии, называемые нашими руководителями социализмом. Аграрные реформы были шагом к установлению новых отношений. Следующий шаг – распространение демократических форм местного самоуправления – панчаятов. Остальные же мероприятия, проводимые сейчас, – кооперация, «общинные проекты» и т.д. – ведут к восстановлению и упрочению отношений эксплуатации.

Терминология индийского социолога отличалась своеобразием. Мне, например, показалось странным объединение в группу «старых отношений» полуфеодальной эксплуатации со стороны помещиков и ростовщиков и капиталистической со стороны богатых крестьян. Но главное он подметил точно – экономическое развитие индийского сельского хозяйства усиливает классовую разобщенность деревни, и кооперативы и «общинные проекты» не сдерживают этот процесс.

С точки зрения решения продовольственного вопроса развитие в первую очередь и преимущественно «крепких», т.е. кулацких, хозяйств выглядит не таким уж абсурдным. В самом деле, Индии нужно продовольствие и сырье. Давно прошли те времена, когда страна была экспортером хлеба, когда Бенгалия вывозила рис и сахар, а Панджаб – пшеницу. Теперь Индия должна ввозить зерно – сначала она импортировала 4 млн. тонн в год, потом цифра стала подниматься и в голодные 1965-1967 гг. дошла до 10-12 млн. тонн.

В первой половине 1968 г. в Северной Индии были объявлены два «безрисовых» и два «беспшеничных» для в неделю. Государственные магазины, отпускающие рис по карточкам, работали с перебоями. На черном рынке цена его подскочила до 3-3,5 рупии за килограмм. Были введены также карточки на сахар – выдавали лишь 700 граммов в месяц на человека. В городах появились красочные плакаты, рекламирующие сахарин как лучшее средство против ожирения и диабета. К счастью, это была низшая точка падения производства. Во второй половине года положение улучшилось. Однако, конечно, не в результате развития мельчайших крестьянских хозяйств, на которые нельзя рассчитывать и в ближайшем будущем. В сложившихся условиях лишь «крепкие» хозяйства, охватывающие всего 10-12% площади, но владеющие львиной долей капиталов в сельском хозяйстве (инвентарем, в том числе новейшим, скотом), способны воспользоваться достижениями современной науки.

И как раз 1968 год дал основание надеяться, что последний путь может привести к цели. Был собран рекордный урожай зерновых, особенно пшеницы, и, по всеобщему признанию, это явилось следствием расширения и улучшения производства, прежде всего распространения новых сортов, в хозяйствах богатых крестьян.

Появился новый термин – «пшеничная», или «зеленая революция», министры центрального правительства в выступлениях и на пресс-конференциях называли все более близкие сроки, когда, по их расчетам, Индия будет обеспечена зерном и прекратит его импорт.

Прогрессивные экономисты задумались: неужели полуфеодальный строй индийской деревни наконец-то дал трещину и началась, как они выражались, «капиталистическая промышленная революция в сельском хозяйстве»?

Конечно, ближайшие годы должны дать ответы на эти вопросы, и ни я, ни кто-нибудь другой не имеет сейчас данных, чтобы их решить.

Но если даже эти вопросы решатся положительно, если кулацкие хозяйства действительно начнут прогрессировать неуклонно, если неурожайные годы уже не станут для них такими разорительными, какими они были в прошлом, то ведь неизбежно возникнут новые вопросы.

Как быть с морем мелких хозяйств? Надеяться, что деревенская беднота вся «переварится» в сельских батраков или городских рабочих, нельзя. Современные машины не увеличивают, а уменьшают число рабочих рук на заводах и фермах. Раз миллионам мельчайших хозяйств суждено существовать еще долгие годы, то совершенно ясно, что они скоро превратятся из малопроизводящего, обеспечивающего лишь самого себя сектора в потребляющий сектор, который надо будет еще и подкармливать. Этого, конечно, хозяйства кулаков и государственные финансы не потянут.

