Текст книги "Полежаевские мужички"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Амбарная музыка

Бригадир Гомзиков собирал по деревне кошек.

– Что, Иван Сергеевич? – смеялись женщины. – Кошачью ферму открываешь в Полежаеве? Молочную или мясную?

– Эксперимент покажет, какую лучше, – отшучивался бригадир и уже всерьез добавлял: – Спасу от крыс не стало на зерносушилке. Вот попробуем армию на армию напустить – чья сильнее…

– Думаешь, экспериментальная победит?

– Да если Тишку к ним в командиры определим, они и не такое войско одолеют.

Тишка Соколов – от горшка два вершка – сидел на завалинке и куксился: опять старший брат убежал без него за ягодами. Алика Макарова, чужого человека, взял, а его, Тишку, оставил. И это брат называется. Конечно, Алик Тишке не ровня, Тишка это понимает и сам. Ну и подумаешь, семиклассник, но не студент же еще пока. Конечно, с Аликом брату интереснее. Но если уж по-честному говорить, то и Алик Славику не чета, хоть Славка и моложе Макарова всего на один год. У Алика не голова, а Дом Советов, у Славки же – дырявый горшок, ему еще до Алика тянуться и тянуться. Тишка даже быстрее дотянется. Брали бы его старшие ребята с собой, Тишка бы от них все перенял, он восприимчивый… Вот подождите. Тишка через две недели первоклассником станет, он всех отличников за пояс заткнет…

На коленях у Тишки грелись три котенка – лапы и головы исперепутаны, не поймешь, где чья. Тишка гладил этот теплый мурлыкающий клубок и ниспосылал на голову обманщика брата всевозможные кары.

Тишка вполуха вслушивался, о чем перекрикивался с женщинами бригадир Гомзиков. И только когда тот снова выкрикнул его имя:

– Ну, так как, Тишка, командиром согласен быть? – Тишка понял, что Гомзиков мимо него не пройдет.

Гомзиков и в самом деле свернул с дороги на луговину и направился к Тишке.

Тишка, чтобы не тревожить котят, не поднялся, поздоровался с бригадиром сидя. Гомзиков потянулся к котятам:

– Ну, Тишка, вот это у тебя молодцы так молодцы… Почему бы им не потрудиться на пользу колхоза? Почему бы не двинуть их на крысиный фронт?

А какие котята фронтовики? Глаза еще недавно прорезались. Молоко из-под мамки сосут.

Тишка накрыл котят подолом рубахи:

– Не дам!

Иван Сергеевич Гомзиков нахмурился:

– Ох, защитник какой выискался… Котят ему, понимаешь ли, жалко, а колхозное зерно на сушилке не жалко? Ты, Тишка, подкулачником растешь, не колхозником. У тебя зимой снегу не выпросить. Ты вот нынче в первый класс пойдешь, так с тобой, скупердяем, никто и сидеть рядом не будет…

Совсем застыдил Тишку. Тишка уж и не рад был, что заступился за котят. Но им ведь не то что с крысой, с мышью еще не управиться… Как же Гомзиков-то, взрослый человек, не поймет этого?

– Ну ладно, Тишка, – неожиданно сдался Гомзиков, – своих жалко, так пробегись по деревне – чужих собери. Да мелюзги не трогай, тащи на сушилку котов покрупнее, побоевитей.

Сушилка белела за рекой свежеоструганными стенами. Ее построили прошлым летом, и она не успела еще заветреть, из ошкуренных бревен до сих пор выкипала смола. Тишка вместе с братом не раз бегал туда собирал щепки для самовара и всегда примечал, что обманно чистые слезы смоляной накипи кого-нибудь, но обязательно притянули к себе: то они клейко пленили мохнокрылую бабочку, то длинноногого паука, то комара-пискуна, умудрившегося прильнуть почему-то крылом и безрезультатно пытавшегося с помощью второго крыла оторваться от липучей стены.

