Текст книги "Конан-изгнанник"

Автор книги: Леонард Карпентер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава XII
ГОРОД В ПУСТЫНЕ

Еще до рассвета Конан был на ногах. Обследовав окружающую его местность, он решил проведать свою предыдущую стоянку. Осторожно подобравшись к знакомому месту, он не обнаружил ни живых обезьянолюдей, ни их трупов. Среди камней валялись лишь несколько изжеванных, окровавленных отрывков его одежды и поклажи.

Сейчас, в утреннем свете, ему бросились в глаза следы повседневного пребывания таинственных существ. От скал к ручью тянулась узкая тропа, тут и там валялись обглоданные, выбеленные кости и другие объедки. Повернувшись к вздыбленной гряде, Конан понял, что это нагромождение камней с бесчисленными трещинами и пещерами было для зверя или дикаря идеальным местом жительства, предоставлявшим множество убежищ и мест для засады. Киммериец даже передернулся при мысли о том, какие еще твари могут обитать там и даже следить за ним в эту минуту из чернеющих глазниц пещер.

Вернувшись к ручью, Конан наполнил водой оставшиеся кожаные мешки и покрепче приторочил к седлу верблюда изрядно оскудевшие пожитки. Песчаная буря, бушевавшая на востоке, пробивающееся сквозь нее рассветное солнце окрасили равнину и окружающие ее склоны гор в медно-красный цвет. При этом зловещем освещении, пока не началось самое пекло, Конан решил обследовать разрушенный город.

Эти руины не были похожи ни на один из мертвых городов, виденных Конаном раньше. Обычно они начинались с груд камней на окраинах, сходившихся к внушительным руинам природной или рукотворной крепости в центре, внутри которой находились остатки самых значительных городских зданий. Здесь же все было наоборот. Гряда камней шедшая приблизительно по кругу, представляла собой остатки городской стены. Руины зданий находились лишь внутри этой окружности. А в центре вместо массивных стен дворца правителя, храма и городского зернового амбара, чего можно ожидать в любом городе, была лишь ровная площадка – настолько ровная, что казалась гладью замерзшего озера.

Разумеется, вспомнил Конан, в центре Оджары тоже была ровная мощеная площадь и просторная площадка для караванов внутри городских стен. Быть может, это следы древней традиции строительства среди народов, лишь недавно осевших в городах, а до того кочевавших по пустыне? Быть может, создатели этого города предпочли жить в легких шатрах и палатках, огороженных общей стеной для защиты от нападений? Маловероятно – слишком уж внушительна стена и руины рядом с нею.

Само место постройки города подразумевало развитое сельское хозяйство у народа, строившего его. Город стоял на краю плоской, плодородной долины, несомненно рассеченной в прошлом многочисленными каналами и арыками, орошавшими городские поля, сады и огороды.

Теперь лишь полузасыпанные песком канавки напоминали о былой ирригационной системе. Река измельчала, превратившись в ручей. Да и тот, убегая под обвалившуюся стену, терялся среди камней и песка, не достигая и противоположного конца города.

Сидя верхом, Конан все время внимательно оглядывался, опасаясь обезьяноподобных монстров или еще более опасных обитателей этого забытого богами места. К счастью, большинство зданий было настолько сильно разрушено, что их руины вряд ли могли дать укрытие для засады.

Пробираясь вдоль кольца стены, Конан рассчитывал найти остатки арки или въездных столбов. На таких монументах часто бывают выбиты основные даты истории города, девиз его правителей или портрет основателя.

К сожалению, стена была разрушена слишком сильно: высота ее остатков не превышала роста сидящего на верблюде человека. Кроме того, по какой-то неведомой причине стена обрушилась наружу. Лежавшие на земле плиты были покрыты многовековым слоем пыли и грязи, скрывавшим всякие следы рельефов или резьбы по камню.

