Текст книги "Последний демиург (СИ)"
Автор книги: Леока Хабарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
На кровати, бледный, исхудавший, оплетённый прозрачными трубками, лежал Ладимир...
1. Неверная цитата А.С. Грибоедова «Горе от ума». Правильно так: «И дым Отечества нам сладок и приятен».
Глава тридцать шестая
Вереск почувствовала, что задыхается.
– Ладимир! – вскричала она и бросилась к кровати. – Ладимир! Проснись! Это я! Я! Вереск!
– Зря стараешься, – фыркнула Безликая. Она небрежно привалилась к стене и принялась лениво разглядывать ногти на холёных руках. – Он тебя не слышит.
– Неправда! – Голос дрожал и срывался. – Ты врёшь! Ты всё врёшь! Он слышит меня! Он всегда слышит меня! Всегда! Каждый день! Даже, если меня нет рядом!
– Тебя ли? – черноволосая девица ухмыльнулась. – Ты уверена?
Вереск была уверена.
Всё вокруг казалось пугающе знакомым. Она не сомневалась, что на подоконнике стоит кувшин с водой, а из окна виден край спортивной площадки и клён, которому в прошлом году спилили верхушку. Она знала, что стóит щёлкнуть выключателем и противно зажужжат лампы, а одна будет раздражающе моргать, и ничего с ней не сделаешь, потому что электрик в глубоком запое...
И ремонт давно нужен: штукатурка осыпалась.
Взгляд зацепился за полинялую репродукцию над изголовьем, и Вереск сглотнула ком, подкативший к горлу: бескрайняя равнина, покрытая розовым цветом, а над ней – ясное голубое небо и громады белых облаков...
Особое место...
Я была здесь, – поняла она. – В этой больнице. И была не раз. Я – часть этого мира, а он – часть меня.
– Не торопись с выводами. – Забвение качнуло головой, отбрасывая с плеча чёрную гриву, и схватило с прикроватной тумбы выцветшую фотографию в простецкой раме.
Вереск рассмотрела на снимке троих. Одетые в чуднЫе полосатые туники, они улыбались, обхватив друг друга за плечи. Боцман, Штурман и... Ладимир.
Устойчивые отражения реальности в сознании демиурга...
За спинами друзей реяло знамя: косой синий крест на белом поле.
– Погоди немного. Сейчас начнётся самое интересное. – Безликая вернула фото на место. – Слышишь шаги?
И действительно: по коридору кто-то шёл. Тихо, торопливо и деловито, как ходят только те, у кого забот невпроворот, а времени – мало.
Дверь отворилась бесшумно.
– Привет, герой, – сказала миниатюрная девушка в коротком белом халатике и включила свет. – Скоро капельницу ставить. Ты как? Готов? Ну и погодка сегодня! Дождь всю ночь лил, а с утра туман такой – ни зги не видно.
Незнакомка непринуждённо щебетала обо всём сразу и ни о чём конкретно, а Вереск попятилась. Она отступала назад, пока не упёрлась спиной в стену. Глаза чуть не вылезли из орбит, а волосы на затылке встали дыбом.
Невысокая девушка выглядела хрупкой, но обладала аппетитными формами: верхние пуговицы белого халата не сходились. Светлые локоны отливали платиной, взгляд серых глаз лучился нежностью, а на пухлых чувственных губах то и дело мелькала улыбка. Тёплая, как лучи апрельского солнца...
– Сегодня у нас глюкоза. – Девушка ласково погладила Ладимира по небритой щеке. – Ну что? Давай-ка тебя прокапаем!
Вереск прижала ладонь к груди, тщась удержать взбесившееся сердце.
– Это я... – прошептала она. – Это же я!
– Не совсем. – Забвение дружески положило руку на её плечо. – Это Верочка Верескун. Медсестра. Уже года полтора за твоим красавцем ходит [1].
– Но... – Вереск разглядела крошечную блестящую бусинку в носу своего двойника и вздрогнула. – Я... Я же...
– Тебя он придумал, когда шёл дождь. – Голос Безликой изменился. Стал глубоким, проникновенным, гулким, словно эхо в горах. И звучал теперь прямо в голове. – Шёл сильный дождь, настоящий ливень, а ветер завывал голодным волком... Ты – образ. Мечта. Воплощение несбыточных желаний. Эфемерная и хрупкая, как предрассветная дымка.
«Ты – моя самая светлая грёза в мире, полном теней...»
Так вот о чём говорил тогда Ладимир...