А крыс эта смола не испугала, хоть и говорят, что они боятся хвойных деревьев, никогда не селятся в ельнике. Сушилка же собрана из еловых бревен, она еще и сейчас хвоей пахнет, а крысы, видать, почуяли и другой запах – запах хлеба. И он переборол в них испуг. Видишь, Гомзикову пришлось по деревне бегать, кошек по домам собирать.

Вообще-то сушилка – дело не гомзиковское. Гомзиков, правда, как бригадир над нею начальник. Но сушильщиком работает Федюнин Василий Сергеевич. Да не повезло мужику – в самую горячую пору свалился, подхватил воспаление легких. Теперь вот бригадиру приходится и за него крутиться. Сушилка – не прежний овин, кому-нибудь ее не доверишь, знающий человек нужен, понимающий толк в современных машинах. Они, конечно, и есть, такие люди, но в уборочную все расставлены на нужных местах, никого не оторвешь от работы.

Так что, Гомзиков, хочешь не хочешь, а и федюнинскую лямку тяни. Да лямка-то оказалась изъеденной крысами. Что-то Федюнин не проговаривался раньше о них. Наверно, спал много, не замечал.

А Гомзиков решил дать им сражение.

* * *

Кошки были запущены в помещение сушилки. Гомзиков с Тишкой – оба с исцарапанными руками – сидели на крыльце. От реки, трепетно стуча крылышками, время от времени налетали стрекозы-коромысла, садились на прогретые солнцем стены, от которых сомлевше пахло смолой. Гомзиков жаловался Тишке как большому:

– Порог, понимаешь, переступаю, а они из-под ног – врассыпную. Да здоровущие, как поросята. Мне даже страшно сделалось… Чуть обратно не поворотил.

Тишка и сам не то что побаивался, но чувствовал себя неуютно, когда видел крыс. Остромордые, с длинными чешуйчатыми хвостами, с голыми, будто ощипанными, ушами, они с перепугу могли броситься человеку под ноги и до полусмерти испугать кого хочешь.

Тишка однажды пришел к матери на ферму, и та отправила его в кормозапарочную за концентратами. Тишка едва дверь открыл, как из деревянного ларя выскочила крыса, да, не разобравшись, где что, кинулась Тишке прямо под ноги. Пробежала по босой ступне, будто крапивой ожгла. Тишка выронил ведро, которое собирался нагрузить запаренными концентратами, а крыса, испугавшись звона, с налета ударилась в дверь и унырнула в образовавшуюся у косяка щель. Тишка долго стоял ни живой ни мертвый, сердце почти у горла колотилось. Он потом в кормозапарочную, прежде чем войти, кулаком стучал. А ногу, будто в проказе она, целую неделю керосином смазывал.

Он вот и теперь сидел на лесенке у сушилки и спиной ощущал неприятный холодок, будто дверь могла ни с того ни с сего открыться и выпустить на улицу крыс.

– Год, видно, тяжелый будет, – рассуждал уже сам с собой Гомзиков. – Оттого они так и активизировались…

– Какой тяжелый? – не понял Тишка.

– А вот примечай, – поднялся Гомзиков и указал рукой на березу. – Если листья у нее осенью начинают желтеть с верхушки, то весна будет ранняя, а если снизу, то поздняя. Значит, кормов надо запасать больше. Звери, смотри, это хорошо чувствуют.

Береза действительно сулила долгую зиму, пестрела листьями только снизу, вершина у нее стояла нетронуто зеленой.

– Или вот много паутины на бабье лето летает… – продолжал поучать Гомзиков. – Это тоже к холодной зиме… И Томилиха мне сказывала – она примечает по пчелам, – говорит, матка уже перестала в улье яйца откладывать… А перед теплой зимой она еще и в сентябре кладет…

По всему выходило, что крысы не напрасно совершали набег на зерносушилку – чуяли приближение затяжной суровой зимы.

