Текст книги "Полежаевские мужички"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Вовка включил скорость, заглубил плуг, и гусеницы, посверкивая, стали приминать хрусткую стерню.

Трактор медленно полз вдоль борозды, над радиатором, испарявшим тепло, подрагивало легкое марево, и сквозь него близкий осинничек трепетал порыжелой листвой, причудливо изгибаясь. Он вдруг то укорачивался, ник к земле, а то, зависая в воздухе, подтягивался к небу. Вовка сквозь облачко марева, как в винтовочный прицел, поймал парившего над пахотой коршуна, и тот тоже невообразимо исказился, потеряв сразу оба крыла и приобретя невероятно длинную шею.

Вовке стало смешно, но он вовремя спохватился, заметив, что трактор слегка отклонился от борозды. Вовка выправил промах, прижав правую гусеницу к пашне, и оглянулся. Приметливым глазом все же можно было найти изъян в его пахоте: в одном месте из-под пласта торчали неперевернутые пучки стерни. Вовка был готов сдать трактор назад, но конструкторы еще не додумались до такого, чтобы с плугом можно было бы пятиться и перепахивать огрехи. Попробуй-ка дай задний ход – изогнешь у плуга всю раму.

Вовка выключил скорость, выбрался из кабины и побежал к торчавшему среди черной земли островку стерни.

«Э-э, да ничего страшного, просто недовернулся пласт», – обрадованно заключил он и умял сапогами упруго неподатливый срез земли. Пашня вроде бы сделалась ровной, не щетинилась больше пожнивными остатками, и Вовка мысленно похвалил себя за находчивость.

В небе появились жаворонки. От их песни дохнуло на Вовку беззаботным раздольем: «Неужто тепло объявляют?»

Ветер был все еще резким, сносил птиц в сторону, но они упорно возвращались к трактору, трепыхались над ним в вышине, заливались радостным щебетом, затем неожиданно усмиряли крылья и камнем падали вниз, оживая лишь перед самой землей и вспархивая, будто пепельнокрылые бабочки. «Червяков высматривают, – догадался Вовка. – Ну, сейчас я вам их навыпахиваю».

Он забрался в кабину, скрежетнул рычагом, включая скорость, и пустил трактор вдоль борозды. Из выхлопной трубы рванулся к небу густой едкий дым. Мотор работал напряженно, но ровно.

И все же настроение у Вовки оставалось подавленным. Преследовало почему-то предощущение беды. А какая беда? Мотор не барахлит, погода налаживается, жаворонки даже прилетели на пашню. Чего еще надо?

И на развороте все обошлось хорошо: вовремя плуг выглубился, вовремя включился, бороздное колесо вкатилось прямехонько в борозду, никаких огрехов – все выполнено безукоризненно точно. «Как в аптеке, так и тут», – вспомнил Вовка насмешливую присказку. И все же беспокойство грызло его неотступно.

* * *

И надо же: дурное предчувствие оправдалось. Переехал Вовка на новый загон, уже круг один сделал, а на развороте – по-о-логом, как наставлял Микулин, – вляпался в траншею, вырытую канавокопателем.

Вовка – с перепугу – заглушил трактор, и в ушах у него зазвенело от тишины. Ветер-то куда подевался сразу? И травинкой даже не шелохнет… Будто замер от изумления, что Вовку угораздило свалиться в канаву.

Трактор уткнулся радиатором в стенку траншеи. Да-а, с плугом не вылезти, а назад тоже не сдашь: плуг, как норовистый конь, поднявшийся на дыбы, завис прицепом над левой гусеницей. Но ведь надо же что-то делать… Не куковать же тут, пока не вернется Микулин. А и вернется, так не на себе же плуг понесет. Он хоть и Микулин, а не Микула Селянинович, не богатырь из былины. Силенки-то у него не сказочные.

«А может, попробовать потихоньку, рывочками, взобраться на стенку траншеи?» – задумался Вовка. Ну хорошо, трактор взберется, так плуг-то намертво сядет в канаве – как клещ вцепится лемехами в землю, и подъемным краном его тогда не возьмешь. Нет, выезжать надо без плуга.

