Текст книги "Поиск-83: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Сергей Другаль,Игорь Халымбаджа,Евгений Наумов,Михаил Немченко,Виталий Бугров,Семен Слепынин,Александр Чуманов,Ирина Коблова,Виктор Катаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

…Это был «ледник»: глубокий овраг, на дне – затянутое толстым слоем льда озерцо. Скользкий зеленоватый лед не таял, посредине светлым оком глядела на Лора небольшая прорубь. По склонам оврага росла холодянка – безлистые кусты с мутными белыми ягодами, странно холодными на ощупь. Цепляясь за ветки, Лор спустился в овраг – за глоток воды он отдал бы сейчас все на свете. Вода в проруби была совсем прозрачная, а под водой мельтешили розовые пупырчатые щупальца… Лор отшатнулся. Вытащив револьвер, он дрожащими пальцами взвел курок и не целясь выстрелил в прорубь – щупальца замельтешили быстрее, а вода медленно окрасилась кровью.

Лор стоял и тупо смотрел, потом, словно очнувшись, провел рукой по лицу. Чем ему помешало это существо, вероятно, совсем безобидное? Да ведь здесь не Земля, здесь мерки другие… Они, наверно, тоже с этого начинали: «Мы не на Земле, убивай, пока ОНО само тебя не убило», а потом очередь дошла до людей: «пусть подыхают», «да здравствует астрогуманизм!..» Бледные, дряблые щупальца плавали в мутной красной воде. Лор хотел швырнуть туда револьвер, но вовремя опомнился: без оружия ему в этом лесу крышка. А если те, на вертолете, настигнут, тогда вообще пиши пропало… «За что я убил его? – подумал Лор. – Не от страха ведь даже – от злости. И вода теперь с кровью, нельзя ее пить… Они начинали с этого…»

Теперь он ясно представлял, как это начиналось… Катастрофа. Никакой надежды на связь с Землей. Чуждый, враждебный мир, где все надо было начинать с нуля, где приходилось идти на жертвы, отказывать себе во всем, чтобы помочь выжить тем, кто слабее. И нашлись такие, кого это не устраивало…

С корнем выдирая кустики холодянки, Лор выбрался из оврага. «Родник надо найти…» Он шел как пьяный, налетел на дерево. Перед глазами поплыли красные круги.

Там, на базе, он долго ломал голову над программой «астрогуманистов», а потом вдруг понял, что никакой программы не существует – есть только циничная, наглая игра. Он вспомнил насмешливые лица Вентора и Котиса. В мутной воде, так сказать… Они берут от жизни все, что только можно взять, тешатся с живыми игрушками, а их «программа», местами смахивающая на злую пародию, настолько они уверены в своей безнаказанности, – всего лишь личина…

«Как просто»… – стискивая зубы, подумал Лор.

Он все-таки вышел к воде. Пил долго и жадно, как собака. Потом расстелил на земле карту ямы С-3. Белые пятна покрывали ее, как оспины. Вообще говоря, это была карта окрестностей базы. Волосатое озеро – серое, бездонное, полное холодных, скользких водорослей. Мраморное болото – называлось оно так потому, что там, посреди топи, торчали белые глыбы, похожие на мрамор, и водица вокруг была какая-то белесая. Голодная Грязь – мрачное место, где росли, лепясь к корягам, медузообразные грибы, отравляющие все живое своими ядовитыми испарениями, а в самой грязи водились всеядные черные жабы. Рассказывали, что прошлым летом туда забрел Вентор, не боявшийся шататься в одиночку по лесу в окрестностях базы, – он тогда еле выбрался. Еще на карте были отмечены Кабаньи Заросли. Там нашли голову свиньи, которая за месяц перед тем сбесилась и убежала в лес; Кошачье Око – чащоба с прозрачным желтым озером, откуда по ночам доносились душераздирающие звуки, похожие на вопли мартовских кошек; Стикс – небольшая речка с темной и холодной, как лед, водой, которая зимой никогда не замерзала… Все это, однако, уже осталось позади, а там, где Лор сейчас находился, зияла на карте сплошная белая пустота. Вздохнув, он спрятал карту в рюкзак. Толку от нее никакого, остается идти по компасу и по солнцу… Тихо было, как в омуте. «Странно, что до сих пор жив», – как будто удивляясь, подумал Лор, лежа на спине и глядя в блекло-голубое астрианское небо.