По поводу названия этого места у Конана были свои предположения. Кочевники называли его Талиб. На диалекте восточного Шема «тал», или «тел», означало «развалины, руины». Значит, название могло обозначать руины Иба или другого похожего по звучанию города. А кто из путешествовавших здесь не слышал долгими вечерами у лагерного костра легенд и сказок о древнем городе под названием Иб? Проклятое место, как гласили предания, город, который покарал неведомый бог за неправедную, греховную жизнь. Какое еще место так точно подходило под это описание?

Увидев более или менее сносный проход в стене, Конан спешился и, взяв в руку поводья, пошел внутрь города. К своему удивлению, он обнаружил, что внутренняя сторона стены сохранилась куда лучше наружной. Вертикальная плоскость ровно выложенных камней достигала человеческого роста. Здесь же сохранились нетронутыми остатки изображений на камне, правда не похожих ни на один известный Конану тип резьбы или рельефа.

Сохранившиеся изображения представляли собой человеческие фигуры, выполненные настолько реалистично, что Конан даже охнул от удивления. Перед ним, словно живые, застыли силуэты людей – простых горожан, схваченных в момент танца или другого ритуала. Молодая женщина в свободном хитоне подняла руки, прикрыв лицо ладонями в веселой игре. Рядом с ней, танцуя или играя, протянул руки мужчина. У ее ног застыла, поднявшись на задние лапы, небольшая собачка, а в нескольких шагах сидящий на земле ребенок, повторяя жест матери, закрыл ладонями глаза.

Силуэты, даже иссеченные песками и ветрами, выглядели живыми и естественными. Их изваял мастер с завидным талантом. Странно, что они представляли собой лишь контуры, без прорисовки лиц, к млей одежды и даже рук там, где они накладывались на тело. Конан предположил, что это тени живых людей были обведены на стене мелом, а уже потом на века высечены в камне. Но ни за что человеческая рука не успела бы обвести тень лишь на миг принявшей такую позу собачки или слишком сильно наклонившегося, готового упасть, если сию секунду не сделать шаг вперед, мужчины.

Нет, несомненно, молоток и резец обессмертил талант мастера, работавшего над этими фигурами по памяти. А детали, например лица, – они могли быть выполнены в более мягком, недолговечном материале – гипсе или керамике, которые рассыпались в пыль в течение прошедших столетий.

Была в этом изображении еще одна странность. Hа огромной площади находилось лишь несколько фигур. И вместо того чтобы врезать их силуэты в камень, мастер сделал их в виде выпуклого рельефа, сняв слой камня вокруг. Это, несомненно, потребовало много больше работы. При такой технике камнерезы обычно оставляют больше деталей на изображении: солнце, луна, драконы, изречения и девизы – все, чтобы сэкономить силы и острие резца.

И общем, это была совершенно незнакомая Конану форма выражения художника. И как всякое истинное искусство, оно граничило с колдовством. Поежившись, Конан повел верблюда за собой, прочь от этого зрелища. Примитивное, даже первобытное образное восприятие Конана представило эти фигуры застывшими духами смертных людей, замершими по воле магического заклинания, навеки выжегшего их тени на каменной стене.

Пройдя немного от стены к центру города, Конан был готов поверить во все легенды, говорившие обо всех проклятиях сразу. Ни единой травинки не росло среди развалин. Сами руины не доходили до колена киммерийца. Похоже, какая-то неведомая сила выдернула и выжгла все строения города. Оставшиеся кое-где каменные столбы или тяжелые угловые камни домов были иссечены трещинами и словно оплавлены. Многие из них рассыпались при oдном лишь прикосновении руки или легком касании обутой в сандалию ноги Конана.

Еще чуть ближе к центру – и даже эти жалкие остатки исчезли. Взгляду открылось ровное, выжженное и выглаженное пространство. Лишь, в самом центре возвышался одинокий монумент – весь иссеченный, иззубренный монолит. К нему и направился Конан по оплавленным, похожим на жидкое стекло камням. Он сам и его верблюд отбрасывали длинные тени в зловещем свете закрытого пыльным облаком солнца.