Он знал. Он всё знал, помнил и понимал.
– Он придумал тебя, как сумел, – продолжило Забвение. – В его состоянии это вообще чудо. Но воплотить... Воплотить тебя он не мог. Никак и ни под каким видом.
– Но я есть, – глухо изрекла Вереск и вперилась взглядом в спутницу. – В этом всё дело?
– Именно, – ухмыльнулась та. – Ты существуешь, хотя не должна. И это странно. – Она скрестила руки на груди. – Очень. Очень странно. В какой-то степени даже немыслимо. Парадоксально.
– Ах вон оно что, – нахмурилась Вереск, наблюдая, как её точная копия хлопочет над любимым мужчиной. – А как... А что надо демиургу сделать, чтобы... Ну... чтобы кого-то воплотить?
Плечи Безликой затряслись от беззвучного смеха.
– Отличная попытка. – На синих глазах выступили слёзы. – Так ненавязчиво и элегантно. Вот сейчас прям подорвусь и в деталях разъясню.
Она перестала смеяться настолько резко, что Вереск не успела среагировать.
Схватила крепко – наверняка синяки останутся – и грубо тряхнула.
– Даже не думай, слышишь? – Злобная мина исказила нежные черты. – Оставь эти фокусы. Слышишь меня? Его время пришло. Свеча угасла, и теперь он умрёт, ясно тебе? Ясно? Отвечай!
Вереск не ответила. С чего бы потворствовать чудовищу, у которого ни лица своего, ни имени? Сложные вопросы мироздания не желали укладываться в голове. Хотелось одного – обнять Ладимира. Поцеловать. Услышать голос. Понять, что он всё так же крепко любит её. Её одну и никого больше...
– Сегодня я заберу его, – прошипела черноволосая. – И ты не станешь мне мешать, понятно?
Вереск дёрнулась, намереваясь высвободиться.
– Понятно? – На стене темнела тень "красавицы". Здоровенная – семи футов росту. С шипастым горбом и словно бы без головы...
– Нет, – прохрипела Вереск.
– Нет?
– Я не дам тебе убить его. – В душе не осталось места страху: мрачная решимость заполнила все уголки.
– И каким же, интересно, образом? – Безликая разомкнула стальные пальцы.
– У всего есть цена. – Вереск вскинула голову. – Назначь свою.
– Штукатурка осыпалась, – вздохнула медсестра, заботливо поправляя подушку того, кого в Мейде считали Ладимиром. – Давно ремонт нужен. А чёртова лампа жужжит и жужжит, с ума сводит, надо бы электрика вызвать, а он, собака, в запой ушёл. Беда...
– Стало быть... жизнь, – повторила Вереск, созерцая всю эту идиллию. Теперь, когда она произнесла роковые слова вслух, суровый смысл дошёл до истерзанного сознания. – Человеческая жизнь. Любая?
– Любая, любая, – надменно фыркнула Безликая. – Только зря ты щёки раздуваешь: не справишься. Кишка тонка. Не из того ты теста слеплена.
– Откуда тебе знать, из какого я теста?
– Опыт... – Черноволосая намеревалась сказать ещё что-то, но осеклась.
Вереск мгновенно проследила за синим взглядом.
Дверь!
Дверь едва-едва приоткрылась и в палату просунулась голова.
– Вера! Можно? – робко спросила посетительница, и Вереск мгновенно узнала тонкий голосок. Как узнала узкое, усыпанное веснушками лицо в обрамлении тёмно-рыжих, почти красных, волос...
Дара!
1. Здесь «Ходит» имеется в виду – ухаживает, заботится. Прим. автора.
Глава тридцать седьмая
Девочка стояла в дверях и смотрела ясным незамутнённым взором.
– Дара? – прошептала Вереск, не веря глазам. – Не может быть... Она... Она же...
– Мертва? – хмыкнула Безликая. – Тебя ждёт много открытий, дорогая.
Вереск сглотнула, вперившись взглядом в отроковицу.
– Как он? – рыжая служанка шагнула к медсестре, и та дружески обняла её за худенькие плечи.
– Стабильно.
– Стабильно... это значит – плохо, да? – Голосок Дары дрогнул.
– Стабильно, значит – без изменений. – Медсестра ласково улыбнулась. Вера... Её зовут Вера! – Ухудшений нет.
– Но и улучшений тоже?
Вереск заметила, что взгляд двойника стал холодным, как морось за окном.