Даже чисто продовольственный вопрос на путях развития капиталистического кулацкого хозяйства в условиях Индии решить, мне кажется, не удастся. А кроме того, неизбежное при этом возрастание «лишнего» населения, которое уже сейчас составляет много десятков миллионов (его трудно подсчитать, потому что кроме собственно безработных есть много частично или сезонно безработных), должно привести к таким социальным конфликтам, которых история Индии еще не знала.

Рассказывая о городах, я не мог обойти молчанием напряженную политическую борьбу, идущую в каждом из них. Сложная политическая обстановка создалась и в сельских районах.

В Раджастхане есть деревни, все жители которых голосуют за партию «Сватантра». В Индии все многолико. В других штатах «Сватантра» обычно выражает интересы крупного капитала, а вот в Раджастхане, где крупного капитала вроде бы нет, она стала партией бывших и настоящих помещиков и князей, которые сохраняют традиционное влияние в «своих деревнях».

В некоторых районах, случается, кулацкие верхи регулярно голосуют за коммунистов. Почему? Потому что эти слои населения страдают от ростовщиков и оптовых капиталистических фирм и знают, что коммунисты наиболее последовательно выступают против крупного капитала. В такой деревне социальные противоречия могут так обостриться, что низшие касты, арендаторы и батраки, захотят поддержать какую-нибудь правую партию – «Сватантру» или «Джан сангх», чтобы противопоставить себя деревенским верхам.

Но в этой сложной ситуации прослеживаются известные закономерности: кулацкие слои, больше всего получившие от реформ, чаще голосуют за правящую партию Национальный конгресс, а среди батрацких низов растет влияние коммунистов.

Внешне деревенская жизнь, по крайней мере по сравнению с городской, выглядит все еще мирной и идиллической. В глинистой воде деревенских прудов стоят, погрузившись по ноздри, черные буйволы. Для них купание – первая необходимость, важнее еды. Вокруг прудов со звонкими криками бегают мальчишки. У деревенского колодца собираются женщины с ярко начищенными медными кувшинами. Под большим деревом – манговым, баньяном или пальмой – сидят старики в белоснежных дхоти, поодаль – мужчины помоложе. Возможно, это заседание кастового панчаята, возможно, вновь избранного на основе всеобщего голосования органа, тоже называющегося панчаятом. А может, здесь заседает правление кооператива или инструктор блока общинного развития убеждает людей провести новую дорогу. Все так мирно под полуденным солнцем. Думается, именно эта идиллическая картина встает перед мысленным взором индийца, когда он говорит иностранцу:

– Нет, вы не поймете Индии, пока не поживете в деревне!

Между тем именно эта картина, несмотря на всю ее жизненность и реалистичность, уже совершенно не отражает внутреннего содержания деревенской жизни.

Ведь наиболее уважаемые старейшины, сидящие под деревом и неторопливо обсуждающие общие дела, – как правило, богатые хозяева, которые держат в своих руках всю деревню. Их взаимное уважение и согласие, зиждется на том, что ни один из них пока не может разорить другого. Каждый по праву старшинства или по праву богатства возглавляет группу односельчан какой-нибудь касты, а также членов иных каст, обязанных ему работой, долгом, «дружбой» и т.д.

Индийские социологи давно уже показали, что деревни состоят из враждующих групп (они называют их фракциями), руководимых самыми богатыми «мироедами».

Соперничество между фракциями определяется в основном экономическими интересами – какая из них будет обеспечена большим числом работников-батраков, плотников, слу г. Но не меньшее значение имеет и престиж, социальный статус, верховенство в местных делах. Эта борьба незаметна, подспудна, о ней можно узнать только после детального изучения симпатий и антипатий, связывающих деревню.

Но есть и другие столкновения, гораздо более явные, наглядные, временами жестокие и кровавые – столкновения между различными кастами. В индийской деревне экономическое первенство, а вместе с ним и доминирующее социальное положение обычно занимала какая-нибудь одна каста.