Вечером, когда небо стало водянисто-зеленым и в лесу хором завыли оборотни, снова появился вертолет. Лор залег в кустах, но, похоже, его все-таки успели заметить. Вертолет сел на поляне, из него выбрались Котис и Фарда. Стояли и озирались – отходить от вертолета им, видать, не хотелось. У Котиса на шее висел автомат.

– Я видел сверху вроде как красное, – упрямо твердил Фарда. – Шлемы красные.

– Хорошо бы сцапать их, – мечтательно вздохнул Котис. – Фарда, кусты надо осмотреть.

– Пусть он идет, – Фарда кивнул на пилота.

– Ты что, в кусты пойти боишься? – зловещим шепотом спросил Котис. – Погоди, вот вернется Вен-тор – он тебя опять мордой о стол, как в прошлый раз… как только у тебя зубы целы остались!.. И поделом!

Фарда покраснел и молча двинулся к кустам.

– Их, наверно, давно съели, – флегматично заметил пилот.

Фарда подошел к кустам и, вытянув шею, стал смотреть вперед, потом напролом полез в заросли. Минут пять его не было видно, затем он появился весь ободранный.

– Нет никого!

– Дурак ты, – скептически оглядев его, заметил Котис.

– Все кусты все равно не обшаришь, – сказал пилот.

– А ну, выходи! – мрачно на него глядя, велел Фарда. – Прячешься за нашими спинами, и не каплет над тобой… Выходи наружу!

– Не выйду, – сказал пилот.

Рассвирепевший Фарда схватил было пилота за грудки и потащил из кабины, но тут Котис ударил его ребром ладони по бицепсу.

– Только и умеешь, дубина, людей зря калечить, – процедил он сквозь зубы. – Сходи вон там посмотри!

Фарда, неохотно подчинившись, опять полез в кусты.

– Не выдержу я тут, – сказал Котису пилот. – Оборотни чуть ли не в двери лезут, трава не своим голосом орет. И еще Фарда…

– Ерунда, – сказал Котис. – Человек ко всему привыкает.

Фарда еще некоторое время рыскал в зарослях. В конце концов он выбрался оттуда и заявил, что красное ему, наверно, померещилось.

– Летим на базу, – сказал воспрянувший пилот.

Вертолет поднялся и полетел туда, где выли оборотни.

На другой день Лор увидел впереди небольшое змееплато – серые пески, ровные, как скатерть, без единого кустика. Лор не удержался от соблазна швырнуть туда камень – в песке тут же образовалась воронка, раскрылась, как голодная пасть. Лор увидел в воронке змей – черные, блестящие, они словно бы росли пучком из песка и, жадно извиваясь, тянулись к небу.

Лор вспомнил слышанные на базе гипотезы относительно того, что представляет собой змееплато. Одни считали, что это огромная живая туша, находящаяся под песком, а змеи – выходящие наружу ее щупальца; другие – что это хищное растение и змеи – ответвления от единого подземного корневища.

«Какой чужой мир…» – подумал Лор.

Около человеческого жилья это чувствовалось не так сильно, притуплялось, а здесь ощущалось с первозданной остротой. Каково им, людям с «Астры-2», было очутиться на этой планете… И многих она добила, – добила своими миражами, своими метелями, всей своей нечистью. Добила тех, в ком не было достаточной прочности… Лор опять вспомнил «ледник», прорубь, вспомнил, что трава здесь кричит во время дождя. Должно быть, этому странному, чуждому миру тоже от них досталось. Еще как досталось… И вдруг Лор подумал, что дело даже не в «астрогуманизме» – любую идею можно превратить в ширму, за которой кроется произвол. Люди… Все зависит только от них. Если они хотят, чтобы их мир стал другим, они должны стать другими. Именно в этом Земля должна им помочь.