Придя к этому выводу, Вовка забеспокоился, что не завести ему трактор. Ну-ка, он стоит попом, чуть ли не на радиаторе, и горючее, и смазка – все, наверно, сбежало в переднюю часть. Вовка, холодея от такого предположения, бросился искать шнур пускача. А его как черти украли. Ни в коробке с гаечными ключами нет, ни на сиденье, ни под ногами среди рычагов. «Ой, растяпа, да ведь на стоянке, поди, оставил». Он побежал туда, где заводил трактор утром. И верно, шнур извивался среди закапанной мазутом стерни. Хорошо, что не запахал, а то б ищи ветра в поле.

Вовка вернулся к трактору и накрутил шнур на пускач…

Нет, есть все же счастье: мотор басовито зарокотал.

Вовка посмотрел, как бы отсоединить плуг, но сцепной болт заклинило в серьге – никакими щипцами не вытащить. Хочешь не хочешь, а придется забираться в кабину и действительно рывочками подергать трактор: может, болт и ослабнет. Вовка, опасаясь сдвинуть трактор назад даже на миллиметр – плуг может налезть на кабину, – включил первую скорость и отпустил сцепление. Мотор захлебнулся от напряжения, пугая Вовку тем, что совсем заглохнет. Вовка, успокаивая его, отжимал сцепление, и тогда мотор, работая вхолостую, вновь набирал силу. Вовка снова ставил его под нагрузку, гусеницы скреблись по стенке траншеи, и на ее дно комьями осыпалась земля.

Вовка едва удерживался на сиденье, потому что трактор сильно накренился. Ногами упираться во что-либо было невозможно: то и дело приходилось отжимать и отпускать муфту сцепления. И Вовка, полуобернувшись, держался за кромки вздымающегося к небу заднего окна. Он терпеливо следил за плугом, все пытаясь поймать тот момент, когда болт ослабнет в серьге. Трактор дергался на одном месте, плуг то вздымался, то опускался, и Вовке показалось, что он наконец зафиксировал то положение, когда болт действительно можно вытащить.

Вовка выпрыгнул из кабины, взобрался на плуг, но плуг осел под его тяжестью и вновь заклинил болт. Вовка сердито сплюнул, соскочил с рамы. Прицеп не отошел вверх. Тогда Вовка вытащил из ящика с инструментами молот и стал снизу выбивать болт неуверенными ударами. Делать это ему мешала левая гусеница, над которой прицеп завис, и Вовка несколько раз смазал по ней, ободрав руки в кровь. Это еще больше разозлило его, и он настырнее размахался молотом.

Болт выскочил неожиданно: не поддавался, не поддавался – и вдруг с одного удара вылетел. Вовка подобрал его, бросил в кабину и снова уселся за рычаги.

«А ну, миленький, не подведи», – подбодрил он мотор и, добавив газу, включил первую скорость. Трактор, оскальзываясь, медленно выкарабкался из траншеи.

Теперь надо было высвобождать из плена плуг.

Вовка нашел под сиденьем: трос и успокоился: «Ну, с тросом-то не пропадем». Он объехал опасную траншею вокруг, подкатил к плугу сбоку и, зацепив его тросом, развернул как можно резче, уже не боясь, что плуг может наползти на гусеницу или вздыбиться над кабиной. Он беспокоился теперь лишь об одном: чтобы полевое колесо не соскочило в канаву. Оно прошло по самому срезу дерна, и Вовка облегченно вздохнул: «Ну, вот и все, теперь можно снова пахать».

Лоб у него был в поту, рубаха на спине мокрая, будто Вовка таскал мешки с солью, а не за рычагами сидел.

Он прицепил плуг и подогнал трактор к борозде.

– Подожди! – сквозь грохот мотора услышал он крик.

Микулин махал ему руками. Шел он налегке, никаких запчастей не нес.

– Ты чего все на одном месте тарахтел? – спросил он, прищурившись.

– Да вот, – кивнул Вовка на траншею и не нашел для оправдания никаких слов.

Микулин посмотрел на истерзанную гусеницами землю, сходил, заглянул в канаву и, видно, представил все, что произошло без него.

Вовка ждал от Микулина упреков: «Вот, – скажет, – впоролся в траншею, и где только глаза у тебя были», – а Микулин вернулся сияющий:

– Я же говорил, что вырастет из тебя заправский механизатор!

Вовка не поверил своим ушам.

– Плуг отцеплял? – уточнял Микулин детали происшествия. – А потом тросом разворачивал? Молодец! Голова на плечах, а не котелок.