Чаще всего ею была «высокая земледельческая каста», по классификации, введенной еще английскими учеными конца XIX в. Касты, подходящие под такое определение, есть почти в каждой области – джаты в Северной Индии, кунби и маратха в Махараштре, оккалига в Майсуре, камма и редди в Андхре, веллала в Тамилнаде. Их еще называют иногда военно-земледельческими кастами, потому что земледелие было не единственным их занятием. В средние века правители много раз пытались сделать их просто земледельцами, покорными властям и, в частности, разоружить их. Но и в XVII в. крестьянин-джат, по словам хрониста, пахал, держа одной рукой плуг, а другой – мушкет. Впрочем, те слои деревенской аристократии, для которых военное дело стало ремеслом, выделились в особые «кшатрийские» касты раджпутов. В Северной Индии они тоже нередко выступали в качестве «доминирующей» касты.

На Юге подобные касты не появились, и земледельческие касты были там одновременно и поставщиками воинов для местных князей.

Ниже основной касты стоят другие земледельческие, ремесленные и «неприкасаемые» касты – каждая на определенной ступени социальной лестницы. Но для отдельного человека или для отдельной касты эта социальная лестница выглядит по-разному. Мнения о том, кто выше и кто ниже, самые разные.

О соперничестве каст известно с древности, иногда оно выливалось в открытую вражду. В настоящее время возможности для нее расширены, в частности новыми средствами связи и транспорта – почтой и телефоном, железными дорогами и автобусом. И раньше каста, члены которой жили во многих деревнях обширного района, представляла организационное единство – и чем ниже по социальной лестнице она располагалась, тем прочнее была ее организация. Лишь всемогущий Шива ведал, наверно, каким образом, скажем, чамары (самая низшая каста Северной Индии, находившаяся в почти рабской зависимости от деревенских верхов) могли поддерживать связи с собратьями по касте в сотнях деревень. Тем не менее они эти связи поддерживали, регулярно созывали собрания, избирали свой кастовый комитет, обсуждали на нем все нарушения правил – а у каждой касты есть свои, отличные от других, но довольно определенные нормы поведения.

Сейчас это уже не представляет трудности. Автобус – достаточно дешевый, а велосипед – достаточно надежный вид транспорта. Созданы не только панчаяты округов, но кастовые организации штатов, общие комитеты некоторых близких по положению каст, образована Всеиндийская федерация низших каст. Теперь на этих собраниях рассматриваются помимо нарушений кастовой этики меры, направленные против социального угнетения со стороны других каст.

О кастовых противоречиях и их влиянии на жизнь страны в целом надо говорить отдельно. Но о чисто деревенском проявлении борьбы, связанной с классовыми конфликтами между верхами и низами села, уместно сказать здесь. Речь идет о стремлении высококастовых индусов предотвратить нравственное освобождение беднейших батраков-неприкасаемых с помощью террора.

Как раз во время моих разъездов по Индии в деревнях разных штатов было убито несколько неприкасаемых. В деревне Махараштры, например, довольно невинная стычка молодежи по пустячному поводу переросла в жестокую драку «кастовых» и «неприкасаемых», кончившуюся убийствами.

Была назначена комиссия по расследованию, однако один из министров штата предварил ее выводы такого рода публичным заявлением:

– Что вы хотите? Эти неприкасаемые вообще стали очень наглыми!

Слова эти получили огласку и вызвали бурную реакцию прессы, но они были произнесены, и притом министром, деятелем Национального конгресса, партии, провозгласившей борьбу против кастовости в числе главных своих задач.

В Раджастхане летом 1968 г. была сильная засуха. Муссон не пришел, посевы горели. И вот в газетах промелькнуло сообщение: в деревне Раджастхана, не столь уж глухой, расположенной между известными туристскими центрами Удайпуром и Читторгархом, сельчане, чтобы вызвать дождь, принесли местному божку человеческую жертву – мальчика. Это сообщение было неприятно читать не только мне, но и многим индийцам, гордящимся своим ненасилием, правоверным индуистам, для которых «ахимса», непричинение зла живому существу – религиозная заповедь.

Позже выяснилось, что жертвой избрали малышка из «неприкасаемой» касты, т.е. вандализм был не безрассудным, а рассчитанным. Раджпуты – землевладельцы, больше всех заинтересованные в дожде, не предложили богу кого-нибудь из своих сыновей, они решили сделать «благое» дело с наименьшими для себя потерями.