– Твой брат в коме полтора года, Даша, – сказала она серьёзно и строго. – И не просто в коме, а в терминальном состоянии: на грани жизни и смерти балансирует. Стабильность в этой ситуации – лучшее, на что мы можем рассчитывать.
– Просто... – потупилась отроковица, но тут же вскинула голову. – Ты правда думаешь, что он когда-нибудь очнётся?
– Я верю в это.
Медсестра посмотрела на Ладимира с такой нежностью, что у Вереск защемило сердце.
Она любит его!
– Конечно, – протянула Дара. – Тебе положено: ты ведь его невеста.
– Я не невеста! – шикнула блондинка и нахмурилась. Щёки её предательски зарделись. – Сколько можно повторять? Не невеста я! До аварии мы всего раз виделись!
– Но ты ухаживаешь за ним, – лукаво улыбнулась отроковица.
– Это моя работа.
– Ты разговариваешь с ним, будто он тебя слышит. Это тоже работа?
– Да, – медсестра отвернулась и загремела какими-то склянками. – Часть терапии. А ты одна приехала?
– Родители паркуются. – Дара вздохнула. – Слушай, Вер... Я тут кое-что привезла Вовке... И просьба у меня есть одна. Странная. Ты только не смейся, ладно?
– Какой уж тут смех. Давай, выкладывай.
Отроковица замялась, но, видимо, решимость взяла верх над сомнением.
– Вот. – Она протянула блондинке свёрток. В свёртке оказалось нечто, отдалённо напоминающее книгу.
– Что это?
– Вовка, как на флот пошёл, хобби себе завёл чуднóе: истории сочинять. Типа – писательство.
– Оу! – Медсестра перевернула лист, другой, а девчушка продолжила:
– Говорил, отвлечься помогает. Душу отвести. Но никому особо не рассказывал: думал – засмеют. Понаписал всего целую кучу. И про космос, и про пиратов... А эту вот не закончил. Не успел.
– А про что она?
– Про князя, который любил море, жил в замке и боролся с чудовищами, – с готовностью отрапортовала Дара.
– Ничего себе... – буркнула блондинка, не отрываясь от текста. – А я и не знала, что он пишет.
– Конечно. – Отроковица подошла к брату и коснулась его руки. – Вы же до аварии всего раз виделись. Но он бы сказал тебе, я уверена. Ты ведь пишешь стихи, да?
– Откуда знаешь?
– Мариночка рассказала.
– Вот коза! – медсестра беззлобно хмыкнула. – Ну... так. Балуюсь иногда. А в чём просьба-то, Даш?
– Ну... – девчонка заколебалась. Покраснела и уставилась в пол. – Я тут кино смотрела недавно. Про призрака. В общем, вроде, когда есть незаконченное дело, они... Они иногда возвращаются. И я подумала... Подумала, что...
– Что он очнётся, чтобы дописать роман?
– Да, – чуть слышно отозвалась Дара. – Ты почитай ему книжку его. Вдруг поможет?
– Хорошо, – кивнула Вера. – Почитаю.
Вереск увидела её глаза и поняла: надежды нет. Ладимир, или, как его называли здесь, Вовка – умирал. Умирал медленно и мучительно, а его близкие никак не могли этого принять. Они ждали чуда. Но чудес не бывает...
Свеча почти угасла...
– Ему давно пора покинуть этот мир, – шепнула Безликая. Вереск так увлеклась чужим разговором, что совсем о нй забыла. – Но он, глупый, цепляется за жизнь. А какая жизнь его ждёт? Он же превратится в овощ! Ты хоть представляешь, что такое кома? Он, когда очнётся, даже ложки до рта донести не сможет.
– Знаю, – мрачно заявила Вереск и сжала кулаки.
– Откуда?
– Помню её памятью. – Она кивнула на медсестру, которая деловито возилась с капельницей.
– Значит, ты понимаешь, какой это риск. – Забвение говорило, не открывая рта. Жуткая тень на стене становилась больше и чернее.
– Да.
– И всё равно хочешь его вернуть?
– Да.
– Ты не забыла, какова цена?
– Нет, не забыла, – прохрипела Вереск. – Жизнь за жизнь. Но у меня есть условие.
– Какова наглость! – хохотнула Безликая, а тень протянула щупальца к Ладимиру. Приборы угрожающе запищали. Медсестра всполошилась, Дара расплакалась, а Вереск напряглась, как натянутая струна. – Говори.
– Ты дашь нам проститься.