Он заметил ссадины на Вовкиных руках:

– А это чего?

– Болт из серьги выбивал… О гусеницу поцарапал… Да ерунда! – отмахнулся Вовка. – Заживет, как на собаке.

– Нет, ты подожди, – встревожился Микулин. – Руки-то не больно чисты, мало ли чего может быть.

Он с ведром сбегал к ручью за водой, заставил Вовку отмыть грязь. Остатки воды залил в радиатор и вовремя сделал, там наполовину все выкипело, – потом метнулся к лесочку, к пустоши, и стал рвать цветы.

«Да что это он? – изумился Вовка. – Как передовику готовит букет… издевается…» И не успел ничего сообразить, как Микулин бросил на сиденье охапку тысячелистника. В кабине ароматно запахло.

– Солдатская трава, – пояснил Микулин. – А ты у нас сегодня солдат, пострадал за артельное дело. Как на фронте.

Вовка не понял, к чему он клонит. Микулин обрывал с тысячелистника хвощеватые листья, комкал их, мочалил в ладонях и ровным голосом приговаривал:

– Лучшее средство при всяких ранах… Ну-ка, давай руки-то. – Микулин выдавил на ссадины несколько капель травяного сока. – Вот так, брат, не успеешь оглянуться – новой кожей затянет. И снова будешь как строевой солдат.

– Да я и сейчас здоровый.

– А я разве сказал, что больной? – засмеялся Микулин. – Конечно, здоровый… Только немного передохни. А я круга два-три сделаю.

Микулин уселся за рычаги, а Вовка примостился с ним рядом и вытянул дрожавшие от напряжения ноги.

* * *

В поле заявился Гомзиков и, как только трактор поравнялся, с ним, снял фуражку и поприветствовал механизаторов.

Микулин остановил трактор и, высунувшись из кабины, привстал правой ногой на гусеницу.

– Здорово, бригадир! – крикнул он весело.

Гомзиков подошел к нему и подал руку. Микулин соскочил вниз. Они достали по папиросе и закурили.

Вовка, насторожившись, прислушался к их разговору. Его поразила догадка, что Микулин утром ходил не к Гомзикову, а то с какой бы стати им здороваться второй раз.

– Там, где в дождь пахали, пашня-то подзаплыла, – огорченно заметил Гомзиков.

– Ничего, дисковой бороной пройдемся и выправим, – сказал Микулин. – Ты вот только не забудь о нас, когда привезешь запчасти.

– Да что я, не понимаю, что ли, твою нужду, – ответил Гомзиков. – Я же тебе обещал, что в первую очередь…

Вовка онемело уставился на них. Вот тебе раз, обещает в первую очередь. Но утром – не когда-нибудь, а сегодня же утром – Микулин уверял своего напарника, что у бригадира придется выцарапывать запасные детали. Это что же, выходит, Микулин обманывал Вовку? А причину придумал такую, что не подкопаешься.

Микулин будто подслушал Вовкино раздражение.

– Вовка, ты поезжай, – оглянулся он. – Мы тут немного потолкуем с бригадиром о перспективе.

«О пер-спек-ти-ве», – насмешливо вытянул Вовка губы, но ничего не сказал.

Гомзиков дурашливо изумился:.

– О-о, товарищ Воронин, а я и не заметил вас сразу-то… Здравствуйте!

– Здравствуйте, – буркнул Вовка и включил скорость, устремившись взглядом вперед. Он уже не испытывал нужды следить за плугом: по правой гусенице, которая подминала стерню ровнехонько вдоль борозды, знал, что огрехов не будет. И все же, когда, развернувшись, поехал мимо бригадира и своего наставника, Гомзиков строго остановил его:

– Ты поаккуратней паши.

– А я и так аккуратно, – недоумевающе оглянулся Вовка.

Гомзиков поманил его пальцем, заставил выбраться из кабины:

– Вот подожди, придет агроном пахоту принимать да влепит парочку штрафов – тогда узнаешь, как надо работать. Не будешь огрехи оставлять.

Вовка испугался, что Гомзиков обнаружил притоптанный им пласт и выговаривает теперь за него. Ну конечно, обнаружил. Вовка как ни уминал его сапогами, а он все, поди, горбится – подойдешь, так сразу видать. Вот если б Вовка успел вспахать больше, холмик с неприжатой пластом стерней затерялся бы вдалеке и его б ни за что не нашли. Не стали бы ведь ни агроном, ни Гомзиков сновать по полю туда и сюда, искать упрятанный Вовкой огрех.