И Гомзиков не мог найти на них никакой управы. Они прогрызали дыры в полу, обходили хитроумные ловушки, избегали приманки в капканах. Плотники зашьют дыры брусом, крысы в другом месте прогрызут пол – и прямым ходом к мешкам с зерном. Все мешки распороты. Из рассыпанной пшеницы дорожки тянулись до самых нор.

– Напасть, да и только, – разводил руками Гомзиков. – Они ведь повадились, так все подчистую сожрут… Ну-ка, представь себе, что плодятся через каждые три месяца да рожают по десять – пятнадцать штук – армия, другого слова не подберешь… Все, все сожрут…

Тишка прислушивался, что творилось в помещении сушилки. Но там было тихо. Видать, армия призадумалась, почуяв появление кошек. Что там ни говори, но кошек было предостаточно – Тишка четыре раза бегал за ними в деревню, да двух котов принес с собой Гомзиков.

Утром кошки, жалобно мяуча, стабунились у порога и, когда Гомзиков открыл дверь, они напористо ринулись к выходу. Их невозможно было удержать.

Гомзиков включил свет, ощерившиеся крысы нехотя потянулись к норам. Зерно снова было рассыпано по всему полу.

– Ох, камень надо было прихватить… я бы их камнем. – Славка, старший брат Тишки, был настроен воинственно.

– Да чего бы ты камнем сделал, – охладил его пыл Гомзиков. – Мы вон с Тишкой шесть кошек к ним подсадили – и то никакого толку. Видал, как рванули к выходу? Наверно, не одну эти крокодилы изувечили. Заметил, как зубы скалили? С такими не всякая кошка сладит.

Тишка жался к Гомзикову, а Славка не оробел, деловито исследовал дыры в полу, принюхиваясь, будто кот, суя в темные выгрызы в дереве пальцы, словно собираясь ухватить крысу за хвост и вытащить ее на белый свет.

– Травить надо! – убежденно заявил он.

Гомзиков усмехнулся:

– У меня, Славочка, в поле комбайны работают, я не могу их останавливать.

Ох уж этот Гомзиков! Он всегда так: сначала что-нибудь скажет, а потом начнет объяснять. В прошлый раз по-заячьи напетлял вокруг затяжной зимы. Теперь так же неясно крутит вокруг комбайнов.

– Так разве одно другому мешает? – не удержался Славик.

– А как же? – в свою очередь удивился Гомзиков. – Я фуражное зерно сушу, на корм скоту. Если яды в него попадут, то и скот отравиться может. Конечно, в незначительной дозе не страшно, но тут же, сами видели, что творится… Тут крысидом фукать и фукать у каждой дыры – их же армия… А десятипроцентным фтористым натром еще опаснее, чем крысидом… Куда ни кинь, везде клин… Одна надежда была на кошек.

– Может, мы еще раз попробуем? – предложил Тишка. – Вон у Егорихи кот такой злыдень, что на собаку и то бросается. Неужто от крысы задаст драпака?

– Давайте еще раз попробуем, – согласился Гомзиков и неожиданно засмеялся: – Я вот на сушилку бежал, так у Егорихина дома козу видел с рогатиной на шее. Хитрущая, видать, скотинка – голову норовит между жердей в огород просунуть, там трава ее манит сочная. Да Егориха хитрее козы оказалась: на шею ей рогатину привязала. Та как ни тянется между жердей к траве, рогатина ее не пускает… Вот и крыс бы нам так обхитрить.

Славик сразу задумался. Но Тишка-то братца знал – ничего ему путного в голову не придет. Только и хватает его на то, чтобы на крыс выйти с камнями.

И точно.

– Эх, если бы я с камнями вошел, так не одну бы прицельным огнем уложил, – похвастался Славик.

Но Тишка-то уже знал, у кого идей полная голова. К Алику Макарову надо бежать. Уж если он беспроволочный телефон изобретает, то и насчет крыс может чего-нибудь придумать.