Забвение поглядело на неё остекленелыми глазами, а тень исчезла, словно её не было вовсе. Зелёные линии на мониторах пришли в норму.
– Ночь, – сказала Безликая. – Даю тебе ночь. Но на рассвете кто-то уйдёт со мной. Навсегда. Кто именно – решать тебе.
Глава тридцать восьмая
Милда и Горий пришли, когда Безликая уже исчезла. Вереск испытывала странное чувство: знакомые лица, чужие имена...
Светловолосая медсестра называла дородную служанку Людмилой Даниловной, а старика-лакея – Григорием Юрьевичем.
Они… его родители! – с удивлением осознала Вереск, когда Милда, всхлипнув, обняла её двойника. – Родители Ладимира! Но… как же… Почему тогда…
… милорда я люблю, как родного сына…
– Крепитесь, – строго сказала блондинка, и Милда подняла на неё красные от слёз глаза. – Вы должны быть сильной. Мы все должны верить в лучшее.
Старушка забормотала что-то нечленораздельное, давясь рыданиями. Медсестра принялась её успокаивать, а Горий мрачной тенью стоял у постели Ладимира, спящего беспробудным сном.
Мы должны верить. Мы. Все. Должны. Верить.
– Знаешь, Вер. – Милда промокнула слёзы бумажной салфеткой. – Мы ведь Дашу из приюта совсем малышкой взяли, а Вовку усыновили, когда ему уже одиннадцать сравнялось. Он и родных отца с матерью хорошо помнил. Они богатые были, родители его, а мы с Гришей…
Губы старушки снова предательски задрожали, и блондинка взяла её за руку.
– Вы подарили ему семью, – прошептала медсестра. – Свою любовь. Тепло и заботу. А это – самое главное.
– Он наш сын, Вера, понимаешь? – Вереск могла физически ощутить боль, терзающее сердце старой служанки. – Наш сын!
Мы все должны верить.
Промозглый серый день, полный забот и суеты, превратился в холодный серый вечер. За окном лил дождь, и капли оставляли на стёклах мокрые дорожки. Ветер, завывая, срывал с деревьев последние листья. Милда, Горий и Дара давно ушли, и в палате осталась только та, чьё имя казалось таким чужим и знакомым одновременно: Вера Верескун.
Она – это я? – думала Вереск, рассматривая медсестру. – Или я – это она? Где грань, что нас разделяет?
Что станет с ней, если я погибну?
– Ну как ты, герой? – спросила блондинка, усаживаясь на стул подле кровати. Её чуть хрипловатый голос звучал бодро, но под глазами залегли тёмные тени. Лицо осунулось, светлые пряди выбились из незамысловатой причёски. – Почитаем, что там Даша принесла?
Она вооружилась самодельным фолиантом, а Вереск опустилась на пол, готовая слушать…
– Паруса трещали, наполняясь ветром, – начала медсестра, и больничная палата, с её резкими запахами и раздражающим пиканьем приборов, исчезла. Перед глазами во всей красе встала Мейда, и Вереск снова увидела, как блестят аквамарином волны в Рассветной бухте, как солнце всходит над острыми скалами, рассыпая розовые блики по серым стенам старинного замка, почувствовала лёгкое прикосновение солёного бриза к щеке и ощутила неизмеримую тоску по зелёным просторам и синим лесам. Мейда… Славная Мейда. Благословенная Мейда.
Его дом. Лучший мир, который он когда-либо создал…
Блондинка читала медленно, местами нараспев, верно соблюдая ритм и ловко подмечая интонации, но голос её становился всё тише и тише пока, наконец, не смолк совсем. Книга выскользнула из ослабевших пальцев и шлёпнулась на пол. Вереск вздрогнула. Мир грёз рассыпался, словно карточный домик, и хмурая реальность обрушилась лавиной, погребая под собой осколки надежды.
Мейды нет. Ничего нет.
Думать об этом, всё равно, что пить расплавленный свинец.
Вереск поднялась и приблизилась к своему двойнику. Медсестра спала глубоким сном. Красивая. Интересно, что ей снится? Заботы пережитого дня? Или, может быть, будущее, которому не суждено сбыться? Или… прошлое?
Вереск поймала себя на мысли, что всё помнит. Всё: от и до. Только воспоминания эти – чужие. Краденые.
А может, как раз они – настоящие?