– Смотри, парень! – пригрозил Гомзиков.

Но Микулин остановил его:

– Будет тебе человека запугивать…

– А я и не запугиваю, – насупился Гомзиков. – Ты посмотри, весь оподзоленный горизонт вывернул… Это ж кто так пашет?

– Где? Какой горизонт?

Но Гомзиков не давал Вовке опомниться:

– На какую глубину положено пахать? А ну-ка, ну-ка, скажи! – Он, хмуря брови, подступал к Вовке. Вовка, понурившись, сжался. – Ага, не знаешь.

Микулин опять вмешался:

– Ну хватит, хватит парнишку пугать, а то отобьешь всякую охоту учиться.

Вовка резко повернулся, пошел к трактору. За спиной заливался смехом Гомзиков:

– Ну, орел так орел, ни перед чем не остановится! Кто только вырастет из такого?

– Да человек и вырастет, – сказал Микулин и тихо попросил Гомзикова: – Ты уж его, Иван Сергеевич, не нервируй больше, ему сегодня и так напереживаться пришлось…

– А что, опять неудачно в клуб слазил? – намеренно громко, в расчете на Вовку, спросил Гомзиков.

– Иван Сергеевич, ну зачем напоминаешь об этом? – одернул его Микулин.

– Перевоспитываю, – самонадеянно тряхнул головой Гомзиков. – Чтобы в другой раз неповадно было по окнам лазить…

– Да чего его перевоспитывать, – не поддержал бригадира Микулин. – Его воспитывать надо… А парень-то все-таки хоть куда… Ты напрасно его задираешь… С головой парнишка: на лету все схватывает. Я с Витькой Зотовым неделю возился, пока научил его мало-мальски разбираться в машине, а этот с полуслова все понимает.

Вовка оторопело оглянулся: микулинская похвала приятно поразила его, и он не поверил, что она была высказана всерьез.

Микулин стоял к нему вполоборота и, конечно же, думал, что из-за шума работающего мотора Вовка не разберет тихих слов.

– Сегодня вон вляпался в траншею… Другой бы на его месте и руки опустил. А этот меня дожидаться не стал, сам выкарабкался.

– А ты-то где был?

Вовка насторожился: в самом деле, где?

– Да, понимаешь, я его на самостоятельность проверить хотел… Ну, и сделал вид, что ушел в деревню, а сам вон у дороги в кустах сидел…

Вовка замешкался у трактора, затылком чувствуя, что и Микулин, и Гомзиков в упор глядят на него. А чего на него смотреть? Вон и замолчали даже, притихли.

Вовка по-хозяйски поставил ногу на гусеницу, подтянулся, уцепившись руками за дверной проем.

– Думал уж, засаду придется оставить, – опять заговорил Микулин. – Еще минута, и выскочил бы, не утерпел. А он и без подстраховки обошелся.

«А вы хотели бы с подстраховкой? – торжествуя, усмехнулся Вовка и, вспомнив давнишний упрек Гомзикова о несоответствии головы рукам, удовлетворенно протянул: – Не-е-ет, у нас голова по рукам. Вот так-то, товарищ Гомзиков…»

– Рисковый ты мужик, – не то осудил Микулина, не то восхитился им Гомзиков.

– Да ведь смену надо учить, – ответил Микулин. – А тут какой риск? Я же рядом… В любую минуту приду на помощь… Только, знаешь, человек лучше постигает науку, когда надеется на себя, а не ждет подсказки от дяди.

Они уже разговаривали не таясь, надеялись, что Вовка из кабины не слышит их. Ох, просчитались, у Вовки и уши по голове.

Вовка сделал прогазовочку. Трактор сердито отпыхивался дымом.

Гомзиков, притворно возмущаясь, закричал на Микулина:

– Да он же у тебя и трактор спалит! Как это ты доверяешь ему одному пахать?

Микулин многозначительно ответил:

– Зябь, она ведь пашется под будущий урожай.

Сказано было это громко, будто Вовка глухой и не услышал бы, если б они не повышали голоса.