У Алика голова варит.

Но и от кошек отказываться пока нельзя. Егорихин кот не зря в деревне прозван Агрессором. Уж он-то от крыс не отступит.

* * *

Но и Агрессор, к сожалению, сплоховал. Он сконфуженно встретил Гомзикова у порога сушилки. На носу у него запеклась кровь. Правое ухо безжизненно переломилось надвое. И когда Гомзиков включил свет, ощеренные крысы со вздыбленными загривками опять лениво потрусили к норам.

– Разбой среди бела дня, – только и сказал Гомзиков.

Алик Макаров даже не стал в сушилку и заходить:

– Я могу консультацию и отсюда дать.

– Едрена-матрена, да ты хоть посмотри, какие они дырищи выгрызли, – уговаривал его Славик. – Ты посмотри, какие потери от них колхоз несет…

– Я могу представить и без осмотра. – Алик достал из кармана расческу, взволнил ею «коровий» зализ, набриолиненный дома. Зубья у расчески подернулись жирным блеском.

На голоса вышел из сушилки Гомзиков.

– Что за шум, а драки нет? – спросил он, подозрительно оглядывая ребят. Они были как нахохленные воробьи: Славка рвался в помещение сушилки, чтобы в натуре продемонстрировать зазванному сюда башковитому гостю все, что высмотрел вчера сам, Алик же – в отутюженных брючках, в сверкающих глянцем ботиночках – высокомерничал, упирался и, как казалось Тишке, набивал себе цену.

Тишка обрадовался тому, что Гомзиков вышел к ним на крыльцо.

– Вот Алик Макаров, – сказал он. – Он придумал уже… Он…

Алик и в присутствии Гомзикова продолжал важничать.

– Да вот, позвали, – кивнул он на Тишку и Славика. – Говорят, крыс вы тут расплодили.

– Точно, – подхватил Гомзиков. – Усиленно занимались селекцией… Не изволите ли взглянуть?

– Да нет, зачем смотреть, – то ли не поняв издевки, то ли сделав вид, что не понял, сказал Алик. – Мне и так все ясно.

– А то взглянули бы, – настаивал Гомзиков. – Особо породистых я отлавливаю и, как свиньям, подвязываю на шею деревяшку, чтобы ее грызли, а не пол. Это благотворно воздействует на нервную систему, сказывается на привесах.

Славка откровенно захохотал.

Тишка ткнул брата и покосился на Алика: а вдруг тот обидится?

Алик стоял насупленным, играл желваками.

– Мне что? Я могу и уйти. – Он знал себе цену.

Тишка дернул его за рукав:

– Алик, Али-и-ик… Ты же про пластинки хотел рассказать…

– Ну, если они не хотят, – пожал Алик плечами и покосился на Гомзикова.

Гомзиков стоял чуть в сторонке, и Тишка, наблюдавший за ним, видел, что бригадир то и дело смеживал веки, пряча в глазах насмешливость.

«Не верит, – догадался Тишка. – А зря! Кроме Алика никому не сообразить».

Славка все же вовремя одернул себя, насторожился.

– Да ты, Алик, чего? – пошел он на примирительные уговоры. – Ну, бывает же… Смешинка попала в рот. Не обращай внимания. Скажи все Ивану Сергеевичу, чего нам говорил.

Алику этого было достаточно. Он повернулся к Гомзикову:

– Иван Сергеевич, я думаю, на крыс можно подействовать музыкой.

– Это что, как в той сказке про скрипача, который всех крыс за собой в море увел?

Гомзиков по-прежнему не скрывал насмешки. Но Алик-то – Тишка знал это! – тоже не лыком шит.

– Да нет, – сказал он спокойно. – Та сказка не опирается на научные сведения… Крысы, наоборот, не любят музыки и за скрипачом никуда не пойдут…

– Ну, так зачем же и огород городить? – опять не сдержал ухмылки Гомзиков.