Подойдя к его основанию, Конан увидел, что обелиск стоит поверх оплавленной земли. Монумент был грубо вытесан из камня и поставлен здесь некоторое время спустя после катастрофы, стеревшей с лица земли город. Иначе и быть не могло. Вряд ли даже гранитный монолит сохранился бы в самом центре этого адского пекла.

На обелиске был выбит всего один символ: не слово, не буква, а изображение дерева или чего-то очень похожего. Конан явно различил толстый ствол, изогнутые корни и ветки, на которых вместо листьев висело несколько плодов, похожих на чьи-то головы с оскаленными пастями. Изображение было глубоко врезано в толщу черного гранита и выложено мелкими кусочками белого камня.

Был ли этот памятник воздвигнут руками обезьяноподобных существ, руками, которые природа наделила немыслимым количеством пальцев? Вряд ли, слишком сложна была задача – вырубить камень, вырезать символ, не говоря уже о том, чтобы доставить его на место и поставить вертикально.

Петроглиф, несомненно, представлял собой некий религиозный символ – возможно, знак бога этого древнего города. Но все это уже мало занимало Конана ввиду малой полезности поисков здесь чего-нибудь стоящего. Киммериец опустил верблюда на колени, вскарабкался ему на спину и, прикрикнув, направил животное быстрым шагом на запад – на поиски открывшихся перевалов в горах Отчаяния.

* * *

Руины Иба, если это были они, остались далеко позади. Тайна судьбы древнего города перестала интересовать Конана. Сейчас его голова была занята другим: осматривая горы, раскинувшиеся перед ним, он прикидывал, какое из ущелий может вывести его к перевалу. Это? Нет, слишком далеко от главных вершин. Скорее всего, оно сойдет на нет, не дойдя и до середины склона. Может быть, это? Плохо видна его верхняя часть. Что, если проехать чуть вперед и посмотреть…

Нe успел он углубиться в горы в поисках прохода, подходящего для него и его вовсе не горного животного, как необычное зрелище привлекло его внимание. Вдалеке, то пропадая, то снова появляясь в дрожащем мареве нагретого воздуха, глазам киммерийца предстала группа людей. Они шли пешком, собравшись вокруг какого-то предмета или телеги, которая и была объектом приложения их усилий. Сначала Конан с надеждой предположил, что это один из первых караванов, двигающихся на север, но, присмотревшись, понял, что они собираются пересечь равнину, направляясь на восток, туда, откуда пришел он. В любом случае величина их груза и черепашья скорость, с которой они двигались, не оставляли надежд на то, что они собираются преодолеть склоны северных гор.

Кем бы они ни были, киммериец не считал нужным бояться этих людей. Он приближался к ним не прячась, открыто, предвкушая, как всякий одинокий путник, возможность пообщаться с себе подобными. Киммериец рассчитывал пополнить оставшиеся в его кошельке деньги на кое-какую еду и, быть может, прикупить что-нибудь из необходимых в дороге вещей, которых он лишился ночной стычке с людьми-обезьянами. Но, подъехав к каравану поближе, он понял, что эти люди нуждаются в помощи куда больше, чем он сам.

Они выглядели исхудавшими и изможденными. Там, где жалкие лохмотья не прикрывали тело, их кожа была дочерна сожжена солнцем. Некоторые брели по раскаленному солончаку босиком. Многие шли с непокрытыми головами – лишь жалкие пряди волос оставались на их скальпах. Их было человек сорок-пятьдесят – этих несчастных, впрягшихся в веревки и налегающих на деревянные жерди-упоры, заставляющие двигаться вперед шестиколесный экипаж.

Колеса из толстых досок были попарно соединены на осях, составлявши основу грубо сколоченной площадки в центре. Из всей компании едва ли дюжина охранников шла не впрягшись в чудовищную телегу. Но и эти счастливчики сгибались под тяжестью мешков за спинами. Во всем отряде не было ни единого вьючного или тяглового животного. Верблюды ни за что бы не позволили впрячь себя в повозку, а лошади не выдержали бы долгого путешествия по пустыне. Следовательно, транспортировка такого груза требовала человеческого труда или, точнее было бы сказать, нечеловеческих усилий.