Голенастый петух

Для вечерних киносеансов в Полежаеве нет определенного часа. Пока не обрядятся на ферме доярки, Петя-киномеханик со своей будочки, на дверях которой намалевано печатными буквами слово «Аппаратная», и замка не снимет. Будь клуб располным-полнешенек, ломись от народа, Петя и бровью не поведет – на афише русскими же словами написано: «Время сеанса – после вечерней дойки». Вот и майся все Полежаево, жди, когда доярки управятся со своими делами.

Вовка Воронин в кино идти не собирался, но все равно проклинал доярок: «Тоже мне, барыни выискались, – ворчал он, поглядывая на запотевшие окна клуба. – Из пустого в порожнее наверняка переливают там, языки чешут, а трудящиеся люди из-за них понапрасну время теряют…»

Он, воровато ежась, сидел в канаве, чуть не доверху запорошенной палым березовым листом, и всякий раз, хотя в темноте его было уже и не углядеть, уныривал вниз, прятал голову в воротник пиджака, если кто-то проходил по тропинке. Собственно говоря, доярок Вовке можно было бы и не ждать: не они его занимали. Людей же, интересовавших Вовку, он видел собственными глазами: с полчаса назад в клуб прошествовали и заведующий машинно-тракторными мастерскими Степан Кузнецов, и тракторист Микулин. Вовка был уверен, что они не выйдут из клуба, пока фильм не закончится. Но никогда не мешает подстраховаться: а вдруг у Степана Кузнецова не хватит терпения, и он, изнурив себя ожиданием, устанет от духоты и гомона, выскочит из зала на улицу? Степан по характеру домосед. На обычную-то картину его на аркане не затянуть. А тут сказали, что фильм называется «Выстрел в спину» – и звать Степана не надо, всем семейством Кузнецовы явились. Смешно вспомнить, но «Степь» показывали – не какая-нибудь чепуха, по произведению великого русского писателя Чехова снято, – так не пошел, «Белое солнце пустыни» привезли – уж там и в спину и в грудь стреляют – тоже отсиделся дома, название, видите ли, не завлекло… Зато на «Выстрел в спину» прибежал, ног под собой не чуя. Вовка так и предполагал.

С минуты на минуту пришлепают с фермы доярки, в клубе погаснет электричество – и тогда, можно сказать, все Полежаево упрется взглядом в киноэкран. Вовке полная волюшка.

Ночи стояли уже по-осеннему темные, заволочные; звездные сполохи не тревожили неба, и светло было только у клуба под окнами, уронившими на землю скособоченные, вытянутые прямоугольники неестественной желтизны, перечеркнутые черными переплетами рам.

Вовка зябко ежился. С берез начинала капать ночная роса. Она прожигала холодом пиджачишко, покрывала жухлые листья в канаве дождливой слизью, так что невозможно стало пошевелиться: сдвинулся с насиженного места – и штаны уже мокрые.

Нет, этих барынь, видно, и самому черту не пересидеть. Вовка выскочил из укрытия и чуть не напоролся в темноте на доярок. Они возвращались с фермы, гогоча, как гусыни.

Вовка перемахнул через канаву и присел, опасаясь, что на бегу мокрые штанины захлопают по ногам и женщины по хлопкам услышат: по дороге кто-то бежит. Он никому в этот вечер не хотел мозолить глаза. Конечно, надо было бы… для алиби, что ли, показаться в клубе, но мало ли среди ребят прилипал – привяжется тот же Славка Соколов, попробуй потом от этого хвоста отцепиться – репьем пристанет. Нет уж, Вовка будет действовать без свидетелей.

Он, ни разу не споткнувшись в темноте, по памяти вылетел на бугор, с которого днем видно всю деревню, поле за ней и лес, а сейчас, предсентябрьской ночью, хоть глаза коли, не понять, где земля, где небо. Лишь одинокой звездочкой горело под бугром окно Митьки Микулина. «Усадили опять с Николой нянчиться, а сами в кино усвистали», – осуждающе подумал Вовка о родителях своего приятеля и обернулся назад, туда, откуда пришел: чернота слизнула уже прямоугольники света из-под окон клуба, а по самим стеклам, перемещаясь, слоились сейчас фиолетово-оранжевые блики. Фильм, по всему понятно, начался.