После подобных случаев становится понятной несдержанность неприкасаемых, принимающая порой крайние формы.

Здесь, видимо, следует остановиться на вопросе, что же такое «неприкасаемость». Прежде всего надо сказать, что она совсем не похожа на отношение, скажем, здоровых людей к прокаженным. Многим из неприкасаемых действительно не разрешается касаться членов высоких каст, особенно брахманов, но имеется в виду намеренное прикосновение, а не случайное, где-нибудь в вагоне или автобусе.

Да, в деревнях кварталы неприкасаемых расположены обычно вдали от «кастовой» деревни, отделены от нее ручьем, рощей или полями. Но это правило несет скорее символический и социальный смысл – отлучение от участия в деревенских делах, – чем «кастово-санитарный». Социальный смысл имело и запрещение неприкасаемым посещать индуистские храмы, центры общественной и экономической жизни округи.

Даже традиционное запрещение пользоваться деревенскими колодцами в конечном счете опирается не столько на боязнь ритуального осквернения, сколько на экономические мотивы. Вода в Индии, даже в большей степени, чем где бы то ни было, – источник жизни. И когда наблюдаешь, как, например, в гималайской «кшатрийской» деревне, в которой всего лишь один источник, неприкасаемые часами стоят возле него, ожидая, пока придет за водой кшатрий и милостиво наберет ее кому-нибудь из них, начинаешь понимать, что монополия на воду – разновидность монополии на землю – нужна верхам деревни прежде всего для упрочения своего экономического положения.

Правила о неприкасаемости установлены с таким расчетом, чтобы лишать низших человеческого достоинства и в то же время не портить жизнь высшим. Так, зерно и прочие продукты, выращиваемые неприкасаемыми и неоднократно политые их потом, не считаются оскверняющими, и представители высших каст потребляют их со спокойной совестью. Лишь пищу, приготовленную неприкасаемым, есть не раз решается.

Или другое. Брахман вступает в интимные отношения с «неприкасаемыми» девушками без малейшего ущерба для своей ритуальной чистоты и даже для престижа. Подобные отношения, разумеется, не афишируются, о них не принято говорить, но о них все знают.

Основа неприкасаемости не в том, что две группы населения избегают друг друга и стараются не иметь никаких контактов. Напротив, контактов довольно много, хотя неписаные правила разрешают лишь «необходимые», т.е. для высших каст необходимые. Суть заключается в том, что часть людей признается неполноценными и сама приучается смотреть на себя как на неполноценных, в том, что одни обязаны служить, а другие – отдавать приказания, что одни составляют деревню, общество, государство, другие – просто существуют где-то там, на задворках.

В большой деревне в округе Танджур я беседовал как-то с местными руководителями – брахманами. Плодородные земли дельты реки Кавери, составляющие округ, издавна орошались. Еще в период раннего средневековья почти все деревни этого района были розданы во владение брахманам. Последние никогда не работали сами, на них из поколения в поколение трудились неприкасаемые из каст палли и парайянов. Сначала они были фактически рабами, потом англичане «отменили» рабство, но традиционные связи слуг-палли и господ-брахманов остались неизменными, более того, усиленными узами задолженности.

Реформа не коснулась землевладельцев Танджура, потому что по официальному статусу они были не заминдарами, а «райятами». Земли на каждого из них приходилось немного, и она считалась «обрабатываемой хозяином».

И вот идет неспешный разговор о делах деревенских. Мне подробно рассказывают, у кого сколько земли, как она была когда-то разделена. Вздыхают по поводу того, что теперь некоторые продали свои участки и в среду собственников деревни попали чужаки.

Я задаю невинный вопрос:

– Кто еще живет в этой деревне?

– Никто.

– А неприкасаемые?

– Неприкасаемые? Да-а, конечно, они здесь тоже живут, но они вон там, за рощей, в своем поселке (черри).

Эта поразительная способность представителей высших каст «в упор не видеть» людей поражала меня не раз и совсем не только в деревнях. Но здесь меньше плотность и «не видеть» легче.