Как только Конан приблизился на расстояние слышимости, до его слуха донеслись мольбы и просьбы несчастных, издаваемые их пересохшими губами:

– Воды! О Господин! Во имя всемогущих богов, глоток воды! Сжальтесь, великодушный господин! Мы умираем от жажды! Воды!

Когда киммериец остановил своего верблюда в дюжине шагов от процессии, пилигримы бросились на колени и протянули к нему руки, словно в молитве.

Этой-то ситуации он и боялся. Но, милостью Крома, у него с собой было достаточно воды, чтобы ублажить всех этих страждущих хотя бы на время. Конан отвязал от седла мешки с водой, все, кроме одного, полупустого, для себя, и опустил их на землю перед собой

Один из отряда – высокий худой загорелый человек, шедший впереди всех, – направился к киммерийцу. В отличие от остальных, он ни о чем не просил, а молчал. Наверняка жрец, подумал Конан. Двое солдат, двигаясь насколько возможно быстро, последовали за своим предводителем.

– Приветствую вас, путники, – поздоровался Конан. – Я могу поделиться с вами водой, видя, что вы так нуждаюсь в ней. – Конан помолчал, ожидая хоть какого-то выражения благодарности. Не дождавшись, продолжил: – Меньше чем в одном дне пути отсюда есть источник, где воды хватит на всех. Если вам будет сопутствовать удача, то все вы доберетесь туда живыми.

Жрец перевел взгляд с мешков с водой на Конана и заговорил на торговом диалекте пустыни, с южным акцентом.

– Вода будет полезна, – сказал он совершенно бесстрастно. – Ты говоришь, что на пути отсюда в Оджару есть оазисы?

Что-то в вопросе незнакомца неприятно поразило киммерийца. Похоже, этот человек не знал, да и особо не интересовался ни расстоянием, ни числом оазисов. Скорее всего, он и вправду был жрецом, не задумываясь вручающим свою судьбу и судьбы своих несчастных спутников в руки своего бога. Он был бос, голова его тоже была открыта солнцу, одеяние изношенностью и скудностью немногим отличалось от одежды его подчиненных. Несомненно, фанатик, подумал Конан, рассматривая его. Единственным знаком, отличавшим жреца от других, была рукоятка меча, висевшая на его шее. Совершенно беспомощное оружие, решил киммериец, оглядывая обломок клинка. Наверняка какая-нибудь реликвия.

Невероятно, но жрец не сделал движения к воде. По его знаку солдаты бросились к мешкам и потащили их по направлению к стонущим от жажды носильщикам.

– Нет, незнакомец, – помолчав, ответил на вопрос Конан, – на пути в Оджару нет воды. Аистовое озеро высохло и заполнено костями несчастных, считавших его своей единственной надеждой. В мертвом городе, – он кивнул головой, показывая на восток, – много воды, но там живут обезьяны-демоны, пожирающие путников. Мне придется вернуться туда, чтобы пополнить запасы воды. Я советую вам сделать то же самое. Отдохните там, наберитесь сил, возьмите с собой в дальнейший путь побольше воды, только будьте осторожны, а затем – разворачивайтесь и возвращайтесь туда, откуда пришли.

Черный жрец не покачал головой, даже не моргнул.

– Мы пойдем дальше, в Оджару, – таков был его ответ.

Конан пожал плечами:

– Пожалуйста. Я не против. Только не думаю, что твои люди выдержат этот путь. Сначала отдохните. Переходы делайте только ранним утром и поздним вечером, пережидая самую жару, отдыхая под навесом. Конечно, и речи быть не может, чтобы волочь с собой эту штуковину… чем бы она ни была. Оставьте вы ее здесь, если вам жизнь дорога.

– Это священный идол, и мы повезем его собой, – ровным голосом сказал жрец. – Скажи… ты, похоже, знаешь пустыню и дорогу на восток. Как твое имя?

– Конан из Киммерии. А как зовут тебя?

– Я Куманос, Верховный жрец храма Вотанты из города Сарка, что в южной пустыне. Мне нужен разведчик и проводник. Ты знаешь город Оджару?