Вовка достал из кармана электрический фонарик, «жучок», и, загудев динамиком, высветил под ногами пятно дороги. Луч скользнул из-под ног вперед, нащупал отворотку в поле.

Да, время действовать. Если и услышит кто рокот трактора, так это Митька Микулин. Но и то вряд ли: ему с неугомоном братом возни по самые ноздри – избу на буксир бери, и то вряд ли почувствует.

Вовка, настороженно прислушиваясь к тишине, повернул в поле. Под ногами асфальтом лежала набитая машинными колесами твердь. Правда, от росы она начинала покрываться слизью, и ему невольно приходилось смирять шаг, не торопиться.

Перед воротами, преграждающими дорогу в поле, Вовка испуганно замер, всем нутром ощутив, что из темноты кто-то сверлит его взглядом. Вовка неловко переступил, не зная, попятиться ему или все же идти вперед, и, поскользнувшись, потерял равновесие. Он с трудом устоял на ногах, а когда выправился, из подворотни, шурша омертвелым репейником, взметнулся на изгородь живой ком. Вовка, потея, навел на него луч фонарика. На изгороди никого не было. Луч судорожно скользнул вдоль дороги, ощупывая ее уже по ту сторону ворот, и наткнулся на фосфорический отблеск кошачьих глаз. Кот выпрыгнул из пучка света, неслышно исчез в траве.

– Ух ты… – расслабленно выдохнул Вовка, ноги у него сделались ватными. Он еще раз посмотрел в сторону клуба.

Там было по-прежнему тихо, лишь фиолетовыми отсветами играли видимые отсюда окна.

– Ну ладно же! – угрожающе прошептал Вовка. – Смотрите свой «Выстрел в спину».

Слева за воротами открывалось поле, справа начинались колхозные гаражи, а впритык к ним прижались машинно-тракторные мастерские – вотчина Степана Кузнецова.

С утра у их ворот стоял неисправный трактор Микулина, с которым Вовка больше недели пахал зябь. Какая удивительная неделя была, а этот охламон Степан все испортил: не подпускает Вовку теперь к микулинскому трактору, и баста.

– Не положено, – говорит, – нет семнадцати лет.

Да какие семнадцать лет! Вовка целую неделю на тракторе работал, никто о годах не спрашивал.

– Для меня ты хоть в космосе эту неделю отлетай, я тебя все равно к технике не подпущу, – уперся Степан. – У меня инструкция есть, закон… Понятно тебе?

– Да я же с Микулиным, с Матвеем Васильевичем, зябь пахал…

– Хоть с председателем колхоза паши… Они инструкцию нарушают, я за них отвечать перед законом не собираюсь.

Микулин сидел у окна на скамейке, хмурился, кусал сухой стебелек мятлика.

Степан не обращал на него никакого внимания, ходил перед Вовкой в засаленной фуфайке, растопырив выпачканные в мазуте пальцы.

– У меня, видишь вон, мотор от колесника висит, – показывал он на подтянутый на стальных тросах чуть ли не под потолок двигатель. – Сорвется ненароком – да на тебя… Я отвечай? Да?

– И на вас может сорваться.

– А у меня что, головы нет? Зачем я под него полезу?

Микулин сидел невозмутимо. Хоть бы слово в разговор вставил. Так нет. Молчал, как воды в рот набрал. А сам же Вовку и зазвал в мастерские. У трактора правый фрикцион вышел из строя – гусеница руля не слушается. Только влево и можно поворачивать, до мастерских-то еле-еле добрались. Пока ехали, Микулин все объяснял Володьке: фрикцион – это, говорит, такое устройство… Когда рулевой рычаг тянешь на себя, фрикцион там к чему-то прижимается, и гусеница стопорится на месте, а другая, свободная, знай себе идет. Но поскольку застопоренная не дает ей ходу, держит, будто на привязи, свободная движется по кругу. Таким образом трактор и разворачивается. Правый фрикцион вынимаешь – трактор идет направо, левый – налево. А вот уж если оба фрикциона выйдут из строя, тогда машина становится неуправляемой.

– Ну, я тебе принцип действия фрикционов покажу в натуре, когда будем ремонтировать, – пообещал Микулин.