Алик прочертил носком ботинка черту – излюбленный его жест.

– Знаете, Иван Сергеевич, – сказал он, – дело в том, что крысы очень болезненно реагируют на музыку. У них даже случаются от нее эпилепсические припадки.

– Чего, чего? – не поверил Гомзиков.

– Иван Сергеевич, я ничего не придумал, – сохраняя достоинство, сказал Алик и опять провел ботинком полукруглую линию по земле, – я читал научную работу английского психолога Мойры Вильямс…

– Какого, какого психолога? – переспросил растерянно Гомзиков.

– Английского.

Гомзиков недоверчиво покрутил головой: ох и заливаешь же, мол, ты парень.

– А на каком языке написано? – все же уточнил он.

– На английском. Но я читал в переводе на русский.

– Ага, значит, пишет он все-таки на своем, не на нашем?

Тут уж и Славик не утерпел:

– Иван Сергеевич, а чего? Рус не верит – дай проверить…

Гомзиков захохотал:

– Ну, ученые головы, заморочили вы меня английским психологом: тащите вашу амбарную музыку… Какая она: буги-вуги или трали-вали?

– Да нет, – возразил Алик. – Самая мелодичная… И кстати, английский психолог – женщина, не мужчина.

Гомзиков, конечно же, после этого еще больше засомневался в успехе «амбарной музыки»:

– A-а, валяйте… Толку не будет.

Он знал, что вот если бы сушилку приподнять, как на курьих ножках, на каменных круглых сваях или окопать ее глубокой траншеей, крысам было бы не пройти. Он знал, что грызунов можно травить крысидом, углекислым барием, фтористым натром. Он знал, что на них можно ставить капканы, что их можно заманивать в хитроумные ловушки. Но чтобы их можно было выживать из амбара музыкой…

– Бред собачий!

* * *

Алик заставил нести проигрыватель Тишку, а сам важно вышагивал впереди, как журавль. Проигрыватель был нелегок, Тишка то и дело переменял руки, но не пищал: главное, Алик согласился помочь Гомзикову. Теперь бригадир прекратит издевочки над ребятами: он, лобастый, ничего не сумел придумать, а они, школьники, избавят колхозную зерносушилку от всякой твари.

Славик уже орудовал на сушилке – под присмотром Гомзикова тянул электрошнур с розеткой к дощатому столу, на котором намеревались установить проигрыватель, Гомзиков скептически похмыкивал:

– Валяйте, валяйте… Чего вот из вашей затеи выйдет… Опозорите вы своего англичанина… или… как ее… англичанку…

– Мойру Вильямс, – подсказал Алик.

Гомзиков повторять ее имя не стал: затея зряшная, и имя запоминать ни к чему.

Пластинки Алик подобрал действительно мелодичные. Под такую музыку «буги-вуги» не спляшешь и никакую горластую дребедень не споешь. Хорошие пластинки.

Они вышли на улицу, оставив проигрыватель развлекать крыс. Вот жалко только, что пластинка, хоть и долгоиграющая, имеет конец, и надо будет переставлять иглу.

От реки тянуло сырой горечью черемушника, прелью крапивы. Над водой, слышно было, щебетали стрижи, готовившиеся к отлету на юг.

Музыка проникала сквозь толстые стены зерносушилки глухо. И Гомзиков снисходительно поглядывал на ребят:

– Нет, парни! Пустое дело… Вот если бы к каждой норе поставить по громкоговорителю да «буги-вуги» включить, может, чего и вышло бы. От «буг-вуг» меня и то оторопь берет, и их, наверно, хоть они и нахалы, проняло бы…

Гомзикову – Тишка догадывался – хотелось заглянуть в помещение сушилки.