– Да, Куманос. Я только что из Оджары. Я знаю эти места и даже кое-что слышал о вашей миссии. Но сейчас я еду в Шадизар. – Киммериец с сомнением покачал головой. – Посмотри, до чего ты дошел, жрец. Не думаю, что у тебя найдется что-либо стоящее, способное окупить мое время и силы, затраченные на нелегкий обратный путь, однажды уже проделанный мною.

– Почему ты покинул Оджару, Конан из Киммерии?

– Я же сказал тебе: мне нужно на север. – Избегая напрашивающегося вопроса, почему он собрался так далеко на запад, Конан продолжил: – Так получилось, что я не мог дожидаться каравана. Мы кое-что не поделили с одним из жрецов богини этого города. Так, сущие пустяки.

И из-за этой ерунды именем их храмовых законов меня выгнали из города. А гордость не позволила мне ошиваться у их стен, дожидаясь попутного каравана…

– Достаточно. Я все понял. Сержант Астрак…

Куманос, не отрывая взгляда от киммерийца, щелкнул пальцами за плечом. Высокий крепкий человек в шлеме и с двумя тяжелыми мешками за спиной отделился от сгрудившейся вокруг мешков с водой толпы и бросился на зов.

– Камни, – бросил через плечо жрец, когда подчиненный подошел ближе.

Развязав один из мешков, сержант достал деревянный ящик. Раскрыв его, он показал Конану отделанную изнутри серебром крышку и груду необработанных самоцветов, поблескивавших зеленым светом в солнечных лучах.

– Знаешь, – Конан старался не выдавать удивления, – я никогда не видел таких камней. Полагаю, ты будешь уверять меня, что они недешево стоят…

– Ты сможешь взять себе столько камней, сколько поместится у тебя в кулаке, – перебил его Куманос, – такова будет плата. Ты получишь ее, когда идол окажется в Оджаре в целости и сохранности.

Жрец кивнул, и сержант немедленно захлопнул крышку, а затем опустил ящик в мешок.

– Ну, в таком случае, – вслух прикинул Конан, – если я вернусь в роли твоего проводника, последователи Единственной Богини едва ли дадут мне от ворот поворот.

Куманос посмотрел киммерийцу в глаза и сказал:

– Ты будешь членом миссии, состоящим на службе Анаксимандра, короля Сарка. А все посланники будут почетными гостями города. Это записано в торжественном договоре королей Сарка и Оджары.

– Понятно. – Спокойно сидя на спине верблюда, Конан не торопился с ответом. В общем-то, предложение было не блестящим. Помочь еще одному фанатику-жрецу и его компании допереть черт знает что через пустыню за горсть камней неизвестной ценности. С другой стороны, это была возможность избежать вовсе не улыбающейся ему перспективы проделать путь через горы в одиночку, без достаточных запасов еды и теплой одежды. А эти доходяги явно не дойдут до цели с таким фанатиком, как Куманос, во главе. С этой точки зрения, принять предложение жреца означало бы совершить акт милосердия. А потом, глядишь, можно уже встретить и караван и отправиться в Шадизар в более подходящей компании.

Но в глубине души он понимал, что его тянет назад, в Оджару. Что-то подсказывало ему, что он еще не развязался с этим гордым городом.

– Ну что ж, согласен, – наконец ответил он Куманосу. – Я еду с вами на восток.

Глава XIII
КАМЕННЫЙ КОРАБЛЬ

Конан не мог предвидеть, насколько долгим окажется путь назад. Тянувшие и толкавшие телегу люди были истощены и измучены. Они смиренно, без протестов выполняли свою тяжкую работу. Конан так и не разобрался, были ли они вольными паломниками или рабами. Многие, безусловно, погибли за время пути. Их место заняли саркадийские солдаты, впрягающиеся в работу наравне с недавними подчиненными.

Но и солдаты не могли заметно оживить процессию. Они тоже были измучены тяжелыми переходами с грузом за спиной. Отряд шествовал в молчании, без молитв и песнопений, против ожидания Конана. Даже во время отдыха эти люди хранили молчание, словно сами их души были убиты болью и невыносимым трудом.