«Тор-27» высился посреди каменистой котловины, весь оплетенный вьющимися растениями. Наверно, потому и не заметили… Холодный ветер гнал по небу серые курчавые облака. Лор шел к кораблю на подгибающихся ногах – сейчас, у самой цели, он почувствовал смертельную усталость. «Один пришел, – подумал Лор, глядя на опутанный зелеными стеблями корпус звездолета. – А хотели втроем…»

Где-то рыскал над лесом вертолет, где-то плавали между небом и землей миражи, где-то там осталась прорубь с покрасневшей водой… Лор знал, что теперь все это будет с ним до конца, до последней минуты. Он знал, что вернется сюда.

СЕРГЕЙ ДРУГАЛЬ
Возвращение в колыбель
Рассказ

НТР, НТР… Триста лет слышу о научно-технической революции, а что изменилось? Нет, я понимаю, не слепой. Техника меняет и стиль, и образ жизни. Но техника – это техника. Я лично полагаю, что любую машину в конце концов кто-нибудь сделает. В одиночку или коллективом. Но вот это:

 
В небесах торжественно и чудно,
спит земля в сиянье голубом…
 

Это, прошу простить, ни один самый слаженный коллектив не придумает…

Сейчас многие лепсируют, а я предпочитаю книгу. Листаешь страницы, думаешь, вспоминаешь. Бараньи дрожжи полезны, не спорю. Но хлорелла – это вещь, что бы там ни говорили. Сменный пейзаж за окном? Зачем мне сменный, пусть за окном будет то, что есть. Управляемая погода? А вы под неожиданный дождик не попадали? Придется – не уклоняйтесь. Ну да, силовые мостовые и туфли на магнитной подушке, но кто сейчас обувь носит?

НТР, а последние сто лет как был радикулит, так и остался. Мучает. Периодически. Не утешайте, разве это здоровье? Ну завязал дубок узлом, так ведь двумя руками.

Дистанционные сборища друзей, каждый маячит в своем сфероиде? А я вот предпочитаю непосредственное общение, как у нас с Васей. Чтобы руку на плечо положить можно было.

Безэкранное объемное телевидение? Моя Клемма недавно заявила: или я, или енотовидная собака. У меня, говорит, от животного запаха тиристоры пробивает. Хотел я ей загрубить запаховые сенсоры – обиделась. Ты, говорит, хочешь мои восприятия обеднить. Я, говорит, лучше вообще замкнусь накоротко. Э, да что там, у каждого своя Клемма…

С этой собакой вообще неприятно получилось. Она застряла у меня в кабинете после передачи «В мире животных», далеко пахла и гнусно скалилась на Клемму. Спасибо, в тот раз Вася Рамодин остался у меня ночевать – у него роза завяла. Я как прихворну, он меня проведывает. Так он дематериализовал собаку. Вася что сделал: он уменьшил масштаб собаки вдвое, потом еще вдвое и так далее, а потом переключил программу, и все. Кстати, этот случай описан в его статье «Остаточные явления при трансляции голографических изображений. Действительность и мифы». Не читали? Странно. В благодарность мой впечатленец вырастил для Васи черную розу: ему непривычно без цветка на людях появляться. Видели бы вы, как он утром бежал от меня, шлепая по лужам и с розой в зубах. Как всегда, опаздывал на заседание президиума Академии наук, но положенной по рангу леталкой не воспользовался из принципа. За ним, помню, увязался наш домовый гепард. Видимо, чуял хорошего человека. Клемма задумчиво смотрела им вслед из окна, а потом сказала:

– Нет, все-таки хвост – это красиво.