– Там они, поди уж, на пластинку взгромоздились, – предположил он, – и спят под музыку… А может, в проигрывателе дыру грызут, охота ведь и пластмассу испробовать…

Он явно провоцировал ребят заглянуть в помещение.

– А вдруг они танцы сейчас устроили?..

Алик невозмутимо сидел на ступеньке.

– Надо подождать, чтобы до них до всех дошла информация о том, что в сушилке установлена музыка.

Гомзиков прикрыл ладошкой смешок, но согласился ждать. Тишка видел, что бригадира неодолимо тянет в сушилку предчувствие забавы: дверь открывается, а крысы, снова ощерившиеся, готовые и на человека броситься, нехотя трусят к дырам…

Гомзиков выкурил папиросу, хлопнул себя по коленям:

– Ну, пошли!

Тишка затаил дыхание. Гомзиков рванул дверь, нашарил на стене выключатель и, когда свет неровно замерцал под потолком, удивленно присвистнул:

– Ну и ну…

Крыс в помещении не было. Нет, они не валялись на полу в эпилепсии, они просто-напросто не вылезли из своих нор.

– Я же говорил, – важно заключил Алик. – Вы замечали? Собаки иногда тоскливо воют, если слышат неприятную для них музыку? А крысы, эти вообще…

– Я тоже вою, если неприятную, – сказал Гомзиков и перевернул пластинку другой стороной. – Да не может быть, это мы их испугали…

Он снова выключил свет, вывел ребят на улицу.

– Давайте подальше отойдем, вон к реке спустимся… Они, наверно, нас чуют…

Гомзиков был шокирован. Да не может же такого быть, чтобы крысы от музыки разбегались. Просто какое-то необъяснимое стечение обстоятельств… Может, в эти часы они не промышляют… Может, сон у них в это время… Вон, уж если на ученых ссылаться, и по радио много говорят о всяких биологических ритмах – может, ритм отдыха как раз наступил.

Вода в реке за последние дни заметно убыла, обнажив песчаные отмели. Похоже, что осень не за горами. Отсверкает паутиной бабье лето, а там уж и белыми мухами запахнет. Бывало, что снег ложился и в последних числах октября… Не сулят ли крысы такую раннюю зиму…

Нет, Гомзикову не сиделось и у реки. Не успел выкурить сигарету, как повел ребят обратно к сушилке.

Опять резко рванул на себя дверь, опять торопливо включил свет…

Ну что ты будешь делать, крыс не было…

Гомзиков обескураженно почесал затылок. Тишка победителем смотрел на него: ну что, мол, чья, Иван Сергеевич, взяла? Так Иван Сергеевич против Тишки и обернул Тишкино торжество.

– Вот видишь, Тишка, – сказал он поучающе. – Книжки надо читать. Ты вот ничего не читаешь и никакого средства мне предложить не смог… А этот, – он кивнул на Алика, – сразу-у…

Гомзиков, отвернувшись от Тишки, уже уважительно хлопал Алика по плечу:

– Слушай, а вот если бы еще и другие языки выучить… Ну, английский хотя бы… Наверно бы, еще чего-то дополнительно можно узнать… Применить на практике…

Алик важно соглашался с ним.

Проигрыватель стоял на грубо сколоченном дощатом столе, и из него лилась обволакивающе нежная музыка.

– Надо же, – удивлялся Гомзиков. – Такая хорошая музыка, а им, паразитам, не по нутру…

Голос у него игриво подрагивал. И Тишка вдруг обнаружил, что не только голос, но и глаза у Гомзикова какие-то неестественные, словно он вот-вот вскочит и обрадованно закричит: «А здорово же я провел вас, ребята!»

Нет, не было повода Гомзикову торжествовать над ними. Пластинка усердно крутилась на диске проигрывателя, и крысы не показывались из своих нор.