Тела всех их были покрыты ожогами и язвами. От этого страдали даже охранники, одетые в удобную для жары форму и несшие только заплечные мешки. Конан постепенно уверился в своем предположении, что не одно лишь солнце было причиной страданий этих людей. Он сам никогда раньше видел таких язв и струпьев. К этому следовало прибавить выпадение волос и зубов. Но что могло вызвать все эти напасти? Плохое питание? Вода, которую они пили в пути, которая, быть может, проходила через ядовитую почву? А может, что-нибудь похуже? Например, проклятие, посланное на их головы тем же самым Вотантой или его небесными противниками.

В любом случае их путь был сплошным мучением. В тот день, когда Конан встретил отряд, они так и не добрались до развалин Талиба. Остановившись посреди голой равнины, рабы и стражники повалились на землю под колесами влекомого ими сооружения. Конан съездил к ручью и наполнил мешки водой, чтобы хоть как-то облегчить страдами несчастных и обеспечить их водой не только для питья, но и чтобы помыть лицо и руки.

Когда караван наконец добрался до Города в Пустыне, лагерь был разбит около того места, где ручей уходил под городскую стену. Конан проследил, чтобы Куманос не забыл выставить часовых, хотя в конце концов киммериец сам простоял большую часть дежурства, дав солдатам возможность поспать. Пару раз ему казалось, что в кустах слышались какие-то странные звуки. Но он надеялся, что если даже обезьяноподобные уродцы пронюхают о лагере, то не решатся так далеко отойти от своих пещер и напасть на многочисленный отряд.

Даже видавшего виды киммерийца поразила мрачность окружающей обстановки. Освещенные лунным светом, затерянные где-то на полпути между двумя горными хребтами, лежали люди, чей сон мало чем отличался от смерти. Укутанный материей идол напоминал изогнувшееся в последней агонии и так застывшее тело какого-то злого великана. Сейчас, в неярком свете луны и звезд, казалось, что идол светится изнутри. Зеленое свечение пробивалось сполохами сквозь несколько слоев ткани, скрывавшей статую.

Позади них лежали развалины: обрушенная стена, снесенные до основания здания и выжженная, оплавленная земля – то, что когда-то было могучим городом-государст-вом, называвшимся Иб, в одночасье испепеленным какой-то неведомой силой.

Конан услышал шаги – совсем рядом. Он вытащил нож и, развернувшись, чуть не воткнул его в грудь Куманосу, выступившему из темноты в круг света от костра.

Бормоча ругательства, Конан вернул клинок в Петлю на поясе и снова присел к огню.

– Кром! Слушай, жрец, ты решил проверить, чутко ли я сплю? Еще немного – и ты проверил бы, насколько остро я наточил этот клинок. Сам-то ты хоть иногда спишь?

Куманос опустился на землю напротив Конана:

– Ты быстрый боец, умелый и бдительный.

– Тут станешь бдительным! Две ночи назад мою бдительность проверили острозубые людоеды.

Совсем недалеко от места, где мы сейчас сидим! – Конан помолчал, а затем осторожно обратился к Куманосу: – Знаешь, я думаю, такой большой компании нечего бояться этих уродов. И вообще послушай ты меня: дай своим людям отдохнуть денек-другой. Пусть они очухаются, отмоются в ручье, наберутся сил…

– Мы выйдем в путь завтра с первыми лучами солнца, – перебил Куманос, даже не взглянув в глаза киммерийцу.

– Куманос, пойми, так ты совсем доконаешь своих людей, – продолжал доказывать Конан. А отдохнув, они будут резвее катить твою телегу, и больше вероятности, что доберутся до места живыми.

– С помощью великого Вотанты мы дойдем до цели, – отрезал Куманос, давая понять, что не принимает возражений. – В пути мы попали в песчаную бурю и сбились с дороги. Затем на нас напали кочевники, убившие многих солдат прежде, чем мы смогли отбить атаку. Оставшиеся солдаты были вынуждены заменить умерших рабов. И все же мы добрались так далеко.