Повторяю, неприкасаемые все больше заявляют о себе и игнорировать их существование становится все труднее. В одной из социологических книг мне встретилось описание факта, который автор поднимал до уровня знаменательного события.

Правление кооператива, деревенский панчаят, правление блока развития расположены обычно в основной деревне, конечно, не в квартале неприкасаемых. Там же остановка автобуса и почта. И вот однажды два мальчика из касты неприкасаемых отправились на почту опустить письмо. Они оделись в свои лучшие костюмы и даже обули башмаки – вещь совершенно исключительная в Индии, где народ, как правило, круглый год ходит босиком или в легких сандалиях. Они топали в своих тяжелых ботинках по «кастовой» деревне, двое маленьких неприкасаемых, и... ничего не случилось. Они благополучно опустили письмо – символ прогресса – в почтовый ящик и, вернувшись в родной поселок, с облегчением вздохнули и скинули башмаки.

Да, все имеют равное право пользоваться почтой. Возможно, некоторые местные жители глядели на мальчиков, шествовавших по раскаленной улице, где им не полагалось ходить, с умилением: «Все же кастовой системе приходит конец!» Но, к сожалению, слишком хорошо известно, что реакцией большинства были ужас и отвращение:

– До чего мы докатились! И какова современная молодежь! Для нее нет ничего святого!

Согласно законам, в Индии введено «господство панчаятов» – панчаят радж. В каждом селении есть орган самоуправления, избираемый путем всеобщего прямого голосования. Это демократично по-европейски и очень национально: термин «панчаят» древний, так назывались общинные советы еще в средние века, так же называются и органы самоуправления каст.

Однако определяющую роль в сельских панчаятах играют не деревенские низы, не сельскохозяйственные рабочие, мельчайшие арендаторы и нищие «собственники», составляющие подавляющую часть жителей, а все те же знакомые нам деревенские верхи.

Панчаяты обязаны включать и включают одного-двух неприкасаемых, но от них ждут лишь поддакивания. На выборах они почти всегда голосуют за своих хозяев: надо ведь выбрать самых уважаемых! Подобный орган, не изменяющий структуру местных социальных отношений, которая сложилась помимо всяких законоположений, под двойным воздействием старых (кастовых) и новых (имущественных) взаимоотношений, работает «успешно», т.е. принимает решения, добивается их выполнения, собирает причитающиеся ему 5% дохода с каждого хозяйства и тратит эти деньги на культурные и хозяйственные нужды «деревни», сиречь высших ее прослоек.

Когда же неприкасаемые выходят из повиновения, голосуют за своих кандидатов, добиваются большинства в панчаятах, те перестают пользоваться уважением, наталкиваются на огромные трудности и влачат жалкое существование.

Традиционность отношений зависимости в деревне особенно явственно ощущалась при встрече с людьми, которые были прежде заминдарами, а ныне после реформы лишились всей земли. Казалось бы, они должны были утратить свое влияние.

В 1963 г. мне довелось быть гостем семьи бывших заминдаров в Аллахабаде. Они давно переехали в город и совершенно «урбанизировались». Их земля перешла к арендаторам. Вроде бы ничто не заставляло крестьян считать членов этой семьи своими господами. Но, как и встарь, дважды в год на широком дворе аллахабадского дома – скопление быков и повозок: бывшие арендаторы привозят бывшим помещикам первые и лучшие плоды – корзины манго, бананов, овощей, зерна.

Шанкар Брахме, о котором я уже упоминал, как-то повез нас в родную деревню. Осторожно ведя малолитражку, он весело рассказывал:

– Видите ли, я не только архитектор, но еще и помещик, лендлорд. Не знали? Ха-ха! Да, моей семье принадлежало много земли. Так много, что даже после всех разорений и разделов мне досталось 2 акра и дом. У меня даже был арендатор. Потом началась реформа. Меня, бедного, как это вы называете? – раскулачили. Арендатор получил мою землю, а мне оставили только дом. Но сейчас вы увидите, что для арендатора я все равно господин. Мы соберем «ренту» и съедим ее, когда вы придете ко мне обедать.