И вот на тебе – показал! Словечка в защиту не выдавил. Вовку его молчание больше всего и бесило. Ну, этот летает с растопыренными, как куриные лапы, руками – дивиться нечему. Перестраховщик! Но Матвей-то Васильевич хорош! Ехали, говорил: «Молодец, Володя. За практическую езду хоть сегодня можно пятерку ставить, теперь еще изучишь устройство – и можешь досрочно сдавать экзамены на права».

– Ты ведь в седьмом будешь нынче?

– В седьмом.

– Ну вот видишь, а трактористом, считай, уже можешь работать. Так что профессией обеспечен. Осталась одна формальность – сдать на права.

Вовку прямо-таки распирала гордость. Шутка ли, тринадцать лет, а он уже тракторист. Другие и после десятилетки в технике ничего не смыслят, а его сам Микулин, лучший механизатор колхоза, в пример ставит, в напарники к себе брать не отказывается: «Молодец, Володя!» Еще бы не молодец. Микулин Вовку и одного оставлял в поле – без подсказок управлялся С трактором. Да если бы хронометраж провести, кто за эти семь с половиной дней больше за рычагом просидел – Микулин или Володька, так еще неизвестно, чей верх оказался бы.

– Вот что я тебе скажу на прощание, Воронин, – явно подытоживая разговор, насмешливо произнес Степан. – Ты в мастерскую лучше не заходи. Ни мне нервы не порть, ни себе. До свидания, дорогой, – он протянул Вовке испачканную мазутом руку.

– Сначала с мылом отмойте, а потом уж протягивайте. – Вовка отстранился от мазутной руки и двинулся к выходу.

Степан побледнел, суетливо полез в карман за сигаретами:

– Ну, знаете ли… Молод еще… – Он похлопал себя по штанинам – спички отозвались в правом кармане.

Микулин встал, выплюнул изо рта травину, что держал в зубах, и легонько подтолкнул Вовку к выходу:

– Володя, на улице меня подожди.

Вовка, не оглядываясь, переступил порог. Через плечо он услышал еще в дверях, как Микулин, будто выбивая из мундштука окурок, ударил ладонь о ладонь:

– Круто берешь, Степан. Разгонишь пацанов, с кем в следующей пятилетке работать станешь?

– А потакать не собираюсь, как ты. Он в тринадцать лет зубы волчонком скалит, так что с ним будет, когда в силу войдет?

Вовка невольно замедлил шаг.

– Верно, с характером парень. Так этот характер надо на дело направить, а не против тебя или меня…

– Ну, я-то, положим, не боюсь с молокососом поссориться, – самодовольно усмехнулся Степан.

Микулин помолчал и вздохнул:

– Эх, Степан, Степан… – Он вдруг спохватился и крикнул: – Володя, прикрой дверь!

Вовка не отозвался на зов, прошел к скамеечке, установленной у стены мастерских. Она была залоснена механизаторскими штанами, будто воском натерта. Любят, видать, мужички покурить на завалинке: ветер в спину не дует – стена прикрывает, дождь сверху не мочит – крыша над головой есть. Для окурков вкопан в землю обрезок металлической бочки. Микулин, видно, сам прикрыл дверь, но она прилегла к косякам неплотно, оставляла широкие щели и запазухи: голоса все равно были слышны.

– У меня, видишь, все по полочкам разложено… – горячился за дверями Степан. – Тут – подшипники, там – болты и гайки…

– Да что он у тебя, этот порядок нарушит?

– А как же! – искренне удивился Степан. – Пацанов запусти сюда, так не только кавардак здесь устроят, а и половину запчастей на игрушки растащат.

– Ну, это ты зря, – снова вздохнул Микулин. – Хочешь, я тебе расписку дам… Пусти под мою ответственность.

Степан вроде засомневался.

– А циркуляр? – вдруг встрепенулся он. – Ведь его умные головы сочиняли, не нашим чета.

– Законы и то устаревают…

– Нет, Матвей, ты меня не уговоришь. Твоя расписка противозаконна, ее в расчет никто не возьмет. Сказано в положении, что на тракторе разрешается работать с семнадцати лет, вот пусть и терпят.

– Терпят… А он видишь какой терпеливый… Ему семнадцать-то стукнет, он уже школу закончит. Ты ему: «Садись, Володя, на трактор». А он тебе что ответит? «Нет, – скажет, – дядя Степан, у меня душа к трактору не лежит». Ты понял? Если ты сейчас его душу нашим делом не займешь, потом поздно будет. Упустим время.