– Веселенькая прогулка, – заметил Конан. – Похоже, ваш бог решил проверить крепость вашей веры…

Куманос чуть кивнул выбритой головой и произнес:

– Для некоторых испытания оказались слишком трудными. Они не выдержали их.

Жрец снял с шеи ржавый обломок меча и внимательно посмотрел на него, поворачивая в лунном свете.

– Некоторые предпочли умереть, не чувствовать ничего, не выдержав страданий разрушающегося тела и крушения надежд. – Куманос вопросительно взглянул на Конана.

– Что до меня – я никогда не буду искать смерти, – сказал киммериец. Его мысли вернулись на несколько дней назад, губы сжались, глаза прищурились, когда он вспомнил Зануса. – И никогда не пойму тех, кто так поступает. По мне, пока я дышу, пока в моих жилах бежит кровь – надежда есть. – Помолчав, он стряхнул с себя набежавшую меланхолию и поинтересовался: – Что это за ржавая штуковина, с которой ты все время таскаешься? Священная реликвия? Остаток клинка, которым был убит двоюродный дедушка твоего обожаемого бога?

– Это? – переспросил Куманос. – Это Меч Онотимантоса. Могущественный талисман, дарованный мне старым мудрецом. Эта вещь перевернула всю мою жизнь.

– Символ вашей веры, не сомневаюсь. Только не надо мне расписывать его могущество, а заодно и могущество твоего бога. – Конан встретился взглядом с Куманосом. – Я тебе честно скажу: дурь ты затеял, напрасно мучаешь своих безмозглых баранов. Но это ваши дела. Только не пытайся обратить меня в свою веру. Я ни за что не дам ввязать себя в такой идиотизм…

– Разве что за обещанное вознаграждение? – закончил за него жрец.

– Нет. Даже за плату я бы не стал ввязываться в это, если бы у меня не было своих личных причин пойти с вами.

– У тебя независимая душа и сильная воля, способная противостоять искушениям и чужому влиянию, – сказал жрец, взвешивая на руке обрубок меча-амулета.

– Пожалуй что так. Поэтому ты и встретил меня, путешествующего в одиночку по этой проклятой пустыне.

– Точно, – задумчиво кивнул Куманос, – именно твой упрямый дух делает тебя столь лестным воином и столь хитрым и изворотливым пустынным лисом.

– Да. И именно поэтому я тебе нужен, – сказал Конан, пристально, даже угрожающе глядя на Куманоса. – А чего ты ждал? Что я окажусь безвольной игрушкой в твоих руках? Чего ты так волнуешься?

– Ничего. В конце концов, наша встреча – не просто случайность, а проявление воли Вотанты.

Вновь повесив амулет себе на шею, Куманос спрятал его под бурнусом и встал, направляясь к выбранному им для сна месту.

– Ну, тогда спокойной ночи, – сказал Конан в спину жрецу, недоумевая, зачем тому понадобился весь этот разговор.

* * *

Еще раз той же ночью Конан почувствовал, что кто-то ходит рядом с лагерем Смутная догадка мелькнула в голове киммерийца. Подойдя к расстеленному на земле одеялу Куманоса, он увидел, что жрец исчез. Спешно растолкав себе на подмену двух саркадийских солдат, он нырнул в темноту. Чутье не обмануло его, и, выбрав правильное направление Конан быстро нагнал высокую темную фигуру, хорошо выделявшуюся на фоне белой, как мел, в лунном свете равнины.

Но что он делал один в таком опасном месте? Конан дернулся было догнать и остановить безумца, но что-то удержало его. Не издав ни звука, киммериец продолжал следить за Верховным жрецом. Тот уверенной походкой направлялся к гранитному монолиту в самом центре выжженной земли.