В тот день тоже шёл дождь. Только летний. Тёплый. Такой ещё называют грибным: солнце и тучи на равных сражались за небосвод. Асфальт блестел, лужи пузырились, а над городом раскинулась двойная радуга, наполняя мир ожиданием чуда. Владимир называл свою нарядную белоснежную форму смешным словом – «парадка». Форма ему шла. Очень. Такой высокий и статный моряк. Офицер. Он улыбался. Шутил. Рассказывал небылицы о службе на флоте, а она – Вера – смеялась. Они гуляли по набережной, разглядывали корабли и болтали, болтали, болтали… обо всём на свете. «Красивая пара», – небрежно бросил кто-то из прохожих, и Вера смутилась: их с Владимиром знакомство состоялось совсем недавно. Он купил ей цветы и украл поцелуй: легко-легко коснулся губ губами. И только потом, в старом парке, когда на небе зажглись звёзды, а на улицах – фонари, поцеловал по-настоящему. Крепко, сладко и требовательно.
– Не торопись, – прошептала она, отстраняясь. Щеки пылали, а сердце билось где-то в горле. – Это только первое свидание.
– Второе состоится нескоро. – Владимир грустно улыбнулся и провёл пальцами по её щеке. – Ты меня дождёшься?
– Дождусь, – без раздумий ответила Вера и, вскинув голову, твёрдо повторила: – Дождусь, обещаю.
– Меня не будет месяц. Может чуть больше. Но я вернусь к тебе, милая сирена. – Он поднёс к губам её ладони и поцеловал тыльную сторону каждой. – Слово офицера.
И он вернулся. Вернулся героем…
Это была авария. Несчастный случай, как ей сказали. Вера совсем не разбиралась в подводных лодках и, оглушённая горем, толком ничего не запомнила. Из-за какой-то неисправности какого-то там клапана что-то там взорвалось. Владимир заметил роковую неисправность первым. Он успел предупредить товарищей, но сам был ранен осколком взорвавшейся ёмкости…
И теперь он спал. А Вера снова и снова вспоминала тот их поцелуй в старом парке у лавочки и своё обещание. Она ждала. Ждала и верила, что дождётся…
Вереск сглотнула, силясь унять слёзы, но ничего не вышло: капли бежали по щекам и она чувствовала на губах их горьковатый привкус.
Вкус отчаяния…
Ничего не осталось. Ничего. Надежда, странница в изорванных одеждах, была готова покинуть этот приют скорби. А с рассветом сюда придёт голодное Забвение.
Придёт за новой жертвой…
Вереск подняла с пола книгу – сброшюрованные листы печатного текста в прозрачной папке. Строчки заплясали перед глазами. Здесь, в этой истории, её любимый жил полной жизнью. Сражался, смеялся, любил, надеялся и верил… в чудо.
Мы все должны верить…
Она прочла всё до последней буквы. Роман обрывался на том самом месте, когда князь Ладимир отправился в Лантию, чтобы вручить гордячке-Арабелле платье избранницы. То самое розовое платье…
Здесь нет ни слова про меня! – удивилась Вереск, снова и снова перечитывая последний абзац. – Ни слова. Но как же… Почему?
«Ты существуешь, хотя не должна», – вспомнились слова Безликой.
Он не успел, – поняла вдруг Вереск. – Ладимир попросту не успел закончить историю, поэтому в ней нет меня. Но тогда, получается, что…
Осознание пришло внезапно. Прошило насквозь, точно разряд тока. Обрывки воспоминаний и образов сложились в единую картину. Сомнений не осталось. Как не осталось и страха.
– Я должна жить, – сказала она вслух и крепко сжала кулаки. – Должна жить ради него!
Из нагрудного кармана спящей медсестры торчала ручка. Самая обычная шариковая ручка, но Вереск прикоснулась к ней, как к священной реликвии. Теперь она знала, что делать. Знала наверняка. У неё осталось полчаса до рассвета и полупустая страница недописанной книги…
Последняя страница последней книги последнего демиурга.
Глава тридцать девятая
Серый город тонул в предрассветном тумане. Всё вокруг казалось призрачным, нереальным, словно лишённый красок сон. Вереск брела по пустынной улице, обхватив себя за плечи. Я сделала всё, что могла, – твердила она себе. – Всё, что было в моих силах… Ладимир в безопасности, а это – самое главное. Забвение не придёт к нему, нет. У хитрой твари совсем другая цель.
Мучительно хотелось встретить кого-нибудь. Хоть одну живую душу. Увидеть лица, услышать голоса… Смех, или ругань – не важно. Но город спал, и только окна хмурых высоток равнодушно взирали на Вереск. Она вздохнула.