– Ну, Матвей, тебе бы министром работать, а не трактористом, – опять засмеялся Степан.

– Значит, не уговорить тебя?

– Да я же тебе сразу сказал.

– Ну, а если председатель прикажет?

– Не прикажет, Матвей. Нет у него таких полномочий, государственные директивы ломать. А прикажет – я и ему не подчинюсь. Я тебя-то, Матвей, не понимаю: разве можно мальчонку на ремонт трактора ставить? Там же какая тяжесть! Не по его плечам.

– Неужели я его тяжести таскать заставлю? Ключи нужные будет подавать – и то помощь. Смотришь, и его кой-чему научу.

– Да чему ты его научишь?.. Везде бы с тринадцати лет и учили на механизатора. Ан нет, почему-то постановили права выдавать с семнадцати. Не дурнее же нас кругом.

– Ой, Степан, с тобой каши, видать, не сваришь…

– Да уж такую, какую ты затеял варить, это точно, со мной не сваришь. Ты что, увечить пацанов хочешь? Они же соображают чего? Левый рычаг на себя потянул – трактор пошел налево, правый – направо… А вот у тебя фрикцион вышел из строя – не окажись ты на месте, что было бы? Он бы, помощник твой, с трактором вместе в овраг свалился – и технику бы угробил, и от самого косточек было бы не собрать… Ну, чего молчишь? Не так, что ли?

– Зачем крайности брать…

– Ага, крайности… А кто от них застрахован? Или представь: не в овраг бы он угодил, а в автомашину с людьми врезался. Тогда кому отвечать? Министру? Или нам с тобой?

– Я ответственности не боюсь.

– А я жертв боюсь… Вот тебя, может, бог спас, что ты на тракторе оказался, когда фрикцион…

– Да что ты с этим фрикционом заладил? И Володька бы не растерялся. Уж если бы и не привел трактор в мастерские, так заглушил бы в поле.

– Это он на словах герой: кукиш пожилому человеку показать, язык высунуть, нагрубить… А посмотрел бы я, как он с неисправным фрикционом трактор повел… Я не то что машины, разводного ключа ему не доверю. Не потеряет, так стырит… Есть, есть у них такая привычка – тащить все, что плохо лежит… Ты и не спорь, я пацанву знаю! Они ведь то самокат мастерят, то подводную лодку, а строительного материала нет… Приходится, так сказать, экспроприировать у государства или колхоза.

Вовку аж передернуло от этих слов.

«Ах, вон оно что! – изумился он. – Заведующий мастерскими боится, как бы его не ограбили». Да Володьке чужого гвоздя без спросу не взять.

– Значит, опасаешься, что мальчонка у тебя коленчатый вал умыкнет, чтобы самокат построить, а на подводную лодку утянет планетарный механизм от трактора?

– Ну, планетарный механизм, положим, не утянуть, – усмехнулся Степан. – Он для него неподъемен, все-таки в нем шестьдесят два килограмма весу… хотя… ватагу собьет пацанов из шести… могут и за планетарный взяться. А уж о запчастях и говорить нечего. Половину растащат.

Вовка вскочил со скамеечки, толкнул дверь ногой.

– Я, Степан Сергеевич, о ваши запчасти рук марать не собираюсь! – закричал он с сердцем.

Микулин поднял на Вовку усталый, расстроенный взгляд:

– Володя, я же говорил, подожди меня немного на улице.

– А я и ждал… Но вы же не говорили мне, чтоб я и уши там, на улице, затыкал…

Степан поучающе покачал головой:

– Вот я читал в газетах недавно, что для школьников не худо бы изготовить на заводе специальные, ребячьи, машины. Ну, значит, вроде игрушек. Игрушечный трактор, игрушечную автомашину, игрушечные плуги и бороны… Чтобы, значит, учились пахать и сеять, а безопасно было и для окружающих и для самих школьников…

– Вы сами на игрушечных и работайте! – обиделся Вовка.

Не поймешь мужиков: один призывает всему учиться, другой заставляет в игрушки играть до совершеннолетия.

– А что? На игрушечных неохота ездить? – засмеялся Степан. – Охота искалечить такую машину, что подороже стоит? А ведь игрушечную-то и с неисправным фрикционом води сколько хочешь…

Вовка смерил Степана презрительным взглядом и вышел.