Все произошло именно так. Мы знали, что в деревню приехал небогатый бизнесмен, которого с ней ничего не связывает, кроме воспоминаний да старого дедовского дома, но наблюдать нам пришлось прибытие господина, барина. Арендатор, почтительно кланяясь, приветствовал хозяина, отчитался в делах, а потом повел нас на поля – показать, в каком они состоянии. «Помещик», приняв условия игры, важно кивал головой и вставлял замечания по поводу обработки земли, к которой он давно не имел никакого отношения. Уплата «ренты» тоже состоялась: багажник автомашины был набит связками зеленого лука, помидорами, огурцами, какими-то овощами, похожими на репу, и другими, вообще ни на что не похожими. И вечером мы действительно все это съели в гостеприимном доме Брахме.

Все же никто не скажет, что индийская деревня стоит на месте. Изменения в ней не идут в сравнение с темпом и размахом промышленного строительства, но все же заметны.

Об этом свидетельствует хотя бы возросший спрос на тракторы. Наибольшим успехом пользуются советские. Они продаются в государственных магазинах по 8 тысяч рупий, но на черном рынке их можно достать лишь за 16 тысяч – показатель как достоинств наших машин, так и непорядков в их распределении.

Химические удобрения совсем недавно были практически неизвестны в Индии. Сейчас построено несколько химических заводов, однако спрос на удобрения все еще очень велик. Многие покупают их значительно больше, чем нужно для полей, и вносят их в количествах, иногда даже вредных для урожая. Такова вера «темных» крестьян во всемогущество химии.

О внедрении новых сортов зерновых, которое вызвало даже «зеленую революцию», уже говорилось.

Пожалуй, наиболее ярким свидетельством прогресса служит проникновение в деревню электричества, а в связи с этим распространение электронасосов к колодцам. В результате орошаемые площади расширились в несколько раз, заметно поднялась урожайность. Электрический насос приносит не только материальные выгоды, но и повышает престиж своего хозяина.

Однако технические нововведения затрагивают лишь 10% хозяйств, которые, впрочем, занимают 58% площади. И из этих, считающихся «зажиточными», хозяйств совсем не все располагают возможностями для технического перевооружения. Правительство Индии, вложив в течение трех пятилеток в сельское хозяйство (включая ирригацию) огромные средства и получив очень слабый прирост продукции (1,5 процента в год), потеряло надежду вытащить мельчайшие хозяйства страны из отсталости. В четвертой пятилетке принято решение сосредоточить основные ассигнования на развитии наиболее «перспективных» хозяйств, охватывающих по площади 32,5 млн. акров из 420 млн.

Остальная же деревня, безземельная или полубезземельная, кастово приниженная, задавленная нищетой, почти не двинулась вперед, трудно говорить и о каком-то луче света, прорвавшемся в ее безрадостную жизнь.

Как уже отмечалось, капиталистическое развитие индийской деревни не может обеспечить подъем экономики даже тех районов, где ему не мешают сейчас помещичье землевладение и другие пережитки феодализма. Но в ряде штатов фактически сохранилась и помещичья собственность, что отнимает у крестьянина почти всякую заинтересованность в труде.

В дельте Кавери, издавна плодороднейшей области, практически не страдающей от засух (тут собирают по нескольку урожаев отличнейшего риса), все доходы от земледелия попадают в карманы брахманов, которые в жаркий день ни за что не покинут веранды своего дома.

В последнее время здесь стала ощущаться нехватка воды. Правительство Мадраса пригласило группу специалистов ООН для поисковых работ на грунтовую воду. Группа действует успешно, и есть основания думать, что в ближайшем будущем количество орошаемых земель в этом районе существенно увеличится.

Руководитель группы канадец Бьюкенен подошел к заданию несколько более добросовестно, чем от него ожидали. Его заинтересовал вопрос, как используется вода на полях: дескать, воду-то мы достанем, а что вы с ней будете йотом делать? И пришел к неутешительному выводу – серьезный рост сельскохозяйственного производства возможен лишь при условии, что увеличение фонда воды будет сопровождаться изменением аграрных отношений. Вывод неутешительный потому, что пока никто не собирается лишать брахманов собственнических прав.