Осталось совсем мало времени. Совсем мало.
Ноги сами привели её к набережной. Туман здесь был гуще. Седой и холодный, он стелился над брусчаткой и плыл по воде рваными клубами. Вереск помнила это место другим. Тогда здесь играла музыка, и людей было столько, что не протолкнёшься. Пахло сиренью и сахарной ватой, а дети несли в руках воздушные шары. В тот далёкий день всё дышало счастьем, а теперь…
– Тоскуешь о былом? – Безликая возникла из ниоткуда. На этот раз она приняла вид огромного, с человека ростом, ворона.
Вереск посмотрела на неё так, как кассиры в гипермаркетах смотрят на очередного покупателя в час пик, и подошла к кованой ограде. Ладони легли на мокрый от дождя парапет. Холодно. Интересно, там внизу так же холодно, или ещё холоднее?
– Холоднее там, будь уверена, – тут же отозвалась Безликая и нахохлилась. – Градуса два, не больше. Но… тебе ли привыкать. – Жуткая тварь подошла ближе. – Ты, как я погляжу, приняла решение?
– Ты не оставила мне выбора, верно? – равнодушно отозвалась Вереск, слушая как далеко внизу плещутся волны.
– Верно.
– Какой, однако, тонкий расчёт.
– Благодарю покорно за щедрый комплимент. – Птичья лапа шаркнула по мостовой.
– Твоя цель – я, а не он. – Усталость опустилась на плечи тяжёлым плащом. – Впрочем, как и всегда.
– Как и всегда, – эхом повторило Забвение. – Как и всегда... Всё вспомнила?
– Почти. – Вереск вскинула голову, пытаясь разглядеть горизонт, но непроглядная пелена окутала мир сизым саваном. – Какой это раз?
– Не всё ли равно?
Вереск повернулась и глянула на Безликую так, что слова не потребовались. Гигантская чёрная птица тут же рассыпалась на сотню обычных воронов, которые взмыли в небо с громким карканьем. На набережной осталась фигура в пепельно-сером балахоне с глубоким капюшоном и длинными, до земли, рукавами. Вереск знала, что под одеянием нет ни лица, ни тела. Только пустота...
– Третий. – Теперь Забвение говорило мужским голосом. Густым глубоким басом, похожим на гудок парохода. – Но на этот раз всё кончено.
– Всё кончено, – чуть слышно прошептала Вереск, думая о синих строчках на белом листе. – Всё кончено...
– Твоя гибель для него страшнее собственной. – Фигура стала выше и шире в плечах. – Для демиурга лишиться музы – всё равно, что ангелу потерять крылья.
– Но он будет жить.
– Жить – да, – кивнуло Забвение, продолжая расти. – Но творить – никогда. Его новое детище, которое ты носишь под сердцем, погибнет вместе с тобой.
– И навсегда угаснет пламя... – строчки сами собой сорвались с губ. – И навсегда утерян путь... Он забудет меня?
– Разумеется.
Вереск сглотнула подступивший к горлу ком.
Разумеется...
Он забудет меня, а я – его... – Она втянула в себя промозглый воздух и шумно выдохнула.
Пора.
Поднялся ветер. Волосы разметались, а подол платья щёлкал, как парус. Призрачное солнце казалось размытым бликом за плотной завесой туч. Набережную заполнили тени. Безликие и беззвучные, они плыли по мостовой, растягиваясь до исполинских размеров. Росло и Забвение. Вереск чувствовала его голод. Такой неутолимый и острый, что кровь стыла в жилах.
Я не боюсь, – одернула она себя и закусила губу. – Не боюсь. Бояться бессмысленно: я сделала всё, что могла, и теперь остаётся только надеяться.
Мы все должны верить...
Вереск сжала волю в кулак и поставила ногу на кованую завитушку.
Всё получится.
Синие строчки на белом листе... Её гарантия. Её надежда. Последний и единственный шанс.
Всё получится. Я должна жить. Жить, ради него.
Руки, вцепившиеся в парапет, дрожали. Пальцы побелели.
– Страшно? – Забвение стало таким же огромным, как и тогда, в Мейде.
– Нет, – уверенно солгала Вереск и подалась вперёд.
Она летела. Летела, а не падала.
Полёт длился меньше секунды, но дольше вечности, а потом...
Потом был удар. Сильный. Смачный. И её проглотила вода.