Мы с Васей иногда ходим смотреть на памятник нам. Ну не нам двоим – всей ломерейской звездной. Впечатляет это – игла, уходящая в небо, пронзает причудливо изогнутые плоскости, символизирующие пространство. Наивный такой символ, очевидный. А потом Вася обнаружил, что скульптор то ли по наитию, то ли из любви к топологии изобразил эти плоскости в виде одной поверхности Мебиуса. Следуй вдоль нее и в ту же точку вернешься. А это уже символ с подтекстом. Нет, гитару у подножия монумента уже потом положили, когда мы с Теоры вернулись…

Летели мы туда в прежнем составе, только осьминог Невсос М-да не поладил с Васей из-за шахмат, вспылил и остался на Земле. В этом он, я полагаю, сразу раскаялся, ибо когда мы были уже на орбите, он в последний момент вышел на видеосвязь и долго таращился на всех нас, непрерывно меняя расцветку. Вася говорил, что он при этом плакал, но вряд ли. Невсос очень волевое существо. Ссора у них вышла какая-то несерьезная. В турнире на первенство звездолета – это уж по возвращении с Ломереи – Невсос занял пятое место, обозлился и заявил, что плоские шахматы изжили себя, как игра сухопутная. Дескать, пора выйти в объем, и будущее за объемными шахматами, а от плоских останется только поверхностная фигура – ладья. Король, по его представлениям, должен быть один, не иметь четких очертаний и располагаться в центре объема в виде некой суспензии.

Вася, помню, назвал эту игру ахинеей, чем несказанно обидел Невсоса. Вообще психика головоногих моллюсков крайне уязвима, и они остро реагируют на резкие выражения.

– Обойдемся, – сказал тогда Си Многомудрый. – С него толку как с козла молока. Все равно спит всю дорогу.

В полете на Теору трудностей не было. Стартовав с околоземной орбиты, наш звездолет словно растворился в пространстве для земного, естественно, наблюдателя.

Все было как должно быть. Ни одной ошибки в расчетах наших ученых, ни одного сбоя в работе систем навигации, регенерации и жизнеобеспечения. Задолго, еще когда до цели оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и корабль стал непрерывно излучать в космос специально подготовленные сообщения. Полагали, что, если есть на планете развитая цивилизация, поймут. И хотя вероятность не превышала тысячной доли процента – это предположение оправдалось.

Вскоре мы уловили сначала неясные, а потом все более четкие сигналы.

Настал день, когда мы услышали сказанное на великолепном линкосе:

– Привет вам, разумные. Мы ждем вас на орбите пятой от звезды планеты. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится, мы примем вас в колыбель.

Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей: наш звездолет должен был завязнуть в них, как муха в паутине.

– Мы как-нибудь сами, – пробормотал капитан.

На меня, космобиолога, эта схема впечатления не произвела, но бортинженер впал в этакий экстатический восторг.

– Нет, каков уровень техники! – разглагольствовал он в кают-компании. – Источники энергии на внешних планетах, видимо, необитаемых. Излучения взаимодействуют, создавая нечто вроде колоссального соленоида. Чудо инженерного искусства. Мы на Земле не знаем ничего подобного! Уже ради этого стоило лететь!

Между нами – лететь всегда стоит. Хотя и в нашей Солнечной системе дел полно. Не решен, в частности, давно назревший вопрос о перемещении Марса на Фаэтонскую орбиту, а без этого его обводнение не имеет смысла. Затянулось дело с изменением климата и атмосферы Венеры. Да мало ли в системе найдется работ по мелочам и по-крупному…

Нас, постаревших на год, хотя на Земле прошло три десятка лет, встретили на Теоре великолепно: оркестры, речи, приемы, карнавалы. Особенно запомнилась первая встреча.