В некоторых районах Индии феодальное землевладение по тем или иным причинам не затронуто вовсе. Гоа, например, бывшая колония Португалии, освобожденная лишь в 1961 г., «избежала» аграрных реформ 50-х годов.

Тут 60% земли находится в руках коммунидадес (общин). Мне давно хотелось узнать, что представляют собой гоанские общины, сохранившиеся по сей день. И вот в одной из них, носящей тропически-латинское наименование Карамболим, я беседую с деревенским скривано (писцом) мистером Десаи. Он удручен.

– Раньше община получала с арендаторов половину урожая, а теперь правительство ограничило ренту одной шестой урожая. Число же членов общины растет. Теперь оно достигло 600.

– И все эти люди работают на общинном поле?

– Нет, нет, что вы! Никто из них на нем не работает. Ну, человек семь или восемь живут в деревне, а два-три из них – одновременно арендаторы общины. Остальные живут в городах Гоа, в Бомбее, в Гуджарате и даже в Африке. Всю землю община сдает арендаторам и получает с них доход, который делится между членами по долям.

– Кто же управляет общиной?

– Правление, состоящее из председателя, писца и еще нескольких человек. Оно ответственно перед общим собранием.

– Позвольте, какое же собрание, если общинники находятся в городах и даже в Африке?

– О, это очень просто. Оно считается правомочным, когда присутствуют 25 человек. И созываем мы его не в деревне, а в городе Панаджи, где у нас контора.

– Значит, остальные члены общины не принимают никакого участия в ее жизни?

– Как же, конечно, принимают. Ежегодно особым письмом они подтверждают, что сохраняют членство, и сообщают, куда переводить деньги.

– А нельзя ли отменить подобную систему? – задал я мистеру Десаи вопрос, который, кстати, поднимает индийская пресса.

И он ответил мне так же, как отвечают защитники этой системы в той же прессе:

– Ну, что вы! Арендаторы ужасно ленивы. Если они не будут нам платить, они вообще перестанут работать. И все сельское хозяйство Гоа придет в упадок. II потом – мы получаем эту ренту с незапамятных времен. Нет, правительство не должно отменить древний национальный институт. Хотя, – добавил он грустно, – дело идет к этому. Боюсь, худшее еще впереди.

Да, вопрос о реформировании гоанского аграрного строя рано или поздно встанет на повестку дня. Ограничение ренты – лишь первый шаг к аграрной реформе. Другой шаг – законодательное отстранение общинников от всяких обязательств по ведению сельского хозяйства. Раньше они, по обычаю, должны были следить за орошением. Хотя расходы на орошение занимали мизерную часть бюджета общины, они служили неким моральным оправданием ее существования. Сейчас коммунидадес только отчисляют 5% бюджета панчаяту деревни, избираемому местными жителями и состоящему целиком из арендаторов. Осталось лишь отменить выплату ренты: гоанская деревня давно живет самостоятельной жизнью. Но когда правительство решится на это, сказать трудно. Обстановка в Гоа напряженная.

Сельское хозяйство – основа экономики Индии. Оно снабжает промышленность сырьем, дает пропитание населению, от него зависит самая жизнь народа и самостоятельность государства. Нелегко было быть независимым, если приходилось каждый год с нетерпением ждать американских газет – не сократил ли конгресс в Вашингтоне квоту пшеницы, предназначенную для вывоза в Индию?

Американская пшеница продается здесь за рупии, и вырученные деньги не уходят из страны – остаются в индийском государственном банке. Но они записываются на особый счет, и американцы имеют право тратить часть на свои нужды в Индии. Эти деньги идут на содержание американского посольства и консульств, на научные исследования, на финансирование гигантской пропагандистской машины ЮСИС (Американского информационного центра) с его отлично оборудованными библиотеками, кинопередвижками, выставками, на подачки некоторой части индийской интеллигенции. А счет все продолжает расти.

Сельское хозяйство – основа экономики. И оно же – ахиллесова пята ее, бездонная бочка, требующая бесконечно больших средств и внимания и пока что не вознаграждающая за них.