Вода, вода, вода... Она была повсюду. Обрушивалась лавиной ядовито-солёных брызг, давила многотонным прессом, связывала, тащила вниз, набивалась в лёгкие, жгла глаза. Сил бороться не осталось. Совсем. Руки и ноги сделались ватными, уши заложило, а в грудь словно вонзили ржавый кинжал и поворачивали, поворачивали снова и снова. Хотелось кричать. Хотелось дышать. Хотелось вырваться из мутно-зелёного плена, но смерть уже назначила свидание. Она ждала, притаившись на самой глубине. Ждала и алчно облизывала холодные синие губы длинным шершавым языком.
Конец. Это конец…
Но жажда жизни сильнее страха. Сильнее боли. И вот он – последний отчаянный рывок. Последний шанс. Осколок призрачной надежды.
Ещё! Ещё немного!
Давай же! Ну!
Истерзанное тело металось в ледяном мареве, разгоняя мириады пузырьков, а мокрая одежда камнем тянула на дно.
Ещё! Ещё чуть-чуть! Совсем чуть-чуть!
Живи! Живи же! Ты должна жить!
Жить, ради него!
В глазах потемнело, и сдерживать дыхание больше не имело смысла: могучая стихия не знала жалости. Сознание провалилось в непроглядную бездну и растворилось в черноте. Пропали звуки. Сквозь толщу сомкнувшейся над головой воды не слышны были ни крики чаек, ни басовитый раскатистый рёв:
– Человек за бортом! Человек за бо-орто-ом!!!
***
Под утро всегда спалось особенно сладко. Даже монотонный писк приборов не раздражал, а наоборот – убаюкивал. И сны снились совершенно удивительные: бескрайнее море, чайки в безоблачном небе, белые паруса, солёный ветер...
Сильные руки, синие глаза, мальчишеская улыбка...
Сигнал. За ним второй. Третий.
Что это? Что это за звук? Зачем он здесь, в этом сказочном, полном чудес, мире?
Прикосновение. Лёгкое. Робкое...
Ох, нет! Не будите меня! Не будите! Я хочу остаться здесь. С ним. Навсегда.
Вера дёрнулась, открыла глаза и... крик застрял в горле, а сердце едва не лопнуло: на неё внимательно смотрел Владимир. Смотрел так, будто проспал всего одну ночь, а не восемнадцать месяцев кряду...
Глава сороковая. Она же – эпилог. А может... и нет...
" – Маленькая дрянь... – Голос шуршал опавшей листвой, полз по стенам, лился с потолка, шипел и обволакивал. – Думаешь, тебе удалось перехитрить меня?
– Меня... меня... меня... – повторило эхо тысячей голосов.
– За всё надо платить, – шипел сквозняк.
– За всё... за всё... за всё... – вторили тени.
– И ты не избегнешь платы. – Холодные губы едва не касались уха. – Жизнь за жизнь. Такова цена...
Вереск вырвалась из сна и села, жадно глотая воздух. Хотела закричать, но в горле стоял ком. Безликая! Она здесь. В комнате. У самой кровати!
Тварь выбралась и пришла за своей чёртовой платой!
– Нет, – хрипло прошептала Вереск. – Ты ничего не получишь. Не в этот раз.
– С кем ты говоришь, милая? – Ладимир нежно обнял её и привлёк к себе. Поцеловал в макушку. – Опять кошмар?
– Наш сын... – она бросила на мужа взгляд, полный тревоги. – Мне надо видеть его. Немедленно.
Босые ступни коснулись ледяного пола. Холодно. Слишком уж холодно.
Это всё от того, что оно приходило сюда...
Муж ухватил запястье.
– Не сходи с ума, Вереск. – У него был сонный и на редкость умиротворённый вид. Ещё бы! Он не давал ей покоя полночи. Да и потом требовал продолжения, вот только она уснула. – Княжич спит. Так что не будем тратить время попусту: вернись в постель, и я прогоню твои страхи.
– Сейчас. – Вереск выдавила улыбку, но волнение не отпускало.
Княжич действительно спал. Мирно сопел в обитой белоснежной тканью люльке. Такой маленький... Прямо крошечный! Щекастый и весь в перевязочках. Неделю назад Вереск перестала туго пеленать его, чем вызвала лавину негодования Милды.
"Ножки будут кривые!" – стращала служанка, упирая руки в боки, но Вереск знала, что это не так. Её сын будет стройным. Высоким и красивым, как его отец.
Стефан... Стефан, князь Мейдинский.
– Я никому тебя не отдам. – Она бережно подоткнула сбившееся одеяльце. – Никому.