Мы прибыли на катере, оставив корабль на орбите. Едва мы сошли по трапу и поднялись на возвышение, как из толпы встречающих, затопившей необозримое поле теорианского космодрома, вышел седобородый старец. По белой ковровой дорожке он подошел к микрофону и… запел. Запел, аккомпанируя себе на странном инструменте, помеси там-тама и баяна.

Мы стояли и улыбались, хотя нам было не до улыбок: свои приветствия мы заготовили в прозе. Естественно, мы тут же поняли, что все публичные выступления на Теоре не говорятся, а поются. Теориане утверждают, что такая манера сокращает время совещаний, планерок, пятиминуток и симпозиумов. Я иногда склонен думать, что они правы…

Пока дед (а он был ученым секретарем теорианского совета космонавтики) приятным баритоном на добротном линкосе выпевал приветственную речь, нам все более становилось не по себе, поскольку никто из нас петь не умел ни с микрофоном, ни без.

– Что будем делать, капитан? – спросил побледневший Вася Рамодин.

А дед между тем заливался соловьем, выводя странную, непривычную земному слуху мелодию. Отдельные музыкальные фразы миллионноголосым хором повторяла толпа встречающих.

Капитан поправил воротник куртки – в него была вшита миниатюрная рация.

– Лев, – сказал он вполголоса. – Ты слышишь?

– Слышу, капитан, – ответил дежурный, оставшийся на катере. – Такое орево и не услышать.

– Немедленно разыщи в багаже подарочную гитару и беги сюда. Петь будешь.

Это был выход. Лев Матюшин, известный на Земле специалист по теории вероятностей, а в экипаже корабельный статистик, в свое время лечился от заикания пением. Только он и мог выручить нас.

– Как петь? – спросил Лев. – Не б-буду я петь.

– Б-будешь, – шепотом закричал капитан, – Еще как будешь! Это приказ.

– Есть, капитан!

Здесь мне хочется прерваться. Хочется сказать, что каждый член нашей экспедиции обладал высокоразвитым чувством долга и заслуживает отдельного описания. Но это уже сделано в серии «Жизнь замечательных людей».

Короче, когда старец закруглился, Лев уже стоял с гитарой и заглатывал микрофон. Речь его, пропетая на мотив древней частушки «Подружка моя», произвела на теорианцев неизгладимое впечатление. На нас тоже. В дальнейшем местные композиторы аранжировали ее для сводных симфонических оркестров, и, транслируемая по всем каналам, эта окаянная мелодия преследовала нас все время нашего пребывания на Теоре. Вообще Теора заселена меломанами.

После торжественной встречи начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами – да, с нами нашли.

Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и сказал:

– Мы что, сюда пить-есть прилетели?

– Капитан, – говорю я после надлежащей паузы. – Неужто мы дисциплины не знаем? Люди приглашают – как откажешься? Но мы ж на фруктовые соки налегаем. В основном.

Капитан придавил пальцем левую бровь, она у него дергаться начала.

– Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать. Ставлю в известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это время сделано? Молчите?

Тут с преобразователем речи, надетым на голову, высунулся из лагуны Си Многомудрый и разрядил обстановку.

– Я исследовал прибрежные воды, – заявил он.

– Вот, – обрадовался капитан. – Вот с кого берите пример! Я всегда говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам, что он обнаружил.

– Ни черта интересного, капитан. Море как море…

Прозорливость нашего капитана общеизвестна – он первым понял, что в нас клокочет энергия, накопленная за время вынужденного безделья в этом благополучном, безаварийном рейсе.