Куманос подошел к обелиску, замедлил шаг и приблизился к нему с той стороны, где, как помнил Конан, находился вырезанный символ – многоголовое дерево. Верховный жрец наклонился перед изображением, словно желая получше рассмотреть его. Затем – Конан готов был поклясться, что не ошибся, – Куманос встал на колени перед обелиском и склонил голову до земли в почтительной исступленной молитве.

Лоб Конана покрылся испариной, его тело забила дрожь при виде этого зрелища. Что же мог означать этот поступок жреца? Быть может, черный монолит по-преж-нему почитался пилигримами как место поклонения? Тогда почему киммериец никогда не слышал об этом? Нет, похоже, Куманос мог много рассказать о трагической судьбе древнего города. Ничего, решил Конан, он еще загонит Куманоса в угол и вытрясет из него все, что тот знает. И сделать это надо при первой же возможности – но не сегодня ночью.

* * *

С первыми лучами рассветного солнца, как и говорил Куманос, отряд продолжил свой путь, преодолевая пологие холмы, отделявшие лунную равнину от дна мертвого моря. Движение не остановилось и в самое полуденное пекло. Несколько раз Конан слезал с верблюда, чтобы подставить плечо под тяжесть ноши, сначала помогая закатить телегу на вершину очередного холма, а затем удерживая и от скатывания вниз, что могло вконец разбить и без того изрядно поизносившиеся колеса.

Идол оказался еще тяжелее, чем можно было предположить. Казалось, он притягивает падающие почти отвесно солнечные лучи и излучает вокруг себя нестерпимый жар. Во время очередного спуска один из рабов подвернул ногу и рухнул прямо под колеса. Несчастный даже не успел вскрикнуть, как его позвоночник был раздавлен чудовищным грузом. Наконец отряд вышел на дно древнего моря. Путь вперед был прямой, как стрела. Не было ни необходимости, ни возможности свернуть куда-либо за водой. Оставалось двигаться прямо и прямо вперед, по направлению к седловине между двумя вершинами – черной и красной.

Незадолго до заката разразилась песчаная бури, сделавшая невозможным дальнейшее движение. Рабы и охранники сбились в кучу под телегой, прижимаясь друг к другу и к огромным колесам. Конан же, привычный к таким шуткам местной природы, лег в стороне, спрятавшись от ветра за спиной спящего верблюда. Замотав лицо плотной тканью, чтобы уберечься от секущего песка и ледяного ветра, он быстро уснул. И снова, как несколько дней назад, его разбудил скрип колес телеги или колесницы.

Когда ветер стих, Конан еще несколько раз просыпался, чтобы оглядеть пустыню, поблескивавшую в неярком холодном свете звезд. Ничто не нарушало полную, какую-то мертвую, могильную тишину. Но перед рассветом дьявольский ветер снова ослеп и мир поднятой в воздух солончаковой пылью и тучами песка. И вновь сквозь вой ветра послышалось зловещее поскрипывание деревянных колес.

На этот раз звук раздавался совсем рядом. Неожиданно Конан увидел сквозь завесу пыли большую неясную тень, приближавшуюся к нему. Киммериец и перепуганный верблюд едва успели отскочить и пропустить мимо себя тяжелое колесо, сделанное намного лучше колес телеги Куманоса.

Неужели на их отряд напали под покровом бури неведомые воины? Но ни один человек не мог бы уверенно действовать в такой мгле, не говоря уже о том, чтобы координировать свои передвижения с другими.

Схватив свой нож и, по привычке человека, долго путешествовавшего по пустыне, флягу с водой, Конан бросился вперед и, прыгнув, ухватился за поручень двигавшейся мимо таинственной колесницы. Он решил любой ценой разгадать тайну ездоков-призраков. Пусть даже ценой собственной жизни.

Возница не представлял опасности для нового ездока. Высохшая, оскаленная мумия стояла, притянутая широкими ремнями, у переднего поручня колесницы. Тяжелые ржавые доспехи не позволили ветрам унести ее прочь от экипажа. Над ее головой трепыхался наклонный навес из шерстяной ткани, действовавший как парус. Впереди угадывались висящие на столбах останки лошадей – белеющие кости, лохмотья шкуры и обрывки упряжи.