На какое-то мгновение Вереск почудилось, будто за дверью опочивальни кто-то стоит. Стоит и тяжело, с присвистом, дышит. Но это, разумеется, только показалось... "
– Ну как? – До полного восстановления Владимиру было далеко. Он напоминал оживший труп: худющий, бледный. Ходил он с тростью, и то – еле-еле, а говорил поначалу с огромным трудом. Но Вера знала – это пройдёт.
Мой герой вернулся ко мне...
"Удивительная воля к жизни!" – заявляли врачи, наблюдая за его борьбой.
"Чудо!" – восхищались друзья и знакомые.
"Это всё благодаря тебе, Верочка", – шепнула как-то Людмила Даниловна.
Это всё благодаря Даше, – думала Вера, глядя на любимого мужчину. – Если бы она не догадалась распечатать роман...
Надо же. Кто бы мог подумать! Не врёт, стало быть, Голливуд: неоконченные дела и впрямь с того света возвращают...
– Ну так как, Вер? – голос выдернул её из раздумий. – Вполне по-бабски?
– Вполне. – Она ласково улыбнулась. Историю про смелого князя Владимир писал от лица того самого князя, но когда в книге появилась красавица Вереск, решил посвятить ей пару глав. Он всегда читал Вере эти части вслух: её реакция стала узловым мерилом "женскости" главной героини. – Только... Мне кажется, надо добавить деталей.
– Деталей?
Они сидели на лавочке в старом парке. Как раз там, где впервые три года назад поцеловались. Клёны шуршали золотой листвой, а в воздухе летали прозрачные паутинки. Осень, сухая и по-летнему тёплая, пахла яблоками.
– Да, – кивнула Вера. – Именно деталей. Знаешь... Привычки там, особенности всякие. Пусть она у тебя волосы на палец наматывает, или губу закусывает, когда волнуется. Что-то такое... ну... пикантное. А то она у тебя какая-то уж совсем плоская. Как картон.
– Вот оно как, – задумчиво протянул Владимир и нахмурился. – Только не у меня, а у нас. Никогда не стал бы эту историю дописывать, если б ты не начала.
– А я и не начинала! – рассмеялась Вера. – Десятый раз повторяю: не писала я там ничего! Не пи-са-ла! Ни-че-го!
– Да брось. – Владимир нашёл нужную страницу. – Это ведь твой почерк?
– Похож, конечно, но...
– Опять твои вечные "но"! – Он обнял её и поцеловал в висок. – Знаешь, я ведь слышал твой голос. Каждый день слышал и знал: ты рядом.
– Правда?
– Правда. – Он приподнял её лицо за подбородок. Заглянул в глаза. Нет, не в глаза – в самую душу. – Не могу без тебя жить. Ты выйдешь за меня?
– Выйду, – бесхитростно ответила Вера, а по щеке скатилась одинокая слезинка. – Только скажи, у князя и красавицы всё закончится хорошо?
– Да. – Владимир сжал её ладони. Коснулся губами пальцев. – У них всё закончится хорошо.
– Обещаешь?
– Слово офицера.
– А у нас? – Она боялась смотреть на него. Вдруг всё это сон? Очередной сон, полный хрупких и обманчивых грёз? Что, если она сейчас проснётся в палате, рядом с его постелью, среди бесчисленных капельниц, приборов и мониторов? Проснётся и поймёт, что надежды нет?
– А у нас... – Губы Владимира оказались совсем близко. – У нас всё только начинается.
Он поцеловал её так сладко, что голова закружилась, и Вера крепче ухватилась за его плечи, растворяясь в пьянящей нежности.
Одетый в золото парк блестел в лучах сентябрьского солнца. Редкие прохожие бросали на влюблённую парочку короткие взгляды. Утиной походкой мимо проковыляла старушка и укоризненно покачала головой. "Бесстыдники!" – пробурчала она себе под нос. "Смотри, мама! Целуются!" – воскликнула девочка лет пяти и тут же убежала. Молоденькая девушка с коляской зарделась, пряча улыбку. Высокий, почти двухметровый мужчина в тёмном плаще с глубоким капюшоном притормозил у лавочки, словно собираясь что-то сказать, но промолчал и двинулся дальше. Он свернул с тропинки, а когда добрался до кустов шиповника – оглянулся. Вера почувствовала взгляд спиной. Колючий пристальный взгляд, от которого по коже бегут мурашки. Она обернулась, и незнакомец вскинул голову.