Разве смог бы я трое суток подряд плясать на карнавале? Не смог бы, но энергия рвалась наружу. Разве прорезался бы у Левы лирический тенор? Не прорезался бы, но энергия выпирала из нас. Разве смог бы Вася, будучи вратарем нашей футбольной команды, забить гол ударом от своих ворот через все поле во время товарищеской встречи со сборной Теоры? Впрочем, Вася смог бы. Еще при нас этот стадион был объявлен заповедным. Отлитая из темно-вишневой сорзы фигура Васи, небрежно, со скрещенными на груди руками опирающегося спиной о стойку ворот, будет вечно украшать это священное для болельщиков место…

Мы принялись за работу с весельем и неутомимостью, так поразившей народ Теоры во время праздников. Теорианцы тут же организовали НИИ по передаче информации нам, землянам. Их радушие было ни с чем не сравнимым, а комиссия по предупреждению желаний землян была в ту пору наиболее авторитетным органом власти на Теоре. Стоило, например, мне обмолвиться о моем интересе к теории старения наследственного вещества, как через час энергичные парни уже укладывали у трапа катера гору ящиков с информкристаллами. Мы набивали корабль чертежами и действующими моделями машин. Мы привезли тонны семян молочных кактусов и мясных деревьев с корой в виде пушистой шкуры под норку. Разве под соболя? Что вы меня путаете – под норку.

А криогенный луч с температурой всего на два градуса выше абсолютного нуля – идеальная линия передачи электроэнергии? Мы радовались как дети, предвкушая невиданный расцвет земной науки и техники. А способы образования вихревых полей в пространстве? Не перечислить и тысячной доли всего, что мы везли с Теоры…

Когда мы отправлялись обратно, наш перегруженный звездолет разогнали теориане. Три их корабля буксировали нас чуть не половину пути. Никаких запасов горючего не хватило бы, чтобы придать должное ускорение нашему кораблю, масса которого увеличилась вдвое. Восемь тысяч тонн одних только документов везли мы с собой, восемь тысяч тонн спрессованной информации! Мы с трудом передвигались по тесным проходам между стеллажами и ящиками. Даже в аквариуме Си Многомудрого вместо песка были насыпаны информкристаллы.

Перед стартом нас завалили подарками, но брать их уже было некуда. Лишь по просьбе всего экипажа капитан взял себе теорианского двухголосого поющего котенка (Клемма их терпеть не может), который действительно видит в темноте: одним глазом освещает, а другим смотрит. Я его иногда вместо фонарика использовал, для создания уюта. Напевает себе тихонько дуэтом и светит на страницу, а за стенкой приборы пощелкивают, а ты лежишь у себя в каюте на ящиках, на надувном матрасе, крытом норковым покрывалом, и спускается на тебя покой от сознания выполненного долга…

Так о чем это я? Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию великого композитора (упомянутая «Подружка моя», а также «Эй, ухнем», «Ревела буря», «Распрягайте, хлопцы, кони» – это все его), так ему пришлось взять – как откажешься? – сборник мелодий Теоры, напетых различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку.

Настал день, когда мы поднялись на трап катера, – все было погружено, уложено и упаковано. Это был последний рейс. И снова поле космодрома затоплено народом. Не было только детей до 16 лет – они могли не выдержать скорби расставания.

Прощальный доклад исполнил хор сотрудников комиссии по предупреждению желаний. Дедуля прибыть не смог и дирижировал хором заочно. Мы держались.

Потом микрофон взял наш капитан. Он не стал петь. Он сказал:

– Спасибо вам, люди. За радушие, за доверие, за вашу доброту. Мы не говорим – прощайте. Мы говорим – до свидания. Прилетайте к нам тоже за песнями…

Ах уж этот капитан! Он всегда знал, что сказать и о чем промолчать, провидец. Он поднял руки, и над космодромом зазвучала Лунная соната – наш прощальный подарок Теоре.

Мы постарели еще на год, а на Земле прошло еще тридцать лет. Задолго, когда до Солнца оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и наш звездолет стал непрерывно излучать в пространство два слова: «Мы возвращаемся. Мы возвращаемся». И вскоре мы услышали земное:

– Привет вам, родные наши! Мы ждем вас на орбите Плутона. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится – мы примем вас в колыбель.

Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей…

– Мы как-нибудь сами, – пробормотал капитан.

А Лева Матюшин расчехлил гитару и раскрыл сборник теорианских мелодий, с которыми не расставался.