Но Тишку-то не обманешь. Он нутром чувствовал неестественность поведения Гомзикова: и к реке с ними ходил – зачем? Чтобы потом посмеяться: вот, скажет, к реке повели – иду, в сушилку не дают заглянуть – терплю, весь в вашей власти. Делаю, мол, вид, что поверил вам.

Тишка невольно попытался проследить за взглядом Гомзикова: может, тот крысу увидел где? Так нет же… Просто смотрит на загруженную зерном шахту.

Тишка решил обойти сушилку вдоль стен: а вдруг у какой-нибудь дыры крыса сидит и дожидается, когда свет погасят. Он, свет-то, и так не ярок, но крыса караулит, когда люди уйдут.

И боже ж ты мой, что Тишка увидел? На каждую дыру сетка из проволочных решет приколочена. То-то Гомзиков их разыграл… При таком свете и не увидишь: темнеет дыра и темнеет, а проволока слилась с темнотой…

– Тишка, да ты вон в том углу посмотри, там не забито, – сказал Гомзиков и протянул руку к закоптившемуся оконцу. Насмешки в его голосе не было. Вот и пойми его. То прячет глаза, а то, когда уж вроде бы над ребятами можно и посмеяться, говорит серьезно.

– Я там две дыры не успел забить – вы притащились с музыкой… А на остальные решетки набил и крысиду нафукал…

Тишка чуть с кулаками на него не наскочил: Гомзиков сам же утверждал, что крысидом, когда фуражное зерно сушишь, пользоваться опасно.

– Так у меня же с решетками, ребята, – оправдывался Гомзиков. – Они же сюда не проникнут… Крысид знаешь как действует? – спросил он у Тишки. – Она в норе в нем вывозится, начнет шерсть облизывать – и готова… Если бы не решетки, она бы, конечно, не успев облизаться, сюда выскочила и залезла б в зерно… Тогда – да, опасно…

– Но две-то дыры не заколочены? – вскричал Тишка.

– Не успел, – развел руками Гомзиков.

– А если бы из них выскочили?

– Ну, ребята, я на вашу музыку понадеялся…

Вот и пойми его, всерьез он говорит или смеется над ними.

– Зря вы заколачивали, – строго сказал Алик.

Гомзиков вроде бы и сам не знал, зря он это сделал или не зря.

– Но не помешает же… Для перестраховки… – сказал он, оправдываясь.

– Да вы же испортили все! – не сдержал себя Тишка.

Гомзиков будто не слышал его выкрика:

– Кто его знает, ребята, – сказал он задумчиво, – может, и в самом деле музыкой можно их вывести… Не знаю… Но я уж по-своему. По своей науке.

Алик отключил проигрыватель от электросети, молча собрал его и толкнул ногой дверь. Славка устремился следом за ним.

– Ребята, да вы на меня не сердитесь. – Гомзиков встал в дверях, и Тишка не знал, как мимо него проскользнуть, ткнулся с одной стороны, с другой, не пройти. – Ребята, вы напрасно обиделись, я против вас ничего не имею, – уговаривал их Гомзиков.

– Ага, не имею, – пропищал сзади Тишка. – А сам все время посмеивался.

Гомзиков обернулся к Тишке:

– Милые мои, так слыханное ли дело – музыкой крысам на нервы действовать… Спервоначалу-то сомневался…

– Спервоначалу, спервоначалу, – передразнил его Тишка. – А сам и эти дыры заколотишь?

– Заколочу, – чистосердечно признался Гомзиков и вздохнул. – И крысиду в дыры нафукаю…

– Ну, вот видишь. – Тишка чуть не ревел. Было обидно, что уж такое верное дело – из книжек вычитанное! – и то поставлено под сомнение.

Гомзиков был, как никогда, серьезен.

– Тишка, – сказал он грустно, – дыры-то я, конечно, заколочу, но они ведь, собаки, и в другом месте их прогрызут… Так я в сушилку и музыку проведу… Кто его знает, может, и помогает…

Тишка видел, что глаза у бригадира не врали.